Волчица и летающий голиаф

Волчица и летающий голиаф.

“Скучный персонаж бродяга,

не интересны приключения матерого бойца,

зачем вообще нужен небритый мужик,

если есть няшные девчата?”

(с)

“Не трать дыхания на мое имя

— я вполне обойдусь и так”

Б.Г. “Селфи”

Человек шагал от Горелой Глотки, и потому Арвер сперва взял его на прицел. Из Глотки в долину никогда не приходило ничего хорошего. Ладно бы еще команда Охотников — им-то как раз в каменной кишке добычи валом! — да только со стороны западного перевала приближался одиночка. Шагал неспешно, ровно, не загребая песка — видать, еще не устал... Арвер еще отметил, что ногу незнакомец ставит “по лесному”, носками несколько внутрь, чтобы увеличить шаг хоть на пол-пяди. Ботинки на незнакомце были непривычной работы, но крепкие с виду. Одежда тоже для жаркого дня чересчур. Зато для ночевки в чаще плотные штаны и мешковатая пятнистая куртка в самый раз.

— Стой! — Арвер переложил одностволку поудобнее и оттянул курок.

Мужчина остановился и попытался улыбнуться:

— Здравствуй, уважаемый-старый-умный.

За свое оружие, висящее прямо на животе стволом вниз, пришелец нарочито не хватался, руки развел пошире.

— До города далеко?

На руках гостя черные стрелковые перчатки, из отрезанных кончиков белые пятнышки пальцев — напоминают рисунок на морде... Арвер едва успел остановиться. Полдень-то полдень, да тварям свет не помеха. Лучше не вспоминать, на чьей морде.

— Какой тебе город? Ты что, не знаешь, куда попал?

— Не знаешь, — повторил гость неприятно-механическим голосом. Потом, видать, спохватился, натянул на загорелую морду еще одну штампованную улыбку и выговорил... Ну точно как детишки стишок за сладкое рассказывают, наизусть:

— Я из Вакуо. Мы там все отбитые!

Незнакомец стоял шагах в десяти. Лошадь не вздрагивала и не храпела, что Арвер посчитал однозначно хорошим признаком. Лицо парня загорелое, правильное, без шрамов, не дергается. Спокоен. Все бы ничего, но быть настолько спокойным, выйдя из Горелой Глотки! Арвер всего лишь отважился срезать путь мимо горловины ущелья — и то был готов стрелять на любое движение. Охотник высшего уровня, разгуливающий по лесам в одиночку? Чудное оружие, ремни, патронташи накрест... Арвер и сам с одностволкой, а как за стенами деревни без оружия? Не столичный округ, помощи не дозовешься, вдруг что!

Видать, отбился от своих. Если не местный, оно и понятно: команду в бою так разметать может, что на сборы и суток не хватит. Особенно в лесистых предгорьях, в каше таких вот полузакрытых долинок, похожих одна на другую, как две капли воды... Арвер махнул рукой вдоль желтой песчаной колеи:

— Там село Кленовая Осень. Садись, подвезу.

— Высшая сила да благодарна тебе, дед! — снова не по-людски завернул гость. Подошел к пустой телеге, подмигнул коню, привычно похлопал его по морде. И одним движением, прямо с места, заскочил на грядку. А не фавн ли это часом? Не то, чтобы в Кленовой Осени зверолюдей так уж ненавидели, но фавн-Охотник, с открытой Аурой... На такой маяк сбежится половина окрестных тварей...

Арвер шевельнул вожжами, лошадка привычно налегла, воз дернулся, заскрипел — покатился.

— Так ты у нас Охотник из Вакуо?

— Вакуо, да! — гость обрадовался знакомому слову. — Мы там все отбитые!

В каких же он вырос гребенях, что всеобщего языка не знает?

— Охотник, да?

— Мало-чуть-немножко, — кивнул мужчина, устраиваясь на доске поудобнее. Арвер собрался было порасспросить, кого же он взялся везти в село, но тут слева, со стороны все той же Горелой Глотки, задергались верхушки кустов; Арвер едва успел приложиться, как из подлеска вылетели две черных твари. Маленький визжащий клубок — борбатоск. За ним тушка побольше — как бы не урса!

Конь рванулся — да куда в оглоблях! Воз-то не пушинка! Только дернул напрасно, сбил прицел напрочь! Вот по следам же пришли, к гадалке не ходи! Вот же накаркал, козел старый!

Арвер выпалил — промазал, фонтан песка вырос перед борбатоском. Конь дергался, визжал, как ребенок, и от этого у Арвера тряслись руки, борода путалась и лезла в затвор; с ужасом старик понял, что никак не успеет выстрелить еще хотя бы раз!

Тут над его левым ухом просунулась черная винтовка гостя и шарахнула так, что конь едва не выскочил из оглобель, замолотил всеми четырьмя — и понес, хорошо хоть, по дороге! Арвер безуспешно натягивал вожжи, конь храпел, наверное, крутил головой — стереть пыль с лица старику было нечем, пот выедал глаза, и Арвер ничего не видел, только вздрагивал всем телом каждый раз, когда над ухом равномерно, как огромные жуткие ходики, била винтовка Охотника. Старик не мог измерить, сколько это длилось — просто конь вдруг пошел медленнее, и стало возможно вытереть лицо хотя бы полой рубашки.

Арвер проморгался — вокруг уже распахнулись поля, и полуденное солнце жарило справа, не слева, значит — поворот миновали. Охотник больше не стрелял — как он удержался в телеге? А как сам Арвер удержался? Если это не чудо, то что вообще чудо?

Вожжи, наконец-то, подействовали, конь перестал рваться, а потом и вовсе остановился. Получается, тварей было всего две, и Охотник положил их прежде, чем шум достиг еще чьих-нибудь ушей.

Старик все же перезарядил свой прахобой и только потом слез с воза, чувствуя себя на все сто. В смысле — на все сто лет. Хомут вроде бы уцелел, а вот крепление к оглоблям... Арвер подошел с левого бока и долго-долго гладил коня по крупно дрожащей шее. Ремни упряжи выглядели целыми, а сам-то конь с этаких скачек не надорвался?

Охотник вернулся на телегу; винтовка его будто сама собой оказалась повернута назад, к проклятому лесу.

