|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32
Пролог
"Пора вставать!" — ветерок колыхнул невесомую занавеску на окне, ласково потрепал волосы, щекоча нос непослушной прядью. Чихнув, я проснулась. Ура! Сегодня снова солнечно! Впрочем, как и всегда. Сладко потянулась, спрыгнула с кровати, и как была — в короткой ночнушке и босиком — подбежала к окну, ведущему на террасу. Распахнула легкие створки, выскочила наружу.
Ветер сегодня с моря. Соленый и наполненный криками чаек. Морской ветер зовут "бриз", он — мой любимец. Зажмурившись, расставила руки в стороны и подняла голову, ныряя в ласковый свет утреннего солнца. Почти у самого горизонта, у подножия горы, поросшей замшелыми каменными валунами, бирюзовой полосой сверкало море. Как бы я хотела когда-нибудь нырнуть в него по-настоящему, наяву! Мнилось, что купание в море похоже на купание в солнечном свете, которое я так любила.
Щеку защекотало. Рассмеявшись, я открыла глаза. Перышко! Белое. Чистое, как облако, гладкое и блестящее к кончику, у основания оно было покрыто нежным, будто облако, пухом. Я бережно погладила перышко, согревая его в ладони.
Такие подарки я неизменно получала каждое утро, сколько себя помню. И неизменно складывала их в огромную коробку от платья. Что интересно: самого платья, которому принадлежала эта коробка, я не помню. В шкафах Замка не было ни одного достаточно объемного и пышного, чтобы для него понадобился такой великан среди коробок. Я-то уж точно знаю! Когда-то, в один из неизменно солнечных и прекрасных дней, я не поленилась и перерыла их все. Даже кухонные кладовки. Слуги не возражали. Единственным не обысканным местом оставалось подземелье. Но туда я не рискнула бы спуститься, даже, если бы там хранилось нечто, гораздо более ценное, чем платье, само существование которого под большим вопросом.
К тому же, платьев у меня и без того предостаточно: безумно красивых, из легкого, струящегося шелка или тяжелого шуршащего атласа. Их объединяет одно: все мои платья белы, как мои же волосы. Каждый раз, когда я причесываюсь перед серебряным трюмо в спальне, Магда шумно вздыхает, приговаривая, какие они гладкие, да сияющие, точно шелк. Только вот, однажды я обернулась и увидела, что вид у горничной при этом чересчур грустный, совершенно не соответствующий словам. Кажется, даже слезинка в уголке глаза сверкнула. Но ведь призраки не плачут? Да и в зеркале не отражаются. И я просто перестала оборачиваться, не желая портить наш маленький утренний ритуал ненужной грустью.
Бережно погладив напоследок, положила сегодняшнее перышко к остальным. Не удержалась и запустила обе руки в коробку, зарываясь в нежные перья пальцами. Перышки ластились к рукам, толкаясь, спеша ткнуться в ладонь вперед своих собратьев. Теплая щекотка звала смеяться, и я не стала отказываться: легонько подкинула горсть белоснежных шкодников и залилась счастливым смехом, откинув голову назад. Когда последний из ее обитателей, плавно кружа, опустился обратно в коробку, я бережно закрыла крышку, стараясь не потревожить свои сокровища неосторожным потоком воздуха.
— Айна, ты где? — шелестящий голос Магды вовсе не громок, однако, проникает в любой уголок Замка.
Такова уж природа призраков: если им необходимо, они могут появиться или заставить себя услышать где угодно. Иногда меня это раздражает, но в целом удобно. Да и дуться на них долго невозможно, все-таки, никто из слуг Замка не виноват, что они такие.
— Иду, Ма! — отозвалась я, поспешно задвигая свой "сундук с сокровищами" под кровать.
Смешно, конечно, никакой тайны из своей коллекции утренних подарков я никогда не делала, да и толку? Это для меня замковые подземелья были запретной зоной, а слуги могут проникать куда угодно. Но я почему-то стесняюсь того, что храню все, до единого, перышки, а слуги тактично "не замечают" моего "секретика". Наивно, конечно, но так остается хоть какая-то иллюзия, что у меня есть что-то свое, не выставленное на всеобщее обозрение.
Магда рассказывала, что у людей для этого есть сны. Она знала, она сама когда-то, задолго до того, как стать призраком и поселиться в Замке, была человеком. Не знаю, была ли человеком я — я вообще ничего не знаю и не помню о том, кем была до того, как попала в Замок. Да и была ли вообще. Кажется, мое существование всегда было таким: радостно-безмятежным, полным солнечных дней и невозможности выбраться отсюда. Впрочем, призраком я тоже не являюсь. Но и снов не вижу. Никогда.
-1-
Вдохнуть не получалось. Ни носом, ни ртом, и я в отчаянии распахнула глаза, как будто это могло как-то помочь сделать злосчастный вдох. Помогло. Отчаянно захлебываясь, я сделала первый, самый сладкий, глоток прохладного воздуха. Потом еще и еще. До тех пор, пока зубы не заломило, а горло не онемело от холода.
