25. Умбра-Два

Тхоржевский со стоном поднялся и сел. Пощупал губы — вроде целы, только онемели и ничего не чувствуют. Напротив него Степан Нефедов, кривясь в невеселой улыбке, разговаривал с этой девчонкой из морской пехоты... как ее... кажется, Настя. И фамилия польская, Левандовская. Интересно...

Старшина посмотрел на него. Вид у Нефедова был — хоть сейчас в гроб, черная, обгоревшая кожа на лице висела клочьями. Но из-под нее уже проглядывала свежая, розовая. Степан дернул рукой, чтобы почесаться, но наткнулся на возмущенный взгляд санинструкторши и махнул рукой. Потом подобрал с бетонного пола что-то, тяжело и глухо звякнувшее.

— На, посмотри, — сказал он Казимиру. — В руки не даю, и так увидишь. Против тебя даже фамильная драгоценность не устояла. Силен, бродяга, а с виду и не скажешь...

Он повертел в пальцах оплавленный и прокушенный насквозь черенок серебряной ложки.

— Спасибо, — сказал Тхоржевский. — Спасибо. Мы здесь успели?

— Успели, — устало отозвался старшина.

— А Врата? Это же было...

— Болтай меньше, — спокойно оборвал его Нефедов. — Что было, того больше нет. С моря десант подошел, сейчас здесь все оцепят — и привет, выходи — не бойся, заходи — не плачь. Наше дело сделано.

— Десант? — удивился Казимир. — Быстро они.

— Это не они быстро, а ты медленно. Шестой час лежишь, как король на именинах. Вставай уже. Хотя, какой толк тебе вставать-то? Белый день на дворе, а тебя сейчас куренок затопчет, богатыря такого...

— Ничего... — виновато пробормотал Тхоржевский, и сам себе удивился: перед кем оправдывается-то? Настя Левандовская смотрела на него серыми огромными глазами и наматывала на палец прядь волос.

— Вы извините, — жалобно сказала она.

— Нет вам прощения... — он попытался улыбнуться и почувствовал, как трещит сухая кожа на губах. — Если не скажете, как вас потом можно найти.

— Вот молодежь пошла — на ходу подметки режут, — хмыкнул Степан Нефедов, поднялся и, хромая, зашагал к выходу из бункера. Двое проводили его взглядом и снова посмотрели друг на друга.

— Настя, да? — спросил он. Губы у девушки задрожали, но она быстро справилась с собой и улыбнулась — легко, почти незаметно.

— А я вас почему-то не боюсь... Казимир, да? Вы поляк?

— Так точно, — ответил Тхоржевский, смахивая с лица пепел и еще какую-то шелуху, похожую на старую паутину. — Знаете, есть такой старый и глупый анекдот, там еще слова такие: "А чего нас бояться?"

Настя рассмеялась, и тут же посерьезнела.

— Ой! — вдруг вскрикнула она, вскакивая и подхватывая свою сумку. — У меня же приказ!

— У всех приказ, — мрачно сказал Казимир, — а также война и другие скверные штуки. Надо идти, да. Идемте, Настя.

Завал уже разобрали — может быть, не без помощи того же Никифорова. Они шагнули наружу, в пасмурный утренний свет, и сразу стала слышна дальняя артиллерийская перекличка, свист ветра и разговоры десанта — все как обычно, когда передовая где-то вдалеке, а тут, вроде бы, почти совсем и нет никакой войны.

Настя Левандовская споткнулась, ойкнула и выронила сумку.

— Я помогу, — Казимир наклонился, поднял тяжелую брезентовую сумку, поглядел на красный крест и протянул Насте.

— Спасибо.

Она сделала несколько шагов, потом повернулась и посмотрела на Тхоржевского.

— Вы не подумайте, Настя, — — усмехнулся он. — Обычно я симпатичный, не то, что сегодня. Тяжелая ночь, понимаете...

— Я понимаю, — Настя держала сумку обеими руками, прижимая к груди, и улыбалась ему. — Я хотела сказать, что...

"Та-дахх!"

Упругий раскат выстрела, и за ним, сразу же, почти слившись — еще один. Огромные глаза. Сумка с пробитым красным крестом, валящаяся из рук. И медленное, в застывшей, вязкой тишине, падение.