Старик осторожно продышался. Жив остался — ай, хорошо! Конь вроде бы не пострадал, разве что перепугался — опять хорошо. Что рискнул, верхней дорогой поехал, тоже, получается, хорошо: не придется колотиться ночь в укрытии, сухой погоды день терять... Охотника встретил, да настоящего, судя по всему — это для деревни совсем хорошо. На гримм в одиночку не ходят, стало быть, где-то неподалеку и команда его, а уж команда и вовсе подарок судьбы. Тут не столичный регион, Охотники редкость.

Старик поглядел на спутника внимательнее. Глаза того, по ближайшему рассмотрению, оказались прозрачно-серые, по запястьям и морщинкам в уголках глаз Арвер дал бы попутчику лет... Ну, больше тридцати, дыхание все же не юношеское. Но точно меньше сорока, вон как на воз прыгнул, с места, что твой кот... Запах от гостя был запахом обычного мужика на жаре. Арвер откашлялся и отошел к обочине, сплюнуть. Поглядел на тяжелые колосья — выругался в бороду, чуть не забыл, для чего ходил.

Жать-родить — нельзя погодить!

Тут не одному Охотнику, тут всей команде работы хватит, а было бы две, три команды — и тем бы с перебором хватило!

* * *

С перебором хватило воды: после трехнедельного сухожара наконец-то пришел настоящий ливень. Уперлись в асфальт прямые струи, рассыпались брызги вполнеба, заиграла яркая радуга на черно-синей стене туч по северному горизонту. Загудело красное железо крыш, полетели от напора грозы даже крошки сурика, вскипело в желобах, пошло через край живой хрустальной завесой, и трубы водосточные утробно завыли, задрожали от стиснутых в них драконов.

По тротуарам враз покатились пенные гребни, а после того, как листья и пыль смыло — даже вполне прозрачные волны. Над решетками закрутились маленькие водяные циклоны, а далеко-далеко внизу по течению из канализации осколками взрыва выскочили сорванные с привычных мест крысы, и громко заругались видевшие это люди.

В кабинете никто не ругался и даже не издавал ни звука. В кабинете собирались, вообще-то, на совещание. Вопрос был серьезный, а вот люди... Люди как раз остались людьми, несмотря на все звания, чины и прожитые годы. Мужчины с треском раскрыли раму. И теперь все собравшиеся просто смотрели на ливень, выбивающий из столицы сонную жаркую одурь, как пыль из ковра.

Самый важный по званию, председатель комитета государственной безопасности Союза Советских Социалистических Республик, генерал Серов Иван Александрович, смотрел на летнюю грозу в Москве, даже не шевеля губами. Его подчиненный у правого края окна напевал про себя, неслышно, и отстукивал ритм по белой крашеной доске подоконника. Мужчины были в штатском, в сшитых по фигуре летних серых костюмах и щегольских туфлях — почти одинаковые, только подчиненный вдвое моложе Серова.

Левее мужчин о подоконник опирались две девушки. Несмотря на жаркий июль, обе носили плотные юбки в самый пол, алые носки туфелек едва выступали под синим блестящим шелком подолов. Белые рубашки у обеих сияли одинаково, а вот короткие жилетки-душегрейки каждая выбирала в цвет волос. Светло-зеленую с алым узором — под красные глаза и русые волосы старшей; темно-серую, почти черную, с такой же красной окантовкой — под янтарные глаза и белые волосы младшей.

Окно в кабинете председателя КГБ тесным никто бы не назвал, так что созерцать ливень все четверо могли, не толкаясь локтями.

Сильные ливни редко бывают долгими. Вот грохот и гул воды сменился шумом, шелестом листьев, громким назойливым шорохом шин по мокрому асфальту, да и сам асфальт показался из-под воды; вот красное железо крыш перестало гудеть под ударами, осталась только барабанная россыпь крупных капель — и тогда собравшиеся услышали, что именно тихонько поет подчиненный генерала Серова: “Юго-восток, ненастная страна... Далекий город образ корабля приобретает в этой непогоде... Но там никто по палубам не ходит, и не стоит на вахте у руля”...

Девушки переглянулись, но промолчали, чтобы дослушать. Генерал несколько мгновений не мог понять, откуда этот новый звук. Ливень уже превратился в обычный плотный дождь, и последняя фраза песни на фоне шепота и шороха вспыхнула как алмаз на бархатной подложке:

— В сезон дождей предписано уставом — команде спать, прикинувшись усталым... Корабль дымит, но с места никуда...

Серов повернулся и поднял бровь удивленно-вопросительно:

— Капитан?

Капитан смущенно замолчал, но девушки хором потребовали:

— Дальше!

— Не выучил дальше, — капитан вздохнул. — Рифма сложная. Прошу простить.

— Что ж, — девушки снова переглянулись и старшая повернулась к генералу:

— Я обдумала вашу просьбу и согласна ее исполнить.

Младшая серьезно наклонила голову:

— Мы вам поможем.

Серов тяжело переступил внутрь комнаты. Капитан, высунувшись до пояса, с грохотом закрыл деревянные рамы, остекленные еще при царе в мелкую клетку — и шум дождя исчез. Комната словно бы вырастала вокруг рассаживающихся за столом: из полированного паркета поднимались светло-бежевые стены, сбежались кожаные стулья, натопырили вопросительно гнутые спинки, а картотечные шкафы и дорогой изукрашенный сейф прищурились на них щелями-ящиками презрительно. Из напряженного нетерпения и ожидания сконденсировался приставной столик, на котором некогда квадратно-гнездовым способом посеяли четыре телефона прямой связи, без диска номеронабирателя — словно безлицые манекены модного магазина. Теперь на столике произрастало уже шесть рядов о семи аппаратах каждый, Мичурину на зависть, и толстая плетенка их корней-кабелей уходила в гипсовую розетку с масонскими символами.

Наконец, белый потолок завершил сцену; генерал выдохнул:

— Почему вы решили нам помочь?

Старшая улыбнулась тонко, а младшая несколько грустно:

— Ваш мир — самый могущественный наш союзник. У нас больше нигде нет выхода на первых лиц громадной державы, способной купить все, что бы мы только ни предложили, способной продать нам огромный ассортимент в невообразимых количествах. Вы же знаете, за чем плыл Колумб?

Серов знал:

— За пряностями. Потому что в средние века холодильников не было. Мясо можно было худо-бедно коптить с пряностями либо забивать в бочки с большим количеством соли.

Младшая кивнула и поправила снежно-белые волосы:

— В обычных средних веках соль, специи, сахар, удобрения, порох — все, для чего нужна химия — делается магами в гомеопатических дозах. Или выпаривается из морской воды с огромными затратами дров, угля — или добывается в заднице шайтана. Себестоимость настолько большая, что до прибылей можно просто не дожить. А вы можете предложить нам, к примеру, соль — вагонами! Составами!

— Это важное обстоятельство, но не главное, — старшая метнула острый взгляд:

— Вы не пытаетесь на нас давить. Почему?

— Ваш возраст... И ваш опыт, — генерал переложил кожаную папку, — не подсказывают вам ответа?

Старшая вздохнула:

— Не спрашивай старого, спрашивай бывалого. Моя сказка про совершенно иных героев.

Младшая улыбнулась:

— Герои, допустим, у нас имеются. Но там, куда мы на этот раз влезли, не помешает грамотная силовая поддержка. С высоты уже вашего... Специфического, назовем так, опыта.

И обе девушки поглядели на капитана.

Капитан спокойно встретил янтарный и алый взгляды:

— А что там?

— А там, капитан, крокодилы.

— И волки-беовульфы, и медведи-урсы, и кабаны-борбатоски.

— И огромные слоны с зубами, голиафы называются.

— И неверморы — вороны величиной с дом.

— Про драконов говорят, как про погоду, обыденно. Но врать не стану, сама не видела.

— Зато как девчонку живьем грызли, наблюдала в подробностях. Едва успела вытащить.

— И все эти твари, называемые местными “гримм”, в отличие от обычного зверья, после смерти просто рассыпаются в черную пыль. У них внутри ни костей, ни сердца. Вот как это может объяснить хоть магия, хоть вера, хоть наука?

— Нет, — капитан поднял руки протестующе, — раз ваши штатные герои не справились, я и ожидал чего-то... Сложного. Но ваша цель там — что? Минерал, человек, сведения?

— У них все держится на Прахе.

— На пыли?

— На Прахе, именно с большой буквы, — старшая вытащила из внутреннего кармана жилетки небольшой пенал тусклого металла, положила на стол, сдвинула крышку. Мужчины заглянули, едва не столкнувшись лбами:

— Как порох, — сказал генерал, — в полузарядах такой.

— У них этот материал вместо пороха. А еще вместо светопроизводящих машин. Вместо быстросчетных машин.

— Как? Генераторы на порохе? ЭВМ на порохе? Это как вообще? Это что за...?

— Не на порохе, генерал. На Прахе. Там этого Праха столько разновидностей... — старшая осторожно задвинула крышечку, спрятала пенал и только потом разрешила себе глубокий вздох:

— Я впервые пожалела, что никогда не училась в хорошей школе. Про людей, отношения, психологию эту вашу я кое-что узнала, срок жизни-то у меня известно какой. Как вы говорите, зайца можно научить курить! А вот естественные науки...

— Наша цель этот самый Прах. Понять, что за оно — а тогда станет ясно, кому его можно продавать, — закончила младшая.

— Вот, — кивнула старшая, — и я помню вашу давешнюю просьбу: как пойдем еще куда, то прихватить с собой вашего человека. Вам-то, наверное, по первому разу нет разницы, куда именно? Знаю по себе: в первый раз все интересно!

* * *

— Интересно? — после ухода девушек Серов поглядел на капитана прямо и тяжело.

— Интересно, — согласился капитан. — Разрешите вопрос?

— Разрешаю.

— Что вам не нравится?

Серов поднялся, прошагал по кабинету, потрогал дверцу сейфа. Слева от сейфа, в рамке на стене, капитан увидел жуткую картинку. Двое преувеличенно угрюмых типусов с наушниками на гладко зачесанных волосах, с чашками чая в руках, на фоне громадного бобинного магнитофона, все это нарисовано полусотней оттенков серого, и только буквы внизу ярко-белые: “Родина слышит”.

— Нравится? — то ли Серов заметил интерес к рисунку, то ли отвечал на вопрос; капитан промолчал. Генерал прошелся взад-вперед, вернулся на стул, решительно придвинул и раскрыл кожаную папку.

— С животными ты уже работал, водил по Москве медведя. Фавны тамошние тебе не в новинку будут. А гримм... Ну что гримм, возьмешь винтовку новую.

— Это Драгунова под буржуйский “Шайен”?

— Именно, десять и три на семьдесят семь. Туда по уму ОСВ нужна, двенадцать и семь. Раз уж там слоны с зубами. Но из ОСВ с рук стрелять — спину поломаешь. Сам знаешь, на сошки стать всегда времени нет. Поэтому бери, что есть. По весу выходит, к драгуновской можно патронов сотни две взять. Я распоряжусь, тебе выдадут спецсерию ручной сборки, точность будет, как у самого Зайцева.

— Двести патронов? Двадцать кило, и это без самой винтовки, без снаряжения? Это же ни побежать, ни прыгнуть!

— Ну бери полтораста, но меньше тебе же самому невыгодно. Пополняться там негде.

— Ладно, перемотаюсь лентами, как матросы в кино, как-нибудь размажу нагрузку по телу. Говорили, в той глуши, куда портал у них провешен, за внешний вид беспокоиться не нужно.

— Про их камень-переводчик что-нибудь сказал Келдыш?

— Сказал, что чисто в теории можно такой электронный прибор сделать на базе компьютеров. Но это даже для... Тех документов... Даже для Веденеева будет сложновато.

— На случай утери переводчика меры принял?

— Мне записали фразу на бумажке, я ее выучил. Универсальное извинение. И еще словарик на триста слов.

— Слова-то хоть нормальные, или все про тяжелые танки с ракетными базами?

Капитан молча улыбнулся. Кожаная папка захлопнулась. Генерал повертел пальцами, поглядел на них, как на чужие.

— Стихотворение про дождь откуда?

— Из “тех документов”. Там целая библиотека в текстовом формате, тысячи книг. Стихи, песни, проза. Не зря же Веденеев это присылал.

