Взрыв это случайность

Глава 1

Бодро вышагивающая троица остановилась где-то в полутора метрах от моей койки. Прямо у меня за спиной.

— Слышь, Белый, ночью с нами пойдёшь, — спустя где-то секунд тридцать раздался уверенный хриплый, но всё ещё молодой голос. — Васильковские страх потеряли — надо мозги им вправить.

С ответом я не спешил. Аккуратно, неторопливо вытянул иголку и, оторвав нитку, положил рубаху, которую старательно штопал, аккуратно отложил швейный инструмент и только после этого соизволил обернулся. Хотя и так знал кто там.

Рябой с 'шестёрками'. Местный молодёжный бугор, вот только, на удивление, сегодня чуть более наглый, нежели обычно. А это — неспроста...

Два года назад эта троица были первыми, кто решил показать испуганному 'домашнему мальчику', только-только оказавшемуся в приюте, где его место и кем именно видит его местный коллектив в своём составе. И они же первыми огребли двумя увесистыми кусками слежавшегося в камень мыла, завёрнутого в полотенце на манер кистеня. Рассказы отца о его детстве в детдоме, а затем в кадетском корпусе — я не забывал. Правда, до этого момента не думал, что придётся самому их использовать.

В общем, в тот день им сильно не повезло. Стандартная и давно отработанная схема подавления новичка дала сбой, жертва оказалась с зубами и вовсе не прочь была выместить всю боль от недавно свалившейся трагедии на попавшихся под руку неудачниках. Другими словами, в тот день мне удалось отмахаться.

— Правда, что ли? А с какой это радости? — мазнув по визитёрам незаинтересованным взглядом, я отвернулся и принялся демонстративно складывать рубаху. — Тебе надо — ты и дерись. Мне-то какой интерес?

За спиной послышался отчётливый скрип зубов, но попытки ударить меня или сделать ещё какую-нибудь глупость не последовало, так что и я не стал светить короткий арматурный прут прямо под рукой, аккуратно заткнутый между матрацем и стальным корпусом койки. Наоборот, детдомовский бугор неторопливо обошёл мою кровать и, подтащив к себе стул за спинку, уселся напротив. 'Шестёрки' тут же замерли по бокам.

После первой попытки нового коллектива объяснить мне своё видение моего будущего, была и вторая, где меня пинали уже толпой в десяток человек. Правда, отлежавшись с недельку, я, в свою очередь, устроил всем участникам геноцид, вылавливая их по одному и доказывая, что обильное домашнее питание, в купе с отцом-военным, имеет значительное преимущество перед полуголодным существованием в детдоме.

Проще говоря, бил, пока могли стоять. Самое сложное было — управиться с как можно большим количеством переговорщиков, покуда остальные не успели сбиться в стаю. Завершилось всё это ещё одной особо жестокой дракой, во время которой я в ярости разбил оконное стекло и, ухватив пару осколков, пообещал перерезать всех и каждого, словно баранов. Покуда мне не поверили, успел полоснуть всё того же Рябого, и только тогда его свита, поняв, что шутки закончились, тут же разбежалась.

Всё-таки мы тогда были совсем ещё детьми! Пусть уже и озлобленными на весь белый свет.

В итоге, я получил статус отморозка, уважение местной шпаны и неделю в карцере, на воде и... ещё раз воде. Кормить хулигана и вандала никто не собирался, а жаловаться было, естественно, некому. Хорошо, хоть дали порезы промыть и замотать обрывками моей же майки.

К чести подрезанного детдомовского авторитета, именно его шестёрки за время моей отсидки, умудрились передать мне пяток варёных картофелин, так что от голода я не загнулся. А когда вышел, состоялась финальная тёрка, и у нас установился нейтралитет: меня не трогают — я не мучу воду, и если надо, поддерживаю решения Рябого. Это устраивало всех, и вот уже два года у нас с ним не было конфликтов. Наоборот, несколько раз меня нанимали разобраться с потерявшими берега чужаками, когда самому бугру светиться было не с руки.

— Три пачки сахара, — Рябой, который, судя по его взгляду и непродолжительному молчанию, считал, что в этот раз я мог бы подписаться и бесплатно, скрипнул зубами, но озвучил цену за помощь. — Полные, не столовские.

— Пять, — я постарался, чтобы голос звучал как можно безразличней: я тебе нужен — плати, а нет — так тут нет.

Участвовать в разборках 'за просто так' я не собирался.

— Хорошо, пять, — на удивление, бугор тут же согласился, хотя и поиграл желваками, изображая оскорблённую невинность. — Но кистень свой возьмёшь! И Сидор-Валяла твой. Постарайся его сразу вырубить.

— Лады, — я внутренне поморщился, но сохранил морду кирпичом. — Железо будет?

— И ножи, и пружинники, — Рябой подтвердил мои худшие опасения. — Васильковские хотят всю Нахаловку под себя подгрести. Горбатый Гош со своими сдриснул, зассал. Мы одни остались с этого конца. Что, Белый, очко сжалось?

Бугор глумливо заржал, и его тут же поддержали шестёрки. Я же, стараясь сохранять каменное выражение, взял ранее отложенную порванную майку и, прокручивая полученные новости, занялся её починкой. Ну не показывать же Рябому, что закончить рубаху я так и не успел.

Последнюю неделю я редко бывал на улице, предпочитая приналечь на учёбу. Если раньше мне помогали мамины уроки, гораздо опережавшие школьную программу, то темы этого года мы с ней не разбирали. Не успели. Значит, следовало заняться этим самому, хотя бы в память о родителях.

Они тоже были детдомовскими, но выбрались с нижних уровней, став уважаемыми людьми. В общем-то, даже удивительно, что их сын вдруг был распределён именно в такое убогое заведение на самом дне Москвы. Когда случилась та трагедия, вдруг куда-то делись знакомые отца и подружки матери, таинственным образом исчезло завещание, оставив меня без наследства, а тот же кадетский корпус, куда меня вполне могли бы распределить как сына военного, даже не рассматривался комиссией как один из вариантов.

Со всем этими проблемами я, конечно же, намеревался разобраться... в будущем. А покуда мне нужно было выбраться из этой таганской клоаки, в которой я оказался, и повторить путь своих родителей из грязи в люди.

Однако... в нынешнем своём положении отказаться от драки уже не мог. Цену обговорили, только вот главным фактором стало не это. Важно было не потерять заслуженный за два года авторитет! Вот что страшно... После такого 'падения' я мог просто не дожить до выпуска.

— Вот это, Рябой — не ко мне. Звиняй, но я не по этой теме. Интересуют задницы — иди в бардак на Большом Рогожском. Говорят, там как раз много любителей подобного, — я нарывался, но без ответа наезд оставлять было нельзя — ведь не для того я зарабатывал репутацию, чтобы потерять всё после одной единственной фразы.

— Следи за базаром, — мне в лоб упёрся ствол пулевика — древнего, ещё однозарядного, но явно готового к стрельбе. — Ты, Белый, совсем берега попутал? Сдохнуть хочешь?

— Я, конечно, не фаталист, но все мы когда-нибудь умрём, — я пожал плечами, демонстративно не обращая внимания на оружие. — Вот ты меня завалишь, а тебя повесят. Васильковские получат Таганскую Нахаловку на блюдечке с голубой каёмочкой. Зато докажешь, что первая кочка на нашем с тобой болоте! Ненадолго, правда. А можно было бы пойти и надавать этим козлам по щам, чтобы не лезли на нашу территорию.

Рябой постоял молча несколько секунд, не убирая ствол от моей головы, потом заржал и спрятал оружие. Следом сдавленно захихикли изрядно перетрухнувшие 'шестёрки'. Ну ещё бы, за владение боевыми пулевиками, пусть даже такими древними, как этот, виселица грозила не только хозяину, но и всем кто знал, но не донёс. А значит, они были первыми кандидатами на встречу с 'Одноногой вдовой', хотя, судя по реакции, только что впервые увидели 'пуляло'. Но полицейские церемониться не будут — чай мы не гильдийские, или, хлеще того, клановые. Тем хоть пушку таскай, никто слова не скажет. Смысл, если каждый клановый чародей оружие сам по себе.

— После отбоя выдвигаемся, — бугор посчитал конфликт исчерпанным. — Со мной пойдёшь — попробуем Васильковских на поединок развести. Если поведутся — постарайся Валялу как-нибудь покрасивше завалить. Чтобы струхнули.

Я кивнул, ничего не отвечая. А чего болтать — и так всё ясно. Моя репутация, позволившая вполне сносно устроиться в детдоме, сейчас сыграла против меня. Придётся хлестаться на потеху толпе с Сидором, но это полбеды. В рукопашную мы уже сходились пару раз за последний месяц... Противником семнадцатилетний детина, без следа интеллекта на лице, был неудобным — за счёт дурной силы и невероятной выносливости, но непобедимым не был. К тому же с кистенём, думаю, можно закончить всё быстро. Это оружие, хотя и было весьма простым, но требовало известной сноровки, поэтому мало кто из пацанов умел им пользовался. Уж слишком просто можно было вместо врага зарядить себе в лоб.

Идея подмять нашу Нахаловку возникала регулярно. Таганский жилой район нижнего уровня Москвы — тут было множество мелких магазинчиков, и даже рынок, куда свозили еду крестьяне с окрестных хозяйств. Плюс складская зона Таганского вокзала неподалёку. Лакомый кусок для любой банды, особенно с учётом того, что полиция предпочитала сюда не лезть.

Им, по большому счёту, было плевать, кто и как контролирует эту область — лишь бы мзду вовремя отстёгивали. Для нас же потерять Нахалку — означало лишиться хоть какого-то дополнительного дохода, а, значит, жить впроголодь, на скудных детдомовских харчах. Лично меня подобное категорически не устраивало. Слишком большие у меня были планы на будущее, чтобы похерить их из-за банального голода.

До отбоя оставалось не так уж много времени, а надо было ещё достать молотило из тайника и проверить, чтобы оружие не подвело меня в самый важный момент. Нычка располагалась в туалете, под подоконником. Чтобы снять каменную плиту, требовалось немало сил, так что из местных сделать это могли только я да ещё, наверное, пара человек. Хотя это скорее была защита от дурака, чем непреодолимое препятствие, многие если и не знали, то догадывались, что там лежит. И что с ними будет, если тронут мои вещи. А вот чтобы случайно не наткнулись — тайник подходил идеально.

Кистень у меня был необычным. Вместо цепи, крепящей било к рукояти, там стояла длинная пружина. Получалось нечто среднее между моргенштерном и палицей, весьма инерционное оружие, которым можно здорово приложить любого. И, при должной практике, обойти любую защиту. Однако, при этом же, молотило оказывалось совсем не бесполезным и в обороне. Главное было всегда помнить, что пружина изгибается после любого движения, и планировать всё на два-три хода вперёд. Из наших таким пользовался только я, а вот у старшаков, во взрослых бандах, умельцев хватало.

Оружие оказалось на месте, завёрнутое в промасленную тряпку — чтобы не заржавело. Пружину мне повезло достать очень хорошую — из чародейского металла. Такие ставили на дорогие мобили... Вот ведь беда — какие-то сволочи полгода назад разобрали 'Стрижа-41' сынка заведующей детдомом. Правда, тот сам врезался на нём в столб перед нашими воротами, потому как был под ханкой и ничего не соображал, а когда на место прибыли механики, оказалось, что части деталей уже не хватает.

Именно так у меня появилось мощное оружие, сразу поднявшее мне статус. Без него Рябой вряд ли подошёл сегодня ко мне сам. Прислал бы кого из 'шестёрок'.

Я сделал пару пробных махов. Воздух гудел, рассекаемый билом, рукоять из бересты удобно лежала в ладони и не думая скользить. За неё я заплатил две банки тушёнки, что, по нашим меркам, было весьма высокой ценой. Но оно того стоило.

Теперь приходилось тратить гораздо меньше усилий чтобы удерживать молотило, к тому же рукоять не скользила в ладони, даже если на неё попала вода, пот или кровь. Боёк оружия в форме шара, в отличии от моргенштерна, не имел шипов. И так размахивать чем-то подобным было весьма опасно, а лишние трупы мне были не нужны, хотя в Нахаловке к чужой жизни относились весьма наплевательски. Впрочем, лично я, несмотря на репутацию отморозка, не стремился убивать направо и налево. Но, возможно, сегодня это изменится.

На ужин я не пошёл. Не стоит нажираться перед дракой, да и лёгкий голод придаёт лишней злости, а если победим, Рябой по-любому выкатит поляну. Того же мнения придерживались и остальные, тоже оставшись в комнате. Воспитателям всё равно плевать — меньше продуктов переведём, а что не съели сегодня — подадут завтра, даже если это покроется плесенью.

В девять прозвучал сигнал к отбою, погасили свет, а через полчаса началось шебуршение, и народ потихоньку стал выбираться на улицу. Со сторожем было давно всё обговорено, такса за ночную вылазку составляла ровно полтину, но сегодня, в любом случае, платил Рябой. Или не платил, судя по кривой роже Петровича, и так не отличавшейся красотой, а сейчас сморщенной так, будто его заставили собственные портянки жевать.

По мере нашего продвижения к площади, где днём располагался рынок, к нашей толпе подтягивались всё новые и новые бойцы из местных. Рябой, за прошедшие два года с момента нашего знакомства, сумел выбиться из бугров детдома в юные авторитеты нашего конца Нахаловки. Ему же подчинялись все беспризорники или просто шпана, обитавшая в округе. После выпуска тёплое место в банде ему было обеспечено, а пока старшаки приглядывали за всеми мелкими, не препятствуя разборкам, подобным сегодняшним. Выживает сильнейший — на нижних ярусах Москвы этот закон соблюдался беспрекословно.

Улицы были пустыми и тёмными, тратить деньги на их освещение городские власти не собирались, однако на площади горели старые маслянные фонари. Уж не знаю кто подсуетился, но, думаю, это были старшаки. Для них подтасовки молодых — словно собачьи бои. Впрочем, эта иллюминация была скорее для зрителей — нам для махача и света с верхних ярусов было достаточно. И, судя по тёмным, но не закрытым ставнями окнам вторых и третьих этажей окружающих площадь домов, скорее всего я был прав.

С одной стороны, плевать, но, с другой, там, где замешаны ставки, а без этого вряд ли обошлось, всегда возможны неприятные сюрпризы. Пулевик Рябого явно из таковых. По-другому достать боевое оружие, а главное, зарядить его энергией шпанёнок из Нахаловки попросту не мог. А если козырь есть у одного, почему не может быть у другого?

Тем временем наша толпа вывалила на площадь и замерла. С прямо противоположной стороны застыла человеческая масса банды Васильковских. На первый взгляд, их было ничуть не меньше, а в руках виднелась арматура и цепи. Месилово обещало быть знатным и кровавым.

Чувствую, с сахаром я таки продешевил. Нужно было заламывать что-то более существенное, но сейчас уже не переиграешь. Тупо не поймут. Опять же, репутация — всё-таки сегодня я выступал в свите Рябого.

Поправив куски фанеры, примотанной эластичным бинтом к груди и животу, я застегнул куртку. В ней было не слишком удобно, но это была хоть какая-то защита. Тем временем бугор направился на середину площади, а ему навстречу вальяжной походкой вышел авторитет Васильковских — Шрам.

Чего там главари тёрли, меня не интересовало. Я крутил руками и ногами, разрабатывая суставы и разогреваясь. Фигура Сидора-Валялы возвышалась над толпой противников. Я даже мог разглядеть его оружие — металлический пруток, а скорее лом, плюс крышка от мусорного бака. Эдакий рыцарь 'без страха, упрёка и мозга'.

'Хм-м! А про меня что можно сказать? — я поёжился. — Слабоумие и отвага? Наверное как-то так...'

Глупо было его не бояться, но это не означало, что я застремаюсь выйти на поединок. К тому же, в отличие от этого детины, я шёл не сражаться, а побеждать. Отец всегда учил меня достигать цели самыми короткими путями, и не важно, решение задач это или драка. Он был солдатом, наёмником в бесконечных клановых войнах, и каждый раз повторял, что на фронте нет места расшаркиваниям и красивым жестам.

Можешь ударить в спину — бей. Если есть, чем засыпать глаза противнику — сделай это. Ударь внезапно, пока враг не готов, и победишь, а главное — выживешь. Поэтому в результате я не сомневался, скорее уж опасался, что меня, уже после, затопчет толпа, стремящаяся добраться друг до друга.

Тем временем бугры закончили разговор и разошлись. Рябой махнул мне, мол, выходи, но я, хоть и шагнул вперёд, дальше идти не торопился. Сидор, хоть и тупой, но противник опасный. Прежде всего своей отмороженностью, а только потом уже звериной силой и ловкостью. Махаться с ним честно — значит, заранее проиграть. А это в мои планы не входило. Зато можно немного схитрить... а заодно покажем шоу и раззадорим публику. Раз мы тут боевые псы, то устроим представление.

Валяла уже вышел на середину и чего-то ревел, долбя своим ломом в щит. Вслед за ним и остальные васильковские принялись вопить оскорбления, обвиняя меня в трусости. Наши пока что молчали, но тут нужно точно выдержать меру, пока не начались возмущённые шепотки. Однако я все равно не двигался с места.

Даже не прореагировал на тихое, злобное рычание Рябого. Тот решил, что я дал заднюю и сейчас стращал разными карами. Однако мне было плевать! Не ему сейчас может быть помирать. Сидор был не только по-звериному силён, но ещё нечеловечески жесток и яростен в драке. Долго он не сможет сдерживать себя. И точно, стоило мне не спеша направиться к центру площади, тот, особо громко взревев, ринулся на меня, занося лом для удара. Именно этого я и ждал.

Я рванул ему навстречу, на ходу раскручивая молотило. А когда между нами осталось не более двух метров, резко ушёл вниз, заваливаясь на бедро, и по инерции проскользил по осенней грязи и помоям с рынка, пропуская над собой свистнувшую в воздухе арматурину. Сам же от души заехал билом по колену бугая. Тот завопил и завалился, покатившись по брусчатке. А я в это время уже вскакивал на ноги.

Получи, сука! Азарт и ярость кипели в крови. Ходило много слухов об изувеченных Валялой девчонках, а уж искалеченных парней, с переломанными позвоночниками, я видел сам, своими глазами. Васильковские каждый день вывозили их к церкви, заставляя побираться. Но сегодня у меня был шанс отплатить этому уроду за всё. Рыкнув от переполнявших меня чувств, я кинулся к пытающемуся подняться Сидору... и едва ушёл от тычка заточенным концом лома, чуть-чуть не нанизавшего меня, словно бабочку на булавку. Вот тварь, он уже оправился, и, хотя не мог встать, продолжил сражаться. Да ещё и неизвестно, сломал ли я чего. Слишком здоровый противник мне попался.

Или... или его банально накачали наркотой, и он просто не чувствует боли.

Делать нечего, оставалось крутиться вокруг васильковского бугая на пределе дистанции, время от времени пробуя прорваться к телу, чтобы нанести удар. И раз за разом натыкаться на свистящий в воздухе лом. Несмотря на вес оружия и травму, Валяла даже не показывал признаков усталости, что ещё больше утверило меня в том, что Сидор под дурью. Но всё равно! Блин, и это ему всего семнадцать! Что же будет когда он вырастет! Если вырастет. Моя задача — не дать этому случиться.

На очередном проходе по кругу Валяла показал, что он может и тупой, но хитрый. Как только я сунулся спровоцировать его на удар, бугай метнул свой импровизированный щит, метя в ноги, и тут же перекатился, оказавшись со мной на расстоянии вытянутой руки.

От первого его взмаха я увернулся лишь чудом, едва сумев среагировать, просто рухнув пластом на спину. Перекатом ушёл от второго, рухнувшего плашмя туда, где я лежал мгновением ранее, и тут же кувыркнулся назад, заодно подхватив с земли гнилой помидор. Каким бы ты ни был сильным, но удар со всей дури железной палкой по камню бесследно не проходит. Пусть на мгновенье, но кисть 'отсыхает', перестаёт слушаться. Именно этих секунд мне и хватило.

Первым делом в переносицу Сидора врезался мягкий расползающийся томат, надёжно залепив оба глаза. А затем уже я, взвившись в высоком прыжке и пропуская под собой широкий мах ломом, вопя от страха, восторга и ярости рухнул ну Валялу, изо всех сил треснув его битком по голове.

— На! — рыкнул я на выдохе.

Звук удара разошёлся по всей площади, но васильковский поединщик и не думал падать. Казалось, что он даже ничего не почувствовал, наркоман проклятый. Но и я останавливаться не собирался. Подбадривая себя первобытным боевым воплем, я продолжал долбить бугая по голове до тех пор, пока после одного из ударов из ушей у него не хлынула кровь. Я, тяжело дыша, отступил, пятясь назад, а тело захрипевшего Сидора рухнуло в грязь. Даже умирая, он не выпустил лом из рук, но это ему не помогло.

Смерть одного из противников послужила стартом всеобщей свалки. Мимо меня промчалась толпа вооружённых подростков, чтобы сцепиться с точно такими же, только с другой стороны района. Взлетала и падала арматура, свистели цепи, кто-то истошно кричал, забиваемый ногами.

Я, оглушённый своим первым в жизни убийством человека, вдруг очутился в эпицентре драки. И, как оказалось, лучшее лекарство от душевный терзаний — это старый добрый удар в морду. Рауш-наркоз, мать его за ногу!

Отхватив сего живительного средства, я вдруг встряхнулся, собрался и сам врубился в толпу, щедро отвешивая тумаки молотилом. В полумраке сложно было отличить где кто, потому ориентировался, в основном, на то, совпадает ли направление морды лица с моим. Если да — проходил мимо, если нет — отвешивал пару затрещин. Обычно этого хватало чтобы человек потерялся и прилёг отдохнуть.

Добраться до Рябого оказалось не просто. Статус бугра не позволял отсидеться позади, вынуждая возглавить атаку, и теперь детдомовский авторитет рубился в самом центре драки. Его, конечно, прикрывали с боков 'шестёрки', да и другие наши бойцы старались помочь, но и противостоящий им Шрам имел точно такую же группу поддержки.

В итоге я плюнул на попытку пробиться именно в центр, а пошёл по кругу, помогая своим и разгоняя или вырубая чужих. Молотило свистело, глухо сталкиваясь с телами пацанов. В голову я старался не бить, метя по конечностям или в живот. Хватит мне одного трупа, пусть тот и заслужил смерть.

И мы явно начали побеждать. Моральный дух Васильковских сильно просел после поражения Сидора, считавшемся непобедимым, а тут я ещё навёл шороху на флангах, где бойцы и так не отличались смелостью, предпочитая скорее изображать драку, чем рубиться. А увидев меня, тут же бросали своё оружие и пытались сбежать. Естественно, при таких раскладах оставалось добить самых упорных, что окружили своего бугра, и дело сделано, но... не зря я ждал какой-нибудь подлянки.

Уж не знаю, повезло мне увидеть то, что произошло, или наоборот, но в какой-то момент, меня словно дёрнуло что-то, заставив вскинуть голову. И картина происходящего надолго отпечаталась в памяти, словно кадры из кинофильма.

Вот Шрам, оставшийся едва ли с десятком бойцов, с перекошенной мордой достаёт из-за пазухи страницу с чародейской печатью. Рябой выхватывает пулевик, свинцовый шарик пробивает край листа и вонзается в грудь бугру васильковских. А затем тот рвёт бумагу, выпуская чары, и на площади начинает бушевать ледяной вихрь.

Толпа, в основном состоящая из наших, не успевшая среагировать, застывает причудливыми скульптурами, в которых сложно различить, кто кем был раньше. Чарам всё равно кого убивать.

Очнулся я, когда поток ледяного воздуха дошёл до меня. Стало невозможно дышать, а сердце словно сжали тиски, выдавливая последние крохи тепла. Казалось, оно стало биться всё тише и тише, и в какой-то момент остановилось совсем, но именно тогда я понял — хрен вам. Волна обжигающей злости поднялась откуда-то из глубин души, смывая и сметая любые преграды.

Не для того, суки, я два года рубился и резался с каждым, кто пытался прогнуть меня под себя, чтобы сдохнуть вот так, словно крыса в холодильнике. Не для того зубрил учебники, отобранные на верхних ярусах, в надежде рано или поздно выбраться из этой дыры. Нихрена у вас не выйдет! Я выживу всем назло! И холод отступил, отхлынул, но и силы меня покинули, и я рухнул, где стоял. Последнее, что запомнилось — это чей-то крик: 'Этот живой! Грузим!'

* * *

Лязг замка прозвучал внезапно, словно гром среди ясного неба. В ледяном гробе карцера казалось, что время замёрзло вместе с остальным миром снаружи. В попытках сохранить хоть каплю тепла я сидел в углу, подальше от центра, где скопилась небольшая лужа, обхватив колени руками. Последний раз меня притащили сюда без сознания и облили водой, как и всю камеру, под предлогом чистки. А на улице уже была осень, и вскоре тут настал ледяной ад. Собственно, холод и привёл меня в чувство, но уже довольно скоро пришлось заставлять себя оставаться в сознании и не засыпать, потому как понимал — не проснусь. И мне показалось, именно этого конвой и добивался.

— Встать! Встать, пёсий выродок! — грубый голос наполнил карцер, что казалось, его можно пощупать. — Ах ты тварь, бунтовать будешь!

Вот уж чего делать я точно не собирался. Просто сил не осталось не то чтобы подняться, а даже сказать об этом. Даже когда кто-то ухватил меня за ворот, вздёргивая в воздух, я не сразу сумел расцепить руки, чтобы ноги выпрямились. Так и висел мешком, чувствуя, как рвётся ткань рубахи. Конвойный сплюнул и бросил меня на место. Но я уже практически сумел выпрямится. Оперевшись на стену и помогая себе руками, потихоньку встал, щурясь на свет после абсолютной темноты.

— Чего застыл? На выход! К стене! — рык конвоира бил по ушам, но лучше так, чем дубинкой по почкам.

Буквально заставляя ноги двигаться и всё равно шаркая по полу, я поплёлся на свет. Вывалился в коридор и остановился, лишь упершись головой в стену. Надо было ещё поднять руки, но на это сил уже не хватило. Хорошо ещё, что, как бы конвой не рычал, он, похоже, понимал, что добиться большего от меня сейчас будет нереально. Да и сделать я ничего не смогу, разве что на пол брякнуться.

Загремела запираемая дверь. А затем мне несильно ткнули в спину палкой.

— Повернуться! Вперёд!

С сожалением отпустив такую тёплую стену, я поплёлся по коридору, поначалу подгоняемый тычками. Слабенькими, но и они едва не валили меня с ног. И, судя по всему, возиться с моей тушкой никому не хотелось, так что даже они быстро прекратились. Мыслей, куда меня ведут, не было. Хоть на казнь — настолько я устал за прошедшую неделю. Постоянные допросы, разборки с сокамерниками, словно сговорившимися доставать именно меня, из-за чего мне ни разу не удалось выспаться, зато поучаствовал в трёх драках, вечный голод, ибо кормили такими помоями, что и свинья жрать не станет, и, в завершении — избиение следователем и конвойными, и карцер с вечно влажными стенами и лужей на полу. Это при том, что на узких окнах, выходящих во двор, никогда не было стёкол, а на дворе октябрь-месяц.

Однако далеко идти не пришлось. Мы вышли из крыла с камерами, и опять последовала команда 'К стене'. Значит, снова будет допрос. Рябой, являясь не только бугром детдомовских и знатком не только воровских, но и уголовных законов, рассказывал, что, как малолеток, нас не имеют права допрашивать без адвоката. Может, оно и так, но когда я заикнулся, что не буду говорить без защитника, конвой по знаку следователя впервые меня отпинал. За неделю я так никого и не увидел, и уже не надеялся на это. Разве что чудо случится. Скорей всего, сейчас опять начнётся всё по новой. Но хотя пару секунд назад мне было всё равно, если даже поведут на казнь, то подписывать ничего не собирался. Им надо, вот пусть и выкручиваются.

— Заходи! — вновь команда, и на этот раз, на удивление, несмотря на то, что я замешкался, меня не зашвырнули внутрь, а довольно аккуратно завели, взяв за плечо. — Задержанный Каменский Антон доставлен!

