Человеческая память связала меня с Камелотом, но я старше, многократно старше Короля Рыцарей и его владений. Возможно, потому мне всегда было присуще спокойствие, которое моя Воительница так усердно вырабатывала в себе.

Говорят, что клинки похожи на своих спутников. Говорят и обратное — что человек становится подобным своему оружию.

Вынужден признать — с нами случилось второе. С первого своего боя со мной в руках Артурия трудолюбиво, старательно, беспощадно превращала себя в мое подобие — яркий, несокрушимый, прямой, безупречный... Бесстрастный клинок.

О, моя спутница, ты старалась быть совершенным монархом, и для того жертвовала частичками своего сердца, положив его на наковальню собственной воли. Должен ли я был остановить тебя? Не знаю. Я — меч, я сотворен для сражений и живу ими, и таков мой путь. Но подходит ли холод стали человеку?

Может быть, если бы мы были иными, время бы не замерло вокруг нас на холме из сломанных мечей. Может быть, мы бы не пустились в вечное странствие и поиски Грааля.

И тогда бы мы никогда не встретили тех, кто изменил мою спутницу.

Мы огибаем холм и устремляемся в небольшую долину. Копыта коня бьются о покрытую травой землю; стебли вокруг зелены, не похожи на своих собратьях в нескольких милях отсюда, пропитавшихся грязью и кровью.

Вокруг тишина, и ее нарушает только стук копыт и звон оружия человека, который несет меня. Его меч молчит — он еще не достиг ступени, когда сможет что-то произнести или подумать, но я знаю, что моя близость и служение его воина дает клинку шанс на свою легенду.

Это правильно. Король не должен быть один, его оружие — тоже.

Мы вновь явились в мир в германских землях, и именно там увидели первых из тех, кто надолго врежется нам обоим в память. Артурия смотрела на них, и запоминала лица; Мерлин бы запомнил исходящую от них силу.

Но я — меч. Я запоминаю оружие, проступающее сквозь души людей.

Жена призвавшего нас, хрупкое копье с тончайшим рисунком, созданное для одной-единственной цели и отдающееся ей без колебаний и сожалений. Кажется, один лишь удар может сломать ее — но она не допустит такого удара, пока не сможет нанести собственный, в предназначенную ей цель.

Она очень сильно отличалась от широкого кинжала, доставшегося ей в мужья, равно подходящего для убийства, разрезания пищи и создания узоров на дереве. Он молчал и действовал, но не ломался и бил точно и смертоносно. Как меч, я не мог не уважать его мастерство, как меч рыцаря — не мог не возмутиться привычными ему ударами в спину.

Но мы с Артурией снова были на войне. Мы понимали это — и потому приходилось мириться с чужими методами, даже если они вызывали у нас отвращение и неприязнь.

Тогда мы еще не знали, что неприязнь к своему Мастеру — самое слабое из чувств, что оставит в нас эта Война.

Артурия вспомнила бы все разговоры, которые она вела в те дни. Мерлин бы говорил о тайнах, открывшихся нам и леденящих сердца.

Но я — меч. Я запоминаю битвы, в которых я покидал ножны.

Копья с Изумрудного острова поразили меня быстротой и точностью ударов еще до того, как раскрылась их потаенная сила, что наносит незаживающие раны и разрушает магию. Мы с Артурией наслаждались каждой секундой боя... и тем сильнее пронзил нас холод, когда приказ хозяина (человека, похожего на богато украшенный стилет с ядом внутри) заставил копья вступить в бесчестный бой. Пожалуй, мы должны громовой колеснице за то, что ее хозяин избавил нас от такой схватки. Пусть даже я и знаю о том, как его же слова потом рвали душу моей Воительнице, подвергая сомнению всю ее жизнь.

Мой клинок пронизывает боль: я вспоминаю, как золотое копье рассыпалось многими тысячами искр, сломанное своим же Воином. Он спас нас, позволил вступить в бой, где необходимо было одержать победу — но мне жаль копье, пусть оно и поразило Артурию.