— Так. А теперь будет еще одно такое вот место, про которое мы не сможем ничего сказать прямо. “Те документы”, “то место”... Новое управление организовывать надо... Двадцатое уже имеется, по порядку — двадцать первое?

— Очко.

— Доиграешься, капитан.

— Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут.

— Читал про Чкалова, перелет в Америку через Северный Полюс?

— Читал.

— Его там репортеры спрашивают: вы богаты? Он говорит: у меня сто семьдесят миллионов. Спрашивают: чего? Долларов, рублей, золотых слитков, гектаров земли? Чкалов отвечает: у меня сто семьдесят миллионов человек. Они работают на меня. А я — на них.

Зазвонил один из телефонов на приставном столике. Генерал не глядя взял трубку, послушал с полминуты, буркнул:

— Разрешаю. Немедленно.

Положил трубку. Скривился:

— Гагарин — честная победа. Все старались, от немцев до корейцев. А тут... Какие-то девочки. Переходы. Лисы-оборотни, которые на самом деле волки... Не укладывается в голове. Поэтому я тебе инструкцию дать не могу. Все важно. Цвет неба, запах травы, вкус водки... Есть же у них там водка?

— Наверное. Врачи говорят, спиртосодержащие напитки были придуманы очень давно, как единственное питье, не портящееся при хранении.

— Все, что я тебе в самом деле могу приказать — закусывать не забывай... Понимаешь, капитан, — Серов долгие две секунды смотрел прямо; капитан выдержал его взгляд не без труда. Генерал повторил:

— Понимаешь, капитан, я в это никак не могу поверить. Вот что мы построим огромный звездолет, и “Орион”, в грохоте и дыме, как у Ефремова, полетит на планеты Великого Кольца — верю. Всем Союзом, да с китайцами, да с индусами, чехами, кто там у нас еще? Бирма корпуса для приемников лепит, Египет форму шьет и соус в тюбики пихает, все делом заняты... И полетит “Орион” к планете с черными маками, а там найдет все то же самое: девушек-оборотней, гримм, прах, черта в ступе, семиглавого пятихрена...

Серов развел руками:

— Вот в такое мне легко поверить, всю жизнь я видел только победы через боль, напряжение и кровь. А если миров и в самом деле что песчинок на морском берегу — какой вообще смысл их пересчитывать? Да легче кота Леопольда инструктировать перед высадкой на Марс!

— Жизнь кино, — капитан вежливой улыбкой поддержал шутку начальника, — но мы с билетом!

Серов продолжил глухим низким тоном:

— Мы как будто заглянули в конец задачника, где все ответы. Мы за лишние полкило массы на орбите Казахстан гептилом травим, стреляем городами! Тут вдруг на тебе: сразу цель полета достигнута. Вот всамделишные инопланетяне, получите-распишитесь. А что у них спрашивать? О чем с ними беседовать?

Генерал хлопнул по столешнице, поднял брови:

— Ладно там я — сапог-артиллерист. Но ведь сам Келдыш голову ломает. Какие вам, говорит, инструкции? У Миклухо-Маклая что, инструкции были? Или, может, Ермак с Хабаровым на привалах депутатские наказы перечитывали, вели среди казаков политработу? С инструкциями Беринг плавал, чем кончил — известно!

Генерал вздохнул и поднялся; капитан, видя завершение разговора, поднялся также. Серов сдвинул брови:

— А не идти тоже нельзя! Нельзя отказаться от шанса. Сам же я Стругацких Никите советовал, а вчитался — аж перекосило: “Если ты настолько примитивен, что воображаешь, будто на неизвестных планетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную на Земле”... Этак, получается, и Гагарин летал зря?

Генерал выкатил ящик стола, смахнул в него кожаную папку, задвинул ящик и не глядя повернул ключ, сунул его в карман.

— Ты ведь по смыслу такой же Гагарин. Ты же, получается, представитель и не Союза, а всей Земли. Человечества!

И внезапно засмеялся:

— Представь, ты дров наломаешь, а те, другие, про французов и американцев плохо подумают. Уж постарайся там, не позорь великий американский народ!

Поглядел на разбегающиеся тучи в клеточках переплета:

— Не будет у тебя красной дорожки. Не повесят портрет на фасаде Исторического музея. И “меньше взвода” — это было при царе-батюшке. А тебе, капитан, вдруг что — меньше пули не дадут.

Перемолчал и спросил обычным голосом:

— Зная все это — пойдешь?

Капитан уверенно кивнул. За окном прекратился дождь, и снова выкатилось солнце, и пар уже дрожал над красным суриком кровель, и неслышно матерящиеся дворники дергали упавшую ветку, намертво засевшую в щелях ливнеприемной решетки.

— Парус.

— Что, капитан?

— Звездолет у Ефремова назывался не “Орион”, а “Парус”.

* * *

“Я ”Парус”, я “Парус”, иду от Веги двадцать шесть лет. Во внешнем ледяном кольце системы получил пробоину в двигательном отсеке, нарушена регулировка защитного поля моторов. Двадцать лет пытался набрать скорость, но двигатели пришлось остановить. Пять лет летел по инерции, уклонился от курса. Вхожу в гравитационное возмущение 6559-ЦТ+13-ПКБ. Звезда похожа на Солнце. Одна из планет системы похожа на Землю. Буду садиться и ждать помощи.”

— Пожалуй, достаточно, — командир экспедиции повернулся к товарищам. Астрофизик-навигатор ответил на вопросительный взгляд:

— Все готово, антенна сориентирована в сторону Земли. Если, конечно, мы верно вычислили смещение. Все курсовые звезды на своих местах, — вздохнул, захлопнул томик древней поэзии, с которым не разлучался даже во сне:

— Проверка по цефеидам подтверждает правильность расчета. Что же вас беспокоит?

Командир повернулся к механику, и тот прищурился, вычисляя в уме — врожденный талант позволял ему считать быстрее многих машин — а потом вынес решение:

— Горючего для планетарных моторов у нас на посадку и взлет. И почти полные баки анамезона. Беречь его не стоит, если только мы не сможем настроить защитное поле главных моторов.

— Двадцать лет пытались. Не напоминай!

