Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Опять к гулящим бабам? Отчего же нет. Конечно, пойдемте.
— Бутылку водки со мною деньгой разделите?
— С превеликим удовольствием. Только в праздник можно бы и вина пригубить, хотя бы для приличия.
— А вот там и спросим, осталось ли у них что.
И они ушли, унося с собою праздничное настроение. Рождество на носу как-никак, святой праздник, а значит можно дать себе небольшое послабление.
Я тоже ушел домой. По приходу с удивлением увидел на пороге гостей. Совершенно разных и незнакомых мне людей основной массой гражданской наружности. Они меня увидели, стали поздравлять. И от меня получили поздравления, но им, видимо, не этого требовалось. Они стояли у калики, провозглашали хвалебные речи и казалось чего-то ждали. Кое-как я просочился мимо них и спросил у Лизки:
— Чего они здесь толпятся? Чего им надо?
— Известно чего, — хмыкнула она, — угощения ждут.
— С чегой-то?
— Так колядовать можно уже. Вот, пришли к вам попрошайки. Я их пыталась прогнать, да только они как тараканы возвращаются.
— И значит, они без отдарков не уйдут?
— Эти точно не уйдут. До вечера будут перед вашими окнами ходить, требовать угощения.
Я недовольно мотнул головой и глянул в окно. А там, на улице топталось человек двадцать народу и высматривали мою физиономию.
— А колядовать можно две недели к ряду..., — подумал я вслух. И Лизка продолжила:
— Да, а завтра другие придут, а послезавтра другие.... Если этих не прогоните, то разоритесь вы, Василий Иванович.
— А разве можно вот так взять и прогнать?
Вопрос был риторический. Сейчас, я чувствую, попрошайки пошли по всем более или менее значимым чинам и практически все они были обязаны скинуть им часть продовольствия. Я, конечно, все понимаю, традиции и все такое, но нельзя же быть настолько наглым. Хотя, если бы не голод среди гражданских, думаю, такого массового попрошайства не случилось.
— Мурзин здесь?
— Нет, сбежал куда-то. И ваши солдатики тоже. Черт знает где их носит.
— Ладно, как придет скажешь мне.
— Хорошо. А с попрошайками что делать? Гнать?
— Не надо. Этим отдаримся. Иди-ка, открой кладовку, я им по банке консервов дам.
— Не надо, Василий Иванович, только хуже сделаете. Узнают, что вы такой добренький — толпой сюда прибегут, не откупитесь. А не дадите следующим, скажут, что вы кровопийца и жлоб. Они доброе не помнят, всем расскажут, как вы пожадничали. И до конца войны вы будете у них самым последним жмотом и душегубом.
— Я знаю, Лиз.
— Ну, так пускай убираются восвояси. Петро с Данилом придут они их прогонят.
— Делай, как я говорю, Лиза. Раздай им по банке консервов и скажи, что это был единственный раз когда я им что-то подарил. Тот, кто придет завтра и следующими днями ничего не получат.
Она покорно вздохнула, но ни слова против мне не сказала. Раздала страждущим по банке рыбных консервов и те ушли довольные. А позже, когда пришел Мурзин, я вызнал через него какая квартира в Новом Городе пустувала и тем же вечером туда переехал. По сути — сбежал от проблем. И я отчетливо это понимал.
На следующий день и через день и на третий ко мне на дачу, что находилась на побережье моря, приходили люди. Ходили возле окон, высматривали мою физиономию. Прикрываясь колядками требовали продуктов, но оставшиеся там жить мужики довольно в грубой форме отвадили их. Мурзин ближе к ночи даже взялся за какое-то дубье и погнал людей прочь от дома. И вроде бы отвадил, огрев кого-то крепко по холке, но на следующий день люди опять пришли и опять Егорыч гонял их по улице палкой и крепким матом. Он, так же как и Лизка, так же как и мои архары придерживался здравого мнения, что прикармливать никого не стоит.
На дачу я вернулся на пятый день, где и встретил Новый, тысяча девятьсот пятый год. Год нового этапа в жизни страны. В полночь по традиции стрельнул шампанским и подарил своим людям по небольшому подарку. Поставить во дворе елку мы не смогли, ее просто неоткуда было взять, так что мы удовлетворились лишь праздничным столом под звуки артиллерийской канонады. Японцы, таким образом, решили нас поздравить. Ровно в двенадцать ночи включили свои бабахалки и не выключали их потом на протяжении пяти суток. Без конца обстреливали наши позиции, готовясь к новому штурму. Потом сделали небольшой перерыв на пару дней и снова включили, с ожесточением уничтожая остатки второго форта.
Четвертый, решающий штурм состоялся одиннадцатого января по старому стилю. Едва лишь рассвело, как их пушки словно озверелые мастодонты набросились на высоту, терзая кирпичную кладку, обрушая своды, кроша бетон в пыль. Над фортом нависла непроницаемая серая шапка дыма и мелкого крошева камня. Неожиданно в полдень теплого дня обстрел закончился, и следом раздались нечленораздельные вопли, соединенные в нестройные хор и частая сухая ружейная трескотня. Японец полез на склон.
Все свои силы генерал Ноги бросил на штурм именно второго форта. Про Высокую он и думать забыл, поняв, что взять ее не сможет. Но нашим от подобного решения были лишь одни плюсы. Сообразив, что все свои силы японец сосредоточил напротив второго форта и наши стали там собираться. Часть пехоты со второстепенных участков была снята и переброшена на опасное направление, и почти все минометы, что малые, что крупные так же перевезли поближе к месту боевых действий. И едва встав на позициях, они стали крыть карабкающегося по склонам противника со смертоносной эффективностью.
Семь дней длился штурм. Семь дней Ноги кидал своих людей под пули, гранаты и мины, и все семь дней он не мог занять уже почти разрушенный форт. Часто японец закарабкивался на вершину, залегал в развалинах форта, полагая, что находится в мертвой зоне, но его накрывали минометами, выбивая, а затем добивая штыками. Взаимодействие командования на таком уровне в эти дни оказалось отлажено просто до совершенства. И немалую роль в этом сыграли мои полевые телефоны. Едва лейтенант от инфантерии понимал, что у него под носом происходит накопление сил противника, как он вызывал минометчиков и просил закинуть с десяток мин по такой-то точке. И через минуты в указанном месте распухали адские бутоны, поднимая в воздух камень, пыль и части человеческих тел. И именно за это наши минометчики оказались столь любимы простыми солдатами.
К исходу седьмого дня штурм сам собою захлебнулся. Противник исчерпал основные силы и бездарно погубил резервы. И потому Ноги в бессилии отозвал пехоту, а сам отправил своему Императору покаянную телеграмму, где снова просил разрешения о сепуку. Этот факт наши установили со стопроцентной достоверностью. Уж не знаю как способом, но смогли. И каким-то образом этот факт всплыл в иностранных газетах, которые вдруг стали высмеивать подобную варварскую традицию. Император разрешения своего опять не дал и Ноги, скрипя сердце, остался сидеть близь Артура. О пятом штурме уже не могло идти никакой речи — резервы японской армии оказались исчерпаны.
Нам эта осада также далась тяжело. Многие тысячи погибли, тысячи оказались на всю жизнь покалечены. Но, тем не менее, именно после этого крайнего штурма все вдруг отчетливо поняли, что мы выстояли и не сдались. Мы одержали победу, очень тяжелую, почти неподъемную, но заслуженную победу. И теперь нам осталось лишь досидеть до того момента когда осада окажется снята.
Японцы, как установила авиаразведка, действительно к следующему штурму более не готовились. Всех легкораненых они подлечивали и возвращали в строй, тяжелых же отправляли глубоко в тыл. Новые войска не приходили, новые пушки не поступали, лишь снаряды не прекращали прибывать в порт Дальнего. И Ноги, не в силах сломит нашу оборону, стал ежедневно, по часам обстреливать город. Бил по гражданским объектам, бил по портовым постройкам, по бухте..., бил туда, куда палец по детской и глупой считалочке падал на карту. Наши тоже в стороне не оставалась и вели свою борьбу, но делали это редко и только со стопроцентным знанием, куда именно необходимо было отвечать. Со снарядами на наших батареях оказалось не очень хорошо. Еще после окончания второго штурма артиллеристы пришли к пониманию, что снаряды в дефиците и надо бы их поберечь. Вот они и берегли, без нужды не отстреливались, а били лишь тогда, когда знали наверняка, где находится противник. В портовых мастерских, конечно, беспрестанно шло литье корпусов снарядов, мин и гранат, но делалось это такими медленными темпами, что, можно сказать, никакого влияния их работа на запасы не оказала. Тем более что в их приоритете было литье корпусов именно мин крупного калибра и ручных гранат.
В середине января в Артуре вдруг пронесся слух будто бы Куропаткин готовится к решающему бою. И город вдруг заново ожил, забурлил. Этот слух оброс вдруг самыми фантастическими предположениями и догадками. И однажды, теплым солнечным днем сидя на набережной на резной лавочке, рядом со мной подсела пожилая супружеская пара из гражданских и прямо меня спросила:
— Господин Рыбалко, а правду говорят, будто Куропаткин собрал целый полк из ваших чаек и хочет ими бомбить японцев? Это правда или враки?
Я усмехнулся:
— Откуда же я знаю?
— А правду говорят, будто у него теперь есть такая радиостанция, которую он всегда возит с собой и через нее общается со своими генералами?
— А вы-то откуда это взяли?
— Так все говорят, что это так, — ответила пара, с надеждой заглядывая мне в глаза. И ожидали от меня ответа, так словно я знал все на свете. — Если это так, то, значит, не все так плохо как все говорили до этого про господина Куропаткина. Не совсем дела у нас пропащие. Так ведь? А еще говорят, будто бы у него в армии появилась какая-то особо большая чайка с десятью моторами. И будто бы она может взять с собою на небо двадцать пудов бомб. Вот мы и думаем, что если это правда, то не устоит японец перед ним и нас, значит, скоро освободят.
— Про чайку с десятью моторами это выдумки, — уверенно заявил я, и пожилая пара сделала свой вывод:
— Ага, значит все остальное правда. Что ж, весьма отрадно это слышать. Вы не представляете себе насколько нам здесь тяжело. Поскорее бы уже разбить этого японца..., — и сказав это, они ушли. И вскоре радостный слух о том, что у Куропаткина появился целый авиаполк бомбардировщиков расползся по крепости.
Январь, насколько я помнил из своей истории, станет переворотным месяцем, в котором случится Кровавое Воскресенье. И где-то в январе-феврале Куропаткин должен будет дать японцам бой под Мукденом и там, заняв оборонительную позицию, феерично обосраться. Точную дату я не помнил, но стойкое ощущение того, что колесо истории вот-вот сделает свой очередной поворот, имелось. И я с некой тревогой ожидал настоящих новостей. И мою тревожность заметили мои люди и так же замерли в ожидании плохого. Данил с Петром давно знали о моем "пророчестве" и потому так же нервничали и дергались. По вечерам иногда заводили разговоры о том, какой может быть жизнь без царя. Мусолили эту тему, обсасывали со всех сторон на протяжении нескольких дней, до тех пор, пока я жестко не хлопнул ладонью по столу и не сказал, возвысив голоса:
— О том, что царь отречется от престола и сбежит, не может быть никакой речи! Точка! Чтобы я об это больше не слышал.
— Ну, так революция же будет! — не унимались мои архары. — Как во Франции будет?! Или нет? Если как там, то Николаю бежать надо, пока его голова на плечах прочно сидит, а то скатится еще ненароком. Кому он тогда претензии свои предъявлять будет?
— Николай революцию жестко подавит и не будет никакой Франции. И гильотин для господ тоже не будет. Армия на штыках удержит царя на троне.
— Господи, это же сколько народу погибнет?
— Не знаю, но немало. По стране прокатятся повсеместные стачки и даже железная дорога встанет. А вы представляете что значит остановившаяся железная дорого во время войны? Вы представляете, что будут делать власти для того, чтобы доставить на фронт пополнение и боеприпасы? Царь, он может быть и слабовольный, но уж точно не дурак. Он в бараний рог свернет того, кто будет мешать ему в войне с Японией. Так что, все ваши домыслы о том, как бы хорошо жилось без царя сейчас просто бессмысленны. И потому я не желаю слышать об этом. Понятно?
— Понятно, Василь Иваныч, — протянули мои парни, но, зная мою натуру, не остановились на этом. Наоборот, углубились в тему, вытаскивая из меня те крохи знаний, что у меня имелись: — А долго это будет продолжаться?
— Что долго?
— Ну, революция эта? Стачки.... Долго будет?
— Думаю года два страну будет лихорадить.
— И что, все эти два года Николай на штыках будет подавлять простых рабочих? Неужели ничего революция не даст? Помнится, вы говорили, что царь разрешит депутатов и думу.
Я отмахнулся:
— Честно, чем больше об этом думаю, тем больше прихожу ко мнению, что дума эта будет не более чем простая говорильня. Какой статус у нее будет? Я не знаю. Какие полномочия? Тоже не знаю. Но, как мне кажется, Николай сделает все возможное, чтобы не упустить из своих рук монополию на власть.
Парни замолкли и призадумались. Потом Данил спросил:
— Так что же, вся революция коту под хвост? Все смерти напрасны?
— Не совсем.
— А что же тогда будет полезного для народа?
— Цензуру отменят. Совсем. Говори что хочешь, ругай кого хочешь. И партии разрешат. Ляпота....
Парни переглянулись.
— Значит, теперь политические выплывут наружу? Не будут больше прятаться?
Я медленно кивнул.
— А вы, Василь Иваныч, что делать будете? Не пойдете, например, к эсерам?
— Боже упаси идти к эсерам. И к большевикам и меньшевикам тоже.
— К кадетам? К монархистам?
— Нет, парни, все мимо.
— То есть вы планирует без политики? Не хотите изменить страну к лучшему? Но как же так, Василь Иваныч, вы же столько говорили, что жизнь простых людей тяжела и надо ее менять. Неужто вы про это забыли?
— Нет, не забыл. Все так, все верно. Я за то, чтобы по всей стране был облегчен труд рабочего. Я за восьмичасовую смену на всей территории страны. И за профсоюзы я обеими руками. Но без стачек и без погромов.
— А как же тогда...?
— Я буду создавать собственную партию, — огорошил я их и парни вытаращили глаза. И даже Мурзин, который молча нас слушал и предпочитал не встревать за политику, взглянул удивленно.
— Это же сколько вам денег понадобится....
Да, деньги на поддержание партии потребуются немалые. И даже я, условныq миллионер, вместе с Мишкой не смог бы в одиночку ее потянуть. Поэтому нам просто необходимы будут нужны единомышленники в среде богатых людей. А богатые люди у нас в стране это либо промышленники и банкиры, либо графья да бароны с земельными участками и кое-какими мануфактурами. Но все они как один не смогут быть привлечены той идеей, что я задвину. Сокращение рабочих часов для них означало прямые убытки. А на это они пойти не смогут. И тут мне предстоит либо искать по-настоящему идейных в этой среде, либо искать спонсоров за границей, либо вводить партийные взносы. Хотя и все три способа можно было бы совместить.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |