Взрыв это случайность

* * *

Лязг замка прозвучал внезапно, словно гром среди ясного неба. В ледяном гробе карцера казалось, что время замёрзло вместе с остальным миром снаружи. В попытках сохранить хоть каплю тепла я сидел в углу, подальше от центра, где скопилась небольшая лужа, обхватив колени руками. Последний раз меня притащили сюда без сознания и облили водой, как и всю камеру, под предлогом чистки. А на улице уже была осень, и вскоре тут настал ледяной ад. Собственно, холод и привёл меня в чувство, но уже довольно скоро пришлось заставлять себя оставаться в сознании и не засыпать, потому как понимал — не проснусь. И мне показалось, именно этого конвой и добивался.

— Встать! Встать, пёсий выродок! — грубый голос наполнил карцер, что казалось, его можно пощупать. — Ах ты тварь, бунтовать будешь!

Вот уж чего делать я точно не собирался. Просто сил не осталось не то чтобы подняться, а даже сказать об этом. Даже когда кто-то ухватил меня за ворот, вздёргивая в воздух, я не сразу сумел расцепить руки, чтобы ноги выпрямились. Так и висел мешком, чувствуя, как рвётся ткань рубахи. Конвойный сплюнул и бросил меня на место. Но я уже практически сумел выпрямится. Оперевшись на стену и помогая себе руками, потихоньку встал, щурясь на свет после абсолютной темноты.

— Чего застыл? На выход! К стене! — рык конвоира бил по ушам, но лучше так, чем дубинкой по почкам.

Буквально заставляя ноги двигаться и всё равно шаркая по полу, я поплёлся на свет. Вывалился в коридор и остановился, лишь упершись головой в стену. Надо было ещё поднять руки, но на это сил уже не хватило. Хорошо ещё, что, как бы конвой не рычал, он, похоже, понимал, что добиться большего от меня сейчас будет нереально. Да и сделать я ничего не смогу, разве что на пол брякнуться.

Загремела запираемая дверь. А затем мне несильно ткнули в спину палкой.

— Повернуться! Вперёд!

С сожалением отпустив такую тёплую стену, я поплёлся по коридору, поначалу подгоняемый тычками. Слабенькими, но и они едва не валили меня с ног. И, судя по всему, возиться с моей тушкой никому не хотелось, так что даже они быстро прекратились. Мыслей, куда меня ведут, не было. Хоть на казнь — настолько я устал за прошедшую неделю. Постоянные допросы, разборки с сокамерниками, словно сговорившимися доставать именно меня, из-за чего мне ни разу не удалось выспаться, зато поучаствовал в трёх драках, вечный голод, ибо кормили такими помоями, что и свинья жрать не станет, и, в завершении — избиение следователем и конвойными, и карцер с вечно влажными стенами и лужей на полу. Это при том, что на узких окнах, выходящих во двор, никогда не было стёкол, а на дворе октябрь-месяц.

Однако далеко идти не пришлось. Мы вышли из крыла с камерами, и опять последовала команда 'К стене'. Значит, снова будет допрос. Рябой, являясь не только бугром детдомовских и знатком не только воровских, но и уголовных законов, рассказывал, что, как малолеток, нас не имеют права допрашивать без адвоката. Может, оно и так, но когда я заикнулся, что не буду говорить без защитника, конвой по знаку следователя впервые меня отпинал. За неделю я так никого и не увидел, и уже не надеялся на это. Разве что чудо случится. Скорей всего, сейчас опять начнётся всё по новой. Но хотя пару секунд назад мне было всё равно, если даже поведут на казнь, то подписывать ничего не собирался. Им надо, вот пусть и выкручиваются.

— Заходи! — вновь команда, и на этот раз, на удивление, несмотря на то, что я замешкался, меня не зашвырнули внутрь, а довольно аккуратно завели, взяв за плечо. — Задержанный Каменский Антон доставлен!

Трое мужчин, находившихся в комнате для допросов, повернулись на голос.

— Почему без наручников?! Вы что себе позволяете, сержант?! — маленький, лысый и толстый человечек, обряженный в мундир следователя третьего ранга, буквально брызгал слюной, обжигая меня ненавидящим взглядом.

— Так это, ваше благородие, чего он сделает-то после суток в ка... — конвойный стушевался, не зная как объяснить свой промах.

— Молчать!!! Приковать подозреваемого и пшёл вон! — похожий на колобка мужчина аж покраснел с натуги.

— Ну, ну, Пётр Алексеевич, голубчик, не стоит. Парнишка и так еле стоит, — в разговор вмешался один из двух одетых в цивильные костюмы господ — тот, что постарше, с благородной сединой в тёмно-синих волосах. — Да и не будет он буянить, правда, Антон? Свободен, сержант.

Конвойный довольно громко выдохнул и выскочил за дверь, прикрыв ту за собой. Я тоже решил пока не качать права, тем более, до этого меня действительно водили по коридорам в наручниках. Кроме того, сама ситуация была весьма странной. Хотя меня всё ещё мутило после карцера, я сумел разглядеть, что скотина-следователь, допрашивавший меня всю неделю, заметно волнуется и постоянно протирает лысину и шею платком, но всё равно с него пот течёт ручьём, несмотря на то, что в комнате довольно прохладно. Сейчас-то мне было аж жарко, но раньше, за несколько часов допроса, я замерзал так, что зуб на зуб не попадал. Господа в штатском же, напротив, вели себя совершенно спокойно, рассматривая меня с интересом натуралиста, обнаружившего, что у обычной, вроде бы, козявки появилась дополнительная пара усов.

— Проходи, садись, — седовласый указал мне на обычный стул у стола, совсем не тот, привинченный к полу, к которому обычно приковывали заключённых. — Не стесняйся, Пётр Алексеевич кусаться не будет.

— А вы? — вроде и надо было промолчать, однако натура взяла верх, прорвавшись ехидным комментарием, но на предложенное место я всё же сел.

— Мы тоже не будем, если пообещаешь отвечать честно. И это важно прежде всего для тебя, а не для нас, — в разговор вступил второй 'штатский', хотя, как по мне, мундирами от них несло за версту. — Э, друг, да ты, я смотрю, совсем продрог, эва как тебя колотит. А ну мы сейчас чайку горячего хлебнём, как думаешь? Сержант!

Мой ответ ему, видимо, не требовался. Да и вряд ли я бы нашёл в себе силы отказаться даже от кружки простого кипятка. А уж чай, да ещё вдруг, чем чёрт не шутит, сладкий — так это просто предел мечтаний. А трясло меня действительно сильно. В тепле руки и ноги начали отогреваться, и по ним побежала кровь, заставляя меня шипеть от боли. Было полное ощущение, что под кожей ползает полсотни ежей. Я сцепил зубы, чтобы не заорать, и постарался как можно незаметней растереть хотя бы руки. За такое можно было получить в морду от конвоя, но, на удивление, хоть 'пиджаки' явно заметили мою возню, но не сказали слова против, а молодой ещё и подмигнул. Ну да ему-то, судя по алому оттенку цвета волос, холод был не страшен. Чародей стихии огня, как-никак.

А старый, судя по всему, какой-то из аспектов воды. Вряд ли клановые, но бесхозными чародеи не бывают. Значит, точно какие-то спецслужбы. Неужели следак, гнида, не сумев дожать меня сам, сдал в тайный приказ. Только чего он тогда сам трясётся, словно это за ним пришли, а не за мной? Непонятно. Ладно, буду говорить всё то же, что и в прошлый раз, тем более, что это чистая правда. На мне вины нет. Дрался, да, все дрались, но чары не мои, и где взяли их, не знаю.

Скрипнула дверь, и в комнату ввалились сразу два полицейских. Давешний сержант держал на вытянутых руках пышущий жаром самовар, а такой же мордатый рядовой — поднос со стаканами в подстаканниках. И сахарницу, полную рафинада! За два года я уже почти забыл его вкус — сиротам полагалось жить впроголодь и за каждый кусок благодарить. Хотя... Рябой говорил, что денег за нас платят прилично. Но всё это оседает у директрисы. Не даром же её сынок за последние полгода уже второй мобиль берёт. Да не какой-нибудь, а 'Молнию' последней модели, кабриолет.

Жестом отослав конвой, младший из 'штатских' сам разлил чай в три стакана. В один бросил два кусочка сахара, потом оглянулся на меня и добавил ещё четыре. И всё это богатство с маленькой серебряной ложечкой поставил передо мной. От запаха закружилась голова. Явно заваривали с какими-то травами — я смог опознать только душничку.

Хотелось хлебать этот нектар, несмотря на явный кипяток, но я пересилил себя. Степенно кивнув в благодарность, и получив ответ в виде усмешки, я тщательно размешал сахар, затем поднял, держа двумя руками за подстаканник, и сделал маленький первый глоток. По горлу прокатилась волна лавы, тут же разошедшаяся по телу. И, на удивление, я ничего себе не обжёг. Следующий глоток был уже гораздо больше и смелее, и я почувствовал как жизнь возвращается в моё измученное тело, а голова проясняется.

— Как я и думал. Странно, конечно, но может 'Пепел', — младший вопросительно взглянул на седого — тот пожал плечами, дескать может быть. — Вы правы, это не наши проблемы. А Ваши, Пётр Алексеевич, это причина, по которой несовершеннолетний гражданин великого княжества Московского больше суток провёл в спецкарцере.

От внезапного обращения к нему, к тому же высказанного голосом, в котором явно слышался металл, следователя аж подбросило. Я только сейчас сообразил, что ему чая никто не предложил, хотя на подносе остался пустой стакан. Да и вообще, эти двое вели себя так, словно это 'колобок' был подозреваемым, а я тут чисто мимо проходил. Сейчас, прояснившимся после горячего питья разумом, я чётко видел эти моменты, и они меня, если честно, пугали. Не припомню за собой или своей семьёй чего-то такого, что могло заинтересовать сильных мира сего.

Разве что цвет моих волос — вечно растрёпаные, платиновые патлы, были одновременно моей тайной гордостью и моим же проклятием. Но хотя необычный колер чаще всего означал, что человек чародей, или хотя бы кудесник, и отражал его аспект, в моём случае природа дала осечку. С трёх лет меня таскали по всевозможным больницам и лечебницам, но так ничего найти и не смогли — у меня просто не было центра силы. А то, что родители были тёмнорусыми, списали на редкое сочетание генов. Будь я красноглазым — было бы проще. Альбинос, и всё тут. Но я взирал на мир зенками ярко зелёного цвета. В итоге родители отступили, приняв горькую правду — я был самым обычным ребёнком. Когда-то, когда у меня были родители...

— Так, это... бунт... то есть неповиновение оказал, на меня кинулся, вот... — голос следователя дрожал и заикался, а под конец он попытался что-то показать на шее, но не смог трясущимися руками расстегнуть пуговицу воротника. — Злостный нарушитель, в камере буянил, вот. Я и так с ним по божески...

— И всё это отражено в рапортах? — пожилой 'пиджак' взял со стола дело, смерив насмешливым взглядом 'колобка', дёрнувшегося было его перехватить, и принялся листать. — Х-м-м. Странно, почему-то я не вижу вообще ни одного протокола допроса. Позвольте полюбопытствовать, любезный, а чем Вы собственно, эту неделю занимались?

— Эм-у...

— Ну как чем, Лев Евгеньевич, пытался выбить чистосердечное признание в убийстве, — молодой зашёл следователю за спину и хлопнул того по плечам. — Правда ведь, Пётр свет Ляксеич? Зачем работать, опрашивать свидетелей, искать улики, когда вот он, злодей.

Следак попытался вскочить, но придавленный сильными руками брякнулся назад. Взгляд его метался от одного 'штатского' к другому, но при этом я вдруг понял, что он не так уж и испуган. Скорее пытается показать ужас и раскаянье, надеясь на снисхождение. И точно, якобы справившись с волнением, 'колобок' жалобно заблеял.

— Так ведь, милостивые государи мои, разбойников полна Москва. Не справляемся, на взрослых-то рук не хватает, а тут ещё эти малолетки, — он продемонстрировал свои пухлые ладошки, явно никогда не знавшие физического труда, но тут же спрятал их под скептическим взглядом 'пиджаков' — Да и ясно с ним всё было. Взяли посреди площади, набитой замороженными трупами. Явно боевые чары, а он молчит как рыба. Что мне с ним было делать? Цацкаться с бандитом?! Может, прикажете им кофий со сливками с утра подавать и на променады водить в Парк?

— Действительно, гораздо проще повесить на единственного выжившего незаконное распространение и использование боевых чар и закрыть дело разом. Особенно, когда такое развитие устраивает всех, и от братвы будет благодарность, — седой скривился, показывая своё отношение к подобному. — А то, что при этом лишаете родину перспективного чародея, Вы не подумали?

— А может, не захотели подумать? — подключился молодой 'пиджак'. — И это уже попахивает изменой...

— В-а... м-а... — 'колобок' разевал рот, не в силах выдавить и слова, словно рыба, выброшенная на берег, и я его понимал. Он-то всего лишь хотел быстро закрыть дело, получив премию за поимку особо опасного преступника, а таким считался любой незаконно использующий боевые чары, а вместо этого получил подозрение в предательстве. Но жалко следака мне не было. Сам виноват, что повёлся на деньги старшаков, решивших мной прикрыть свои задницы. Сейчас же меня волновало лишь одно слово, брошенное старшим из 'штатских'.

Я одарённый? То есть, как минимум, кудесник, а если повезёт, то и чародей? Вспоминая ту горячую волну, пронесшуюся по телу и заставившую отступить холод, верил, и в то же время боялся, что мне это просто показалось. А главное, что будет дальше. Мне раньше не доводилось слышать о том, что кто-то прошёл инициацию после десяти лет. Обычный же дар проявлялся в пять — семь лет. Молодые одарённые из простонародья обучались в спецшколах с самого детства. А мне-то что делать теперь?

Видимо эти вопросы большими буквами оказались написаны на моём лице, потому что Лев Евгеньевич вдруг перестал запугивать 'следака', перейдя на жёсткий требовательный тон.

— Значит, так. Сегодня к вечеру Вы подадите рапорт об увольнении по собственному желанию. А до этого составите отчёт, где подробно распишите, кто и когда к Вам обращался по инциденту в Нахаловке. И учтите, если ответы меня не устроят, или же мне хотя бы покажется, что Вы утаили какие-то факты, следующий раз мы встретимся на Вашей казни, — седой повернулся ко мне и его голос значительно смягчился. — А ты, Антон, не переживай. С этого момента ты учащийся спецшколы номер один — лучшей у нас в стране. Обычно туда попадают лишь самые одарённые из диких либо же изверги из кланов и гильдий, да и то далеко не все. Ты же у нас феномен, поэтому тебя будут не только учить, но и исследовать. Не бойся, ничего опасного, просто проведут пару-тройку тестов.

Глава 2

Несмотря на мои опасения, что всё происходящее — лишь спектакль, разыгранный с целью втереться ко мне в доверие, 'штатские' не спешили, с насквозь фальшивыми улыбками, задавать мне какие бы то ни было вопросы. А ведь я уже морально приготовился услышать нечто вроде: 'Ну, вот видишь, парень! Мы наказали этого плохого дядьку... Так что мы теперь — друзья? А раз мы друзья, то давай-ка ты нам чисто по дружески, расскажешь: Что же там на самом деле произошло?'

Ан, нет! То ли я чего-то там неправильно понимал в этой жизни, то ли эти двое оказались куда как хитрее, нежели я. Закончив стращать следака, 'пиджаки' споро собрали моё дело, не оставив хозяину кабинета ни единого листочка, и, даже не вызывая конвой, сказали следовать за ними.

Как оказалось — на выход из тюрьмы, предъявив на охране какую-то бумагу, снявшую все вопросы о том, что здесь делает 'подозреваемый' без наручников и вооружённого сопровождения. Ну, идёт заключённый на волю, тем более не один. Значит так надо!

Однако сюрпризы на этом не закончились. На тюремной стоянке нас ждал не дешёвый 'дымовик' или банальный 'мобиль', а самый настоящий 'летун'! Первый в моей жизни аппарат подобного рода, который я видел так близко. Простым смертным такая роскошь просто не полагалась, так что увидеть 'летун' можно было разве что проносящимся высоко над головой, да и то, если перекрытия городских ярусов оставляли хотя бы кусочек открытого неба. В нашей Нахаловке, например, таких мест было очень и очень мало.

Сейчас же он стоял передо мной — великолепный в своей хищной красоте, похожий, несмотря на название, скорее, на стремительную рыбу, нежели на какую-нибудь птицу. Это впечатление усиливали плавные обводы корпуса и решётчатый воздухозаборник, расположенный в нижней части 'морды', прямо под узкими глазами-фарами. Казалось, сейчас он изогнётся всем телом-фюзеляжем и скользнёт вперёд, атакуя зазевавшуюся добычу, в роли которой вполне себе мог выступить... например, примостившийся неподалёку пузатенький полицейский паровик для перевозки заключённых.

— Нравится? — младший из 'пиджаков', имени которого я так и не узнал, ласково провёл ладонью по изгибу крыши. — 'Сапсан-412'! Три гнезда под печати, максимальная скорость до двухсот пятидесяти километров в час. Режим высотной левитации, композитный воздушно-пустотный щит. Эта птичка способна подниматься на высоту в полторы тысячи метров над землёй, а по маневренности превосходит все известные мне аналоги!

'Всё-таки птичка...' — почему-то подумалось мне, в то время как я слушал с гордостью нахваливающего свою машину мужчину.

И, надо сказать, я прекрасно понимал чувство восхищения, так и сквозившее в его голосе. У меня самого дыхание перехватило только от вида летуна, и что же тогда должен был чувствовать его пилот! Пусть это был гражданский образец, но даже такие аппараты были доступны только очень высоким шишкам, вроде глав старших ветвей кланов, гильдейских мастеров или приближённых самого Князя.

Хорошо, наверное, не зависеть от забитых и пыльных улиц! Парить себе в воздухе, словно птица, или же, наоборот, с огромной скоростью нестись по небесам, пронзая облака... разве это не счастье?

— Ну что ты застыл, залезай давай! — Лев Евгеньевич, коротко усмехнувшись, открыл дверь и указал мне на задние сиденье. — Посмотрел, теперь прокатишься.

— Эм-м... — я посмотрел на старшего. — А вы что? Всех заключённых вот так вот с ветерком на новые места отсидки развозите?

— Не всех, — в свою очередь ухмыльнулся 'молодой'. — Но для тебя — сделаем исключение. Тем более, что твоё новое 'место отсидки', как ты выразился — очень неплохая школа-интернат. Вот только расположена она вовсе не в твоей бывшей Таганской Нахаловке, так что путь нам предстоит не близкий. Слышал, может быть, о Тимирязевской Академии?

— Мама рассказывала легенды о Святогоре Тимирязеве, Ярославе Юшкине и Еремее Пожарском. Ну... про то как они объединили враждующие кланы и заложили наш полис на пепелище сожжённой пощеляхским нашествием Москвы. Только вот как по мне, то всё это бред! Быть не может, чтобы город раньше был одноярусным, как бы все в него влезли? Да и чтобы один человек целый лес создал, да к тому же на третьем уровне... — уже в детстве я отличался рациональным взглядом на жизнь и в сказки не верил. — Пересадили, поди, крестьянским трудом с десяток деревьев из-за стены, а понтов развели будто тайгу в одно рыло вырастили. Да ещё красивую историю для детишек забабахали!

— Эко, Лев Евгеньевич, у нас нынешнее поколение недоверчивое растёт, — хмыкнул молодой 'пиджак', слегка подтолкнув меня к раскрытой двери. — Уже и в подвиг Великой Троицы не верят, и силу Святогора не уважают! А что дальше-то будет? Скажут, что Юшкин был женщиной, а Пожарский вообще в объединении кланов не участвовал?

— Мда-а-а... — протянул старший и скептически посмотрел на меня. — Эх, дружок! Значит, тебя ждёт масса открытий чудных.

Подождав пока я усядусь, седой сам пристегнул меня страховочным ремнём и лишь потом уселся и продолжил.

— Думал рассказать тебе историю этого места, но, коли такие дела — не буду портить тебе впечатление. Егор Петрович, дай потом кружок над Тимирязевским районом.

— Сделаем, — молодой 'пиджак' опять усмехнулся, а потом потянул какой-то рычаг, и летун, зашипев, мягко приподнялся над землёй. — Ну, держись, малой — полетели!

Как выразить чистый восторг? Вот и я не знаю. 'Сапсан' стрелой рванул вверх так, что нас даже вжало в кресла, но довольно быстро выправился, и Егор Петрович повёл аппарат куда-то на север.

А я, забывая дышать, прильнул к окну, насколько ремень позволял, разглядывая проплывающие под нами районы с разноуровневыми скоростными трассами, массивами жилых кварталов, башнями заводов и фабрик, с прикрывающими их верхними ярусами 'светлых' районов. Мимо то и дело проносились высоченные громадины клановых небоскрёбов.

Строения, из которых состоят жилые кварталы, да и вообще основная масса городской застройки, звались 'Блоками' и тоже зачастую возносились на несколько ярусов. Эти же клановые гиганты, являлись, по большому счёту, целым городским районом, заключённым в одном единственном здании.

Зачастую, в одном небоскрёбе могли находиться и жилые помещения, и торговые павильоны, и фабрики с заводами, и даже разнообразные зоны для отдыха и досуга, например, в виде террас на четвёртом, пятом уровне, прикрытых пустотным куполом. Мимо нескольких таких мы успели пролететь достаточно близко, и я даже успел как следует разглядеть стайку обнажённых девушек, плескавшихся в искусственном озере.

Кстати, о тех самых террасах: вот там действительно иногда имитировали или рощу с домиком посреди, или даже пляж у океана с искусственными волнами, в котором можно было искупаться и поплавать на сёрфе. Ещё дома, с родителями, мы как-то смотрели передачи о самых необычных рекреационных зонах, собственно поэтому я и не верил, что на Тимирязевской будет нечто большее. И оказалось что зря!

Этот район сразу выделялся полным отсутствием жилых небоскрёбов. Да и блоков там высилось всего штук шесть. До 'Стены' было ещё далеко, можно сказать, что мы не так уж далеко отлетели от центральных районов Москвы, но при этом строения здесь не поднимались выше третьего яруса. А вот на нём-то... Да! Если легенда не врёт, то Святогор был силён...

Передо мной предстал не просто какой-нибудь парк, а самый настоящий 'дикий' лес. Огромный, древний и завораживающий, да к тому же не испорченный руками человека, потому как лишь редкие одно-, дву— и трёхэтажные домики ютились на его опушках. Я представил цену каждого из них, и мне стало дурно. За такие деньги можно было купить всю Нахаловку вместе с обитателями, после чего останется ещё и на то, чтобы обеспечить им безбедную жизнь вплоть до третьего поколения нахлебников. А учитывая, что некоторые из коттеджей стояли на берегу озера...

— Ну что, убедился? — в голосе Льва Евгеньевича явно сквозила насмешка, но не злая, а скорее как у доброго дядюшки, впервые взявшего племянника в цирк. — Фома-неверующий.

— Угу, — я пытался представить размеры этого леса, раскинувшегося на огромной территории, и не мог, хотя вроде и летели мы достаточно высоко. — Как только на дрова это всё ещё не порубили?

— Вот ведь ехидна! — седой аж рассмеялся. — Раньше эта территория целиком принадлежала клану Тимирязевых. Они были сильнейшими чародеями аспекта дерева, наверно, не только в Москве, но и в мире. Ну, как минимум, на нашем континенте точно. Вот они и продолжали дело Святогора, выращивая посреди полиса этот дикий лес, а также заботясь о нём. Жаль только, их это не спасло. Почти семь сотен лет владел клан этим районом, а вырезали их относительно недавно. Буквально в одну ночь. Кто-то говорит — зажрались, деревянные, решили что они всесильны и пожелали устроить бунт. Кто-то наоборот, утверждает, что это их Юшкины оговорили, а другие кланы и рады были ослабить тройку основателей их же руками. Правды сейчас не найдёшь! Главное, что под конец вмешался Князь, чтобы не дать порушить инфраструктуру и взял тут всё под свою руку.

— Что? Неужели всех вот так взяли и вырезали? — удивился я. — Я думал, что клановые начинают массово мандражировать, когда речь заходит о вымирании хоть кого-нибудь из 'Алого Бархатного Списка'. А вы говорите, что один из кланов основателей просто взяли и уничтожили.

— Хм... — как-то синхронно выдали 'пиджаки', а затем Лев Евгеньевич дружелюбно ответил. — Так кто ж может знать-то? Вполне возможно, кого-то успели спасти, а ты, кстати, парень, откуда про 'Алый Бархатный Список' знаешь?

— Так историк наш в приюте рассказывал, — пожал я плечами, продолжая любоваться видами из окна. — Он у нас кланы не шибко жаловал.

— Вот значит как... — проговорил Егор Петрович. — А что ещё он рассказывал? На эту тему.

— Да так, — я почесал щёку, — Например, про то, что ещё до основания троицей новой Москвы, во время клановых войн, имелась традиция превращать побеждённых в вассалов, а затем торговать ими как скотом. Да много чего подобного он рассказывал. Говорю же — не любил он клановых.

— Хм... Историк, значит...

— А скажите, Лев Евгеньевич, зачем Князю лес-то сдался? — в моём понимании князь был скорее военным вождём, чем лесорубом. — Просто как символ?

— Не скажи. Тут же не только буреломы и новые посадки, даже не столько они. Вон, — Егор Петрович оторвался от штурвала и указал направление рукой, — видишь поля возделанные? Под пустотным куполом по два-три урожая собирают. А на нижних ярусах — животноводческие фермы, обеспечивающие мясом половину города. Да и навоз идёт на удобрения, как полей, так и для леса. На самом деле Тимирязевский район — это невероятно сложная замкнутая биосистема, только чудом не развалившаяся после гибели хозяев. И сейчас она объявлена нейтральной зоной, и уверяю тебя, попробуй кто тут буянить — Князю даже вмешиваться не придётся.

— Грамотно, чо. Враждующие кланы будут сами друг от друга район охранять, — может я и вырос на нижних ярусах, но дураком не был, а о клановых войнах, идущих с допотопных времён, разве что полные идиоты не знали. — Школу поэтому тут сделали?

— И не только её. Многие Академии сюда перенесли, даже воинскую. А ты молодец, быстро сообразил, — молодой 'пиджак', обернувшись на секунду, подмигнул мне, — Глядишь, и не заклюют тебя местные детишки, если будешь головой думать.

— Это мы ещё поглядим, кто кого, — я хрустнул пальцами — разборок я не боялся, уж скорее меня удивило бы их отсутствие. — Мы тоже не пальцем деланные!

— Не спорю, для уличной шпаны ты может и крут, но тут совсем другой уровень, — седой покачал головой. — Твои будущие одноклассники почти десять лет учились управлять силой. Ты же пока даже не личинка чародея, просто пень из леса, которому, можно сказать, повезло. Любой из них раскатает тебя в блин, просто щёлкнув пальцами. Так что послушай совета умного человека: засунь свой гонор поглубже и вгрызайся в учёбу. Если, конечно, хочешь выбраться со дна. Иначе только скажи, проверим тебя, да вернём назад, в 'родной' детдом.

Я сжал зубы так, что они едва не захрустели. Издеваются, твари! Я не знал никого, кто бы добровольно согласился вернуться на в низы Таганки, пусть даже и понимал, что тут у него ничего не получится. И мы ещё посмотрим, что там за силы у местных!

Рябой тоже поначалу понтовался, а как в рожу получил — вся спесь слетела. А я не думаю, что моих будущих одноклассников кто-то когда-нибудь бил головой об стену. Так что разберёмся!

Видимо мои мысли слишком явно проступили на лице, потому как Лев Евгеньевич осуждающе покачал головой, но промолчал. Правда отвернулся и до самой посадки больше не проронил ни слова.

Егор Петрович тоже притих, сосредоточившись на полёте, но, как мне показалось, всё же был скорее на моей стороне. Хотя кто его знает. Эта парочка была весьма странной, и я никак не мог определить к каким службам они всё же относятся. Может, сейчас они улыбаются мне и болтают как с равным, а случись что — не меняя выражение лица, просто перережут горло.

А я — слишком уж размяк только из-за того, что именно они вытащили меня из тюряги, откуда я уже и не надеялся выбраться. Так что, постаравшись расслабиться и отстраниться от происходящего, я натянул на лицо самое нейтральное выражение; проще говоря, сделал рожу кирпичом, пытаясь выражать как можно меньше эмоций. Не думаю, что это ускользнуло от внимания 'пиджаков', но комментировать они ничего не стали.

'Вот и отлично! — промелькнула мрачная мысль. — Что? Думали, что приструнили следака, покатали на летуне, так я перед ними лужицей растекусь? А вот хрен вам!'

Так в молчании мы и приземлились. Задумавшись, я упустил возможность полюбоваться сверху на моё новое место учёбы, о чём сейчас очень жалел. Вряд ли мне когда ещё удастся посидеть в летуне. Но выбрался из аппарата я всё с той же харей, типа: 'Па-а-адумаешь! Видал я карликов и покрупнее!'

С ней же осмотрел здание, где мне, по всей видимости, теперь предстояло жить и учится. Что сказать, не хотелось показаться деревенщиной, но вид впечатлял. С виду школа больше всего напоминала сказочный дворец со множеством колонн, лепнины и прочих украшений. Широкое полукруглое крыльцо вело к большим двустворчатым стеклянным дверям, через которые то и дело проносились школьники разных возрастов, одетые в одинаковую форму.

— Школа для маго-одарённых детей, под патронажем самого Князя, центральный корпус, — Лев Евгеньевич остановился на секунду, давая мне возможность освоиться, затем хлопнул по плечу. — Ну, пойдём! Успеешь ещё налюбоваться... а то нас уже ждать должны.

В сопровождении 'пиджаков' и под любопытными взглядами всех без исключения детей, мы поднялись на крыльцо и вошли в здание. Внутри обстановка была не сильно скромнее, и так же навевала на мысль о волшебном дворце. Мраморные полы, вычурные ручки дверей, выполненных из дорогих пород дерева — всё, как показывали по телевизору в передаче о шедеврах архитектуры европейских полисов Париж и Кёльн.

Мне даже немного стыдно стало за свой вид, но тут уж я сделать ничего не мог — даже будучи только что пошитой, детдомовская одежда и рядом не стояла с местными убранствами. А уж после ночной драки, в которой мне пришлось немало поваляться по рыночной площади и последующей недели в тюрьме — тем более.

Воспоминание о карцере вызвали острую резь в желудке, и тот разразился длинным бурчанием. Ел я последний раз в общей камере позавчера, если, конечно, кипячёную воду с плавающими в ней одинокими ошмётками чего-то, можно назвать едой. И с тех пор мне перепала только одна единственная кружка чая с сахаром в допросной. А самое поганое, и почему-то немного стыдное, хотя в иной раз мне было бы на это наплевать, так это то, что трели живота услышал не только я, но и все окружающие.

Правда, если на мнение местных мне было вроде как положить с прибором, из разряда: 'Кто я, а кто они, и что станет с этими холёными детишками, попади они в Нахаловку? А я оттуда! Я там выжил!' То перед 'штатскими' стало как-то неудобно. Точнее, стрёмно — я весь из себя такой брутальный и крутой, не обращаю внимания на окружающих, и тут на тебе! Позорище!

— Э, друг, да ты ж у нас голодный. Что-то это мы как-то не подумали, — на лице Льва Евгеньевича проступило то ли искусно сыгранное, то ли натуральное раскаянье. — Теперь уже поздно — некоторые замеры надо брать на голодный желудок...

Он замялся, а потом пробурчал себе под нос.

— Хотя, хм... нехорошо это. Может быть пониженное содержание кровяных телец, да и другие проблемы с анализами могут вылезти. В любом случае, нужно будет предупредить профессора... — он похлопал меня по плечу. — Ладно! Как только закончишь — сразу в столовую пойдём. Да и вообще, пока будешь у докторов — оформим документы, поставим тебя на довольствие.

Может зря я на них обижаюсь? Ведь действительно, не знаю я местной кухни, да и вообще о способностях чародеев ходила масса слухов. Что, мол, они гораздо сильней обычных людей и даже без чар способны расправиться с десятком, а то и больше бойцов. Просто в детдоме я привык делить на десять любое хвастовство... а то по-другому точную информацию было не достать. Лекции об одарённых нам никто читать не собирался, так что кто что увидел, потом и рассказывал, естественно, приврав для порядка, а проверить было трудно, ибо в нашей экосистеме таких зверьков просто-напросто не водилось.

Хотя, с другой стороны, ничего особого 'штатские' для меня и не сделали, кроме как вытащили из тюряги и сюда привезли. Но это их работа! Наверное. Иначе, зачем бы ещё им возиться с пацаном с самого дна? Рассыпаться в благодарностях за то, что выполнили свой долг? Не много ли чести? Точнее я, конечно, признателен и всё такое, но лучше оставаться настороже. Если там, внизу, жизнь была проста и понятна, то здесь не знаешь к кому повернуться спиной, чтобы не получить в неё удар. Короче, пока не стоит никому верить, а дальше посмотрим. Если уж они так озабочены моей судьбой — время это покажет. А нет — так и не надо!

Воздух прорезал звон колокола. Тут же все ученики, глазевшие на нас словно на диковинных зверей, сорвались с места и скрылись в классах. Видимо, с дисциплиной тут всё было строго. У нас в детдоме, даже несмотря на возможность наказания, всем было плевать, да и учителя с воспитателями никогда не обращали внимания на поведение, предпочитая монотонно пробубнить положенное и побыстрее свалить в туман.

Заведующая на это закрывала глаза, давно и прочно поставив на нас крест и требуя лишь одного — чтобы разборки внутри учреждения обходились без поножовщины. На труп могла вдруг нагрянуть комиссия и начать задавать неудобные вопросы. А так — делайте что хотите.

В одиночестве мы прошли по коридору, поднялись на второй этаж и остановились у дверей с надписью 'Лаборатория'. Лев Евгеньевич постучал и тут же вошёл, не дожидаясь разрешения. Егор Петрович сразу же слегка подтолкнул меня в направлении двери — входи, мол. И я, не став кобениться, последовал за седым, стараясь казаться максимально спокойным.

Это было не просто. Сердце колотилось как бешеное. Конечно, 'пиджаки' разговаривали так, будто моё поступление сюда — дело решённое... А вот я чего-то не верил в такие плюшки от судьбы.

Слишком быстро всё завертелось. Если бы мне дали подумать хотя бы сутки, я бы вообще сюда не поехал! Просто здраво рассудил, что если бы я был чародеем — это вылезло бы гораздо раньше пятнадцати лет. Недаром ещё в детстве меня таскали по всевозможным докторам да учёным, консультацию которых могли оплатить родители. При этом я верил, что могу оказаться одарённым, пусть исследования ничего и не показали. Серебристые волосы и ярко-зелёные глаза, совершенно не похожие на родительские, явно указывали на 'наследство силы', пусть подход к нему найти и не могли. Но... время шло и, в конце концов, было упущено.

До выпуска — меньше года. Спроси кто меня — я бы предпочёл синицу в руках неведомой жар-птице, которая ещё то ли прилетит, а то ли нет. Закончил бы школу, потом электро-механическое училище или, может быть, по стопам отца отправился бы к военному рекрутёру. В любом случае, с профессией на руках можно было бы и о чарах подумать.

Но сегодняшний день всё поставил с ног на голову. И здесь и сейчас я больше всего боялся оказаться неодарённым — этакой жертвой случайности. Пусть даже меня не вернут в тюрьму, но я видел летун, я, мать его, сидел внутри! И понял, что не вернусь на дно. Сдохну, но останусь тут во что бы то ни стало!

— ...дня, милейшая Ольга Васильевна, — мы застали седого в момент, когда он целовал руку симпатичной и довольно грудастой женщине в белом халате, принимавшей это как должное. — А вот то юное дарование, о котором мы и говорили.

— Видимо, у нас с Вами очень разное толкование слова 'юный', Лев Евгеньевич, — дама скептически окинула меня взглядом, пройдясь по драной одежде, сбитым кулакам, и лишь слегка задержалась на волосах — даже под слоем грязи они не могли скрыть свой необычный цвет. — Что ж, давайте посмотрим, что будет со второй частью. Но для начала, юноша, Вам придётся посетить уборную. Я не знаю, из какой дыры Вас достали, но вымыть Вас явно проще, чем потом отчищать и дезинфицировать приборы и аппараты.

Я промолчал, в ответ лишь пожав плечами. Да хоть горшком назовите, только в душу не гадьте! А вымыться — это мы завсегда согласны, я бы ещё и зубы с удовольствием почистил — в тюрьме о гигиене заключённых особо не заботились, и достать хотя бы мыло — уже считалось удачей. Следуя жесту женщины, я пошёл за ней. Лаборатория оказалась весьма большой, включающей несколько комнат с различными устройствами, часть из которых жужжала, щёлкала и гудела. На экранах бежали изогнутые линии, то взрывавшиеся остроконечными пиками, то становясь ровными. Короче, всё было ново и интересно. Такого я не видел даже в школе, хотя пару приборов опознать мог.

Вот и уборная здесь оказалась не просто комнатой, где душ — закуток, облицованный плиткой, с лейкой сверху и дырой в полу, а полноценной ванной комнатой. Он, кстати, тоже не подкачал — оказался с гибким шлангом, горячей и холодной водой и удобным металлическим корытом, отгороженным от остального помещения. Мне даже выдали не только мыло, но и шампунь с мочалкой. Следующие двадцать минут я блаженствовал под горячими струями, в пятый или шестой раз намыливаясь, оттирая с тела даже память о рыночной площади, карцере и ледяной луже.

На пуфике в уборной меня ждало большое махровое полотенце, чистое исподнее — кальсоны с рубахой и тапочки с котятами. Хмыкнув про себя, дескать: 'Спасибо, что не белые', — я тщательно вытерся, быстро натянул чистую одежду и вышел из комнаты, готовый ко всему на свете. Поесть бы ещё... но теперь можно и потерпеть до окончательного приговора — буду я здесь учиться или нет.

За дверью меня ждали. Не сама Ольга Васильевна — не по рангу ей под дверями караулить детдомовскую босоту, но тоже девушка, облачённая в белый халат, хотя вряд ли старше меня по возрасту. Зелёные волосы были уложены в сложную прическу, круглое лицо с аккуратным носиком, при моём виде скривившимся, словно от вони, слегка присыпано конопушками, а здоровенные зелёные же глаза, хотя и презрительно щурились, но так и сверкали затаённым любопытством. За несколько секунд я был взвешен, обмерян, и... вот к каким выводам пришла девица, сказать было сложно — слишком малый опыт общения не позволял мне судить об этом однозначно.

— Следуйте за мной, — не дожидаясь ответа, зелёная повернулась ко мне спиной и зацокала каблучками.

Пришлось поторопиться, если я не хотел добираться в одиночку. Не то чтобы боялся заблудиться, но зачем плодить проблемы на ровном месте, пусть даже в провожатую мне дали стерву. Так что, шустро перебирая ногами и забавно шлёпая при этом тапками, пристроился в кильватер так ни разу не обернувшейся девицы и прибыл к месту судилища, где будет вынесен окончательный вердикт — чародей я или же извращение природы.

'Пиджаков' в комнате уже не оказалось. Зато к Ольге Васильевне прибавилось ещё две красавицы, и это без той, что меня сюда привела. И весь этот цветник, как один, уставился на меня. Казалось, на мне не осталось и миллиметра, который избежал бы их внимания. Я поначалу смутился и залился краской, но тут же поднявшая голову злость прошептала мне: 'Да какого чёрта!' — и я, в ответ, принялся с любопытством разглядывать присутствующих.

Сама женщина была похожа на типичную учёную из любого телесериала. То есть максимально невзрачная причёска а-ля 'Я вроде когда-то заплетала косу' и простенькая одёжка под идеально белым халатом. Минимум косметики, но при этом весьма привлекательная внешность. Нежный овал лица, острый подбородок, полные чувственные губы, прямой нос, серые глаза и блондинистые волосы. Не зря вокруг неё Лев так крутился. Седой, а шарит! Единственное, что смущало — у Ольги Васильевны не было ярких отличительных черт чародея. Видимых, как минимум, таких как цвет волос или глаз, оттенок кожи, форма радужки и так далее.

Обычно аспект силы находил своё отражение во внешности. И чем старше и сильней был род чародея, тем ярче это проявлялось. Кланы, имеющие в аспектах первоэлементы, как один щеголяли экзотической внешностью. 'Штатские', что меня привезли сюда, тоже явно были если не гильдийскими, то из семей, имеющих длинную историю поколений чародеев. А вот 'зеленушка', встретившая меня у дверей, точно происходила из старшей ветви клана с аспектом 'дерево'. Чего только тут делала — было непонятно, ну да это и не моё дело. А вот то, что из-за этих отличительных черт меня всё детство таскали по врачам, пытаясь понять, почему я не становлюсь чародеем, не чувствую силу — это непреложный факт.

Зато у оставшихся девиц с этим было всё в порядке. И при том они являли разительный контраст друг другу. Первая — весьма невысокая малышка, буквально укрытая водопадом прямых, белых как снег волос, закрывающих, заодно, и половину миловидной мордашки, с тонкими губами, небольшим прямым носиком-пуговкой и огромными голубыми глазищами. Короче, её хотелось обнять и гладить. Ну и заодно оградить от жестокости мира и вообще любых невзгод, настолько мило и беззащитно она выглядела.

Вторая наоборот — отличалась резкими чертами лица, ростом и копной кучерявых, чёрных как смоль волос. Серые, а скорее даже стальные глаза смотрели уверенно и дерзко. Явно из адептов 'Тьмы' или смежных аспектов. Но нельзя не признать — девица была весьма симпатична, и устрой кто голосование, я бы с ходу не смог сказать, кто в комнате самый красивый — настолько присутствующие женщины были разными, но при этом одинаково великолепными.

Чувствуя, что ещё немного, и я радостно опозорюсь, отвёл взгляд, принявшись разглядывать обстановку комнаты, а сам мысленно начал перечислять химические элементы из периодической таблицы. С этой наукой у меня всегда было не ахти, так что довольно быстро удалось отвлечься и успокоиться. Но, кажется, мой манёвр не остался незамеченным. Как минимум, пару хмыков я услышал, правда так и не понял чьими они были. Положение спасла Ольга Васильевна.

— Так! Раз все утолили своё любопытство — давайте начнём! — женщина звонко хлопнула в ладоши, привлекая внимание. — Девочки, нам нужно провести полное комплексное обследование, а времени не так много. Поэтому, Лина, на тебе первоначальные замеры. Дарья — чарометр. Таша, помогаешь Даше и, если понадобиться, со мной на РСУ. За работу!

Девицы тут же прыснули в разные стороны. Белоснежка принялась настраивать знакомое мне по прошлым посещениям больниц устройство. Зеленушка куда-то унеслась, а Черноволосая поманила меня пальцем к линейке для замера роста. Да бога ради. Привычно сделав морду кирпичом, я подошёл, мол: 'делай со мной что хочешь'. Та хмыкнула, указав мне куда встать, и через секунду чувствительно стукнула мерной палкой по голове, якобы 'нечаянно'. Вот же сучка. Насколько понимаю, они все здесь такие, ну может кроме Дарьи. Поверить в то, что эта малышка может быть стервой, было сложнее, чем в то, что земля круглая.

— Рост — сто семьдесят три сантиметра, — голос у Лины оказался подстать — низковатый и чувственный. — Вес — шестьдесят четыре килограмма триста грамм. Грудная клетка... будьте добры, снимите рубаху.

Да ради бога. Стесняться в детдоме отвыкаешь быстро. Так что, ничтоже сумняшеся, я через голову стянул выданную мне после душа вещь и наткнулся взглядом на выпученные глаза девицы. Что она никогда не видела полуголого мужика, мне верилось слабо. Ну, как минимум, тогда она не кинулась бы так рьяно выполнять приказ хозяйки лаборатории. А значит... я проследил направление взгляда и точно: Лина в упор таращилась на несколько шрамов, толстыми жгутами протянувшихся на моём теле.

