Том 2. Сладкая волшебница Якумо-чан

— Что читаешь, Аяо-кун? — поинтересовалась Тецуна, подойдя к нему поближе. Ее желтые волосы колыхались на ветру.

"Какие именно отношения связывали меня с ней в прошлом? — гадал Аяо. — Она ведет себя так, будто между нами что-то было; но Кога-кун уверял меня, что Тецуна — девушка Кейтаро-куна. Так в чем же дело? Тецуна изменяла Кейтаро с мной? Нет, конечно же. Я бы не стал встречаться с девушкой своего одноклассника. В этом можно быть уверенным."

Поэтому Аяо и старался не иметь с Минамори никаких дел. Да и потом, Тецуна не нравилась ему сама по себе.

— Книгу, — односложно ответил Аяо на вопрос Тецуны.

— Какую? — склонила голову набок она. Не дожидаясь ответа, Тецуна присела рядом с Аяо и положила руку ему на спину. Тонкие пальчики заскребли по его коже. — Аяо-кун... Почему ты так холоден со мной? Я же вижу, ты закрываешься от меня. Не делай так, я ведь всего лишь хочу быть вместе с тобой.

Аяо глубоко вздохнул.

— Тецуна-чан, — сказал он твердым голосом, — пожалуйста, отвали.

Нормальная девушка должна была после такого немедленно обидеться и уйти — по крайней мере, Аяо надеялся на такой исход — но Тецуна только рассмеялась.

— Аяо-кун, если бы я ушла, ты бы обиделся, верно? Ты как цундере: сначала гонишь, а потом любишь. Цун-цун, дере-дере, — она провела пальцем вдоль его позвоночника. — Я никуда не уйду. Я всегда буду с тобой, Аяо-кун.

Аяо встал и надел на себя футболку. Тецуна смотрела на него со странным выражением лица. Словно она была заворожена им. Нужно было срочно отпугнуть ее чем-нибудь. Аяо подумал немного и произнес:

— Ты же плоская, как доска. Зачем мне нужна такая? И сними ты наконец свою маску.

Не обращая внимания на Тецуну, он положил книгу под мышку и двинулся с пляжа. Если подумать, Аяо как раз и нравились плоскогрудые девушки; он надеялся, что Тецуна об этом не знает.

"Почему я нагрубил Тецуне? — подумал он. — Зачем?"

Но это было правильно, он ощущал это где-то на уровне подсознания. У него же есть... Мейда?

Нет, это глупости. Мейда — маленькая девочка, гораздо младше его. Они просто не могут быть вместе.

3.

Гостиница для школьников была выстроена в виде ряда примыкающих друг к другу домиков с пластиковыми стенами. Дешево и не протекает. Температура на Окинаве никогда не опускалась ниже 24-25 градусов, что позволяло сэкономить на нормальных стройматериалах и вместо деревянных или бетонных домов выстроить пластиковые. Аяо видел в этом очередное проявление западной цивилизации. Говорят, именно на Окинаве были сильнее всего западные традиции — сказывались почти двадцать лет оккупации.

Аяо с Мейдой жили в смежных домиках, так что у нее была возможность в любой момент перебраться к нему в комнату и посидеть вместе с ним. Обычно все начиналось с тихого стука: Мейда стучала по стене со своей стороны. Тогда Аяо вставал и отпирал дверь; через минуту в его дом осторожно, оглядываясь по сторонам, входила Мейда. Она начинала жаловаться, что ей страшно сидеть одной, и Аяо разрешал ей остаться на ночь. Они сидели вместе и ели чипсы, пили колу, смотрели фильмы — занимались всякой чепухой. Аяо надеялся, что подобное времяпровождение когда-нибудь откроет ему путь к прошлому себе. На что надеялась Мейда, он не знал.

Он открыл дверь своего домика, кинул книгу на кровать и улегся рядом. Дверь осталась незапертой. Вскоре подул ветер, и она распахнулась, пропуская внутрь песок и соленую пыль с пляжа. Аяо выругался и встал с кровати.

Когда он подошел к двери, чтобы закрыть ее, то заметил в окне Мейду, которая смущенно топталась на одном месте.