— Настя! — Казимир подхватил ее на руки. Такая легкая... Он, который мог бы руками вырвать танковый люк, не понимал — почему такая легкая?

— Где?! — крик Нефедова, стегнувший, как плеть.

— Сволочь... — это сержант Конюхов. — Не уследили. Тихо сидел, гад, как суслик, схрон себе вырыл на склоне. Снайпер, паскуда, да еще и не простой. Тут кусудама у него, толково сделана. Тэссер — и тот не учуял, похоже, морок навели. Уже распороли падлюгу, охнуть не успел...

— Успел! Проворонили! — снова старшина.

Он не понимал. Вокруг говорили какие-то слова, но он чувствовал только тяжелый, острый, медный запах крови, текущей по рукам. И глаза... Они еще глядели на него, но взгляд уже потерял глубину, становился тусклым, стеклянным. Неживым.

— Не дам!

Нефедов не успел подойти. Серое облако непроницаемой мглы окутало высокую фигуру, замершую с той, другой, бессильно обвисшей, на руках. Степан понял, что сейчас случится, рявкнул:

— Казимир! Отставить! Ты что творишь!?

Но уже понимал, что не успел. Махнул рукой и сел прямо на землю, морщась от боли. Поймал вопросительный взгляд Никифорова, покачал головой.

— Поздняк метаться, пол покрашен...

Через несколько бесконечно долгих минут облако задрожало, распалось на мелкие иглы тумана и обрушилось в жухлую истоптанную траву.

Казимир Тхоржевский стоял неподвижно, уронив руки вдоль тела, пустыми глазами глядя в землю. Его лицо, исхудавшее за эти несколько минут так, что под кожей почти просвечивали кости черепа, стало похожим на белую бумажную маску. Крепко держась за него, уткнувшись головой в плечо, рядом стояла Настя. Санинструктор Анастасия Левандовская. Очень медленно она повернулась и отыскала глазами старшину Степана Нефедова.

— Товарищ старшина, — спокойным, сильным голосом сказала Настя. — Не ругайте его, пожалуйста. Он мне все рассказал. Я его простила.

Нефедов поморщился и устало пожал плечами.

— Когда только успел? А, я все забываю, что в этом чертовом тумане вашем время шутки шутит. Здесь минута, там — часы... Наказать его — и как? Он сам себя наказал, похоже.

Старшина встал, хрустнул плечами, зачем-то похлопал ладонью по безнадежно перемазанному кровью комбинезону, стряхивая цементную пыль со знака Охотника на плече. Казимир не произнес ни слова — стоял все так же, не поднимая глаз.

— Хорошо, что здесь больше командиров нет. — Нефедов криво усмехнулся. — Значит, так. Казимир Тхоржевский! Слушай мою команду!

— Так точно, — просипел вампир в ответ. Его руки дрожали мелкой дрожью. Настя дотронулась ладонью до его локтя.

— Хорошо, что слушаешь, — в голосе командира Особого взвода будто заскрипело ржавое железо. — Значит, уши есть, хоть для чего-то твоя голова пригодилась. Принимай напарника. Теперь вы оба — мои люди. Пока я живой, это так. И даже если я не живой — ничего не изменится. Согласия твоего не спрашиваю, мне наплевать и растереть. Как я скажу, так и будет. Ты поклялся, и она поклянется. Клятву эту не разорвать, ты сам знаешь.

— Знаю...

— Слово сказано.

Степан Нефедов повернулся к Насте Левандовской. Посмотрел ей в глаза — мрачно, долго и неотрывно. Взгляд она выдержала, не моргая.

— Ну, милости прошу в отряд... Умбра-Два.

* * *

— А море там было совсем другое, да, — седая женщина, улыбаясь, смотрела вдаль, между кипарисами, и глаза ее блестели, как в молодости.

— Мне Черное больше нравится, — отозвался ее спутник. Он тоже улыбнулся и во рту, под лунным светом, заблестели две серебряные коронки. Жена лукаво взглянула на него и прищурилась.

— Странные мы с тобой, — сказала она. — Совсем не как в книжках.