Первый и самый здоровый, начинающийся под мышкой и идущий почти до середины живота — подарок от Крыса, шестёрки Рябого. К тому времени наша война с бугром детдомовских окончилась. Он признал моё право жить по своему, я — его авторитет и власть рулить остальными как он хочет. А вот одному гадёнышу этого показалось мало, и он решил подняться за мой счёт. Проще говоря — завалить. Тогда власть Рябого, толпой не справившимся с одним бунтарём, заметно пошатнулась бы. И была б возможность его свалить.

Вот только решить и сделать — это разные вещи. Когда в столовой на раздаче мне в бок вонзилось что-то острое, я инстинктивно повернулся, выплеснув тарелку жидкого, но горячего варева в лицо нападавшему. К сожалению, а может и счастью, заточка изначально попала в ребро, а затем соскользнула и, под весом Крыса, который продолжал на неё давить всем телом, пропахала мне грудь и живот. Ничего смертельного, но разрез был глубоким. На этом успехи горе-убийцы закончились. С ошпаренной мордой он бросил лезвие, принявшись орать схватившись за глаза, и тут подлетел Рябой со своей кодлой. В больничке я провалялся три недели, и, когда вышел, о Крысе никто даже не вспоминал. Ну и я постарался забыть произошедшее как страшный сон.

Второй был подарком от васильковских. Напоминанием о первом знакомстве. Так как я не пошёл под Рябого, то и просвещать во все тонкости жизни в Нахаловке он посчитал не нужным. По сути, справедливо, и претензий к бугру я не имел. Ещё и потому, что считал себя умнее всех детдомовских. И в первый же выход в город умудрился забрести на чужую территорию. Когда меня окружила толпа, я ещё надеялся договориться, но не успел сказать и слова, как меня полоснули ножом по спине. Благо про ум я действительно был прав — мигом выкинув из головы все остальные мысли, я взревел и ломанулся бежать. Сказалась разница в физической подготовке — мне удалось вырваться и оторваться, в итоге вернувшись к своим, но раз пять или семь ножами по спине меня всё же достали. Так что там теперь была сетка шрамов, не таких глубоких и длинных, но в совокупности смотрящуюся едва ли не более жутко.

— Очень интересно, — Ольга Васильевна обошла меня по кругу. — Юных бандитов к нам ещё не привозили.

— Я не бандит, — горло пересохло, поэтому голос оказался немного каркающим. — Скорее, наоборот — рыцарь без страха и упрёка. Защищаю невинных, наказываю злодеев и всё такое.

— Ну да. О чём только думал Лев Евгеньевич...

— Честное слово! — мне почему-то стало обидно за седого 'штатского' — У кого хошь на Нахаловке спросите. Все знают, что на мне крови нет. Разве что Сидор-Валяла, но эту тварь ещё во младенчестве удавить надо было.

— Ну да, ты белый и пушистый... хм, действительно. А они все сволочи, — женщина слегка скривилась. — Знаю, слышали.

— Я не ангел, но позвоночники никому не ломал, чтобы лучше на паперти подавали, — я скрипнул зубами от сдерживаемой злости. — И точно знаю, что любил Валяла насиловать девушек в... ну вобщем, не туда. И душить при этом. У нас из детдома тоже несколько пропало, мы их нашли потом, только доказать ничего не смогли.

— А тебя, значит, не додушил. Из-за этого поссорились? — послышался мягкий сочувствующий голос.

Если честно, я сразу не понял, кто это сказал, а когда дошло — едва сдержался чтобы не броситься прямо тут. Вот от кого не ожидал, так это от Белоснежки, смотрящей прямо на меня с изрядной долей презрения глазах. Вот тебе и девочка-одуванчик.

— За такое у нас принято гвоздь в печень вгонять, невзирая на пол и возраст, — говорить было тяжело из-за душившей ярости. — Благодари... бога...

— А ну тихо! — в голосе Ольге Васильевны звенела сталь. — Дарья! Ты перешла все границы! Немедленно извинись, и я отстраняю тебя от работы. А Вы, юноша, запомните. Теперь Вы не в своей этой 'Нахаловке'. Тут другие правила. И если я узнаю, что Вы кому-либо угрожаете, или вспомнили Ваше бандитское прошлое, Вы об этом весьма пожалеете. Возвращение в ту дыру, откуда вас вытащил Лев, Вам за праздник встанет. Понятно?! Дарья, я жду.

— Прошу прощенья, я была не права, — тусклым безжизненным голосом оттарабанила Белоснежка, что совсем не вязалось с её взглядом, обещавшим мне жестокую и мучительную смерть. — Разрешите идти?

— Иди. Таша, замени Дашу на чарометре. И постарайтесь избегать разговоров. — Раздав всем задания, женщина направилась вслед Белоснежке. — За дело!

Хлопнула дверь, и мы продолжили. Но на этот раз молча. Процедуры мне были знакомы. Я не раз проходил их в различных клиниках, так что закончили мы быстро, как раз к моменту, когда вернулась хозяйка лаборатории. Ознакомившись с результатами, она нахмурилась, с задумчивым видом походила по комнате, а затем махнула рукой, мол: 'Идём...'

Завела она нас в отдельное помещение, вся обстановка которого состояла из каменного куба, с отверстием посредине, в котором был закреплён лежак на салазках, так, что его можно было задвинуть внутрь или вынуть обратно. Места в упор хватало для одного человека. Но самым удивительным было не это.

Всю поверхность куба покрывали печати, не просто нарисованные, а вырезанные на камне. Честно говоря — выглядело всё жутковато. Особенно когда, уложив меня на лежак и закрепив ремнями, Ольга Васильевна и помощницы задвинули меня внутрь и вышли из комнаты, наблюдая за происходящим из соседней, через окно, забранное толстым стеклом.

Только вот страхи мои не оправдались. Даже когда куб загудел, а печати засияли радужными сполохами — я ничего не почувствовал. Устройство срабатывало ещё трижды и всё с тем же результатом. И, честно говоря, это расстроило меня сильней, если бы каждый раз пришлось испытывать адскую боль.

Если болит — значит, есть чему! А так... мечты о чародействе рассыпались от удара об суровую действительность. Похоже, мне и правда, просто повезло. Оглушённый этой мыслью я безропотно поплёлся за Линой, которой приказали отвести меня в столовую, понимая, что, скорее всего, это подачка из жалости, а дальше меня ждёт всё та же камера.