— Значит, анамезон для нас бесполезен, и на посылку сообщения можно выделить его с запасом, чтобы взять луч несколько пошире.

— На восьми световых годах достаточно будет и естественного расхождения, — проворчал астрофизик. — Но как объяснить саму звезду? На трассе до Веги ее не было. На обратной трассе вдруг появилась. Если это летящая звезда, пересекающая диск Галактики, так сказать, по своим делам...

Астронавты заулыбались — будто теплый ветер пробежал по кают-компании — но астрофизик не поддался общему настроению:

— С такой скоростью она увезет нас далеко в сторону от курса. Куда Земле посылать помощь?

Командир забрал подбородок в горсть:

— Жаль, что у меня такой небольшой опыт. Я чувствую какую-то неправильность, хотя бы в том, что все приборы показывают верно, без расхождений.

Астрофизик и механик встревоженно переглянулись:

— А ведь правда, погрешности в работающей технике имеются всегда!

Биолог покачала золотыми волосами:

— Я проверила. Сразу, как чиркающие ракеты принесли образцы биосферы. И второй раз, когда бомбовая станция в телекамеры показала там, внизу, почти земной пейзаж, лесистые предгорья. Мне тоже показалось, по меньшей мере, странным такое везение.

— Так вот зачем были вызовы в медблок, уколы, тесты, упражнения!

— Да, именно.

— И каков же вывод?

— Мы в здравом уме и не находимся в коллективной галлюцинации. Почему бы не признать очевидное? Нам просто повезло найти землеподобную планету всего в полутора-двух парсеках от Земли. Мы уклонились от курса довольно сильно, а на межзвездных расстояниях и половина промилле большая погрешность!

— Итак? — начальник экспедиции еще раз обвел взглядом кают-компанию.

— Планета обитаема, но не отвечает на запросы по радио — видимо, мы зовем не на их частотах. Мое предложение — садиться подальше от больших городов.

— Ты поэтому бомбовую станцию с телесвязью положила в глушь?

— Именно. Если они достаточно сильны и развиты, они найдут нас и сумеют нам помочь. Если же их сил недостаточно, то и беспокоить их сразу с посадки ни к чему. Кто знает, как их общество нас воспримет. Сперва осмотримся на месте. Потребуется — установим связь, наладим обмен.

— Поддерживаю. Сперва посадка, потом изучение, потом контакт.

— Садимся.

— Высылаем сообщение и на посадку.

Командир нажал кнопку, и автомат бросил подготовленное послание в неизмеримую даль, в неописуемую черную пустоту, где через рассчитанное время пролетит Солнечная Система, устремляющаяся к альфа Лебедя со скоростью двести километров за секунду. Радиоволны достигнут этого района приблизительно через пять земных лет. Если расчет верен, сообщение и адресат сойдутся, и тогда есть надежда на помощь — еще через несколько лет, ведь навряд ли на Земле прямо так сразу найдется свободный звездолет.

Но внизу проплывает землеподобная планета, воздух ее пригоден для дыхания, врач исследовал микроорганизмы и вырастил хороший запас вакцины; за месяц на орбите даже иммунный ответ успел сформироваться у всего экипажа. Люди эпохи Кольца не боялись трудностей и непоколебимо верили в могущество земной науки, техники — следовательно, и в себя тоже.

Чем труднее экспедиция — тем больше радость и слава по возвращении!

А теперь нужно всего лишь терпеливо исполнить план.

Команда заняла места в посадочных ложементах, планетарные моторы дохнули белым огнем. Звездолет первого класса “Парус” болидом прогремел над ледяными равнинами северного континента. Завершил торможение, исполинской кометой перечеркнул небеса второго континента — зеленого — и начал посадку. Садился “Парус” в языках пламени, в смертоносном грохоте и звоне планетарных моторов, распугавшем все живое, казалось, на тысячу километров — и после всего этого шума неожиданно мягко и плавно вдавил в грунт опоры почти над своей бомбовой станцией, назначенной посадочным радиомаяком.

Командир поднял руку к пульту, оказавшемуся над головой, повернул рычаг выключения упоров. Медленно, короткими толчками звездолёт стал оседать носом, пока не принял горизонтального положения. Посадка окончилась. Как всегда, она давала настолько сильную встряску человеческому организму, что космонавты должны были некоторое время приходить в себя.

Наконец, биолог закончила серию проверок:

— Воздух для дыхания годен.

— Первый выход в скафандрах, — отрезал командир. Врач поддержал его:

— Необходимо проверить иммунизацию. Мне для опытов нужно не менее трех суток. Стандартных земных.

— Мне кажется, тут и сутки не отличаются, — астрофизик щелкал кнопками вычислителя. — Как-то все это странно. Вероятность подобного, конечно, есть. Но куда больше вероятность, что выпавший из окна карандаш полетит вверх, потому что броуновское движение молекул воздуха... М-да...

— Сейчас всем отдыхать после посадки. Сбор в кают-компании, завтра утром, — командир выбрался из кресла и направился в спортивный зал, делать упражнения на растяжку, до которых был большой охотник.

Врач и биолог переглянулись:

— Вот и начнем... — сказала биолог. Врач подхватил:

— Завтра утром.

* * *

Утром над усадьбой поднялся легкий туман от маленького, умилительно красивого, прудика. Здесь рос бамбук, и почему-то можжевельник, и зачем-то пиния; на берегу капитан вспомнил, как водил медведя озеленять московские дворы, и как спорил с разными людьми о людях же. Интересно, как теперь выглядит их с медведем озеро? Живы те деревца, или местные все-таки затоптали посадки?

Сюда хулиганы не влезут, пинию не сломают: озерцо в сердце большой усадьбы, а усадьба ограждена высокими, крепкими на вид, стенами, даже с черепичной крышей, как на больших домах. И домов тут как бы не два десятка, а уж резьбы-позолоты-львиных морд! Людей, правда, для настолько просторного подворья маловато — но, говорят, здесь недавно завершилась большая гражданская война, да еще и засуха... Кто в Союзе при Сталине родился, тот поймет сразу.

