Волчица и летающий голиаф

— Интересно? — после ухода девушек Серов поглядел на капитана прямо и тяжело.

— Интересно, — согласился капитан. — Разрешите вопрос?

— Разрешаю.

— Что вам не нравится?

Серов поднялся, прошагал по кабинету, потрогал дверцу сейфа. Слева от сейфа, в рамке на стене, капитан увидел жуткую картинку. Двое преувеличенно угрюмых типусов с наушниками на гладко зачесанных волосах, с чашками чая в руках, на фоне громадного бобинного магнитофона, все это нарисовано полусотней оттенков серого, и только буквы внизу ярко-белые: “Родина слышит”.

— Нравится? — то ли Серов заметил интерес к рисунку, то ли отвечал на вопрос; капитан промолчал. Генерал прошелся взад-вперед, вернулся на стул, решительно придвинул и раскрыл кожаную папку.

— С животными ты уже работал, водил по Москве медведя. Фавны тамошние тебе не в новинку будут. А гримм... Ну что гримм, возьмешь винтовку новую.

— Это Драгунова под буржуйский “Шайен”?

— Именно, десять и три на семьдесят семь. Туда по уму ОСВ нужна, двенадцать и семь. Раз уж там слоны с зубами. Но из ОСВ с рук стрелять — спину поломаешь. Сам знаешь, на сошки стать всегда времени нет. Поэтому бери, что есть. По весу выходит, к драгуновской можно патронов сотни две взять. Я распоряжусь, тебе выдадут спецсерию ручной сборки, точность будет, как у самого Зайцева.

— Двести патронов? Двадцать кило, и это без самой винтовки, без снаряжения? Это же ни побежать, ни прыгнуть!

— Ну бери полтораста, но меньше тебе же самому невыгодно. Пополняться там негде.

— Ладно, перемотаюсь лентами, как матросы в кино, как-нибудь размажу нагрузку по телу. Говорили, в той глуши, куда портал у них провешен, за внешний вид беспокоиться не нужно.

— Про их камень-переводчик что-нибудь сказал Келдыш?

— Сказал, что чисто в теории можно такой электронный прибор сделать на базе компьютеров. Но это даже для... Тех документов... Даже для Веденеева будет сложновато.

— На случай утери переводчика меры принял?

— Мне записали фразу на бумажке, я ее выучил. Универсальное извинение. И еще словарик на триста слов.

— Слова-то хоть нормальные, или все про тяжелые танки с ракетными базами?

Капитан молча улыбнулся. Кожаная папка захлопнулась. Генерал повертел пальцами, поглядел на них, как на чужие.

— Стихотворение про дождь откуда?

— Из “тех документов”. Там целая библиотека в текстовом формате, тысячи книг. Стихи, песни, проза. Не зря же Веденеев это присылал.

— Так. А теперь будет еще одно такое вот место, про которое мы не сможем ничего сказать прямо. “Те документы”, “то место”... Новое управление организовывать надо... Двадцатое уже имеется, по порядку — двадцать первое?

— Очко.

— Доиграешься, капитан.

— Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут.

— Читал про Чкалова, перелет в Америку через Северный Полюс?

— Читал.

— Его там репортеры спрашивают: вы богаты? Он говорит: у меня сто семьдесят миллионов. Спрашивают: чего? Долларов, рублей, золотых слитков, гектаров земли? Чкалов отвечает: у меня сто семьдесят миллионов человек. Они работают на меня. А я — на них.

Зазвонил один из телефонов на приставном столике. Генерал не глядя взял трубку, послушал с полминуты, буркнул:

— Разрешаю. Немедленно.

Положил трубку. Скривился:

— Гагарин — честная победа. Все старались, от немцев до корейцев. А тут... Какие-то девочки. Переходы. Лисы-оборотни, которые на самом деле волки... Не укладывается в голове. Поэтому я тебе инструкцию дать не могу. Все важно. Цвет неба, запах травы, вкус водки... Есть же у них там водка?