И тем больнее вспоминать судьбу алого копья. Мы оба не могли отвести взгляда, когда по колдовскому приказу оно пропороло наконечником сердце своего Воина, и черная кровь хлынула по древку. Последние проклятия Воина звучали сквозь кровь, текущую изо рта, и никакая крепость плоти не позволила ему выжить — с разорванным сердцем, скованным повелением убить себя, телом, что распадается на глазах. Никакой боец не заслужил такой участи.

Воспоминание о победе над Колдуном — приятнее. Я помню, как Артурия внутренне содрогнулась, впервые столкнувшись с его приманкой. Я сам не мог сдержать гневного звона, когда сквозь детские тела прорвались хищные щупальца чудовищ, освободившиеся от плотской оболочки и отбросивших прочь истерзанные, изломанные фигурки.

Потому-то я и обрушил на его главное создание всю свою мощь, накопив ее столько, сколько мог. Редко приходилось так поступать — ибо редко встречались враги настолько сильные или настолько заслуживающие гибели.

Но я — Меч Обещанной Победы. Когда я собираю всю свою силу, победа неминуема; мой свет испепелит любого врага и сокрушит неприступные стены любой крепости.

При Камланне мы тоже победили. Однако та победа была стократ горче любого поражения; тогда Артурия потеряла почти всех, кто был ей дорог. То же самое случилось и в Войну Грааля — один за другим уходили ирландские орудия, и наполненная радостью женщина-копье, была явлена чернота колдовской души и абсолютная безжалостность нашего союзника — которую пришлось довершать нам. Я не горжусь своим взмахом, отсекшим голову человека, пробитого свинцом и истекающего кровью рядом с искалеченной невестой — но я не мог поступить иначе. И каждый такой удар подтачивал несокрушимую сталь, в которую обратила себя Артурия.

А потом из тьмы времен явился старый друг и нынешний враг. И доспех, коим облекла свою душу моя спутница, треснул.

Я не винил ее. Я привык к тому, что люди меняются, могут стать добрее или ожесточиться, обрести мир в душе или сойти с ума. Но видеть иной меч, видеть Арондайта, пропитанного черным безумием, звенящего всесжигающей ненавистью, ощущать в его голосе лишь бешеный вой "Экскааааалибур!"...

Я не знаю, как выдержал этот бой, где каждое столкновение клинков сотрясало меня подобно удару молота по новорожденному клинку. Я не знаю, почему черный рыцарь и почерневший меч остановились, пропустив наш удар.

Я не знаю, гордиться ли мне этим ударом, или стыдиться его всю оставшуюся вечность.

Мы еще не успели оправиться от ужаса этой встречи, когда нас постигло иное предательство, с той стороны, с которой мы не ждали удара. Снова — предательство, как и в начале событий, приведших к Камланну... куда мы вернулись, уйдя в испепеляющем свете моего же удара.

Снова.

В тот день, на холме сломанных мечей, Артурия рыдала впервые за свою жизнь, и я плакал вместе с ней, истекая холодным звоном.

Конь замедляет шаг, останавливаясь у крепкого дерева. Рыцарь спускается с седла, осторожно укладывает меня на плоский, согретый солнцем камень, и привязывает скакуна к низкой ветке. Потом снова поднимает меня и идет.

Медленно. С трудом делая каждый шаг, словно я внезапно стал тяжелее башен Камелота. Трава обвивает его ноги, ветер ласкает мой эфес, и я чувствую в нем легкую влагу.

Впереди озеро. Огромное, невероятно спокойное зеркало воды, в котором отражаются небо и облака.

Я покинул его, чтобы лечь в руку Королю Рыцарей. Теперь же я вернулся назад.

На новый призыв Артурия ответила, вновь заковав свое сердце в сталь могучей воли. И первые же часы после прихода в мир будущего заставили меня смеяться над шутками судьбы.

Снова первым нашим противником стало ирландское копье, что неминуемо поражает цель. Снова призвавший нас носил памятное нам родовое имя. Неужели все повторяется? Неужели сын, идущий дорогой отца, подобен ему во всем?

Артурия думала так, и настороженно следила за каждым движением своего Мастера. Я тоже следил за ним, но по совершенно иной причине. У меня не было сомнений в том, что двое призвавших отличаются.

Наш прошлый Мастер был широким и крепким кинжалом убийцы.

Наш нынешний Мастер был всем оружием, каким он хотел и мог быть. Острая сталь проступала сквозь его душу, длинные мечи, изогнутые восточные клинки, разящие стрелы и смертоносные копья менялись в нем легко и непринужденно, заставляя меня лишь молча смотреть и признаваться в своем непонимании.

За всю жизнь я не видел ничего подобного.

И тем удивительнее было увидеть то же самое в Лучнике этой Войны. Те же сотни клинков сверкали в его душе... но они были запятнаны кровью и окутаны холодом, а от тех, что все же были горячи, веяло смертоносной жарой.

Именно тогда я понял, что эта война не будет похожа на предыдущую. Понял еще до того, как вместо облаченного в черное мастера смерти в роли Убийцы нас встретил мечник, уроженец страны, на землю которой мы вступили. Славный бой, великолепное ощущение сражения с равным противником... нашу тревогу он даже немного развеял, мы оба позволили себе потеряться в этой схватке.

Я не могу не сравнить двух безумцев из разных Войн. Обе последние встречи с ними потрясли нас с Артурией... но в этот раз меня изумил не сам противник, а наш Мастер, мечи в душе которого впервые обрели плоть.

Под солнцем вновь явился давно потерянный клинок, мой предшественник и брат, извлеченный юным Магом из глубин памяти Артурии. Когда именно им она поразила безумного воителя, по моему клинку скользнула капля ревности, но я прогнал ее. Калибурн заслужил свое второе появление и новый бой, где он честно исполнил свой долг.

Я не кровожаден, но я любовался тем, какой удар нанес Калибурн. Как его клинок вспорол потемневшую плоть древнего героя, рассекая кости и перерезая магические связи в теле, не давая ране зажить и вгрызаясь в нее глубже, отнимая у Безумца жизнь за жизнью. Он всегда бил точно; я знал, что если мой предшественник коснется чужой шеи, то голова отлетит прочь, а горячая кровь даже не успеет омыть его клинок.

Эта война дала мне немало кровавых воспоминаний, и многие из них касались нашего Мастера. Исполинский каменный меч почти перерубил его тело пополам, заливая кровью камни вокруг, всаживая сломанные ребра в порванную плоть. Потом — кинжалы, похожие на огромные гвозди, пробили ему руку, раздирая тело и кроша кости. Гораздо позже пустота вспорола его, едва не вырвав легкие прочь и вновь заставляя истекать кровью и корчиться от боли. Чудо, что даже с помощью магии моих ножен он пережил такие раны, и только благодаря своей воле он смог снова встать.

И все же...

И все же не битвы были главными в эту Войну. Случившиеся бои я сохраню в узоре своей памяти, но и за стенами домов происходило ничуть не менее важное.

Моя Воительница не подпускала к себе никого. Пожалуй, за многие годы один лишь я видел ее обнаженной — но теперь все изменилось. Сперва была забавная случайность в комнате омовений, затем... затем ночь в разрушенной церкви.

Артурия бы сказала о ней лучше. Описала бы смесь немыслимого стыда и удовольствия от ласкающих ее рук, сперва женских, а потом — мужских, ощущения от того, как она выгибалась в объятиях своего Мастера и то, как он проникал в нее, вонзаясь глубоко и страстно.

Мерлин бы вообще не обратил внимание на сплетение тел, оценив лишь силу, перетекающую от юноши к Воительнице в момент извержения семени.