Так что капитан сидел на выглаженной каменной скамеечке, и без мыслей наблюдал, как ручеек наполняет водой чашку. Полная чаша перевешивала коромысло, выливалась. Коромысло перевешивало в обратную сторону и звонко щелкало по пеньку неведомого дерева, распугивая местных воробьев — или трясогузок, пес их знает... Чаша снова наполнялась из ручейка, цикл повторялся. Пахло цветами от больших садов, пахло начавшими созревать яблоками — здесь тоже клонилось к осени.

— Господина ожидают в персиковом зале, — на вполне понятном русском сказал неслышно подошедший садовник. На слуг местные походили не очень: каждый второй таскал оружие открыто, а у каждого первого капитан читал наметанным глазом что-то под полой или в сапоге. Вот и у паренька штанина при поклоне обрисовала “орлиную” рукоять, как на польских саблях — точно, засапожник. Капитан поднялся:

— Ведите.

Работник еще раз поклонился, четко повернулся — нет, не слуги это никакие... Как там назывались у султана его тайные агенты? Бостанжи, вот. И тоже, что характерно, садовниками числились.

В персиковом зале капитан увидел знакомых уже девушек, мать и дочь. А еще светловолосого, представительного, несколько полноватого мужчину с огоньками в хитрющих глазах.

— Мой отец — Лоуренс из Йотсу.

— Теперь из Йотсу, — легко согласился мужчина:

— У меня гостинный двор с купальнями на горячих источниках, лучшая в мире жена, — Лоуренс кивнул направо, русоволосая даже слегка покраснела, — и замечательная дочь! — тут Лоуренс кивнул налево, где точно так же довольно улыбнулась и порозовела платиновая блондинка Мия.

— А это мой друг, — Мия приглашающе помахала в дверь, из которой вошел парень. Тоже светловолосый, но куда моложе и стройнее Лоуренса. Парень одевался, как и его будущий тесть, в темные тона. Куртка, штаны, ботинки, светлые манжеты из-под куртки. Лицо симметричное, чистое, черты твердые, рукопожатие теплое, сухое, крепкое — хорошее впечатление. А вот Лоуренс руки даже не протянул. Обижен?

— Другой обычай, — пояснила русоволосая, прекрасно читавшая капитана. — Ну, а меня ты и так знаешь.

— Да уж знаю, — хмыкнул капитан, встряхивая цепочку с медальоном-переводчиком:

— Вот у меня транслятор заработал, и я прочитал ту фразу... Хоро, мне именно так и надо представляться? “Я из Вакуо. Мы там все отбитые!” — с чувством продекламировал капитан. Лоуренс улыбнулся, Мия засмеялась, ее парень хмыкнул. Одна Хоро нисколько не смутилась:

— В тебе росту почти семь футов, да ты еще будешь обвешан этой своей зброей... Сбруей... Короче, крутому парню не к лицу мямлить и сюсюкать. “Извините-простите, сами мы не местные” — не для твоего типажа. Ты вот каждый день бреешься?

— Да.

— Перед выходом отпусти щетину.

Капитан поглядел на Лоуренса — тот кивнул:

— Она всегда советует в яблочко. Я, по крайней мере, ни разу не жалел.

— Еще бы ты осмелился, — буркнула Хоро, и тут уже вся ее семья откровенно засмеялась.

— Но что мы стоим? Чай стынет!

Разместились за полированным столиком, выложенным как бы паркетом из разноцветных плашек, искусно врезанных в столешницу. Налили чая... До сей минуты капитан представить не мог, что у чая может быть вкус! Не просто вкус чая, как вот вкус хлеба или там земли на губах. А именно конкретного сорта!

Сам не заметил, как выхлебал чашечку; Мия тут же налила ее доверху:

— Улун. Здешняя знаменитость.

Капитан молча кивнул. Вторую он уже пил неторопливо, с удовольствием, оглядывая комнату. Резные панели, небольшое окошко, ставни настежь, а стекол и вовсе нет. За окном почти недвижимые облака, цветные в лучах восходящего солнца. Между окнами в простенке камин — холодный, лето. На противоположной стене зеленые огоньки, прибор примерно на высоте груди...

— Скажите, капитан — Лоуренс отставил свою чашку, — Мия рассказывала, она гостила у вас в стране...

— У бабушки Карины, с Ларисой, — пояснила Мия, — в Тверской области.

Здесь, у себя дома, оборотни хвосты не прятали. Обе женщины носили брючные костюмы — мать рыжий, дочка темно-серый — и туфли без каблука. Так что Мие ничто не мешало расчесывать хвост гребнем. Хоро, судя по дрожанию хвоста, наслаждалась ароматом чая.

— Да, — Лоуренс щелкнул чашечку по ручке, и та завертелась на блюдечке волчком, — мне, торговцу, совершенно не понятно, как это может существовать целая огромная страна, где нет... Как вы это называете... Использования одного человека другим.

— Эксплуатация мы это называем, — капитан тоже допил чай. — Но вот здесь я мало что могу объяснить. Вам бы с нашими учеными поговорить.

— Но ведь любой труд не бесплатен, иначе это попросту рабство. А если у человека нет ничего личного, как ему планировать хоть на завтра? Если ему неизвестно, какие будут ресурсы, какие цели?

Капитан закряхтел. “Бить нельзя их! А не вникнут — разъяснять!” Да, потомки, видать, немало потанцевали на граблях, раз даже в песни попало. Но ведь я не агитатор — я спецназовский боец. Мне бы в руки две гранаты — тут бы гадам и...

— Я не могу ответить на ваш вопрос. Если хотите, я запрошу хорошие книги. Не ту муть, что раньше писали, а сегодняшние, из Ефремовского института. Там все четко, понятно.

Лоуренс налил еще чашку. Враждебности капитан в нем не чувствовал. И вообще, ощущение от собравшихся за столом было как от завтрака в семье горного мастера на рудниках Бельгийского Конго. Или от знакомства с резидентурой, которая в Аргентинах-Гватемалах обычно и маскировалась именно вот под семейный бизнес. Важный солидный глава семейства относится к неугомонной жене то ли самую малость неодобрительно, то ли, напротив, со сдержанной завистью, но в целом с несомненной любовью и восхищением. Ну, а парень Мии, разумеется, во всем свою девушку поддерживает.

И даже занимались волки-оборотни обычнейшей торговлей; по крайней мере, никаких злодейских планов относительно посещаемых миров они не обсуждали — ну, не при постороннем же, в самом-то деле.