— Наверное. Врачи говорят, спиртосодержащие напитки были придуманы очень давно, как единственное питье, не портящееся при хранении.

— Все, что я тебе в самом деле могу приказать — закусывать не забывай... Понимаешь, капитан, — Серов долгие две секунды смотрел прямо; капитан выдержал его взгляд не без труда. Генерал повторил:

— Понимаешь, капитан, я в это никак не могу поверить. Вот что мы построим огромный звездолет, и “Орион”, в грохоте и дыме, как у Ефремова, полетит на планеты Великого Кольца — верю. Всем Союзом, да с китайцами, да с индусами, чехами, кто там у нас еще? Бирма корпуса для приемников лепит, Египет форму шьет и соус в тюбики пихает, все делом заняты... И полетит “Орион” к планете с черными маками, а там найдет все то же самое: девушек-оборотней, гримм, прах, черта в ступе, семиглавого пятихрена...

Серов развел руками:

— Вот в такое мне легко поверить, всю жизнь я видел только победы через боль, напряжение и кровь. А если миров и в самом деле что песчинок на морском берегу — какой вообще смысл их пересчитывать? Да легче кота Леопольда инструктировать перед высадкой на Марс!

— Жизнь кино, — капитан вежливой улыбкой поддержал шутку начальника, — но мы с билетом!

Серов продолжил глухим низким тоном:

— Мы как будто заглянули в конец задачника, где все ответы. Мы за лишние полкило массы на орбите Казахстан гептилом травим, стреляем городами! Тут вдруг на тебе: сразу цель полета достигнута. Вот всамделишные инопланетяне, получите-распишитесь. А что у них спрашивать? О чем с ними беседовать?

Генерал хлопнул по столешнице, поднял брови:

— Ладно там я — сапог-артиллерист. Но ведь сам Келдыш голову ломает. Какие вам, говорит, инструкции? У Миклухо-Маклая что, инструкции были? Или, может, Ермак с Хабаровым на привалах депутатские наказы перечитывали, вели среди казаков политработу? С инструкциями Беринг плавал, чем кончил — известно!

Генерал вздохнул и поднялся; капитан, видя завершение разговора, поднялся также. Серов сдвинул брови:

— А не идти тоже нельзя! Нельзя отказаться от шанса. Сам же я Стругацких Никите советовал, а вчитался — аж перекосило: “Если ты настолько примитивен, что воображаешь, будто на неизвестных планетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную на Земле”... Этак, получается, и Гагарин летал зря?

Генерал выкатил ящик стола, смахнул в него кожаную папку, задвинул ящик и не глядя повернул ключ, сунул его в карман.

— Ты ведь по смыслу такой же Гагарин. Ты же, получается, представитель и не Союза, а всей Земли. Человечества!

И внезапно засмеялся:

— Представь, ты дров наломаешь, а те, другие, про французов и американцев плохо подумают. Уж постарайся там, не позорь великий американский народ!

Поглядел на разбегающиеся тучи в клеточках переплета:

— Не будет у тебя красной дорожки. Не повесят портрет на фасаде Исторического музея. И “меньше взвода” — это было при царе-батюшке. А тебе, капитан, вдруг что — меньше пули не дадут.

Перемолчал и спросил обычным голосом:

— Зная все это — пойдешь?

Капитан уверенно кивнул. За окном прекратился дождь, и снова выкатилось солнце, и пар уже дрожал над красным суриком кровель, и неслышно матерящиеся дворники дергали упавшую ветку, намертво засевшую в щелях ливнеприемной решетки.

— Парус.

— Что, капитан?

— Звездолет у Ефремова назывался не “Орион”, а “Парус”.

* * *

“Я ”Парус”, я “Парус”, иду от Веги двадцать шесть лет. Во внешнем ледяном кольце системы получил пробоину в двигательном отсеке, нарушена регулировка защитного поля моторов. Двадцать лет пытался набрать скорость, но двигатели пришлось остановить. Пять лет летел по инерции, уклонился от курса. Вхожу в гравитационное возмущение 6559-ЦТ+13-ПКБ. Звезда похожа на Солнце. Одна из планет системы похожа на Землю. Буду садиться и ждать помощи.”

— Пожалуй, достаточно, — командир экспедиции повернулся к товарищам. Астрофизик-навигатор ответил на вопросительный взгляд:

— Все готово, антенна сориентирована в сторону Земли. Если, конечно, мы верно вычислили смещение. Все курсовые звезды на своих местах, — вздохнул, захлопнул томик древней поэзии, с которым не разлучался даже во сне:

— Проверка по цефеидам подтверждает правильность расчета. Что же вас беспокоит?

Командир повернулся к механику, и тот прищурился, вычисляя в уме — врожденный талант позволял ему считать быстрее многих машин — а потом вынес решение:

— Горючего для планетарных моторов у нас на посадку и взлет. И почти полные баки анамезона. Беречь его не стоит, если только мы не сможем настроить защитное поле главных моторов.

— Двадцать лет пытались. Не напоминай!

— Значит, анамезон для нас бесполезен, и на посылку сообщения можно выделить его с запасом, чтобы взять луч несколько пошире.

— На восьми световых годах достаточно будет и естественного расхождения, — проворчал астрофизик. — Но как объяснить саму звезду? На трассе до Веги ее не было. На обратной трассе вдруг появилась. Если это летящая звезда, пересекающая диск Галактики, так сказать, по своим делам...

Астронавты заулыбались — будто теплый ветер пробежал по кают-компании — но астрофизик не поддался общему настроению:

— С такой скоростью она увезет нас далеко в сторону от курса. Куда Земле посылать помощь?

Командир забрал подбородок в горсть:

— Жаль, что у меня такой небольшой опыт. Я чувствую какую-то неправильность, хотя бы в том, что все приборы показывают верно, без расхождений.

Астрофизик и механик встревоженно переглянулись:

— А ведь правда, погрешности в работающей технике имеются всегда!

Биолог покачала золотыми волосами:

— Я проверила. Сразу, как чиркающие ракеты принесли образцы биосферы. И второй раз, когда бомбовая станция в телекамеры показала там, внизу, почти земной пейзаж, лесистые предгорья. Мне тоже показалось, по меньшей мере, странным такое везение.

— Так вот зачем были вызовы в медблок, уколы, тесты, упражнения!

— Да, именно.

— И каков же вывод?

— Мы в здравом уме и не находимся в коллективной галлюцинации. Почему бы не признать очевидное? Нам просто повезло найти землеподобную планету всего в полутора-двух парсеках от Земли. Мы уклонились от курса довольно сильно, а на межзвездных расстояниях и половина промилле большая погрешность!

— Итак? — начальник экспедиции еще раз обвел взглядом кают-компанию.

— Планета обитаема, но не отвечает на запросы по радио — видимо, мы зовем не на их частотах. Мое предложение — садиться подальше от больших городов.

— Ты поэтому бомбовую станцию с телесвязью положила в глушь?

— Именно. Если они достаточно сильны и развиты, они найдут нас и сумеют нам помочь. Если же их сил недостаточно, то и беспокоить их сразу с посадки ни к чему. Кто знает, как их общество нас воспримет. Сперва осмотримся на месте. Потребуется — установим связь, наладим обмен.

— Поддерживаю. Сперва посадка, потом изучение, потом контакт.

— Садимся.

— Высылаем сообщение и на посадку.

Командир нажал кнопку, и автомат бросил подготовленное послание в неизмеримую даль, в неописуемую черную пустоту, где через рассчитанное время пролетит Солнечная Система, устремляющаяся к альфа Лебедя со скоростью двести километров за секунду. Радиоволны достигнут этого района приблизительно через пять земных лет. Если расчет верен, сообщение и адресат сойдутся, и тогда есть надежда на помощь — еще через несколько лет, ведь навряд ли на Земле прямо так сразу найдется свободный звездолет.

Но внизу проплывает землеподобная планета, воздух ее пригоден для дыхания, врач исследовал микроорганизмы и вырастил хороший запас вакцины; за месяц на орбите даже иммунный ответ успел сформироваться у всего экипажа. Люди эпохи Кольца не боялись трудностей и непоколебимо верили в могущество земной науки, техники — следовательно, и в себя тоже.

Чем труднее экспедиция — тем больше радость и слава по возвращении!

А теперь нужно всего лишь терпеливо исполнить план.

Команда заняла места в посадочных ложементах, планетарные моторы дохнули белым огнем. Звездолет первого класса “Парус” болидом прогремел над ледяными равнинами северного континента. Завершил торможение, исполинской кометой перечеркнул небеса второго континента — зеленого — и начал посадку. Садился “Парус” в языках пламени, в смертоносном грохоте и звоне планетарных моторов, распугавшем все живое, казалось, на тысячу километров — и после всего этого шума неожиданно мягко и плавно вдавил в грунт опоры почти над своей бомбовой станцией, назначенной посадочным радиомаяком.

Командир поднял руку к пульту, оказавшемуся над головой, повернул рычаг выключения упоров. Медленно, короткими толчками звездолёт стал оседать носом, пока не принял горизонтального положения. Посадка окончилась. Как всегда, она давала настолько сильную встряску человеческому организму, что космонавты должны были некоторое время приходить в себя.

Наконец, биолог закончила серию проверок:

— Воздух для дыхания годен.

— Первый выход в скафандрах, — отрезал командир. Врач поддержал его:

— Необходимо проверить иммунизацию. Мне для опытов нужно не менее трех суток. Стандартных земных.

— Мне кажется, тут и сутки не отличаются, — астрофизик щелкал кнопками вычислителя. — Как-то все это странно. Вероятность подобного, конечно, есть. Но куда больше вероятность, что выпавший из окна карандаш полетит вверх, потому что броуновское движение молекул воздуха... М-да...

— Сейчас всем отдыхать после посадки. Сбор в кают-компании, завтра утром, — командир выбрался из кресла и направился в спортивный зал, делать упражнения на растяжку, до которых был большой охотник.

Врач и биолог переглянулись:

— Вот и начнем... — сказала биолог. Врач подхватил:

— Завтра утром.

* * *

Утром над усадьбой поднялся легкий туман от маленького, умилительно красивого, прудика. Здесь рос бамбук, и почему-то можжевельник, и зачем-то пиния; на берегу капитан вспомнил, как водил медведя озеленять московские дворы, и как спорил с разными людьми о людях же. Интересно, как теперь выглядит их с медведем озеро? Живы те деревца, или местные все-таки затоптали посадки?

Сюда хулиганы не влезут, пинию не сломают: озерцо в сердце большой усадьбы, а усадьба ограждена высокими, крепкими на вид, стенами, даже с черепичной крышей, как на больших домах. И домов тут как бы не два десятка, а уж резьбы-позолоты-львиных морд! Людей, правда, для настолько просторного подворья маловато — но, говорят, здесь недавно завершилась большая гражданская война, да еще и засуха... Кто в Союзе при Сталине родился, тот поймет сразу.

Так что капитан сидел на выглаженной каменной скамеечке, и без мыслей наблюдал, как ручеек наполняет водой чашку. Полная чаша перевешивала коромысло, выливалась. Коромысло перевешивало в обратную сторону и звонко щелкало по пеньку неведомого дерева, распугивая местных воробьев — или трясогузок, пес их знает... Чаша снова наполнялась из ручейка, цикл повторялся. Пахло цветами от больших садов, пахло начавшими созревать яблоками — здесь тоже клонилось к осени.

— Господина ожидают в персиковом зале, — на вполне понятном русском сказал неслышно подошедший садовник. На слуг местные походили не очень: каждый второй таскал оружие открыто, а у каждого первого капитан читал наметанным глазом что-то под полой или в сапоге. Вот и у паренька штанина при поклоне обрисовала “орлиную” рукоять, как на польских саблях — точно, засапожник. Капитан поднялся: