Замок белого пера (пишется +32 глава)

Плотная штора, которую я отвела рукой, чтобы полюбоваться видом из окна, упала на свое место, скрывая меня. Я тихонько рассмеялась. Это была наша с ней игра: она отгораживала меня от гостиной, от всего Замка и его призрачных обитателей, а я воображала, что нахожусь там, снаружи. Мы обе понимали, что это не так, что Замок все еще там, за плотной нежно-лиловой завесой, но на несколько минут можно и притвориться, что это не так.

— Я его боюсь. Жуткий мужчина. Бр-р-р, — раздался едва различимый женский голос.

— А по-моему, он красавчик, — возразил второй.

— Ага, красавчик. Но это не отменяет того, что он — чудовище. Мне при виде него хочется развоплотиться самостоятельно, — первая из невидимых мне из-за шторы собеседниц нарочито рассмеялась.

Горничные что ли Ганса обсуждают? Вроде бы, не так уж он и строг с подчиненными, чтобы те его так боялись... Но негоже подслушивать, нехорошо это. Я решительно отодвинула штору, возвращая Замок на его законное место в моем мире. В гостиной никого не оказалось. Впрочем, подивиться этому я не успела. Девушки вошли прямо через закрытую дверь, весело смеясь. Новенькие. Заметив меня, обе испуганно пискнули и, присев в почтительном поклоне, растворились в воздухе.

* * *

— Айна, повесь платье как следует, — Магда сегодня не в духе.

— Ма, ну чего ты, я же повесила. На вешалку, как и положено, — сил у меня нет на эти препирательства, солнце уже садится. Еще немного, и его алеющий диск коснется горизонта, а затем и вовсе нырнет в море. Закаты у нас быстрые. А с наступлением ночи мне полагается спать. Сон наваливается всегда внезапно и так ожидаемо. С каждым гаснущим лучом солнца уходят мои силы. Нужно успеть ночнушку натянуть и юркнуть под пушистое одеяло, положив голову на хрустящую свежим бельем подушку.

— А рукав завернулся, не видишь, что ли? Поправляй! — голос моей личной горничной был суров.

Вот же пристала! Все равно ведь, к утру платье — вычищенное и выглаженное — займет свое место в общем шкафу, а на его месте у зеркала будет висеть новое. То, которое мне предназначено носить завтра. Но Магда всегда строго следит, чтобы я оставляла вещи после себя в полном порядке.

Нарочито тяжело вздохнув, я вернулась к платью, провела ладонью по завернувшемуся рукаву, расправляя. Правда, долго скорбную мину выдержать не смогла — рассмеялась. Магда рассмеялась в ответ своим шелестящим смехом и покачала головой, глядя на меня любящими призрачными глазами. А я замерла. Пальцы что-то легонько кольнуло. Перышко. Черныш, безобразник. Наверное, к руке прилип утром, когда я коробку открывала, а я и не заметила. И что ему со всеми вместе не сидится? Вздохнув, я взяла перо в руки, осторожно проводя пальцем по гладкой черной пластинке, лишь у самого основания отороченной бархатистым коротким пухом. Подняла умоляющие глаза на Магду.

— И чего ты с ними возишься? — смеясь закатила глаза горничная. — На новую перину собираешь, что ли? — она поспешно отвернулась и выплыла из комнаты, давая мне возможность спрятать сокровище без лишних глаз, пусть и призрачных. Только вот показалось мне, или в самом деле в этих призрачных глазах мелькнуло весьма странное беспокойство?

-3-

Ночь. Странное и страшное время. И почему я никогда раньше не просыпалась по ночам? Если такое и случалось, то я этого не помню. Сейчас я лежу под одеялом, лицом к стене, вздрагивая от каждого шороха, прислушиваясь к ставшему вдруг враждебным миру там, снаружи. Нужно обернуться, посмотреть на окно, в которое через неплотно задернутые шторы смотрит одноглазый великан. Конечно, никакого великана там нет, а тот желтый круг в небе — это луна. Она заменяет солнце, пока то спит. Про это я вычитала в книжке, найденной в библиотеке. Но от этого знания менее страшно не становится, и повернуться лицом к окну я все еще не решаюсь. Страх, пронизывающий и иррациональный, держит меня в своих крепких объятиях, не давая пошевелиться. Страх, мне не принадлежащий, кричащий о том, что некто, стоящий за моей спиной, пришел сюда сделать что-то настолько плохое, что смерть была бы предпочтительнее. И мой, такой мелкий, но оттого не менее значимый страх, что я делаю что-то что не должна. Что-то, что под запретом, как походы в подземелья, например.

Я так и не решилась повернуться. Лежала, сжавшись в комочек под одеялом, и ждала непонятно чего... Удара в спину?

* * *

Утреннее солнце, щекочущее мой нос и щеки, сегодня с трудом справляется со своими обязанностями. Небо затянуто облаками, и хотя все равно очень светло и солнечно, но густые хлопья облаков нет-нет, да и спрячут пылающий круг, слегка приглушив его сияние. А может быть, дело не в облаках, а в том, что ветра нет. Совсем. И в нелегком деле моей побудки солнечный луч сегодня остался без своего верного союзника.

Впервые за все то время, сколько себя помню, из-под одеяла вылезать не хотелось. Но утренний ритуал изменять нельзя. Что случится — и случится ли вообще что-то — если я решу поваляться в кровати подольше, а не подскочу с первыми лучами солнца, не знаю. Но откуда-то во мне живет уверенность, что нельзя, и все. Как нельзя спускаться в подземелья. И не спать по ночам. Я должна спать от заката до рассвета. Это закон. Если его нарушить, может произойти нечто непоправимое.

Прошлепала босыми ногами по полу, зябко поджимая пальцы. Сегодня, вместо обычной легкой и щекочущей прохлады, каменные плиты дарили настоящий холод. На террасе ветра тоже не было. Даже самого легкого. На душе заскребся крохотный зверек беспокойства. Повертевшись из стороны в сторону, я наконец-то выбрала направление: лицом к горам, снежные шапки которых казались синими в тени облаков — и закрыла глаза, подставив ладони.

Ждать пришлось долго, беспокойство усилило шевеление, процарапывая себе путь наружу. Но вот моей ладони наконец-то коснулось легкое щекочущее перышко. Не дожидаясь, пока оно ляжет полностью, я поспешила распахнуть глаза. Перышко было крохотное, чуть больше ногтя. И какое-то все трогательное, покрытое совсем детским пушком. Поспешно сжав пальцы, чтобы неосторожным вздохом не сдуть его с ладони, я поднесла кроху поближе к глазам. Яркое, оно было образцом белизны. Настолько белой, что, присмотревшись, можно было различить, как белый цвет играет всеми цветами радуги на каждой остинке пера.

— Привет, малыш, — прошептала я срывающимся голосом.

Перышко испуганно вздрогнуло, попытавшись вырваться. Я мягко удержала его, плотнее сжав пальцы.

— Ну же, не бойся. Тут ты в безопасности. Я не дам тебя в обиду.

Перышко дрогнуло, а потом доверчиво прижалось к моей ладони.

— Ну вот и все. Все хорошо, идем, я отнесу тебя к твоим собратьям. Они живут в огромной коробке для платья. Знаешь, мне кажется, им нравится их новый дом, — не знаю, с чего мне в голову взбрело молоть всякую чушь, обращаясь к этой крохе, но откуда-то я пришла уверенность, что так нужно. Перышко боялось. Я чувствовала его страх. Цепкий и парализующий, лишающий возможности даже пошевелиться. Точно такой, как я испытала сегодня ночью. И сейчас, в моих ладонях, этот страх отступает, понемногу растворяется, превращаясь в просто плохое воспоминание. Прочь, страх! Страхам нет места в моем Замке!

* * *

День тянулся медленно. Сказывалась безветренная погода. Когда нет ветра, кажется, что даже солнце замерло на месте. Только когда тени стали удлиняться и темнеть, я поняла, что этот день уже почти пролетел. За весь день, никто из призраков так и не попался мне на глаза. Я чувствовала, что Магда где-то рядом, кажется, даже временами слышала ее вздохи, однако призрак женщины так и не стал видимым. Завтрак и обед появлялись в столовой в срок, однако, никто из домочадцев не составил мне компанию. Обычно призраки появлялись рядом, развлекая меня разговорами во время трапезы. И пусть есть они не могли в силу своей природы, однако, охотно составляли компанию прожорливой мне.

До заката еще долго, а у меня уже закончились занятия на день. Я взобралась на свою любимую площадку на вершине западной башни. Отсюда открывается потрясающий вид одновременно и на море, и на горы. Сюда я выбираюсь редко, только когда у меня мечтательное настроение. Если протиснуться в щель между резными зубцами башни, один из которых немного выщерблен, можно выбраться на узкий карниз, опоясывающий башню снаружи. За зубцом с щербинкой карниз немного расширяется, так, что там достаточно места, чтобы усесться, свесив ноги вниз и вжавшись спиной в теплый камень башни. Главное — не смотреть вниз, от этого дух захватывает. Западная башня стоит на обрыве, камни ее основания плавно переходят в камень горы, врастая в скалу (или вырастая из нее?). Сидя на этом карнизе, можно представлять, что летишь. А если еще смелости набраться и руки, так и норовящие вцепиться в камень и не разжимать пальцы, в стороны раскинуть, то ощущение полета станет настолько полным, насколько это возможно.

Но сегодня нет ветра. Поэтому полет получался какой-то ненастоящий. Я уже собралась было выбираться обратно, когда услышала голоса.

— Я беспокоюсь, Ганс, — по голосу Магды можно было скорее предположить, что она готова расплакаться. — Говорю тебе, с ней что-то не так.

— Ты знала, что рано или поздно это произойдет, — ровным голосом прошелестел дворецкий. — Не стоило так привязываться. Она и так продержалась долго. Гораздо дольше, чем кто-бы то ни было... Но и ее время приходит. Тут уж ничего не поделаешь.

— И что потом? Что, Ганс? Что произойдет, когда это время наступит? — Магда готова была сорваться на крик. От вечно спокойного и доброжелательного призрака такие эмоции слышать было очень странно.

— Ты знаешь. Подземелье. И все с начала.

— Будь проклят... — начала Магда, о осеклась. Что-то прошелестело, и звуки на площадке башни стихли.

Я сидела на своем карнизе, не понимая, что же такое я только что услышала. А по моим щекам катились самые настоящие слезы. Но ведь я не плачу. Никогда.

-4-

Круглый глаз глядит с небес, и нет совершенно никакой возможности от него скрыться. Ветки, вместо того, чтобы спрятать меня от этого мертвенного взгляда, больно хлещут по глазам. Лес, некогда бывший другом и защитником, стал враждебным и чужим. В нем не убежать, не спрятаться от подгоняющего вперед страха.

И я бегу. Упрямо закусив губу, едва сдерживая рвущееся из груди сердце, несусь, не разбирая дороги, а за мной по пятам обманчиво неспешно идет смерть. Бегу изо всех сил, задержав дыхание, перемахиваю через поваленные замшелые бревна и небольшие кустики, подныриваю под низко нависающие над тропинкой ветви, легко разрезаю острым рогом подвернувшиеся лианы. Из-под копыт разлетаются клочья лесной подстилки.

Впереди — овраг. Я еще не вижу его, но уже знаю, что он там. Наметанный глаз отмечает небольшие изменения: внезапно прерывающуюся линию кустов, едва различимое даже для чуткого уха журчание крохотного ручейка на дне, почти неуловимый запах сырости... Оттолкнувшись изо всех сил, я взмываю над оврагом, стремясь перепрыгнуть на ту сторону в длинном, мощном прыжке.

Уже в воздухе понимаю, что до противоположного края оврага вряд ли долечу: слишком он широк для уставшей беглянки.

А потом меня пронзает жалящая боль. Стрела застряла в боку. От места, где она входит в белую, с небольшими рыжими подпалинами шерсть, расплывается кровавое пятно. Встреча со стрелой прерывает полет — и мой и ее собственный — и мы с ней вместе обрушиваемся на дно оврага. Хруст, боль, невозможность подняться. Я лежу, а страх пытается заставить меня собраться, стиснуть зубы и подняться, кинувшись прочь от опасности.

— Жива, — в голосе склонившегося надо мной человека нет ни радости, ни сострадания.

Как нет этих эмоций и на возникшем перед глазами лице с правильными чертами. Ни один мускул не шевелится на этом лице, и оттого оно похоже на застывшую маску, на которой темно-вишневыми угольками горят глаза. Пока огонь этот едва заметен, однако он готов вырваться из-под контроля, выплеснуться наружу, пожирая меня.

— Добивай, — обладателя второго голоса я не вижу, но он мне нравится еще меньше, чем первый, а пугает сильнее.

— Но ведь она же... — Что это? В темно-вишневых глазах мелькает тень сомнения и... сострадания?

— Да, и это замечательно. Такая жертва втрое ценней.

Второе лицо появляется, отодвинув первое. Не тлеющие головешки, нет. Алое пламя бушует в глазах говорящего. Тонкий свист металла, горло обжигает, а в следующий миг по шее течет что-то горячее. Боль — дикая, нестерпимая — приходит потом. Вместе со словами второго:

— Амаатэ, хинииил, тартиратт, айнааа...

С каждым словом из меня по капле уходит жизнь. На ее место приходит страх. И покорность. И безразличие.

* * *

Если это и есть сон, то я не хочу. Не хочу видеть такие сны. Лучше без них. Я дрожала от холода под одеялом, лежа на боку и обхватив руками колени, а по шее стекало что-то нестерпимо горячее. Прямо в окно смотрел мертвый, слегка прищуренный глаз луны. С превеликим трудом преодолевая страх, я провела рукой по шее, стирая быстро стынущие на воздухе капли. Сердце пропустило удар, когда я поднесла пальцы к глазам, силясь рассмотреть в неверном свете луны. Не кровь, нет. Просто пот.

Я так и не решилась встать и задернуть штору. Лежала, прислушиваясь к ночным шорохам до того момента, пока край неба не начал розоветь. Только увидев край солнца, показавшийся над лесом, смогла закрыть глаза, чтобы тут же провалиться в сон без сновидений.

* * *

Ветер сегодня не в духе. Он никак не может выбрать направление, поэтому дует сразу со всех сторон, сворачивается в тугие вихри, закручивая подол вокруг ног, а волосы вокруг головы. Сердито дергает белоснежные пряди, тормошит меня. В другой день, я бы с радостью поддалась на его подначки и поддержала бы игру, но сегодня я тоже не в духе. Поэтому просто стою на террасе, ожидая, когда же прилетит сегодняшнее перышко. Ветер понял мое настроение, и не стал продолжать нескладывающую игру. Просто швырнул перо мне в лицо и сердито стих.

Крупное, снежно-белое, но с легким рыжеватым пушком у основания. Я вздрогнула, вспомнив алое пятно крови на белом с рыжими подпалинами мехе. На миг показалось, что на перышке, у самой ости, дрожит, переливаясь на ярком утреннем солнце, капелька крови. Но стоило моргнуть, как капелька расправила крылья и взлетела божьей коровкой, негромко гудя. Я облегченно рассмеялась. Начинающийся день вдруг заиграл яркими красками. Из сада донеслось стрекотание цикад, ветер принялся наигрывать незамысловатую, но милую мелодию на трубах кухни, а из столовой, расположенной этажом ниже моей спальни, потянуло ароматом булочек с ванильным кремом.

— Айна! Вставай, лежебока, завтрак на столе! Ты же не хочешь обидеть Ганю? — прошелестел голос Магды, а сама призрак показалась в спальне.

Ганю обидеть я не хочу. Да и булочки очень уж призывно пахнут. А вот к Магде и Гансу у меня есть вопросы. Только я их не задам. Отвернусь, как отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю, как Магда печально вздыхает, когда я расчесываюсь. А вот в подземелья все-таки загляну.