Теnь

Он закончил бриться, сполоснул лицо холодной водой, промокнул полотенцем и вышел из ванной. Сегодня он решил подняться в верхнюю комнату, куда годами сбрасывался всякий ненужный хлам. Там обитали вещи, забытые его подружками, и его собственное ненужное барахло. Сегодня у него была цель. Где-то там лежал альбом со старыми вырезками. Не он их собирал, не он забыл в этом доме — вся его роль заключалась в том, чтобы отнести этот альбом в комнату забытых вещей. Nicolas не имел привычки оставлять фотоснимки на память. Пусть для него закрыт доступ к бару и сигаретам, но не к старому барахлу и пыли.

Войдя в комнату, Nicolas стал методично переворачивать вещи. Память не могла подсказать в каком именно углу начать поиски, слишком давно все было, слишком незначительно. Возможно, сам же он тот альбом как-нибудь выкинул невзначай... И тут же увидел яркий переплет, словно бы кто-то специально выдвинул его из общего хлама. Вырезки занимали всего несколько страниц, остальная, объемистая часть, пустовала. Листы пропитались пылью. Nicolas перелистнул страницы, не задерживаясь на них взглядом — только последний журнальный снимок... Он и запомнился потому, что был наклеен последним.

Nicolas сел в старое кресло, держа альбом открытым на коленях, заметил что насвистывает какую-то мелодию. Очень не хватало сигареты, отчего засосало под ложечкой. Выругавшись, Nicolas подумал — раз ему стало лучше, значит скоро он попросит отсюда даму-в-белом. Найдя в этом себе утешение, он вновь погрузился в рассматривание снимка.

— Глупенькие, голубенькие глазки... Хорошенькие глазки у тебя были, и ты почему-то любила жирно замазывать их тушью...

Еще секунду он сидел понурившись над альбомом, потом унес его с собой — но только для того, чтобы засунуть в мусорную корзину.

Вечером Nicolas ожидал привычной бессонницы, специально для этого припас стопку свежих журналов. Но неожиданно, с первой же статьи понял, что устал и хочет спать. Скинув журналы на пол, он потушил свет и еще успел вздохнуть, поблагодарить неизвестно кого за этот подарок, возможность заснуть сегодня как нормальному человеку.

" — При всем моем желании, я не могла бы тебе объяснить откуда пришла и в каком месте мы с тобой сейчас встречаемся.

Нынче все было по-другому. Приятно пах кофе, и Nicolas жадно курил одну за другой сигареты. Они сидели за столиком, среди кудрявой вьющейся зелени, на открытой террасе. С балкона виделся ночной город, его сапфировые огни. Джазисты наигрывали странную плавающую мелодию довольно вяло, их рабочий день подходил к концу.

Девушка пряталась в тень листьев от густого плюща. И на столике перед ними в керамической вазочке стоял круглый букет пестрых гвоздик. Фигурно-узорчатый, пушистый цветок был вплетен и в ее волнистые темные пряди. Переменчивый — то резкий, яркий, то мягкий — свет ложился на их лица.

Nicolas почему-то оставался в своем пестром китайском халате и белой рубашке с торжественным черным галстуком.

Она больше не старалась взять его за руку, подойти ближе, сидела, разделенная с ним столиком. Nicolas пил крепкий кофе с первоклассным коньяком и это было очень приятно, так же как выкуренные перед тем сигареты.

— Послушай, какое все-таки замечательное время и место! И город, хоть я его узнаю, стал совсем другим.

Она кивнула, отпивая не больше глотка из своей чашки.

В основном говорил о чем-то Nicolas, а она сонно слушала, пытаясь не задремать. Nicolas видел ее худые цыганские запястья, обвитые чем-то бархатно-зеленым, как весенний лесной мох — и не мог поверить, что это все та же девушка. Он помнил ее испуганной и решительной, готовой уступить отчаянию и не уступающей ему из-за дерзости и чего-то еще более глубокого, что не было ему

открыто, старательно пряталось ею. Nicolas принял бы ее за личное отражение в своей буйной фантазии, не будь они такими разными. Резкий звук саксофона заставил ее проснуться, вовремя вступить в разговор.

— Это все Зеленая луна.

— Зеленая луна? — переспросил Nicolas.

— Да, есть такое время в конце мая. Время Зеленой луны и майского меда. Здесь не видно, потому что небо затянуто тучами. Но сам воздух — он говорит, что это время настало.

Девушка сбросила с себя дремотное состояние. Nicolas теперь уж не сомневался, узнал ее манеру двигаться, общее выражение лица и эту мягкую тень озорства, промелькнувшую во взгляде, в легкой улыбке. Он спросил:

— А там, где ты живешь, бывает весна и все, что есть на Земле?

Девушка улыбнулась:

— Ты ведь не думаешь, что я ангел, или еще кто-нибудь в том же духе?

— Я вообще не знаю, что думать, — откровенно признался ей Nicolas.

— Это... Видишь ли, Nicolas, это игра, представление, будто бы все происходит на самом деле. И мы сидим в кафе за столиком, в совершенно незнакомом мне городе, — она вздохнула. — Хотя, все-таки жаль, что это не так.

Nicolas усмехнулся в ответ по-доброму.

— Сон наизнанку?

Через несколько минут они поднялись с места — пора было уходить, кафе закрывалось.

— По-моему сюда, — указал Nicolas на небольшой дверной проем под ветками плюща, отвел рукой их зеленый полог. В бликах ярких надоедливых реклам они увидели винтовую лестницу — по таким поднимаются на башни замков или старинных маяков. Девушка шагнула в полумрак, Nicolas шел следом за нею.

На первом лестничном витке она остановилась под узким окном из цветных витражных стекол. Вся лестница озарялась волшебным светом, и они замерли ненадолго, чтобы полюбоваться его сказочной игрой.

— Nicolas, я могла бы рассказать тебе одну историю, пока мы поднимаемся наверх, — нарушила молчание девушка.

— Давай, — легко согласился он.

— Историю о Короле и Лючии...

История о Короле и Лючии

Все началось с того, что отец дал ей не современное имя. Оно было чудесным и начиналось с буквы "Л", как слова "ласка" или "любовь", а звучало полностью "Лючия", что значило "светлая". Хотя во внешности ее это никак не угадывалось, только глаза выделялись из общего темного тона.

Возможно, Лючия придумала Его сама.

Здесь его просто не существовало. Он жил далеко и был королем одной страны, названия которой Лючия никогда не знала. Позади его дворца простирался сад, где вечерами они целовались среди фиалок и роз, почти не видя друг друга, скрытые полутьмой. Он был высокого роста, плотно сложен, весьма сильный и ловкий, как многие мужчины своего королевства. Рыжевато-русые волосы некрупными волнами спадали ему на плечи, густая борода щекотала губы Лючии, глаза его были подслеповатыми отчего взгляд казался рассеянным, добрым и беззащитным. Лючия приходила к нему, но это случалось редко и походило на сказку, так что и сами они не верили в реальность всего происходящего.

Так сладко и страшно было поздним вечером, втайне от всех достичь того заветного сада, брести между тихих деревьев, среди цветов, когда сильнее и душистее пахнут все травы, и вдруг в тени старых груш и яблонь, в полусумраке их тесно переплетенных ветвей встретиться с ним — и прижаться, вздохнуть, почувствовать его дыхание на щеке. Лючия была ниже ростом своего короля, и лицо ее, когда она стояла рядом, скрывалось на его груди, а висок едва достигал плеча. Тогда они садились на зеленую траву, на расстеленный плащ, и поцелуи и беседы их длились без конца. Так бывало с весны до осени, до тех пор, пока не облетала листва с деревьев. Тогда сад заметало снегом и Лючия исчезала.

Но в разлуке они думали друг о друге еще больше, чем в те дни, когда встречались. Король не связал себя узами брака и, быть может, в том виновата была Лючия, исчезающая время от времени в неизвестность, как солнечный луч. Он не знал, откуда она приходит, ничего, кроме ее прелестного имени — Лючия.

Однажды она не появлялась очень долго, и король впервые подумал, что Лючия может когда-нибудь исчезнуть навсегда. Прошла весна, лето, король часто гулял по их местам, но не встречал ее. С деревьев уже почти облетели листья.

Стоял яркий день, теплый как летом. Король присел на опавшую листву в их опустевшем доме, золотой солнечный луч коснулся его руки, напомнил светлое имя — и он заплакал, оттого что боль разлуки с нею была слишком сильной. Потом странный сон нашел на него, может быть слезы отняли слишком много сил или он устал ждать. А во сне ему привиделась Лючия — мертвой.

Проснувшись, он все еще помнил этот кошмар, слишком правдивый для сна. И король решил, что так оно и есть, ведь Лючия была человеком из плоти и крови. Хотя в его стране такой девушки не существовало. Солнце еще находилось высоко в небе, верно, он проспал недолго, но от теней уже веяло осенней сыростью. Король вернулся во дворец и там странный сон вспомнился ему с новой силой. И он снова безоговорочно поверил в то, что это правда. Король почувствовал еще худшее, чем было, отчаяние, опустошенность. Не стало Лючии, но из его сердца она не ушла. А мысль о том, что он никогда уже не сможет увидеть ее, услышать ее голос, почувствовать запах губ и волос, словно прикосновение нежной фиалки, все это было ему просто непереносимо. Ведь ушедших от нас мы любим сильнее.

Король так сильно печалился, что это походило на тяжкий недуг, мучивший его всю осень, всю зиму. Друзья и приближенные видели это, но ничем не могли помочь. Он забросил все дела, не читал книг, которые раньше любил, не принимал участия в воинских состязаниях. Король старался делать вид, что живет по-прежнему, чтобы не огорчать своих друзей, он до сих пор был им славным товарищем, добрым королем (некоторые говорили, что даже слишком добрым). Все старались отвлечь его от непонятной печали, устраивали охоты, турниры и балы — никогда еще не бывало более шумно в королевском замке. Однако, его это мало веселило, и друзья постепенно оставили свои старания.

Прошла зима. Как-то король ехал по дороге в свой замок и увидел тех странных людей, что вечно кочуют. Тоска настолько истомила его сердце, что он почти неосознано повернул коня к их цветным шатрам. Шум и гомон были вокруг, и никто не признал в нем короля, но и не прогнал его. Там увидел он молодую цыганку, ее смуглая кожа и темные волосы так напомнили ему Лючию, что слезы набежали на глаза. Впрочем, когда он подошел ближе, то увидел что сходство это придумано им с большой натяжкой. В руках ее была гитара, цыганка пригласила господина к костру и пела ему свои песни. Король все больше убеждался, что она совсем не похожа на Лючию — ни голосом, ни видом. Душистую нежность садовой фиалки не сравнишь с цепкостью дикого цветка, сорной травы, выросшей у дороги. Все же ее роскошные темные волосы и смуглость кожи не давали ему покоя. У цыганки этой были такие же светлые глаза, как и у его любимой. Во всем остальном никто не назвал бы ее красавицей — костлявая, грубая и крикливая, как все женщины ее народа. Но король, одурманенный чарами весны, привел ее в свой дом.

Много горя принесла ему эта связь, и ничем не напоминала она любовь Лючии. Лоретта была грубой и порочной. Впрочем, она быстро освоилась среди новых людей, и среди придворных короля, среди его друзей появились корыстолюбие, зависть и жадность до денег.

Три года прошли для него, как тяжкое сновидение. Лоретта обосновалась в его доме, хотя не могла быть там хозяйкой, и король ничего не делал, чтобы убрать ее. Он теперь редко гулял по своему любимому саду. Если вдруг случалось забрести на те памятные сердцу места, король возвращался с такой горькой печалью в душе, что несколько дней ходил как потерянный.

В какой уж раз наступила весна, и его замок посетили музыканты. Они прибыли, словно, перелетные птицы — из неизвестных, далеких земель. Король не знал, кто и зачем пригласил их. Музыкантов было пятеро: трое мужчин и две женщины. Главенствовал у них скромный, незаметный человек, уже немолодой, низенький и полноватый, с лысиной, старательно им скрываемой, и седыми висками. Сначала никто не обратил на него особого внимания, но только до тех пор пока он не взял в руки лютню. А когда инструмент запел в его руках — тогда все затихло, тогда сорная трава, заглушавшая радость и свет, должна была отступить.

Потом они стали петь и играть — кто на чем, на флейтах, виоле, тамбуринах, рожках и свирелях. Музыка их впервые за несколько лет пробудила весь замок — так солнечные лучи вдруг ярко и сильно вливаются в закрытую до того комнату. Одна из девушек была такой молоденькой и свежей, как только что пробравшийся из-под старой листвы подснежник. Когда она прикладывала к своим румяным губам свирель — невольный общий вздох проходил по всему залу.

Король смотрел и слушал их молча. Ни радость, ни печаль почему-то не тревожили его. Просто удивительное искусство этих музыкантов заполнило душу — и он понял, что там больше нет места тоске. Рядом сидела Лоретта, но на ее вороний профиль ему даже смотреть не хотелось. "Придет весна, — пела девушка-подснежник — снова зацветут в садах фиалки, пряно распустится розмарин, и белые жасмины украсят твой дом. Не печалься! Ничто в мире не вечно — всегда только Жизнь, только Любовь. Пусть она придет хоть единожды, главное чтобы она пришла."

И король почувствовал, что наконец-то печаль оставила его. А Лючия — это солнечный луч, появившийся и исчезнувший во вселенной, теплый янтарь, бывший в его ладонях хотя бы несколько минут живым светом. И пришли к нему долгожданные умиротворенность и покой. "

IV

Утром Nicolas встал в одиночестве, присутствие в доме Дамы-в-белом больше не требовалось. Уже несколько дней он без особого труда, спокойно засыпал вечерами, и связывал возобновление нормального сна и хорошего настроения с отсутствием этой надзирательницы. Как человека Nicolas ее совсем не запомнил.

Он сварил себе крепкий кофе и выкурил сигарету, всю, до конца. Почувствовал себя значительно лучше, чем тогда, когда его изводили запретами. На обеденном столе перед ним в какой-то глиняной плошке стоял букет пестрых гвоздик. Такие неприхотливые цветы росли во многих садах. Но Nicolas никогда не интересовался садоводством, и обратил внимание на них потому, что за окном-то шел снег, стояла зима. Кто-то их принес и поставил сюда. Возможно, та женщина, что приходила к нему убирать комнаты. Nicolas допускал иногда в людях проявление жалости к каким-нибудь несчастным (сейчас он вполне подходил под эту категорию людей) От гвоздик шел приятный, почти незаметный аромат, глаз отдыхал на пестрых соцветиях, оттенках красного и розового. Это были живые цветы, а не какой-нибудь пластмассовый суррогат. И Nicolas остался благодарен тому, кто их принес.

Он по привычке быстро проглотил завтрак и поднялся к себе в комнату. Настроение оставалось бодрым, он взялся за работу, для этого ему не нужно было выходить из дома. Наконец-то здесь сложилась привычная атмосфера, чтобы он мог погрузиться в мир звуков.

Вечером Nicolas позволил себе немного побездельничать, отказался от сигареты (теперь, когда никто не стоял за спиной — как легко было это сделать!), полистал журнал. Он с удовольствием думал о том, что жизнь его вошла в нормальное русло, что он снова может работать и в голове еще есть какие-то мысли. И с этим чувством час или два спустя Nicolas заснул вполне спокойно.