Трое мужчин, находившихся в комнате для допросов, повернулись на голос.

— Почему без наручников?! Вы что себе позволяете, сержант?! — маленький, лысый и толстый человечек, обряженный в мундир следователя третьего ранга, буквально брызгал слюной, обжигая меня ненавидящим взглядом.

— Так это, ваше благородие, чего он сделает-то после суток в ка... — конвойный стушевался, не зная как объяснить свой промах.

— Молчать!!! Приковать подозреваемого и пшёл вон! — похожий на колобка мужчина аж покраснел с натуги.

— Ну, ну, Пётр Алексеевич, голубчик, не стоит. Парнишка и так еле стоит, — в разговор вмешался один из двух одетых в цивильные костюмы господ — тот, что постарше, с благородной сединой в тёмно-синих волосах. — Да и не будет он буянить, правда, Антон? Свободен, сержант.

Конвойный довольно громко выдохнул и выскочил за дверь, прикрыв ту за собой. Я тоже решил пока не качать права, тем более, до этого меня действительно водили по коридорам в наручниках. Кроме того, сама ситуация была весьма странной. Хотя меня всё ещё мутило после карцера, я сумел разглядеть, что скотина-следователь, допрашивавший меня всю неделю, заметно волнуется и постоянно протирает лысину и шею платком, но всё равно с него пот течёт ручьём, несмотря на то, что в комнате довольно прохладно. Сейчас-то мне было аж жарко, но раньше, за несколько часов допроса, я замерзал так, что зуб на зуб не попадал. Господа в штатском же, напротив, вели себя совершенно спокойно, рассматривая меня с интересом натуралиста, обнаружившего, что у обычной, вроде бы, козявки появилась дополнительная пара усов.

— Проходи, садись, — седовласый указал мне на обычный стул у стола, совсем не тот, привинченный к полу, к которому обычно приковывали заключённых. — Не стесняйся, Пётр Алексеевич кусаться не будет.

— А вы? — вроде и надо было промолчать, однако натура взяла верх, прорвавшись ехидным комментарием, но на предложенное место я всё же сел.

— Мы тоже не будем, если пообещаешь отвечать честно. И это важно прежде всего для тебя, а не для нас, — в разговор вступил второй 'штатский', хотя, как по мне, мундирами от них несло за версту. — Э, друг, да ты, я смотрю, совсем продрог, эва как тебя колотит. А ну мы сейчас чайку горячего хлебнём, как думаешь? Сержант!

Мой ответ ему, видимо, не требовался. Да и вряд ли я бы нашёл в себе силы отказаться даже от кружки простого кипятка. А уж чай, да ещё вдруг, чем чёрт не шутит, сладкий — так это просто предел мечтаний. А трясло меня действительно сильно. В тепле руки и ноги начали отогреваться, и по ним побежала кровь, заставляя меня шипеть от боли. Было полное ощущение, что под кожей ползает полсотни ежей. Я сцепил зубы, чтобы не заорать, и постарался как можно незаметней растереть хотя бы руки. За такое можно было получить в морду от конвоя, но, на удивление, хоть 'пиджаки' явно заметили мою возню, но не сказали слова против, а молодой ещё и подмигнул. Ну да ему-то, судя по алому оттенку цвета волос, холод был не страшен. Чародей стихии огня, как-никак.

А старый, судя по всему, какой-то из аспектов воды. Вряд ли клановые, но бесхозными чародеи не бывают. Значит, точно какие-то спецслужбы. Неужели следак, гнида, не сумев дожать меня сам, сдал в тайный приказ. Только чего он тогда сам трясётся, словно это за ним пришли, а не за мной? Непонятно. Ладно, буду говорить всё то же, что и в прошлый раз, тем более, что это чистая правда. На мне вины нет. Дрался, да, все дрались, но чары не мои, и где взяли их, не знаю.

Скрипнула дверь, и в комнату ввалились сразу два полицейских. Давешний сержант держал на вытянутых руках пышущий жаром самовар, а такой же мордатый рядовой — поднос со стаканами в подстаканниках. И сахарницу, полную рафинада! За два года я уже почти забыл его вкус — сиротам полагалось жить впроголодь и за каждый кусок благодарить. Хотя... Рябой говорил, что денег за нас платят прилично. Но всё это оседает у директрисы. Не даром же её сынок за последние полгода уже второй мобиль берёт. Да не какой-нибудь, а 'Молнию' последней модели, кабриолет.

Жестом отослав конвой, младший из 'штатских' сам разлил чай в три стакана. В один бросил два кусочка сахара, потом оглянулся на меня и добавил ещё четыре. И всё это богатство с маленькой серебряной ложечкой поставил передо мной. От запаха закружилась голова. Явно заваривали с какими-то травами — я смог опознать только душничку.

Хотелось хлебать этот нектар, несмотря на явный кипяток, но я пересилил себя. Степенно кивнув в благодарность, и получив ответ в виде усмешки, я тщательно размешал сахар, затем поднял, держа двумя руками за подстаканник, и сделал маленький первый глоток. По горлу прокатилась волна лавы, тут же разошедшаяся по телу. И, на удивление, я ничего себе не обжёг. Следующий глоток был уже гораздо больше и смелее, и я почувствовал как жизнь возвращается в моё измученное тело, а голова проясняется.

— Как я и думал. Странно, конечно, но может 'Пепел', — младший вопросительно взглянул на седого — тот пожал плечами, дескать может быть. — Вы правы, это не наши проблемы. А Ваши, Пётр Алексеевич, это причина, по которой несовершеннолетний гражданин великого княжества Московского больше суток провёл в спецкарцере.

От внезапного обращения к нему, к тому же высказанного голосом, в котором явно слышался металл, следователя аж подбросило. Я только сейчас сообразил, что ему чая никто не предложил, хотя на подносе остался пустой стакан. Да и вообще, эти двое вели себя так, словно это 'колобок' был подозреваемым, а я тут чисто мимо проходил. Сейчас, прояснившимся после горячего питья разумом, я чётко видел эти моменты, и они меня, если честно, пугали. Не припомню за собой или своей семьёй чего-то такого, что могло заинтересовать сильных мира сего.

Разве что цвет моих волос — вечно растрёпаные, платиновые патлы, были одновременно моей тайной гордостью и моим же проклятием. Но хотя необычный колер чаще всего означал, что человек чародей, или хотя бы кудесник, и отражал его аспект, в моём случае природа дала осечку. С трёх лет меня таскали по всевозможным больницам и лечебницам, но так ничего найти и не смогли — у меня просто не было центра силы. А то, что родители были тёмнорусыми, списали на редкое сочетание генов. Будь я красноглазым — было бы проще. Альбинос, и всё тут. Но я взирал на мир зенками ярко зелёного цвета. В итоге родители отступили, приняв горькую правду — я был самым обычным ребёнком. Когда-то, когда у меня были родители...

— Так, это... бунт... то есть неповиновение оказал, на меня кинулся, вот... — голос следователя дрожал и заикался, а под конец он попытался что-то показать на шее, но не смог трясущимися руками расстегнуть пуговицу воротника. — Злостный нарушитель, в камере буянил, вот. Я и так с ним по божески...

— И всё это отражено в рапортах? — пожилой 'пиджак' взял со стола дело, смерив насмешливым взглядом 'колобка', дёрнувшегося было его перехватить, и принялся листать. — Х-м-м. Странно, почему-то я не вижу вообще ни одного протокола допроса. Позвольте полюбопытствовать, любезный, а чем Вы собственно, эту неделю занимались?

— Эм-у...

— Ну как чем, Лев Евгеньевич, пытался выбить чистосердечное признание в убийстве, — молодой зашёл следователю за спину и хлопнул того по плечам. — Правда ведь, Пётр свет Ляксеич? Зачем работать, опрашивать свидетелей, искать улики, когда вот он, злодей.

Следак попытался вскочить, но придавленный сильными руками брякнулся назад. Взгляд его метался от одного 'штатского' к другому, но при этом я вдруг понял, что он не так уж и испуган. Скорее пытается показать ужас и раскаянье, надеясь на снисхождение. И точно, якобы справившись с волнением, 'колобок' жалобно заблеял.

— Так ведь, милостивые государи мои, разбойников полна Москва. Не справляемся, на взрослых-то рук не хватает, а тут ещё эти малолетки, — он продемонстрировал свои пухлые ладошки, явно никогда не знавшие физического труда, но тут же спрятал их под скептическим взглядом 'пиджаков' — Да и ясно с ним всё было. Взяли посреди площади, набитой замороженными трупами. Явно боевые чары, а он молчит как рыба. Что мне с ним было делать? Цацкаться с бандитом?! Может, прикажете им кофий со сливками с утра подавать и на променады водить в Парк?

— Действительно, гораздо проще повесить на единственного выжившего незаконное распространение и использование боевых чар и закрыть дело разом. Особенно, когда такое развитие устраивает всех, и от братвы будет благодарность, — седой скривился, показывая своё отношение к подобному. — А то, что при этом лишаете родину перспективного чародея, Вы не подумали?

— А может, не захотели подумать? — подключился молодой 'пиджак'. — И это уже попахивает изменой...

— В-а... м-а... — 'колобок' разевал рот, не в силах выдавить и слова, словно рыба, выброшенная на берег, и я его понимал. Он-то всего лишь хотел быстро закрыть дело, получив премию за поимку особо опасного преступника, а таким считался любой незаконно использующий боевые чары, а вместо этого получил подозрение в предательстве. Но жалко следака мне не было. Сам виноват, что повёлся на деньги старшаков, решивших мной прикрыть свои задницы. Сейчас же меня волновало лишь одно слово, брошенное старшим из 'штатских'.

Я одарённый? То есть, как минимум, кудесник, а если повезёт, то и чародей? Вспоминая ту горячую волну, пронесшуюся по телу и заставившую отступить холод, верил, и в то же время боялся, что мне это просто показалось. А главное, что будет дальше. Мне раньше не доводилось слышать о том, что кто-то прошёл инициацию после десяти лет. Обычный же дар проявлялся в пять — семь лет. Молодые одарённые из простонародья обучались в спецшколах с самого детства. А мне-то что делать теперь?

Видимо эти вопросы большими буквами оказались написаны на моём лице, потому что Лев Евгеньевич вдруг перестал запугивать 'следака', перейдя на жёсткий требовательный тон.

— Значит, так. Сегодня к вечеру Вы подадите рапорт об увольнении по собственному желанию. А до этого составите отчёт, где подробно распишите, кто и когда к Вам обращался по инциденту в Нахаловке. И учтите, если ответы меня не устроят, или же мне хотя бы покажется, что Вы утаили какие-то факты, следующий раз мы встретимся на Вашей казни, — седой повернулся ко мне и его голос значительно смягчился. — А ты, Антон, не переживай. С этого момента ты учащийся спецшколы номер один — лучшей у нас в стране. Обычно туда попадают лишь самые одарённые из диких либо же изверги из кланов и гильдий, да и то далеко не все. Ты же у нас феномен, поэтому тебя будут не только учить, но и исследовать. Не бойся, ничего опасного, просто проведут пару-тройку тестов.

Глава 2

Несмотря на мои опасения, что всё происходящее — лишь спектакль, разыгранный с целью втереться ко мне в доверие, 'штатские' не спешили, с насквозь фальшивыми улыбками, задавать мне какие бы то ни было вопросы. А ведь я уже морально приготовился услышать нечто вроде: 'Ну, вот видишь, парень! Мы наказали этого плохого дядьку... Так что мы теперь — друзья? А раз мы друзья, то давай-ка ты нам чисто по дружески, расскажешь: Что же там на самом деле произошло?'

Ан, нет! То ли я чего-то там неправильно понимал в этой жизни, то ли эти двое оказались куда как хитрее, нежели я. Закончив стращать следака, 'пиджаки' споро собрали моё дело, не оставив хозяину кабинета ни единого листочка, и, даже не вызывая конвой, сказали следовать за ними.

Как оказалось — на выход из тюрьмы, предъявив на охране какую-то бумагу, снявшую все вопросы о том, что здесь делает 'подозреваемый' без наручников и вооружённого сопровождения. Ну, идёт заключённый на волю, тем более не один. Значит так надо!

Однако сюрпризы на этом не закончились. На тюремной стоянке нас ждал не дешёвый 'дымовик' или банальный 'мобиль', а самый настоящий 'летун'! Первый в моей жизни аппарат подобного рода, который я видел так близко. Простым смертным такая роскошь просто не полагалась, так что увидеть 'летун' можно было разве что проносящимся высоко над головой, да и то, если перекрытия городских ярусов оставляли хотя бы кусочек открытого неба. В нашей Нахаловке, например, таких мест было очень и очень мало.

Сейчас же он стоял передо мной — великолепный в своей хищной красоте, похожий, несмотря на название, скорее, на стремительную рыбу, нежели на какую-нибудь птицу. Это впечатление усиливали плавные обводы корпуса и решётчатый воздухозаборник, расположенный в нижней части 'морды', прямо под узкими глазами-фарами. Казалось, сейчас он изогнётся всем телом-фюзеляжем и скользнёт вперёд, атакуя зазевавшуюся добычу, в роли которой вполне себе мог выступить... например, примостившийся неподалёку пузатенький полицейский паровик для перевозки заключённых.

— Нравится? — младший из 'пиджаков', имени которого я так и не узнал, ласково провёл ладонью по изгибу крыши. — 'Сапсан-412'! Три гнезда под печати, максимальная скорость до двухсот пятидесяти километров в час. Режим высотной левитации, композитный воздушно-пустотный щит. Эта птичка способна подниматься на высоту в полторы тысячи метров над землёй, а по маневренности превосходит все известные мне аналоги!

'Всё-таки птичка...' — почему-то подумалось мне, в то время как я слушал с гордостью нахваливающего свою машину мужчину.

И, надо сказать, я прекрасно понимал чувство восхищения, так и сквозившее в его голосе. У меня самого дыхание перехватило только от вида летуна, и что же тогда должен был чувствовать его пилот! Пусть это был гражданский образец, но даже такие аппараты были доступны только очень высоким шишкам, вроде глав старших ветвей кланов, гильдейских мастеров или приближённых самого Князя.

Хорошо, наверное, не зависеть от забитых и пыльных улиц! Парить себе в воздухе, словно птица, или же, наоборот, с огромной скоростью нестись по небесам, пронзая облака... разве это не счастье?

— Ну что ты застыл, залезай давай! — Лев Евгеньевич, коротко усмехнувшись, открыл дверь и указал мне на задние сиденье. — Посмотрел, теперь прокатишься.

— Эм-м... — я посмотрел на старшего. — А вы что? Всех заключённых вот так вот с ветерком на новые места отсидки развозите?

— Не всех, — в свою очередь ухмыльнулся 'молодой'. — Но для тебя — сделаем исключение. Тем более, что твоё новое 'место отсидки', как ты выразился — очень неплохая школа-интернат. Вот только расположена она вовсе не в твоей бывшей Таганской Нахаловке, так что путь нам предстоит не близкий. Слышал, может быть, о Тимирязевской Академии?

— Мама рассказывала легенды о Святогоре Тимирязеве, Ярославе Юшкине и Еремее Пожарском. Ну... про то как они объединили враждующие кланы и заложили наш полис на пепелище сожжённой пощеляхским нашествием Москвы. Только вот как по мне, то всё это бред! Быть не может, чтобы город раньше был одноярусным, как бы все в него влезли? Да и чтобы один человек целый лес создал, да к тому же на третьем уровне... — уже в детстве я отличался рациональным взглядом на жизнь и в сказки не верил. — Пересадили, поди, крестьянским трудом с десяток деревьев из-за стены, а понтов развели будто тайгу в одно рыло вырастили. Да ещё красивую историю для детишек забабахали!

— Эко, Лев Евгеньевич, у нас нынешнее поколение недоверчивое растёт, — хмыкнул молодой 'пиджак', слегка подтолкнув меня к раскрытой двери. — Уже и в подвиг Великой Троицы не верят, и силу Святогора не уважают! А что дальше-то будет? Скажут, что Юшкин был женщиной, а Пожарский вообще в объединении кланов не участвовал?

— Мда-а-а... — протянул старший и скептически посмотрел на меня. — Эх, дружок! Значит, тебя ждёт масса открытий чудных.

Подождав пока я усядусь, седой сам пристегнул меня страховочным ремнём и лишь потом уселся и продолжил.

— Думал рассказать тебе историю этого места, но, коли такие дела — не буду портить тебе впечатление. Егор Петрович, дай потом кружок над Тимирязевским районом.

— Сделаем, — молодой 'пиджак' опять усмехнулся, а потом потянул какой-то рычаг, и летун, зашипев, мягко приподнялся над землёй. — Ну, держись, малой — полетели!

Как выразить чистый восторг? Вот и я не знаю. 'Сапсан' стрелой рванул вверх так, что нас даже вжало в кресла, но довольно быстро выправился, и Егор Петрович повёл аппарат куда-то на север.

А я, забывая дышать, прильнул к окну, насколько ремень позволял, разглядывая проплывающие под нами районы с разноуровневыми скоростными трассами, массивами жилых кварталов, башнями заводов и фабрик, с прикрывающими их верхними ярусами 'светлых' районов. Мимо то и дело проносились высоченные громадины клановых небоскрёбов.

Строения, из которых состоят жилые кварталы, да и вообще основная масса городской застройки, звались 'Блоками' и тоже зачастую возносились на несколько ярусов. Эти же клановые гиганты, являлись, по большому счёту, целым городским районом, заключённым в одном единственном здании.

Зачастую, в одном небоскрёбе могли находиться и жилые помещения, и торговые павильоны, и фабрики с заводами, и даже разнообразные зоны для отдыха и досуга, например, в виде террас на четвёртом, пятом уровне, прикрытых пустотным куполом. Мимо нескольких таких мы успели пролететь достаточно близко, и я даже успел как следует разглядеть стайку обнажённых девушек, плескавшихся в искусственном озере.

Кстати, о тех самых террасах: вот там действительно иногда имитировали или рощу с домиком посреди, или даже пляж у океана с искусственными волнами, в котором можно было искупаться и поплавать на сёрфе. Ещё дома, с родителями, мы как-то смотрели передачи о самых необычных рекреационных зонах, собственно поэтому я и не верил, что на Тимирязевской будет нечто большее. И оказалось что зря!

Этот район сразу выделялся полным отсутствием жилых небоскрёбов. Да и блоков там высилось всего штук шесть. До 'Стены' было ещё далеко, можно сказать, что мы не так уж далеко отлетели от центральных районов Москвы, но при этом строения здесь не поднимались выше третьего яруса. А вот на нём-то... Да! Если легенда не врёт, то Святогор был силён...

Передо мной предстал не просто какой-нибудь парк, а самый настоящий 'дикий' лес. Огромный, древний и завораживающий, да к тому же не испорченный руками человека, потому как лишь редкие одно-, дву— и трёхэтажные домики ютились на его опушках. Я представил цену каждого из них, и мне стало дурно. За такие деньги можно было купить всю Нахаловку вместе с обитателями, после чего останется ещё и на то, чтобы обеспечить им безбедную жизнь вплоть до третьего поколения нахлебников. А учитывая, что некоторые из коттеджей стояли на берегу озера...

— Ну что, убедился? — в голосе Льва Евгеньевича явно сквозила насмешка, но не злая, а скорее как у доброго дядюшки, впервые взявшего племянника в цирк. — Фома-неверующий.

— Угу, — я пытался представить размеры этого леса, раскинувшегося на огромной территории, и не мог, хотя вроде и летели мы достаточно высоко. — Как только на дрова это всё ещё не порубили?

— Вот ведь ехидна! — седой аж рассмеялся. — Раньше эта территория целиком принадлежала клану Тимирязевых. Они были сильнейшими чародеями аспекта дерева, наверно, не только в Москве, но и в мире. Ну, как минимум, на нашем континенте точно. Вот они и продолжали дело Святогора, выращивая посреди полиса этот дикий лес, а также заботясь о нём. Жаль только, их это не спасло. Почти семь сотен лет владел клан этим районом, а вырезали их относительно недавно. Буквально в одну ночь. Кто-то говорит — зажрались, деревянные, решили что они всесильны и пожелали устроить бунт. Кто-то наоборот, утверждает, что это их Юшкины оговорили, а другие кланы и рады были ослабить тройку основателей их же руками. Правды сейчас не найдёшь! Главное, что под конец вмешался Князь, чтобы не дать порушить инфраструктуру и взял тут всё под свою руку.

— Что? Неужели всех вот так взяли и вырезали? — удивился я. — Я думал, что клановые начинают массово мандражировать, когда речь заходит о вымирании хоть кого-нибудь из 'Алого Бархатного Списка'. А вы говорите, что один из кланов основателей просто взяли и уничтожили.

— Хм... — как-то синхронно выдали 'пиджаки', а затем Лев Евгеньевич дружелюбно ответил. — Так кто ж может знать-то? Вполне возможно, кого-то успели спасти, а ты, кстати, парень, откуда про 'Алый Бархатный Список' знаешь?

— Так историк наш в приюте рассказывал, — пожал я плечами, продолжая любоваться видами из окна. — Он у нас кланы не шибко жаловал.

— Вот значит как... — проговорил Егор Петрович. — А что ещё он рассказывал? На эту тему.

— Да так, — я почесал щёку, — Например, про то, что ещё до основания троицей новой Москвы, во время клановых войн, имелась традиция превращать побеждённых в вассалов, а затем торговать ими как скотом. Да много чего подобного он рассказывал. Говорю же — не любил он клановых.

— Хм... Историк, значит...

— А скажите, Лев Евгеньевич, зачем Князю лес-то сдался? — в моём понимании князь был скорее военным вождём, чем лесорубом. — Просто как символ?

— Не скажи. Тут же не только буреломы и новые посадки, даже не столько они. Вон, — Егор Петрович оторвался от штурвала и указал направление рукой, — видишь поля возделанные? Под пустотным куполом по два-три урожая собирают. А на нижних ярусах — животноводческие фермы, обеспечивающие мясом половину города. Да и навоз идёт на удобрения, как полей, так и для леса. На самом деле Тимирязевский район — это невероятно сложная замкнутая биосистема, только чудом не развалившаяся после гибели хозяев. И сейчас она объявлена нейтральной зоной, и уверяю тебя, попробуй кто тут буянить — Князю даже вмешиваться не придётся.

— Грамотно, чо. Враждующие кланы будут сами друг от друга район охранять, — может я и вырос на нижних ярусах, но дураком не был, а о клановых войнах, идущих с допотопных времён, разве что полные идиоты не знали. — Школу поэтому тут сделали?

— И не только её. Многие Академии сюда перенесли, даже воинскую. А ты молодец, быстро сообразил, — молодой 'пиджак', обернувшись на секунду, подмигнул мне, — Глядишь, и не заклюют тебя местные детишки, если будешь головой думать.

— Это мы ещё поглядим, кто кого, — я хрустнул пальцами — разборок я не боялся, уж скорее меня удивило бы их отсутствие. — Мы тоже не пальцем деланные!

— Не спорю, для уличной шпаны ты может и крут, но тут совсем другой уровень, — седой покачал головой. — Твои будущие одноклассники почти десять лет учились управлять силой. Ты же пока даже не личинка чародея, просто пень из леса, которому, можно сказать, повезло. Любой из них раскатает тебя в блин, просто щёлкнув пальцами. Так что послушай совета умного человека: засунь свой гонор поглубже и вгрызайся в учёбу. Если, конечно, хочешь выбраться со дна. Иначе только скажи, проверим тебя, да вернём назад, в 'родной' детдом.

Я сжал зубы так, что они едва не захрустели. Издеваются, твари! Я не знал никого, кто бы добровольно согласился вернуться на в низы Таганки, пусть даже и понимал, что тут у него ничего не получится. И мы ещё посмотрим, что там за силы у местных!

Рябой тоже поначалу понтовался, а как в рожу получил — вся спесь слетела. А я не думаю, что моих будущих одноклассников кто-то когда-нибудь бил головой об стену. Так что разберёмся!

Видимо мои мысли слишком явно проступили на лице, потому как Лев Евгеньевич осуждающе покачал головой, но промолчал. Правда отвернулся и до самой посадки больше не проронил ни слова.

Егор Петрович тоже притих, сосредоточившись на полёте, но, как мне показалось, всё же был скорее на моей стороне. Хотя кто его знает. Эта парочка была весьма странной, и я никак не мог определить к каким службам они всё же относятся. Может, сейчас они улыбаются мне и болтают как с равным, а случись что — не меняя выражение лица, просто перережут горло.

А я — слишком уж размяк только из-за того, что именно они вытащили меня из тюряги, откуда я уже и не надеялся выбраться. Так что, постаравшись расслабиться и отстраниться от происходящего, я натянул на лицо самое нейтральное выражение; проще говоря, сделал рожу кирпичом, пытаясь выражать как можно меньше эмоций. Не думаю, что это ускользнуло от внимания 'пиджаков', но комментировать они ничего не стали.

'Вот и отлично! — промелькнула мрачная мысль. — Что? Думали, что приструнили следака, покатали на летуне, так я перед ними лужицей растекусь? А вот хрен вам!'

Так в молчании мы и приземлились. Задумавшись, я упустил возможность полюбоваться сверху на моё новое место учёбы, о чём сейчас очень жалел. Вряд ли мне когда ещё удастся посидеть в летуне. Но выбрался из аппарата я всё с той же харей, типа: 'Па-а-адумаешь! Видал я карликов и покрупнее!'

С ней же осмотрел здание, где мне, по всей видимости, теперь предстояло жить и учится. Что сказать, не хотелось показаться деревенщиной, но вид впечатлял. С виду школа больше всего напоминала сказочный дворец со множеством колонн, лепнины и прочих украшений. Широкое полукруглое крыльцо вело к большим двустворчатым стеклянным дверям, через которые то и дело проносились школьники разных возрастов, одетые в одинаковую форму.

— Школа для маго-одарённых детей, под патронажем самого Князя, центральный корпус, — Лев Евгеньевич остановился на секунду, давая мне возможность освоиться, затем хлопнул по плечу. — Ну, пойдём! Успеешь ещё налюбоваться... а то нас уже ждать должны.

В сопровождении 'пиджаков' и под любопытными взглядами всех без исключения детей, мы поднялись на крыльцо и вошли в здание. Внутри обстановка была не сильно скромнее, и так же навевала на мысль о волшебном дворце. Мраморные полы, вычурные ручки дверей, выполненных из дорогих пород дерева — всё, как показывали по телевизору в передаче о шедеврах архитектуры европейских полисов Париж и Кёльн.

Мне даже немного стыдно стало за свой вид, но тут уж я сделать ничего не мог — даже будучи только что пошитой, детдомовская одежда и рядом не стояла с местными убранствами. А уж после ночной драки, в которой мне пришлось немало поваляться по рыночной площади и последующей недели в тюрьме — тем более.

Воспоминание о карцере вызвали острую резь в желудке, и тот разразился длинным бурчанием. Ел я последний раз в общей камере позавчера, если, конечно, кипячёную воду с плавающими в ней одинокими ошмётками чего-то, можно назвать едой. И с тех пор мне перепала только одна единственная кружка чая с сахаром в допросной. А самое поганое, и почему-то немного стыдное, хотя в иной раз мне было бы на это наплевать, так это то, что трели живота услышал не только я, но и все окружающие.

Правда, если на мнение местных мне было вроде как положить с прибором, из разряда: 'Кто я, а кто они, и что станет с этими холёными детишками, попади они в Нахаловку? А я оттуда! Я там выжил!' То перед 'штатскими' стало как-то неудобно. Точнее, стрёмно — я весь из себя такой брутальный и крутой, не обращаю внимания на окружающих, и тут на тебе! Позорище!

— Э, друг, да ты ж у нас голодный. Что-то это мы как-то не подумали, — на лице Льва Евгеньевича проступило то ли искусно сыгранное, то ли натуральное раскаянье. — Теперь уже поздно — некоторые замеры надо брать на голодный желудок...

Он замялся, а потом пробурчал себе под нос.

— Хотя, хм... нехорошо это. Может быть пониженное содержание кровяных телец, да и другие проблемы с анализами могут вылезти. В любом случае, нужно будет предупредить профессора... — он похлопал меня по плечу. — Ладно! Как только закончишь — сразу в столовую пойдём. Да и вообще, пока будешь у докторов — оформим документы, поставим тебя на довольствие.

Может зря я на них обижаюсь? Ведь действительно, не знаю я местной кухни, да и вообще о способностях чародеев ходила масса слухов. Что, мол, они гораздо сильней обычных людей и даже без чар способны расправиться с десятком, а то и больше бойцов. Просто в детдоме я привык делить на десять любое хвастовство... а то по-другому точную информацию было не достать. Лекции об одарённых нам никто читать не собирался, так что кто что увидел, потом и рассказывал, естественно, приврав для порядка, а проверить было трудно, ибо в нашей экосистеме таких зверьков просто-напросто не водилось.

Хотя, с другой стороны, ничего особого 'штатские' для меня и не сделали, кроме как вытащили из тюряги и сюда привезли. Но это их работа! Наверное. Иначе, зачем бы ещё им возиться с пацаном с самого дна? Рассыпаться в благодарностях за то, что выполнили свой долг? Не много ли чести? Точнее я, конечно, признателен и всё такое, но лучше оставаться настороже. Если там, внизу, жизнь была проста и понятна, то здесь не знаешь к кому повернуться спиной, чтобы не получить в неё удар. Короче, пока не стоит никому верить, а дальше посмотрим. Если уж они так озабочены моей судьбой — время это покажет. А нет — так и не надо!

Воздух прорезал звон колокола. Тут же все ученики, глазевшие на нас словно на диковинных зверей, сорвались с места и скрылись в классах. Видимо, с дисциплиной тут всё было строго. У нас в детдоме, даже несмотря на возможность наказания, всем было плевать, да и учителя с воспитателями никогда не обращали внимания на поведение, предпочитая монотонно пробубнить положенное и побыстрее свалить в туман.

Заведующая на это закрывала глаза, давно и прочно поставив на нас крест и требуя лишь одного — чтобы разборки внутри учреждения обходились без поножовщины. На труп могла вдруг нагрянуть комиссия и начать задавать неудобные вопросы. А так — делайте что хотите.

В одиночестве мы прошли по коридору, поднялись на второй этаж и остановились у дверей с надписью 'Лаборатория'. Лев Евгеньевич постучал и тут же вошёл, не дожидаясь разрешения. Егор Петрович сразу же слегка подтолкнул меня в направлении двери — входи, мол. И я, не став кобениться, последовал за седым, стараясь казаться максимально спокойным.

Это было не просто. Сердце колотилось как бешеное. Конечно, 'пиджаки' разговаривали так, будто моё поступление сюда — дело решённое... А вот я чего-то не верил в такие плюшки от судьбы.

Слишком быстро всё завертелось. Если бы мне дали подумать хотя бы сутки, я бы вообще сюда не поехал! Просто здраво рассудил, что если бы я был чародеем — это вылезло бы гораздо раньше пятнадцати лет. Недаром ещё в детстве меня таскали по всевозможным докторам да учёным, консультацию которых могли оплатить родители. При этом я верил, что могу оказаться одарённым, пусть исследования ничего и не показали. Серебристые волосы и ярко-зелёные глаза, совершенно не похожие на родительские, явно указывали на 'наследство силы', пусть подход к нему найти и не могли. Но... время шло и, в конце концов, было упущено.

До выпуска — меньше года. Спроси кто меня — я бы предпочёл синицу в руках неведомой жар-птице, которая ещё то ли прилетит, а то ли нет. Закончил бы школу, потом электро-механическое училище или, может быть, по стопам отца отправился бы к военному рекрутёру. В любом случае, с профессией на руках можно было бы и о чарах подумать.

Но сегодняшний день всё поставил с ног на голову. И здесь и сейчас я больше всего боялся оказаться неодарённым — этакой жертвой случайности. Пусть даже меня не вернут в тюрьму, но я видел летун, я, мать его, сидел внутри! И понял, что не вернусь на дно. Сдохну, но останусь тут во что бы то ни стало!

— ...дня, милейшая Ольга Васильевна, — мы застали седого в момент, когда он целовал руку симпатичной и довольно грудастой женщине в белом халате, принимавшей это как должное. — А вот то юное дарование, о котором мы и говорили.

— Видимо, у нас с Вами очень разное толкование слова 'юный', Лев Евгеньевич, — дама скептически окинула меня взглядом, пройдясь по драной одежде, сбитым кулакам, и лишь слегка задержалась на волосах — даже под слоем грязи они не могли скрыть свой необычный цвет. — Что ж, давайте посмотрим, что будет со второй частью. Но для начала, юноша, Вам придётся посетить уборную. Я не знаю, из какой дыры Вас достали, но вымыть Вас явно проще, чем потом отчищать и дезинфицировать приборы и аппараты.

Я промолчал, в ответ лишь пожав плечами. Да хоть горшком назовите, только в душу не гадьте! А вымыться — это мы завсегда согласны, я бы ещё и зубы с удовольствием почистил — в тюрьме о гигиене заключённых особо не заботились, и достать хотя бы мыло — уже считалось удачей. Следуя жесту женщины, я пошёл за ней. Лаборатория оказалась весьма большой, включающей несколько комнат с различными устройствами, часть из которых жужжала, щёлкала и гудела. На экранах бежали изогнутые линии, то взрывавшиеся остроконечными пиками, то становясь ровными. Короче, всё было ново и интересно. Такого я не видел даже в школе, хотя пару приборов опознать мог.

Вот и уборная здесь оказалась не просто комнатой, где душ — закуток, облицованный плиткой, с лейкой сверху и дырой в полу, а полноценной ванной комнатой. Он, кстати, тоже не подкачал — оказался с гибким шлангом, горячей и холодной водой и удобным металлическим корытом, отгороженным от остального помещения. Мне даже выдали не только мыло, но и шампунь с мочалкой. Следующие двадцать минут я блаженствовал под горячими струями, в пятый или шестой раз намыливаясь, оттирая с тела даже память о рыночной площади, карцере и ледяной луже.

На пуфике в уборной меня ждало большое махровое полотенце, чистое исподнее — кальсоны с рубахой и тапочки с котятами. Хмыкнув про себя, дескать: 'Спасибо, что не белые', — я тщательно вытерся, быстро натянул чистую одежду и вышел из комнаты, готовый ко всему на свете. Поесть бы ещё... но теперь можно и потерпеть до окончательного приговора — буду я здесь учиться или нет.

За дверью меня ждали. Не сама Ольга Васильевна — не по рангу ей под дверями караулить детдомовскую босоту, но тоже девушка, облачённая в белый халат, хотя вряд ли старше меня по возрасту. Зелёные волосы были уложены в сложную прическу, круглое лицо с аккуратным носиком, при моём виде скривившимся, словно от вони, слегка присыпано конопушками, а здоровенные зелёные же глаза, хотя и презрительно щурились, но так и сверкали затаённым любопытством. За несколько секунд я был взвешен, обмерян, и... вот к каким выводам пришла девица, сказать было сложно — слишком малый опыт общения не позволял мне судить об этом однозначно.

— Следуйте за мной, — не дожидаясь ответа, зелёная повернулась ко мне спиной и зацокала каблучками.

Пришлось поторопиться, если я не хотел добираться в одиночку. Не то чтобы боялся заблудиться, но зачем плодить проблемы на ровном месте, пусть даже в провожатую мне дали стерву. Так что, шустро перебирая ногами и забавно шлёпая при этом тапками, пристроился в кильватер так ни разу не обернувшейся девицы и прибыл к месту судилища, где будет вынесен окончательный вердикт — чародей я или же извращение природы.

'Пиджаков' в комнате уже не оказалось. Зато к Ольге Васильевне прибавилось ещё две красавицы, и это без той, что меня сюда привела. И весь этот цветник, как один, уставился на меня. Казалось, на мне не осталось и миллиметра, который избежал бы их внимания. Я поначалу смутился и залился краской, но тут же поднявшая голову злость прошептала мне: 'Да какого чёрта!' — и я, в ответ, принялся с любопытством разглядывать присутствующих.

Сама женщина была похожа на типичную учёную из любого телесериала. То есть максимально невзрачная причёска а-ля 'Я вроде когда-то заплетала косу' и простенькая одёжка под идеально белым халатом. Минимум косметики, но при этом весьма привлекательная внешность. Нежный овал лица, острый подбородок, полные чувственные губы, прямой нос, серые глаза и блондинистые волосы. Не зря вокруг неё Лев так крутился. Седой, а шарит! Единственное, что смущало — у Ольги Васильевны не было ярких отличительных черт чародея. Видимых, как минимум, таких как цвет волос или глаз, оттенок кожи, форма радужки и так далее.

Обычно аспект силы находил своё отражение во внешности. И чем старше и сильней был род чародея, тем ярче это проявлялось. Кланы, имеющие в аспектах первоэлементы, как один щеголяли экзотической внешностью. 'Штатские', что меня привезли сюда, тоже явно были если не гильдийскими, то из семей, имеющих длинную историю поколений чародеев. А вот 'зеленушка', встретившая меня у дверей, точно происходила из старшей ветви клана с аспектом 'дерево'. Чего только тут делала — было непонятно, ну да это и не моё дело. А вот то, что из-за этих отличительных черт меня всё детство таскали по врачам, пытаясь понять, почему я не становлюсь чародеем, не чувствую силу — это непреложный факт.

Зато у оставшихся девиц с этим было всё в порядке. И при том они являли разительный контраст друг другу. Первая — весьма невысокая малышка, буквально укрытая водопадом прямых, белых как снег волос, закрывающих, заодно, и половину миловидной мордашки, с тонкими губами, небольшим прямым носиком-пуговкой и огромными голубыми глазищами. Короче, её хотелось обнять и гладить. Ну и заодно оградить от жестокости мира и вообще любых невзгод, настолько мило и беззащитно она выглядела.

Вторая наоборот — отличалась резкими чертами лица, ростом и копной кучерявых, чёрных как смоль волос. Серые, а скорее даже стальные глаза смотрели уверенно и дерзко. Явно из адептов 'Тьмы' или смежных аспектов. Но нельзя не признать — девица была весьма симпатична, и устрой кто голосование, я бы с ходу не смог сказать, кто в комнате самый красивый — настолько присутствующие женщины были разными, но при этом одинаково великолепными.

Чувствуя, что ещё немного, и я радостно опозорюсь, отвёл взгляд, принявшись разглядывать обстановку комнаты, а сам мысленно начал перечислять химические элементы из периодической таблицы. С этой наукой у меня всегда было не ахти, так что довольно быстро удалось отвлечься и успокоиться. Но, кажется, мой манёвр не остался незамеченным. Как минимум, пару хмыков я услышал, правда так и не понял чьими они были. Положение спасла Ольга Васильевна.

— Так! Раз все утолили своё любопытство — давайте начнём! — женщина звонко хлопнула в ладоши, привлекая внимание. — Девочки, нам нужно провести полное комплексное обследование, а времени не так много. Поэтому, Лина, на тебе первоначальные замеры. Дарья — чарометр. Таша, помогаешь Даше и, если понадобиться, со мной на РСУ. За работу!

Девицы тут же прыснули в разные стороны. Белоснежка принялась настраивать знакомое мне по прошлым посещениям больниц устройство. Зеленушка куда-то унеслась, а Черноволосая поманила меня пальцем к линейке для замера роста. Да бога ради. Привычно сделав морду кирпичом, я подошёл, мол: 'делай со мной что хочешь'. Та хмыкнула, указав мне куда встать, и через секунду чувствительно стукнула мерной палкой по голове, якобы 'нечаянно'. Вот же сучка. Насколько понимаю, они все здесь такие, ну может кроме Дарьи. Поверить в то, что эта малышка может быть стервой, было сложнее, чем в то, что земля круглая.

— Рост — сто семьдесят три сантиметра, — голос у Лины оказался подстать — низковатый и чувственный. — Вес — шестьдесят четыре килограмма триста грамм. Грудная клетка... будьте добры, снимите рубаху.

Да ради бога. Стесняться в детдоме отвыкаешь быстро. Так что, ничтоже сумняшеся, я через голову стянул выданную мне после душа вещь и наткнулся взглядом на выпученные глаза девицы. Что она никогда не видела полуголого мужика, мне верилось слабо. Ну, как минимум, тогда она не кинулась бы так рьяно выполнять приказ хозяйки лаборатории. А значит... я проследил направление взгляда и точно: Лина в упор таращилась на несколько шрамов, толстыми жгутами протянувшихся на моём теле.

Первый и самый здоровый, начинающийся под мышкой и идущий почти до середины живота — подарок от Крыса, шестёрки Рябого. К тому времени наша война с бугром детдомовских окончилась. Он признал моё право жить по своему, я — его авторитет и власть рулить остальными как он хочет. А вот одному гадёнышу этого показалось мало, и он решил подняться за мой счёт. Проще говоря — завалить. Тогда власть Рябого, толпой не справившимся с одним бунтарём, заметно пошатнулась бы. И была б возможность его свалить.

Вот только решить и сделать — это разные вещи. Когда в столовой на раздаче мне в бок вонзилось что-то острое, я инстинктивно повернулся, выплеснув тарелку жидкого, но горячего варева в лицо нападавшему. К сожалению, а может и счастью, заточка изначально попала в ребро, а затем соскользнула и, под весом Крыса, который продолжал на неё давить всем телом, пропахала мне грудь и живот. Ничего смертельного, но разрез был глубоким. На этом успехи горе-убийцы закончились. С ошпаренной мордой он бросил лезвие, принявшись орать схватившись за глаза, и тут подлетел Рябой со своей кодлой. В больничке я провалялся три недели, и, когда вышел, о Крысе никто даже не вспоминал. Ну и я постарался забыть произошедшее как страшный сон.

Второй был подарком от васильковских. Напоминанием о первом знакомстве. Так как я не пошёл под Рябого, то и просвещать во все тонкости жизни в Нахаловке он посчитал не нужным. По сути, справедливо, и претензий к бугру я не имел. Ещё и потому, что считал себя умнее всех детдомовских. И в первый же выход в город умудрился забрести на чужую территорию. Когда меня окружила толпа, я ещё надеялся договориться, но не успел сказать и слова, как меня полоснули ножом по спине. Благо про ум я действительно был прав — мигом выкинув из головы все остальные мысли, я взревел и ломанулся бежать. Сказалась разница в физической подготовке — мне удалось вырваться и оторваться, в итоге вернувшись к своим, но раз пять или семь ножами по спине меня всё же достали. Так что там теперь была сетка шрамов, не таких глубоких и длинных, но в совокупности смотрящуюся едва ли не более жутко.

— Очень интересно, — Ольга Васильевна обошла меня по кругу. — Юных бандитов к нам ещё не привозили.

— Я не бандит, — горло пересохло, поэтому голос оказался немного каркающим. — Скорее, наоборот — рыцарь без страха и упрёка. Защищаю невинных, наказываю злодеев и всё такое.

— Ну да. О чём только думал Лев Евгеньевич...

— Честное слово! — мне почему-то стало обидно за седого 'штатского' — У кого хошь на Нахаловке спросите. Все знают, что на мне крови нет. Разве что Сидор-Валяла, но эту тварь ещё во младенчестве удавить надо было.

— Ну да, ты белый и пушистый... хм, действительно. А они все сволочи, — женщина слегка скривилась. — Знаю, слышали.

— Я не ангел, но позвоночники никому не ломал, чтобы лучше на паперти подавали, — я скрипнул зубами от сдерживаемой злости. — И точно знаю, что любил Валяла насиловать девушек в... ну вобщем, не туда. И душить при этом. У нас из детдома тоже несколько пропало, мы их нашли потом, только доказать ничего не смогли.

— А тебя, значит, не додушил. Из-за этого поссорились? — послышался мягкий сочувствующий голос.

Если честно, я сразу не понял, кто это сказал, а когда дошло — едва сдержался чтобы не броситься прямо тут. Вот от кого не ожидал, так это от Белоснежки, смотрящей прямо на меня с изрядной долей презрения глазах. Вот тебе и девочка-одуванчик.

— За такое у нас принято гвоздь в печень вгонять, невзирая на пол и возраст, — говорить было тяжело из-за душившей ярости. — Благодари... бога...

— А ну тихо! — в голосе Ольге Васильевны звенела сталь. — Дарья! Ты перешла все границы! Немедленно извинись, и я отстраняю тебя от работы. А Вы, юноша, запомните. Теперь Вы не в своей этой 'Нахаловке'. Тут другие правила. И если я узнаю, что Вы кому-либо угрожаете, или вспомнили Ваше бандитское прошлое, Вы об этом весьма пожалеете. Возвращение в ту дыру, откуда вас вытащил Лев, Вам за праздник встанет. Понятно?! Дарья, я жду.

— Прошу прощенья, я была не права, — тусклым безжизненным голосом оттарабанила Белоснежка, что совсем не вязалось с её взглядом, обещавшим мне жестокую и мучительную смерть. — Разрешите идти?

— Иди. Таша, замени Дашу на чарометре. И постарайтесь избегать разговоров. — Раздав всем задания, женщина направилась вслед Белоснежке. — За дело!

Хлопнула дверь, и мы продолжили. Но на этот раз молча. Процедуры мне были знакомы. Я не раз проходил их в различных клиниках, так что закончили мы быстро, как раз к моменту, когда вернулась хозяйка лаборатории. Ознакомившись с результатами, она нахмурилась, с задумчивым видом походила по комнате, а затем махнула рукой, мол: 'Идём...'

Завела она нас в отдельное помещение, вся обстановка которого состояла из каменного куба, с отверстием посредине, в котором был закреплён лежак на салазках, так, что его можно было задвинуть внутрь или вынуть обратно. Места в упор хватало для одного человека. Но самым удивительным было не это.

Всю поверхность куба покрывали печати, не просто нарисованные, а вырезанные на камне. Честно говоря — выглядело всё жутковато. Особенно когда, уложив меня на лежак и закрепив ремнями, Ольга Васильевна и помощницы задвинули меня внутрь и вышли из комнаты, наблюдая за происходящим из соседней, через окно, забранное толстым стеклом.

Только вот страхи мои не оправдались. Даже когда куб загудел, а печати засияли радужными сполохами — я ничего не почувствовал. Устройство срабатывало ещё трижды и всё с тем же результатом. И, честно говоря, это расстроило меня сильней, если бы каждый раз пришлось испытывать адскую боль.

Если болит — значит, есть чему! А так... мечты о чародействе рассыпались от удара об суровую действительность. Похоже, мне и правда, просто повезло. Оглушённый этой мыслью я безропотно поплёлся за Линой, которой приказали отвести меня в столовую, понимая, что, скорее всего, это подачка из жалости, а дальше меня ждёт всё та же камера.