Темно. Так темно бывает лишь под закрытыми веками и в подземельях, куда заходить нельзя. Подавив приступ паники, я сползла с кровати и на цыпочках подкралась к окну, осторожно отодвинула штору. Вместо привычной яркой синевы и солнечного света за окном расплылась тьма. Она поглотила все: и белоснежные облака, и чаек, обычно паривших над морем. Единственное светлое пятно в этой тьме — круглый желтый глаз, вперившийся в меня с небес немигающим взглядом. Но вот глаз этот медленно и неторопливо спрятался, будто странный великан там, наверху, плавно смежил туманные веки. Стало совсем темно.
Поборов первый приступ страха, я начала постепенно понимать, что происходит. Это всего лишь ночь. Магда рассказывала, что ночью темно, потому что ночью нет солнца. Но я и не представляла, насколько черной и ощутимой может быть эта темнота. И что это за желтый глаз, заглядывающий в спальню? От мысли, что какой-то великан вот так запросто смотрит в мое окно каждую ночь, пока я сплю, стало не по себе. Поспешно задернула занавески поплотнее и вернулась в постель. Натянула одеяло до самого подбородка. Подумала и залезла под него с головой. Холодно. Так холодно днем никогда не бывает. А ночью я никогда еще не просыпалась. До сегодняшней.
Одеяло согреться не очень-то и помогало, меня бил озноб. Вот только ли от ночной прохлады? Или от чего-то другого. Чего-то, чье приближение я почувствовала и проснулась.
Ощущение ледяной руки, вцепившейся в мою было настолько сильным, что я даже поднесла ладонь поближе к носу, силясь рассмотреть. Никакой руки не было: ли ледяной, ни призрачной — вообще никакой. Но ощущение не проходило. А я... Поддавшись внезапному порыву, я стиснула пальцы, стремясь передать немного тепла и поддержки этой руке, где бы она ни находилась. Сердце пропустило удар, потом глухо, будто нехотя, ткнулось в грудь изнутри. Раз, другой, третий... Внезапно холод и страх отступили, ледяные пальцы выскользнули из моих, ставших поразительно горячими. А в следующий момент я уже снова провалилась в безмятежный сон без сновидений.
* * *
Ветерок сегодня решил не хулиганить. Всего лишь чинно погладил по щеке и стих. Но я все равно проснулась — я всегда просыпаюсь от его ласковых прикосновений. За окном с распахнутыми занавесками сияет яркий солнечный день. Небо сегодня чистейшее — ни клочка облака или тучки.
Выпрыгнув из постели, я побежала к окну, ведущему на террасу. Перед самым окном резко затормозила. Потянувшись к ручке, замерла, не решаясь распахнуть створки. Ведь где-то там, в небе притаился великан, пристально разглядывавший меня сегодня ночью! С трудом сбросив наваждение, все-таки сжала пальцы на ручке окна. Металл приятно холодил пальцы. Ничего общего с тем леденящим холодом, который я испытала ночью. А испытала ли? Ведь занавеска отодвинута, а я точно помню, что ночью задернула ее со всей тщательностью.
Решительно тряхнула головой, отгоняя непрошеные и совершенно неподходящие для такого ясного дня мысли, распахнула окно и шагнула навстречу солнцу и ветру.
Сегодня ветер сильный, выбивающий дух из неосторожно повернувшегося к нему лицом. Ветер с гор. Но я люблю этот ветер. И знаю, как с ним обращаться. Скользнув на середину террасы, я крутанулась на месте, скользя босыми пятками по теплым от утреннего солнышка гладким камням террасы. Ветер радостно подхватил игру, взметнув подол ночной сорочки — сегодня я была в длинной и расклешенной книзу, почти как платье. Бросил мне в лицо мои же волосы, заставив их залепить рот, нос и глаза. Счастливо фыркнув, я принялась обеими руками разгребать это безобразие. Ветер насмешливо посвистывал в трубах расположенной в соседней башне кухни. Я рассмеялась в ответ. Эту игру мы оба обожаем.
А вот и сегодняшний подарочек. В волосах запутался. Отфыркиваясь и отплевываясь от попавших в рот волос, я наощупь попыталась выпутать перышко. Ветер, поняв, что я не справляюсь, отступил, притих, давая возможность разобраться с длинными непослушными прядями. Вот оно. В моих руках. Добыв свой сегодняшний подарок, я торжествующе поднесла его к носу. И застыла. Черное. По спине пробежал ледяной сквозняк, но горный ветер, сердито взвыв в трубах, раздраженно смахнул его с меня, окутывая своим мощным теплом, яростно стирая остатки холода. Еще и перышко из рук вырвать попытался, но я держала крепко.
Черное. Никогда раньше я не получала черных перышек. Только белоснежные. Недаром даже замок, в котором я живу, называется Замком Белого Пера. Изумленно разглядывая сегодняшнее сокровище, я поспешила к коробке. Даже море, покрытое частыми белыми гребнями пены, а оттого особенно красивое сегодня, меня сейчас не интересовало.
Все-все перышки в моей коробке белые. Да, оттенки слегка отличаются, одни белы, словно снежные шапки гор, вторые, словно облака, третьи — как заварной нежный крем, имеют теплый сливочный оттенок и аромат ванили... Но черных среди моих сокровищ точно нет. Не было, до сегодняшнего дня. Бережно, я опустила сдержанно переливающееся плотной бархатистой тьмой перышко к его белым собратьям. Показалось, что те расступились, попытались отползти от черного новичка подальше, насколько это возможно в ограниченном пространстве коробки. Чушь, конечно. Просто их сдвинул поток воздуха, вызванный моим резким движением.
— Айна, ты почему еще не в столовой? Завтрак же стынет! — в шелестящем голосе Магды послышались нотки обиды. — Ганя сегодня твои любимые оладьи напекла, с медом, а ты, засоня, еще копаешься.
Ой. Поспешно закрыв коробку, я кинулась переодеваться к завтраку. Ганины оладьи пропускать нельзя. Не знаю, кем Ганя была при жизни, но у призрака-поварихи руки просто золотые. Особенно ей удаются пышные, тающие во рту, оладьи. Только есть их нужно непременно горячими.
-2-
— Ну все, все, никто тебя тут не обидит, — рассмеялась я, стряхивая с тыльной стороны ладони черное перышко.
С тех пор, как оно у меня появилось, прошло довольно много дней. Сколько, я не считала. В Замке не принято считать дни. Зачем, если они все похожи друг на друга: яркие, солнечные и безмятежные. Каждое утро, кладя очередной подарок ветров в заветную коробку, я натыкаюсь на это черное недоразумение. Кажется, оно так и не сумело найти общий язык с белыми собратьями. У меня уже сложилась традиция: перед открытием коробки пытаться угадать, где на этот раз окажется черное перо. Мест, где можно спрятаться, в коробке из-под платья не так уж и много, но перышко не переставало удивлять. Находила я его и в щели между стенками коробки, и прилипшим к крышке, а однажды — даже застрявшим между крышкой и коробкой, почти снаружи. Будто Черныш, как я про себя называла диковинное перышко, пытался сбежать, но не преуспел. Когда же черное перо оставалось внутри коробке, оно все равно оказывалось как будто изолированным от прочих. Белые перья, казалось, изо всех сил старались отодвинуться от него подальше, будто брезгуя прикасаться к непохожему на них собрату.
Бывали дни, когда Черныш стремился покинуть коробку особенно рьяно, вот как сегодня. И тогда он ластился, лип к моим рукам, и заставить его остаться было очень сложно.
— Айна! — голос Магды. — Ну что такое с этой девчонкой, почему с утра ее никогда не дозовешься?
Задвинув коробку, поспешно влезла платье: легкое, с длинными, расширяющимися книзу рукавами до самых кончиков пальцев, из струящегося белого шелка с мягким золотистым отливом — под цвет сегодняшнему перышку. Южный ветер принес. Перо дышало теплом и солнцем, а блики, игравшие на гладком белом кончике, были золотыми, словно солнечные зайчики.
В столовой светло и пусто. Завтрак — исходящая ароматом яблок и корицы нежная шарлотка — на столе. Ммм... Лучше Ганиных оладьев только ее шарлотки. И еще пироги с малиной. И сырники. И... Да уж, с утра я всегда такая голодная, будто не ела не одну лишь ночь, а как минимум — вечность. Слуг не видно. Но это нормально. Они не всегда показываются на глаза. Чаще всего мы видимся с Магдой, которая время от времени приходит утром посмотреть, как я одеваюсь и прихорашиваюсь перед зеркалом.
Я никогда не видела, как слуги выполняют свою работу, однако, она неизменно делалась. Взять ту же Ганю. Призрак девушки можно застать на кухне, и я точно знаю, что все те великолепные, тающие во рту блюда готовит именно она. Однако, мне ни единого разочка не удавалось подкараулить повариху за этим занятием, как я ни старалась.
Ганс — наш дворецкий, садовник и управляющий в одном лице — вообще не любит на глаза показываться. Уж не знаю, что тому причиной: то ли его нелюдимый характер, то ли слегка непрезентабельный вид. У нас не принято расспрашивать о причинах смерти и обстоятельствах жизни. И если из Магды и Гани получились вполне милые призраки, Ганс с его постоянно отваливающейся головой смотрится жутковато. Он, конечно, наловчился ходить плавно и неторопливо, однако, вредная голова постоянно слетает с шеи, стоит дворецкому резко повернуться или наклониться. А уж при виде Гани эта неприятность с ним происходит особенно часто.
Еще у нас постоянно меняется штат горничных и уборщиц. Эти девушки надолго не задерживаются. Некоторые приходят на пару дней, некоторые остаются подольше, но все рано или поздно покидают Замок. Куда они уходят, я не знаю. А постоянные слуги не говорят.
* * *
Сегодня мне на месте не сиделось. Я пробовала вышивать, устроившись в малой гостиной, но цветы и птицы на скатерти, над которой я работала, казались ненастоящими. Возможно, так оно и есть. Я ведь никогда их не видела вживую. Изображения взяла с картинки в книжке, обнаруженной в библиотеке Замка. Библиотека у нас огромная. К сожалению, подходящих для чтения книг там очень мало. Не знаю, кто и когда собирал эту коллекцию бесполезных для меня сокровищ, но книги в библиотеке по большей части на незнакомых мне языках.
Сделав пару десятков стежков, я вскочила, прошлась по комнате, выглянула в окно. Безмятежно-синее небо отражалось в таком же море, ветер стих, и ни одна ветка в саду, уютно расположившемся в одном из внутренних двориков, не шевелилась. У нас хороший сад. Пышный, ухоженный, полный цветов и деревьев. Однако, меня больше манит лес, начинающийся сразу за стеной Замка и сбегающий вниз по склону горы. Густой, пахнущий влагой и зеленью, похожий сверху на застывшие зеленые волны. Временами я мечтаю, как было бы здорово побродить по его тенистым тропинкам, вдохнуть аромат мха, провести пальцами по могучим шершавым стволам... Да только я тут, в Замке, а лес там, за его высоченной каменной стеной, не имеющей ворот. Магда говорит, что это необходимо для моей безопасности, и я ей верю. Магда никогда мне не врет.
Плотная штора, которую я отвела рукой, чтобы полюбоваться видом из окна, упала на свое место, скрывая меня. Я тихонько рассмеялась. Это была наша с ней игра: она отгораживала меня от гостиной, от всего Замка и его призрачных обитателей, а я воображала, что нахожусь там, снаружи. Мы обе понимали, что это не так, что Замок все еще там, за плотной нежно-лиловой завесой, но на несколько минут можно и притвориться, что это не так.
— Я его боюсь. Жуткий мужчина. Бр-р-р, — раздался едва различимый женский голос.
— А по-моему, он красавчик, — возразил второй.
— Ага, красавчик. Но это не отменяет того, что он — чудовище. Мне при виде него хочется развоплотиться самостоятельно, — первая из невидимых мне из-за шторы собеседниц нарочито рассмеялась.
Горничные что ли Ганса обсуждают? Вроде бы, не так уж он и строг с подчиненными, чтобы те его так боялись... Но негоже подслушивать, нехорошо это. Я решительно отодвинула штору, возвращая Замок на его законное место в моем мире. В гостиной никого не оказалось. Впрочем, подивиться этому я не успела. Девушки вошли прямо через закрытую дверь, весело смеясь. Новенькие. Заметив меня, обе испуганно пискнули и, присев в почтительном поклоне, растворились в воздухе.
* * *
— Айна, повесь платье как следует, — Магда сегодня не в духе.
— Ма, ну чего ты, я же повесила. На вешалку, как и положено, — сил у меня нет на эти препирательства, солнце уже садится. Еще немного, и его алеющий диск коснется горизонта, а затем и вовсе нырнет в море. Закаты у нас быстрые. А с наступлением ночи мне полагается спать. Сон наваливается всегда внезапно и так ожидаемо. С каждым гаснущим лучом солнца уходят мои силы. Нужно успеть ночнушку натянуть и юркнуть под пушистое одеяло, положив голову на хрустящую свежим бельем подушку.
— А рукав завернулся, не видишь, что ли? Поправляй! — голос моей личной горничной был суров.
Вот же пристала! Все равно ведь, к утру платье — вычищенное и выглаженное — займет свое место в общем шкафу, а на его месте у зеркала будет висеть новое. То, которое мне предназначено носить завтра. Но Магда всегда строго следит, чтобы я оставляла вещи после себя в полном порядке.
Нарочито тяжело вздохнув, я вернулась к платью, провела ладонью по завернувшемуся рукаву, расправляя. Правда, долго скорбную мину выдержать не смогла — рассмеялась. Магда рассмеялась в ответ своим шелестящим смехом и покачала головой, глядя на меня любящими призрачными глазами. А я замерла. Пальцы что-то легонько кольнуло. Перышко. Черныш, безобразник. Наверное, к руке прилип утром, когда я коробку открывала, а я и не заметила. И что ему со всеми вместе не сидится? Вздохнув, я взяла перо в руки, осторожно проводя пальцем по гладкой черной пластинке, лишь у самого основания отороченной бархатистым коротким пухом. Подняла умоляющие глаза на Магду.
— И чего ты с ними возишься? — смеясь закатила глаза горничная. — На новую перину собираешь, что ли? — она поспешно отвернулась и выплыла из комнаты, давая мне возможность спрятать сокровище без лишних глаз, пусть и призрачных. Только вот показалось мне, или в самом деле в этих призрачных глазах мелькнуло весьма странное беспокойство?
-3-
Ночь. Странное и страшное время. И почему я никогда раньше не просыпалась по ночам? Если такое и случалось, то я этого не помню. Сейчас я лежу под одеялом, лицом к стене, вздрагивая от каждого шороха, прислушиваясь к ставшему вдруг враждебным миру там, снаружи. Нужно обернуться, посмотреть на окно, в которое через неплотно задернутые шторы смотрит одноглазый великан. Конечно, никакого великана там нет, а тот желтый круг в небе — это луна. Она заменяет солнце, пока то спит. Про это я вычитала в книжке, найденной в библиотеке. Но от этого знания менее страшно не становится, и повернуться лицом к окну я все еще не решаюсь. Страх, пронизывающий и иррациональный, держит меня в своих крепких объятиях, не давая пошевелиться. Страх, мне не принадлежащий, кричащий о том, что некто, стоящий за моей спиной, пришел сюда сделать что-то настолько плохое, что смерть была бы предпочтительнее. И мой, такой мелкий, но оттого не менее значимый страх, что я делаю что-то что не должна. Что-то, что под запретом, как походы в подземелья, например.
Я так и не решилась повернуться. Лежала, сжавшись в комочек под одеялом, и ждала непонятно чего... Удара в спину?
* * *
Утреннее солнце, щекочущее мой нос и щеки, сегодня с трудом справляется со своими обязанностями. Небо затянуто облаками, и хотя все равно очень светло и солнечно, но густые хлопья облаков нет-нет, да и спрячут пылающий круг, слегка приглушив его сияние. А может быть, дело не в облаках, а в том, что ветра нет. Совсем. И в нелегком деле моей побудки солнечный луч сегодня остался без своего верного союзника.
Впервые за все то время, сколько себя помню, из-под одеяла вылезать не хотелось. Но утренний ритуал изменять нельзя. Что случится — и случится ли вообще что-то — если я решу поваляться в кровати подольше, а не подскочу с первыми лучами солнца, не знаю. Но откуда-то во мне живет уверенность, что нельзя, и все. Как нельзя спускаться в подземелья. И не спать по ночам. Я должна спать от заката до рассвета. Это закон. Если его нарушить, может произойти нечто непоправимое.
Прошлепала босыми ногами по полу, зябко поджимая пальцы. Сегодня, вместо обычной легкой и щекочущей прохлады, каменные плиты дарили настоящий холод. На террасе ветра тоже не было. Даже самого легкого. На душе заскребся крохотный зверек беспокойства. Повертевшись из стороны в сторону, я наконец-то выбрала направление: лицом к горам, снежные шапки которых казались синими в тени облаков — и закрыла глаза, подставив ладони.
Ждать пришлось долго, беспокойство усилило шевеление, процарапывая себе путь наружу. Но вот моей ладони наконец-то коснулось легкое щекочущее перышко. Не дожидаясь, пока оно ляжет полностью, я поспешила распахнуть глаза. Перышко было крохотное, чуть больше ногтя. И какое-то все трогательное, покрытое совсем детским пушком. Поспешно сжав пальцы, чтобы неосторожным вздохом не сдуть его с ладони, я поднесла кроху поближе к глазам. Яркое, оно было образцом белизны. Настолько белой, что, присмотревшись, можно было различить, как белый цвет играет всеми цветами радуги на каждой остинке пера.
— Привет, малыш, — прошептала я срывающимся голосом.
Перышко испуганно вздрогнуло, попытавшись вырваться. Я мягко удержала его, плотнее сжав пальцы.
— Ну же, не бойся. Тут ты в безопасности. Я не дам тебя в обиду.
Перышко дрогнуло, а потом доверчиво прижалось к моей ладони.
— Ну вот и все. Все хорошо, идем, я отнесу тебя к твоим собратьям. Они живут в огромной коробке для платья. Знаешь, мне кажется, им нравится их новый дом, — не знаю, с чего мне в голову взбрело молоть всякую чушь, обращаясь к этой крохе, но откуда-то я пришла уверенность, что так нужно. Перышко боялось. Я чувствовала его страх. Цепкий и парализующий, лишающий возможности даже пошевелиться. Точно такой, как я испытала сегодня ночью. И сейчас, в моих ладонях, этот страх отступает, понемногу растворяется, превращаясь в просто плохое воспоминание. Прочь, страх! Страхам нет места в моем Замке!
* * *
День тянулся медленно. Сказывалась безветренная погода. Когда нет ветра, кажется, что даже солнце замерло на месте. Только когда тени стали удлиняться и темнеть, я поняла, что этот день уже почти пролетел. За весь день, никто из призраков так и не попался мне на глаза. Я чувствовала, что Магда где-то рядом, кажется, даже временами слышала ее вздохи, однако призрак женщины так и не стал видимым. Завтрак и обед появлялись в столовой в срок, однако, никто из домочадцев не составил мне компанию. Обычно призраки появлялись рядом, развлекая меня разговорами во время трапезы. И пусть есть они не могли в силу своей природы, однако, охотно составляли компанию прожорливой мне.
До заката еще долго, а у меня уже закончились занятия на день. Я взобралась на свою любимую площадку на вершине западной башни. Отсюда открывается потрясающий вид одновременно и на море, и на горы. Сюда я выбираюсь редко, только когда у меня мечтательное настроение. Если протиснуться в щель между резными зубцами башни, один из которых немного выщерблен, можно выбраться на узкий карниз, опоясывающий башню снаружи. За зубцом с щербинкой карниз немного расширяется, так, что там достаточно места, чтобы усесться, свесив ноги вниз и вжавшись спиной в теплый камень башни. Главное — не смотреть вниз, от этого дух захватывает. Западная башня стоит на обрыве, камни ее основания плавно переходят в камень горы, врастая в скалу (или вырастая из нее?). Сидя на этом карнизе, можно представлять, что летишь. А если еще смелости набраться и руки, так и норовящие вцепиться в камень и не разжимать пальцы, в стороны раскинуть, то ощущение полета станет настолько полным, насколько это возможно.
Но сегодня нет ветра. Поэтому полет получался какой-то ненастоящий. Я уже собралась было выбираться обратно, когда услышала голоса.
— Я беспокоюсь, Ганс, — по голосу Магды можно было скорее предположить, что она готова расплакаться. — Говорю тебе, с ней что-то не так.
— Ты знала, что рано или поздно это произойдет, — ровным голосом прошелестел дворецкий. — Не стоило так привязываться. Она и так продержалась долго. Гораздо дольше, чем кто-бы то ни было... Но и ее время приходит. Тут уж ничего не поделаешь.
— И что потом? Что, Ганс? Что произойдет, когда это время наступит? — Магда готова была сорваться на крик. От вечно спокойного и доброжелательного призрака такие эмоции слышать было очень странно.
— Ты знаешь. Подземелье. И все с начала.
— Будь проклят... — начала Магда, о осеклась. Что-то прошелестело, и звуки на площадке башни стихли.
Я сидела на своем карнизе, не понимая, что же такое я только что услышала. А по моим щекам катились самые настоящие слезы. Но ведь я не плачу. Никогда.
-4-
Круглый глаз глядит с небес, и нет совершенно никакой возможности от него скрыться. Ветки, вместо того, чтобы спрятать меня от этого мертвенного взгляда, больно хлещут по глазам. Лес, некогда бывший другом и защитником, стал враждебным и чужим. В нем не убежать, не спрятаться от подгоняющего вперед страха.
И я бегу. Упрямо закусив губу, едва сдерживая рвущееся из груди сердце, несусь, не разбирая дороги, а за мной по пятам обманчиво неспешно идет смерть. Бегу изо всех сил, задержав дыхание, перемахиваю через поваленные замшелые бревна и небольшие кустики, подныриваю под низко нависающие над тропинкой ветви, легко разрезаю острым рогом подвернувшиеся лианы. Из-под копыт разлетаются клочья лесной подстилки.
Впереди — овраг. Я еще не вижу его, но уже знаю, что он там. Наметанный глаз отмечает небольшие изменения: внезапно прерывающуюся линию кустов, едва различимое даже для чуткого уха журчание крохотного ручейка на дне, почти неуловимый запах сырости... Оттолкнувшись изо всех сил, я взмываю над оврагом, стремясь перепрыгнуть на ту сторону в длинном, мощном прыжке.
Уже в воздухе понимаю, что до противоположного края оврага вряд ли долечу: слишком он широк для уставшей беглянки.
А потом меня пронзает жалящая боль. Стрела застряла в боку. От места, где она входит в белую, с небольшими рыжими подпалинами шерсть, расплывается кровавое пятно. Встреча со стрелой прерывает полет — и мой и ее собственный — и мы с ней вместе обрушиваемся на дно оврага. Хруст, боль, невозможность подняться. Я лежу, а страх пытается заставить меня собраться, стиснуть зубы и подняться, кинувшись прочь от опасности.
— Жива, — в голосе склонившегося надо мной человека нет ни радости, ни сострадания.
Как нет этих эмоций и на возникшем перед глазами лице с правильными чертами. Ни один мускул не шевелится на этом лице, и оттого оно похоже на застывшую маску, на которой темно-вишневыми угольками горят глаза. Пока огонь этот едва заметен, однако он готов вырваться из-под контроля, выплеснуться наружу, пожирая меня.
— Добивай, — обладателя второго голоса я не вижу, но он мне нравится еще меньше, чем первый, а пугает сильнее.
— Но ведь она же... — Что это? В темно-вишневых глазах мелькает тень сомнения и... сострадания?
— Да, и это замечательно. Такая жертва втрое ценней.
Второе лицо появляется, отодвинув первое. Не тлеющие головешки, нет. Алое пламя бушует в глазах говорящего. Тонкий свист металла, горло обжигает, а в следующий миг по шее течет что-то горячее. Боль — дикая, нестерпимая — приходит потом. Вместе со словами второго:
— Амаатэ, хинииил, тартиратт, айнааа...
С каждым словом из меня по капле уходит жизнь. На ее место приходит страх. И покорность. И безразличие.
* * *
Если это и есть сон, то я не хочу. Не хочу видеть такие сны. Лучше без них. Я дрожала от холода под одеялом, лежа на боку и обхватив руками колени, а по шее стекало что-то нестерпимо горячее. Прямо в окно смотрел мертвый, слегка прищуренный глаз луны. С превеликим трудом преодолевая страх, я провела рукой по шее, стирая быстро стынущие на воздухе капли. Сердце пропустило удар, когда я поднесла пальцы к глазам, силясь рассмотреть в неверном свете луны. Не кровь, нет. Просто пот.
Я так и не решилась встать и задернуть штору. Лежала, прислушиваясь к ночным шорохам до того момента, пока край неба не начал розоветь. Только увидев край солнца, показавшийся над лесом, смогла закрыть глаза, чтобы тут же провалиться в сон без сновидений.
* * *
Ветер сегодня не в духе. Он никак не может выбрать направление, поэтому дует сразу со всех сторон, сворачивается в тугие вихри, закручивая подол вокруг ног, а волосы вокруг головы. Сердито дергает белоснежные пряди, тормошит меня. В другой день, я бы с радостью поддалась на его подначки и поддержала бы игру, но сегодня я тоже не в духе. Поэтому просто стою на террасе, ожидая, когда же прилетит сегодняшнее перышко. Ветер понял мое настроение, и не стал продолжать нескладывающую игру. Просто швырнул перо мне в лицо и сердито стих.
Крупное, снежно-белое, но с легким рыжеватым пушком у основания. Я вздрогнула, вспомнив алое пятно крови на белом с рыжими подпалинами мехе. На миг показалось, что на перышке, у самой ости, дрожит, переливаясь на ярком утреннем солнце, капелька крови. Но стоило моргнуть, как капелька расправила крылья и взлетела божьей коровкой, негромко гудя. Я облегченно рассмеялась. Начинающийся день вдруг заиграл яркими красками. Из сада донеслось стрекотание цикад, ветер принялся наигрывать незамысловатую, но милую мелодию на трубах кухни, а из столовой, расположенной этажом ниже моей спальни, потянуло ароматом булочек с ванильным кремом.
— Айна! Вставай, лежебока, завтрак на столе! Ты же не хочешь обидеть Ганю? — прошелестел голос Магды, а сама призрак показалась в спальне.
Ганю обидеть я не хочу. Да и булочки очень уж призывно пахнут. А вот к Магде и Гансу у меня есть вопросы. Только я их не задам. Отвернусь, как отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю, как Магда печально вздыхает, когда я расчесываюсь. А вот в подземелья все-таки загляну.
Вчерашняя Айна выкинула бы смущающие мысли из головы, вернулась бы к беззаботному и безоблачному существованию, в котором нет места печали и тревоге. Но сегодняшняя не могла. Что-то надломилось во мне этой ночью.
* * *
Скоро солнце сядет. Пускай из помещения, где я сейчас, его и не видно, но я это чувствую. Глаза уже начали слипаться. Совсем скоро я просто свернусь калачиком в каком-нибудь углу поуютнее и засну. Но мне много времени не нужно, я успею. Призраки все на кухне, я проверила. Меня никто не увидит.
Рука, пальцы которой сжимали дверную ручку, заметно подрагивала, костяшки побелели. Но я войду в эту дверь. Я должна. Я не могу иначе.
За дверью — темная лестница. Придерживаясь за стену, я медленно спускалась по ней, ступенька за ступенькой, подсвечивая себе тусклым огоньком свечи, прихваченной из кладовой. Всегда удивлялась, зачем нам свечи. Призраки прекрасно видят в темноте, а я в темное время обычно попросту сплю, и свет мне без надобности. Но иногда тайком тягала свечки из кладовой, задергивала шторы поплотнее и подолгу смотрела на пляшущий огонек, пока свеча не догорала до конца. Перед глазами потом еще долго плясала тень этого огонька, а в душе разливалась ласковая теплая щекотка. Сейчас, на этой темной страшной лестнице, пляшущий огонек казался единственным другом. Улыбнувшись ему, я ступила на ровный каменный пол гулкого помещения. Лестница закончилась.
Темно, сыро, гулко. Стены комнаты скрываются в тенях, которые местами становятся еще гуще. С трудом преодолевая дрожь в ослабевших коленях, я направилась к одному из таких темных пятен. Пятно оказалось нишей, в глубине которой что-то белело.
Рука, охваченная неимоверной слабостью, поднимается с трудом. Я не хочу видеть того, что собираюсь увидеть. Но я должна.
Огонек свечи метнулся вбок и замер. По пальцам потек горячий воск, но я не обратила на него внимания. Стояла и смотрела в неестественно бледное лицо, спокойное и безмятежное, с закрытыми глазами.
Мое лицо.
-5-
Только ветер знает, каких усилий мне стоило сдержаться и не выдать свои чувства, готовясь ко сну. Улыбаться, изображая безмятежное настроение, мило перешучиваться с Магдой. Не знаю, удался ли мой обман. Если и нет, то призрачная подруга сделала вид, что не заметила, в каких я расстроенных чувствах.
Стоило горничной удалиться, как я поспешно вскочила и упала на колени, вытаскивая из-под кровати коробку с перьями. Коробка из-под платья. Какая насмешка.
В подвале было полно тел. Они стояли в нишах, расположенных через равные промежутки в стенах той жуткой комнате. Или, скорее, это была не комната, а галерея, уходящая в бесконечность. Не знаю точно, как далеко она простирается: я не смогла себя заставить пройти дальше, чем на пару десятков шагов. Прекрасные и холодные, как фарфоровая кукла, что сидит в библиотеке на каминной полке. Когда первый ужас прошел, и я смогла соображать, то рассмотрела: в нише была не я. Девушка, очень похожая на меня, с такими же длинными белыми волосами. Только волосы эти чуть завивались на концах, мои же всегда были исключительно прямыми. Глаза закрыты, и их цвет не узнать, но и в чертах лица, приглядевшись, можно было уловить отличия. Чуть уже скулы, чуть длиннее нос, более волевой подбородок. И все же, мы были похожи. Не как две капли воды, но как сестры. И такие сестры, такие похожие и неуловимо разные, стояли в каждой из ниш. Холодные. Неподвижные. Мертвые.
На каждой из них красовалось прекрасное белое платье. У кого-то длинное и пышное. У кого-то покороче, облегающее. Помимо цвета, эти платья объединяло еще кое-что, от чего становилось нестерпимо жутко. Перья. Все платья были сотканы из белых перьев. Теплых и живых наощупь. Да, мне хватило смелости потрогать и кожу девушек, и перья их платьев. Проводя рукой по теплой шелковистой поверхности платьев, я чувствовала, как перышки жадно тянутся к руке, пытаются ластиться, но тут же с сожалением отступают. Я 'не своя'. А им очень не хватает 'своей'. Своей кого? Хозяйки, которая была до меня и точно так же любовно складывала подарки ветров в огромную коробку из-под платья? Вернее, в коробку для платья. Интересно, когда наступит пора шить мое? Перьев в коробке набралось почти доверху. И Магда с Гансом говорили, что скоро наступит время. Мое время.
Чувствуя, как нестерпимо слипаются глаза, я в последний раз провела рукой по перьям, зарылась пальцами в их ласковую глубину. Указательный палец что-то кольнуло. Черныш, проказник. Тычется в ладонь, не желая отлипать. Времени уговаривать его не было, и я просто сжала капризное перо в руке, поспешно закрыла коробку, и забралась в кровать, нырнув в мягкую темноту одеяла и сна.
* * *
Темнота отступает, неохотно расползаясь по углам неуютного помещения, наполненного шорохами и стеллажами с книгами. Библиотека? Наверное. Хоть и совершенно не похожая на ту, что в нашем Замке. Книги, кажется, перешептываются между собой, и от этого становится еще более жутко.
— И что? Ты это сделал? — неприятный, чуть более высокий, чем хотелось бы уху, мужской голос.
— Я не смог, — а этот, приятный и низкий, я узнала.
И замерла в ужасе. Сердце бухнуло в груди, бок закололо от воспоминания о боли, причиненной коварной жалящей стрелой. Захотелось сорваться и со всех ног помчаться прочь. Только на этот раз нет у меня ни изящных копыт, ни даже ног. Кажется, я — призрак в собственном сне.
— Это же единорог, как можно? — тем временем продолжил знакомый голос.
Из-за стеллажа вышли двое мужчин. Один жутко долговязый, весь какой-то худой и нескладный, с алыми угольками глаз, сверкающими из-под неряшливо свисающей челки. Второй — с уже знакомыми вишневыми глазами. Стоило поймать взгляд этих жутких глаз, как я оцепенела, не в силах пошевелиться или вдохнуть. Впрочем, в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, дышать вовсе и не обязательно.
Нечто, какая-то непреодолимая сила потянула меня за руку. Я не сопротивлялась — попросте не могла. Глаза стремительно приближались, затягивая меня в свою тьму, расцвеченную редкими кровавыми искорками. Весь остальной мир смазался, смялся в водовороте этой тьмы, становясь неважным.
— Поосторожнее с такими речами. Если Мастер узнает... Ты же не хочешь снова проходить обряд?
— Не узнает, если ты не скажешь... — Эти слова были последним, что я услышала, погружаясь в кроваво-искристую тьму.
* * *
Ветер не будил. Я встала сама, нехотя выбралась на террасу, ежась от утреннего холода. Странно. Никогда раньше не было такого, чтобы я мерзла при свете солнца. Перышко лежало на парапете террасы, терпеливо меня дожидаясь. Ветер колыхал вершины деревьев внизу, но подниматься ко мне, чтобы поздороваться, отказывался. Обиделся, что ли? За что, интересно?
Черныш запутался у меня в волосах — видимо, ворочаясь во сне, я разжала ладонь — и выбираться оттуда отказывался. Даже от расчески уворачивался. Так и притаился в волосах, на затылке, у шеи. Бороться с ним не хотелось. Я снова, как обычно, опаздывала на завтрак.
А после завтрака я, не стесняясь больше призрака горничной, вытащила коробку с перьями из-под кровати, вооружилась нитками, ножницами и отрезом тонкой, почти прозрачной, шелковой ткани и приступила к работе.
Рано или поздно мне потребуется это платье. Так почему бы не начать прямо сейчас?
Магда лишь головой покачала и едва слышно вздохнула, увидев, как я, высунув язык от усердия, одно за другим нашиваю перышки на легкую невесомую ткань.
Работа предстоит долгая и кропотливая. Но я справлюсь. Спешить некуда, да я и не хочу.
Просто так надо.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