— Не вспоминай даже, Настя, — поморщился старик и даже передернул плечами, словно от внезапного холода. — Кто меня недавно уговорил купить это чтиво? "Влюбленный вампир", ну надо же! И ведь печатают такую муть.

— Не бурчи, — его спутница ткнула старика кулачком в бок. — Зато романтично. Ты же мне вслух читал...

— Могу даже по памяти, — Казимир Тхоржевский театрально поднял седые брови, откашлялся и завывающим голосом, фальшивя, как плохой актер на сцене, начал:

— "Диана почувствовала, как холод обжег ее роскошную грудь, с которой серебряным потоком стекала вода. Но не холод от дождя был тому виной. Прекрасный мужчина ласково прикоснулся к ее лицу своими длинными, точеными пальцами..."

— Точеными. На токарном станке! — хихикнула Настя. — А потом он страстно и томно обнял ее, небось?

— А как же. Всю, — согласился ее муж.

Они рассмеялись и снова замолчали.

Потом старая седая женщина с молодыми глазами спросила тихо:

— Ты помнишь, где нам надо искать?

Старик встал и подал ей руку.

— Пойдем. Нужно немного пройтись.

* * *

Заброшенная еще с русско-японской войны батарея стояла в густом лесу — успел вырасти за полвека. Кусты пробивались через трещины в каменных стенах, стволы деревьев проросли сквозь потолки взорванных потерн и казематные амбразуры.

Ночь, заволокшая тучами небо, накрыла батарею непроглядным мраком. Но три пары глаз, внимательно оглядывавшие окрестности, ни в каком освещении не нуждались.

Казимир, конечно, оказался прав — Настя была здесь. Точнее, неподалеку, в окрестностях деревеньки с незапоминающимся названием. Они тут все были такие — Яндятунь, Юдятунь, Ляндатунь, Куандятунь... и еще целая куча разных "туней", "фаней" и "гоу". Рядом с одной такой "гоу" — десять домиков, половина снесена бомбежкой до фундамента — Взвод добивал уцелевших японских колдунов-онмеджи, которые наплодили всяческой нечисти. На это задание ушли восемь человек. А с ними — Умбра-Два.

Нефедов, всю дорогу злой и раздосадованный "полным провалом секретности", как он выразился, только хмыкнул непонятно, увидев, как Настя и Казимир обнялись, стоя на краю опаленной котловины, в которую превратилась бывшая сопка, отмеченная на карте как "высота 210".

— Намиловались? — спросил он потом. — Голубочки вы наши зубастые.

— А вы, товарищ старшина, не смейтесь, — обиженно сказала Настя Левандовская, сверкнув белыми остренькими клыками. — Я эти зубы себе не выбирала, если что.

— Я вообще редко смеюсь, — буднично сообщил Степан Нефедов, глядя в небо. — Вот если анекдот удачный... но на это Конюхов мастер, больше некому. Ты, кстати, своему суженому-ряженому давно в рот заглядывала? Нет, я все понимаю, дареный конь, конечно...

— Тьфу на вас, товарищ старшина, — фыркнула Настя. Потом внимательно посмотрела на Казимира. — Казик, это сейчас Степан Матвеевич о чем говорит?

Тхоржевский замялся. Потом очень натурально изобразил тяжелый вздох — если бы Нефедов точно не знал, что вампиру дышать незачем, поверил бы сразу.

— Открой рот,— строго сказала Настя. Осеклась и прошептала:

— Это как?

Казимир потрогал пальцами два серебряных клыка и поморщился.

— Побаливают, конечно. Но уже почти привык...

— Да зачем? — вырвалось у Насти отчаянно.

— Полгода назад, когда мы с тобой... в первый раз встретились, та ложка мне дорого обошлась. В бункере и так творилось черт-те что, а тут еще и ты... Рана никак заживать не хотела. Я думал — даже говорить не смогу толком. А потом разозлился. Да как так-то? Я такое прошел уже, о чем люди даже подумать не могу, чтобы не поседеть сразу. А тут — ложка... В общем, я пошел к деду своему. Он у меня — кремень, такой человек...

— Не человек, конечно. Но кремень, эт-то точно, — ехидно вставил Нефедов. Казимир отмахнулся и продолжал:

— Он мне дал средство одно, старинный рецепт нашей семьи. А потом обмолвился: "Знаешь, Казик, солнечного света ты не боишься. Так может сам поймешь, что бояться какого-то металла тебе попросту глупо?" Вот так я и понял, что все дело во мне, а вовсе даже не в серебре. Долго объяснять, как сам себя переламывал... Теперь привыкаю. Раны сразу прошли, шрамов нет, но вот с зубами получилось не очень — новые после бункера так не выросли. И я подумал — значит, так тому и быть.

— Ишь ты! Сначала тащишь в рот всякую гадость из Врат Л"Йенг, а потом хочешь, чтобы с клыками все было чика-в-чику? — непритворно изумился Нефедов, который изо всех сил делал вид, что не слушает и вообще — просто любуется природой, глядя на обгоревшие проплешины сопок.

Тхоржевский попытался было испепелить старшину взглядом, но тут Настя рассмеялась — звонко и весело.

— Мужики, мужики... Смешные вы. Да, товарищ старшина, вы тоже смешной, и не хмурьтесь, не испугаюсь все равно!

— А я чего? — пожал плечами Степан. — Я не страшный.

Умбра-Два пошла с ними — не спрашивая, зачем. Просто поглядела на старшину, который молча и серьезно кивнул в ответ.

Ночь заволокла тучами небо. Нефедов рассматривал развалины, и, кривясь от отвращения, катал во рту желатиновую капсулу — холодную, растекающуюся жидким и горьким льдом во рту. Губы немели, зато все ярче расцветал яркий оранжевый рисунок на земле — круги, сложные завитки и ломаные начертания букв, окружавшие старую батарею.

— Здесь так просто не пройти, — шепнул он во тьму. И тьма послушно донесла обратно ответ:

— Значит, постараемся.

— Надо постараться. Времени у нас нет.

Степан знал, что это правда. Где-то внизу, в оставшихся целыми коридорах и подвалах казематов, готовился убийственной силы ритуал, который должен был намертво закрыть целый район, замкнуть его в кольцо почти непробиваемого заклятья. Но как раз это было, в общем-то, неважно. Японцев ведь почти добили, и что толку от того, что какие-то онмеджи будут огрызаться еще неделю или две? Наступать они не смогут все равно — нечем им наступать, здесь не дивизия, и даже не батальон. Кололи и не такие орехи. Нефедов вспомнил Кенигсберг и дернул головой, отгоняя непрошеные мысли. Взвод делал это десятки раз — почти привычка, очищенная от всего лишнего.

Но если бы только это... Плохо было другое — для такого ритуала всегда нужны жертвы. Чем больше — тем крепче охранное Слово, тем тяжелее потом пробить защиту. А совсем худо было вот что: старшина хорошо знал, кого принесут в жертву. Альвы. Попавшие в плен к врагу — раненые, ослабевшие, измученные. Сами они не выберутся, об этом не зря предупреждал родич. Значит, выбора нет никакого. Где же Ласс? Нет. Сейчас не время гадать.

— Сильная штука. Зубы ноют от этих рисунков, — шепот Казимира раздался словно бы прямо в голове у Нефедова.

— Хорошо, что не жмут, — буркнул он в ответ.

— Шуточки у тебя, Степан Матвеевич...

— Все, оставить трёп. Надо идти.

И они пошли.

* * *

Ночью в парке было тихо и совсем хорошо — как будто и не было рядом никакого большого города. Только ворочалось и негромко шумело внизу море, качавшее на волнах огоньки какого-то судна вдалеке от берега.

— Ничего себе — "немножко пройтись"!

— А что? Для нас с тобой — пара пустяков.

— Как же тут славно, — тихо проговорила жена Казимира, трогая рукой ствол. — Это ведь магнолия?

— Да. Постарался садовник Кебах, оставил по себе память...

За листвой, на фоне темного крымского неба, чернели башенки и резные минареты Воронцовского дворца.

— Где она? — спросила Настя.

— Иди за мной, — усмехнулся ее муж, — свет мой ясный.

— Только при луне ты мне всякие нежности и говоришь! — притворно нахмурилась его спутница, опираясь на руку старика.