— Заходи уже, — позвал ее Аяо, выглядывая наружу.

Мейда тут же вспыхнула от смущения. Помявшись немного, она поднялась на крыльцо. К облегчению Аяо, по прибытию на Окинаву она избавилась от своей жуткой формы горничной и теперь носила простое летнее платье с открытыми плечами. Гетерохромные глаза сияли от радости. Синие волосы спускались ей на спину; Аяо хотел какое-то время узнать, почему у них такой странный оттенок, потом решил, что не стоит доставать Мейду такими вопросами. Мейда смотрела на Аяо с обожанием, и его это сбивало с толку.

— Ацумори-сама...

— Заходи, не стой на пороге, — устало произнес Аяо, пропуская ее внутрь.

Мейда уселась на кровать, чуть приподняв при этом подол своего платья. Кашлянув, Аяо произнес:

— Ты хотела о чем-то поговорить?

— Да, Ацумори-сама. Я... Я хотела бы поговорить с вами, — Мейда уставилась себе под ноги и обняла себя за колени.

— В чем дело? — встревоженно спросил Аяо, присаживаясь на кровать рядом с ней.

— Ацумори-сама, с тех пор, как вы вернулись из Канкешина, вы сам не свой.

"Опять потеря памяти! Вам что, так нравится тыкать меня в этот факт?!" — чуть было не закричал Аяо. Поднявшая из глубины души волна ярости удивила и испугала его самого. Постаравшись взять себя в руки, Аяо размеренно произнес:

— И что же не так со мной?

— Вы больше не любите меня.

"Отлично, просто прекрасно, — уныло подумал Аяо. — Я знаю тебя от силы месяц, о какой любви может быть речь? Хорошо, я попробую. Но не стопроцентного результата не гарантирую."

Он неуклюже приобнял Мейду за плечи и с максимальной убежденностью в голосе выговорил:

— Эээ... Мейда-чан, я люблю тебя. Правда. На самом деле.

— Физически.

— Что?

— Физически. Вы перестали любить меня физически, — выдавила из себя Мейда и залилась густой краской.

Аяо не знал, что тут и сказать.

— Даже если я... я имею в виду, предыдущий "я" и делал с тобой что-либо, то давай оставим это в прошлом. Это неправильно, — максимально жестко сказал он, убирая руку с плеча Мейды.

"Неужели я и в самом деле?... Нет, это бред. Она смеется надо мной."

— Я больше не могу терпеть, Ацумори-сама, — еле слышно пробормотала Мейда. — Внизу все жжется, жжется. Помогите мне.

Она взялась за край своего подола и начала медленно приподнимать его. Аяо увидел сначала ее округлые колени, затем бедра, слишком худые и длинные для подростка, потом — белую полоску трусиков. Она носила девичьи трусики, не по возрасту эротичные. Аяо не знал, куда спрятать глаза.

Он не проявлял инициативы, и Мейда, осмелев, взяла его за руку и сунула ее себе под юбку. Пальцы Аяо уперлись в что-то влажное и теплое, прикрытое тонкой тканью. По его телу пробежала дрожь.

— Нет уж, — сказал он, вырывая свою руку. Кончики пальцев жгло огнем. Мейда посмотрела на него с отчаянной мольбой в глазах, но Аяо был непреклонен.

— Иди...иди к себе. Мне надо побыть одному, — произнес он с трудом.

— Ацумори-сама... пожалуйста...

— Иди!

И она ушла, оставив Аяо одного. Он долго сидел на своей кровати, пытаясь понять, что только что произошло.

4.

Такамура проснулся посреди ночи от возбуждения. Член стоял колом, он буквально пульсировал от прилившей к нему крови. Яички налились тяжестью и теперь болели. Казалось, что сердце билось прямо в паху. Такамура тронул член пальцем и судорожно вздохнул.

Рядом с ним лежала Сакура. Судя по темпу дыхания, она так и не сумела заснуть и теперь лежала, глядя в пустоту. Интересно, что она испытывала в данный момент, подумал Такамура. Страх, ужас, отвращение, стыд? Или же она вообще ни о чем не думала? Какие мысли скользили в ее голове, если ее родители мертвы и сейчас лежат в соседней комнате, сваленные вместе на одной кровати, мертвые и нашпигованные пулями? А их убийца лежит рядом с ней и мирно спит?

"Она могла бы перерезать мне глотку," — подумал Такамура.

Но это ведь всего лишь ребенок. Говорят, у детей, если на их глазах произошло нечто ужасное, включается выборочная амнезия — они помнят только хорошее, а плохое блокируется в их памяти, словно его и не произошло. Саморегулирующий организм, мать его.

К сожалению, сам Такамура помнил все, что с ним случилось.

Обыкновенный японский школьник, он однажды пришел домой, вооруженный ружьем, и по очереди застрелил из него своего отца, свою мать и свою младшую сестру. Потом он долго и с наслаждением насиловал их трупы, отрывая при этом от них по кусочку — нужно же было ему что-то есть. Это было весело, и в тоже время страшно. Неестественное ощущение, когда жуешь кусочек тела своего отца, при этом трахая его в зад.

А виной всему был голоса.

Это они подговорили Такамуру на то злодеяние, это они привели его в этот вечер к дому семейства Асами. Темная сторона его личности, зло, всплывшее из самых глубин его души. Голоса льстили, манили, звали, они требовали и угрожали; Такамура попросту не мог противиться их воле.

В его голове раздавался звон колокольчиков, и голоса начинали свою тихую песнь, предрекая убийства и насилие. Такамура повиновался беспрекословно. Голоса был его богами, а он сам — жрецом.

Ты особенный, говорили они ему, тебе дана сила, и это значит, что любое твое деяние пройдет безнаказанным. Такамура обнаружил у себя странные, пугающие способности к искажению системы окружающего мира. Поначалу он старался не использовать их; затем стал пользоваться ими постоянно.

Тебя никто не посмеет наказывать за твои действия, какими бы жестокими и противозаконными они ни были, говорили ему. И сказанное голосами находило свое подтверждение в жизни: полиция словно закрывала глаза на существование Такамуры. Бойня, устроенная им в собственном доме, так и прошла незамеченной. Трупы кто-то убрал. Дом был продан другой семье. Кто занимался этим за Такамуру — сам он не знал, да ему и не особо хотелось знать.

Плата, которую требовали голоса за свою помощь, была совсем небольшой. Такамура, просыпаясь после долгого и мирно сна, часто находил рядом с собой записки, где было указано имя его следующей жертвы и обстоятельства, при которых она должна была быть убита. Записки были выведены его же собственной рукой; видимо, во время сна его тело полностью переходило под контроль голосов.

Он убивал странных, не знакомых ему людей, порой быстро и суетливо, порой неторопливо и с максимальной жестокостью. Одним он сносил головы, других разрывал на части, третьих топил в туалете. Совершая все эти убийства, Такамура ничего не испытывал. Такое впечатление, будто все удовольствие забирали себе голоса, оставляя его ни с чем.

Даже секс не приносил ему радости, оставаясь простым физиологическим процессом. Желание он испытывал, однако насладиться самим сексом у него не получалось. Все уходило к голосам, в их шепчущую тьму.

Такамура стиснул в руке свой напряженный член.

Ему хотелось прямо сейчас повернуть Сакуру к себе и вставить член ей между ног. Слышать ее крики, жадно тискать ее тело, приносить ей боль. Чтобы она плакала, а он наслаждался ее мучениями.

Где-то на грани сознания звенели колокольчики — значит, это желание было угодно его богам.

— Вы так хотите этого? Чтобы я трахнул ее? — вслух произнес Такамура.

Сакура явно услышала его слова, но так и не пошевелилась. Наверное, шок заблокировал и ее слух.

— Ну нет, — сказал Такамура, поддавшись внезапному импульсу. Ему вдруг стало интересно, что же будет, если не подчиняться воле голосов.

Шепот стал громче, но Такамура не обратил на это внимания. Он словно бы одержал на голосами маленькую победу. Приятное ощущение; что самое главное, оно было настоящим.