Но я — меч. Я вижу битвы, равно тела и духа.

А то была битва, сражение Артурии со сталью, в которую она заковала душу. И моя Воительница победила, позволила себе испытать радость страсти и наслаждение ей, забыть о пути бойца и отдаться удовольствию от рук, ласкающих тело.

Я не удивился, когда впоследствии она пришла к Мастеру сама. Наверное, и его не обманули слова о подготовке к битве и передаче энергии; Артурия не обманула даже саму себя.

Ночь любви как подготовка к важнейшему бою в жизни. В этом что-то есть.

Я не могу не благодарить нового Мастера — он не только стоял рядом с Артурией, но и смог излечить ее душу, позволить ей сбросить доспех правителя и понять то, что ей казалось предательством.

Я благодарен ему и за возможность величайшего моего боя, с королем героев прошлого и клинком, способным разорвать плоть самого мира. Мы бились с ним, прорываясь сквозь волны убийственной пустоты, зная, что в то же самое мгновение наш Мастер сошелся со своим врагом. С еще одним осколком предыдущей войны, человеком с волнистым лезвием в душе.

Мы победили. Мой свет вновь испепелил то, что люди называли Граалем.

Казалось бы — вновь потери. Артурия ушла, оставляя в мире человека, которого полюбила, вернулась в свое время и на грань смерти, отдала меня... Но это — потери, которые не терзают душу, а готовят ее к новому путешествию.

Когда я уезжал, то видел ее улыбку — спокойную, мягкую улыбку перед тем, как она почти соскользнула в свой сон. Под британским древом, не на холме мечей, и среди шелеста трав, а не стонов умирающих.

Рыцарь в белом плаще стоит на берегу озера, стараясь разжать пальцы, сомкнутые на моей рукояти. Нежелание расставаться с великим клинком борется в нем с долгом повиновения приказу, и страдание отражается в глазах рыцаря и глади воды, на которую он смотрит.

Где-то вдалеке умирает моя Воительница.

Наконец Бедивьер размахивается — и я взлетаю в воздух, сверкнув в лучах заходящего солнца золотом и лазурью. В последний раз глядя на светило и впитывая воздух вокруг, я перебираю в памяти тех, кто вставал против меня и рядом со мной, и прощаюсь с ними.

Прощайте, снежноволосая женщина с солнечной улыбкой и человек с кинжалом убийцы в душе. Да будет ваше посмертие спокойным.

Прощайте, гордые копья, разбивающие чары и пронзающие плоть. Да не узнаете вы нового предательства.

Прощай, черный меч, старый друг и противник. Да обретешь ты прежнюю чистоту.

Прощай, яростное копье, что разрывает сердца. Да не отдадут тебе нежеланных приказов.

Прощай клинок восточной луны, быстрый как ветер. Да найдешь ты битву, что желанна тебе.

Прощай, меч, убивающий мир. Да останешься ты в местах и временах, что уготованы тебе.

Прощай, Эмия Широ, человек с душой из тысяч мечей. Да найдешь ты дорогу, что станет для тебя истинной.

Прощай, Артурия Пендрагон, моя Воительница, золото и серебро, сталь и лазурь, честь и гордость. Да обретешь ты свет и покой.

Прощайте все. Экскалибур, Меч Обещанной Победы, желает, чтобы ваша легенда воссияла, навеки запечатлевшись в веках.

Может быть, я еще увижу вас. Может быть, меня вновь извлекут из озера — ведь пронизанная силой сталь наших тел нетленна. Может быть, вы придете на берега моей гробницы, а может быть, меня вновь коснется длань моего Короля.

Но сейчас рука, поднявшаяся из озера, смыкает пальцы на моей рукояти и я погружаюсь в прохладное зеркало воды, в бездонную тихую глубину.

Я ухожу, и оставляю за собой лишь слова старого языка.

Hic jacet Excalibur. Ensis quondam. Ensis futurus.

17.08.2012 — 24.08.2012

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