— Я ведь имею право выбора? — Такамура поднял руку к смутно белевшему в темноте потолку. — Я не буду делать что-либо плохое с этой девочкой. Такой мой выбор. А причина? Скажем, мне ее жаль. Бедняжка только сегодня потеряла своих родителей. Как я могу?

Голоса уверяли его, что он может. Такамура только рассмеялся:

— Раз вам так хочется этого, заставьте меня.

Он почувствовал сильную боль в паху. Яички едва ли не лопались, член дрожал от напора крови. На него нахлынула похоть, могучая, настолько первобытная и сильная, что Такамура едва мог противостоять ей.

Похоть как инстинкт можно было считать системой, вдруг пришло ему в голову. Если попробовать внести в нее свои коррективы...

Нет, не стоит экспериментировать над самим собой.

Такамура свернулся на кровати в позе эмбриона и поджал колени к груди. Смысл был прост — перекрыть приток крови к члену. Через некоторое время боль в паху прекратилась, а напряженный член обмяк. Такамура сам не заметил, как вцепился зубами во внутреннюю поверхность щеки; он понял это, лишь когда рот наполнился солоноватой кровью. Сглотнув, он широко улыбнулся. Победа была за ним.

Голоса стихли, сдаваясь. Темнота перестала шуметь.

— Вот и отлично, — произнес Такамура и сонно вздохнул. — А мне пока нужно поспать. Спокойной ночи.

Он приобнял Сакуру и сомкнул веки.

"Если она и попытается меня убить, то пусть. Сможет — значит, достойна свободы. А если нет... то и присунуть ей не жалко," — думал он, засыпая.

Сакура, разумеется, так ему ничего и не сделала.

5.

Аяо решил прогуляться. Ему надо было срочно обдумать все то, что сказала Мейда. Это же немыслимо! Как он мог... Нет, он попросту не мог. Это невозможно. Разрыв между ним прошлым и ним нынешним все рос и рос, и кто знает, до каких пределов будет расширяться эта пропасть. Может, предыдущий он был настоящим чудовищем? Кто знает.

"Курумару Тацуо может знать, — вдруг пришла ему в голову мысль. — Мейда говорила, что именно с ним я дрался, когда потерял память. Только он и может наиболее беспристрастно и полно описать прошлого меня."

Вот только как найти этого Курумару? И кто он вообще такой? Аяо знал только имя и тот факт, что неведомый Курумару жил в замке Канкешин где-то над Токио. Вот бы побывать в этом проклятом замке... Только для этого нужно было вернуться в столицу, а решение надо принимать уже сейчас.

Солнце почти что утонуло в водах океана, когда Аяо вышел на пляж. Чайки призывно кричали, обращаясь к морским богам. Аяо провел рукой по своей груди, где был выжжен христианский знак, и подумал, что с самого своего рождения у него не было выбора. Он только покорно следовать по пути, проложенном еще предыдущим им.

Хорошо, что черная крестообразная метка постепенно подживала, оставляя за собой лишь расплывчатый шрам. Но она существовала, и вряд ли она когда-нибудь исчезнет полностью. Она свидетельствовала о выборе предыдущего Аяо — он стал христианином и уверовал в христианского бога, распятого на кресте. Нынешний Аяо сомневался, что выбрал бы столь странного и требовательного бога.

"Голодать в пост не буду," — твердо решил он.

Аяо увидел тропу, петлявшую вдоль кромки берега, и двинулся по ней. Ноги вязли в мокром песке. Со стороны моря ветер доносил запахи соли и рыбы. Аяо нравилась такая прогулка. Она успокаивала его, давала его оголенным нервам отдых.

Он увидел, как пухленькая девушка в черном купальнике сбежала с берега прямо в море и с визгом плюхнулась в его прохладные воды. Волосы девушки трепетали, пышная грудь колыхалась от движения. Аяо невольно улыбнулся. Подобная идиллическая картина просто идеально вписывалась в пейзаж Окинавы.

Аяо двинулся дальше и миновал ту часть пляжа, которая была предназначена для туристов. Теперь он шел уже не по мягкому белому песку, а по жестким камням, царапая пальцы об их острые грани. Тут никого не было, разве что одинокие птицы парили над берегом. Здесь он мог спокойно обдумать произошедшее.