Мия допила свою чашку, разлила всем по последней — чайник и закончился. Собрала чашки на лакированный черный поднос, отдала поднос одному из якобы садовников, поднялась:

— Капитан, пойдемте. Небольшая формальность.

Надавила завиток резьбы на косяке — с тихим шорохом отъехала толстенная сдвижная панель, за которой медленно провернулась круглая дверь синего сплава. Перешагнув толстенный порог, землянин оказался внутри семигранной бетонной гайки поперечником двенадцать-пятнадцать шагов. По центру каждой стены размещались пронумерованные двери — шесть на шести сторонах; из люка в седьмой стене только что вошли собеседники. Пахло как в мощной электрической подстанции: мокрым бетоном и самую чуточку гарью, маслом, как в трансформаторе под полной нагрузкой. Только не гудели сердечники, ничто не нарушало вневременной тишины. Холодный пол, такие же серые стены, хмурый военный потолок, и даже лампы знакомые, в шахтерских взрывозащитных решетках, в толстенных колпаках армированного стекла. Лампами зал и освещался: окна отсутствовали, как понятие.

— Светочи у вас же покупали, — Мия вышла на вытоптанную середину комнаты. — Полезный мир.

Капитанская тележка с набитым рюкзаком и горой коробок так и стояла у могучего дверного косяка возле цифры “четыре” — с Земли капитан перешел именно сюда. Только сейчас капитан разглядел, что дверные косяки тут все цельнокованные, и даже не стальные — судя по зеленовато-бронзовому отливу, хитрый сплав.

— Дорого встало, — Мия тоже умела отвечать на незаданные вопросы. — Капитан, это и есть установки перехода. В новые миры мы открываем порталы лично, а затем для поддержания канала назначаются свободные ворота. Сюда может выйти любой, не обязательно я или мама. И, если с вашими отношения сложатся, вы сможете самостоятельно... Понятно?

Землянин сглотнул. Девушка улыбнулась недобро, показав клыки:

— Теперь вы знаете одно из уязвимых мест нашего торгового дома. Если между людьми все хорошо, то ничего не надо говорить. Но предупредить я обязана. Понятно, что вы попытаетесь узнать секрет перехода. Не вздрагивайте! Я не первый мир посещаю и не десятый даже. Рано или поздно гениальная идея осеняет всех, и вашему начальству этого не избежать. Неминуемо!

Жестом девушка отстранила возражения и продолжила:

— Так вот, капитан, судьба вашего мира зависит от простой мысли. Договариваться выгоднее, чем отнимать силой. В долгосрочной, так сказать, перспективе. А за любой вред моим близким... Комнатка у нас такая не одна, где прочие — я не знаю. Нарочно так устроено, чтобы подвешивать меня на дыбу было бесполезно... Понятно?

Чего тут было не понять! Раскроет милая девочка любую из шести дверей хоть в Белый Дом, хоть в красный Кремль, хоть в желтый Запретный Город, хоть в черный Рейхстаг — а то и во все места разом. И даже никаких ядерных зарядов не надо, или там холерно-чумных микробов. Обычнейшего ножа в печень более, чем хватит. Лидера с доски — драка ферзей за власть — пешки врассыпную — ладьи-слоны-кони суверенитета гребут, кто сколько унесет — и вот оно, вместо великой державы лоскутное одеяло германских княжеств, запуганных соседями, опутанных кредитами, которых не грабит разве что ленивый.

И хотел капитан обидеться: да за кого ты меня держишь, блондинка? Да знаешь ли ты, что я видел на войне?

Только ведь был он капитан двадцатого главного управления, и потому допущен к документам потомков из две тысячи двенадцатого. А из тех документов знал на примерах, безо всяких умствований, достоверно: власть всегда найдет, чем обосновать подлость, если в той подлости окажется достаточно большая выгода. Что выгода на сегодня, а уже послезавтра похмелье унесет все прибыли, то никому не важно. Мы-то послезавтра уже не будем у руля. Кто нынче нас подпирает снизу, кто на места наши сегодня с фурией рвется — рано или поздно дорвется. И выиграет непередаваемое удовольствие разгребать-расхлебывать за предшественниками. Чтобы жизнь малиной не казалась.

В том, первом, варианте истории так вышло погано, что потомки узлом завязывались, лишь бы только сделать бывшее — не бывшим. Наконец, Веденееву Саше удалось весточку на полвека назад отослать — и все завертелось...

Снова промолчал капитан — и снова угадал. Мия заговорила уже обычным голосом:

— Гримм хоть убивать можно. Вот если Свидетеля Канона встретим, беда будет.

— А что за нахррр... — капитан прокашлялся, и только через добрых полторы минуты избавился от хрипа в пересохшем горле:

— Сектанты?

— Не знаю. Может статься, тоже спецслужба. Как говорят на Таларе, “у всякого заклинания есть хозяин”. Свидетель недоволен, что мы соединяем разные миры. Говорит, мы развитие в этих мирах комкаем. Не даем им собственными силами чего-то достичь...

Капитан вздрогнул от бритой макушки до пяток в крепких прыжковых ботинках. Точь-в-точь слова генерала Серова! И логика в них очень даже имеется. Выходит, Серов по мере развития сюжета вполне может перейти на сторону Свидетеля Канона. Мия его не грохнет? Впрочем, все это так умозрительно и ненадежно, что капитан даже не задумался: сам-то на чьей стороне окажется?

Мия сложила руки под грудью, натянув белую рубашку. Капитан машинально заметил — высокая грудь — и услышал:

— Еще одно запомни. При выходе группу может раскидать. Не сильно далеко, в пределах дня пути. Лишь бы только не угодить по разные стороны высоких гор или неширокого моря. Для сыгранной группы риск меньше, для новичков больше. Ты с нами первый раз идешь, тебя наверняка отбросит...

— День пути... Километров сорок?

— Ну да, восемь лиг или два караванных перехода.

— И по сто ходил. Удовольствие так себе, но страшного тоже ничего.

— Правило на этот случай: собираться у самого высокого пика в пределах видимости, у самого яркого, заметного и неповторимого элемента рельефа. Святое озеро, красивая вершина, колодец с легендой, и так далее.

Капитан постучал ногтями по сверкающему косяку.

— Понял.

Мия посмотрела на тележку со здоровенным рюкзаком, вздохнула:

— Если на пик влезть нельзя, то искать перевал. Если перевалов больше одного, то проверяется сначала восточный, во вторую очередь южный, в третью западный.

— По движению солнца?

— Именно.

— А в тундре, в пустыне, на плоскогорье?

— А там, скорее всего, ваши ракеты будут видны. — Мия похлопала узкой белой ладошкой по углу картонной коробки:

— Время для связи — полдень. Как полдень вычислить, знаешь?

— Когда тень от веточки самая короткая.

Мия показала на выход, и капитан с удовольствием покинул суровые внутренности бетонной гайки. В персиковом зале уже исходил паром чайник, и свежий чай собеседники выпили с удовольствием, наблюдая, как механизм запирает массивный люк синего металла. Дождавшись характерного щелчка ригелей, Мия довольно кивнула и продолжила:

— Если через воду раскидает, собираемся опять на солнечном берегу. На восточном или на южном. И тоже, как придем хотя бы в примерный район встречи, то сигнальных ракет не жалеть. У вас же набрали много!

Капитан вздохнул. Одних патронов двадцать килограммов, сама винтовка, личное оружие... Правда, все снаряжение состоит из мыльницы, завернутой в две пары чистых шерстяных носков, зубной щетки с отрезанной для облегчения ручкой, и аптечки, обмотанной полотенцем — но все равно, вместе с железками выходит суммарно два пуда. И тут еще ракеты волочь...

Допивая вкуснейший чай, капитан представить себе не мог, что в районе встречи вместо блеклого ежика сигнальной ракеты небо вспорет золотой факел метеорита.

* * *

Метеорит шел с полуночного, холодного небокрая. Ухнул то ли в соседней долинке, то ли в следующей, то ли через одну — капитан оказался южнее падающей звезды, и порадовался, что ему проще добираться до маяка. Горами тут никого не удивишь, выбрать из них самый высокий пик — задача непростая. А метеориты, по рассказам той же Хоро, не каждый год случаются. Даже и не каждое десятилетие. За неповторимый элемент рельефа вполне сойдет.

Падение метеорита словно закрыло день: солнце окончательно потонуло в зубах западной горной цепи. Жители Кленовой Осени называли ее просто “горы”. Кстати, эти самые жители, встревоженные грохотом и вспышкой болида, сейчас бегали по улицам. Капитану с гребня крепостной стены было прекрасно видно: тревога есть, а суеты нет. Мужчины с оружием: кто с местным огнестрелом на Прахе, кто с хорошими зверобойными копьями, привычно строятся по десяткам на центральной площади. Женщины с мелкими семенят к большому каменному кубу на той же площади — к убежищу. Ни дурных криков, ни суматохи... Капитан помотал головой, отгоняя нехорошие воспоминания, и сказал:

— Весело живете.

Дед Арвер, стоявший на стене справа, возразил:

— Да чего там! В столичных округах все распахано и заселено. Куда нам было деваться! А зато у нас тут земли завались. И хорошо живем! Вот послушай: десять кур у нас — только бабки, которые уже чуть ходят. Вон Сагарова вдова только и может, что кукурузу. А чего ей: никакого ухода. Початки — обломать. Стебли и кочаны — в печку. И весь огород закидала топотамбуром. Тот вообще сам растет. В земле не мерзнет, вот бабка его и копает круглый год...

Село помещалось в кольце внушительных каменных стен с колючей проволокой по гребню, с несколькими укрепленными башнями, где капитан и пулемет бы поставить не постыдился.

За стеной мощеный кольцевой проезд, а за ним глухие фасады двухэтажных домов: первый этаж строго каменный, второй — где кирпич, где сруб, где фахверк. Но ни единого проема, только узкие бойницы, сейчас ощетинившиеся стволами прахобоев. И у всех крыши острые, крытые серой сланцевой плиткой. Вход в каждый двор через ворота не хуже шлюзовых — по крайней мере, на вид почти такие же массивные.

За кольцом настороженных домов-крепостей дома уже более привычного вида. Бревенчатые и досчатые заборы, срубы и беленые стены, окна и ставни, тростниковые и тесовые крыши. Насколько можно было видеть, некоторые из таких домиков хозяева понемногу обкладывали снаружи камнем, чтобы затем надстроить второй этаж и тоже превратить в местное воплощение знаменитой фразы: “мой дом — моя крепость”.

Девять коротких улочек сходились на центральной площади, возле игрушечно-красивой церквушки, потертого и словно бы прищуренного здания управы — и нависающей над всем этим каменной глыбы убежища. Капитан хотел спросить: часто ли гримм прорывают оборону на стенах, и часто ли приходится отсиживаться в том бункере, и кто приходит на помощь, и есть ли рация, или, может, какие патрули?

Хрен там плавал: старик дорвался до свежих ушей, и теперь грузил капитана всеми абсолютно тонкостями и подробностями ведения сельского хозяйства в условиях враждебной фауны:

— У нас кто птицей занимается, о! Не меньше десятка несушек, отдельно полста молодых петушков, чтобы заколбасить их осенью и всю зиму кушать. А чего тратить зерно и кормить мясо ползимы?

Дед прищурился мечтательно, борода встала клином над клетчатой рубашкой:

— Гуси! Если есть пруд. Едят мало дорогого зерна и много дешевой травы. Свиней невыгодно: выгнать на выпас не можем, а в стенах тесно. Много зерна на прокорм. Держим так, только для себя. Весной взяли — на первый снег забили.

Капитан и не хотел, а заинтересовался:

— Коровы сколько дают?

— Ведра два. А когда “большое молоко”, то и четыре.

Ведра здешние капитан видел, от земных они почти не отличались. Что и понятно: люди такие же, анатомия никуда не делась.

— Кормите чем?

Дед огорченно хлопнул жесткими ладонями по широким черным штанам, почесал носком правой туфли под левым коленом, спугнув наглого закатного комара:

— Травы не накосишься, сам видел. Только зерно дробленое, да овощи.

— Свиньям зерно, коровам зерно, птицам зерно, людям зерно... Сколько же тут земли?

— Ну, общее поле семью семь тысяч шагов, — гордо сказал Арвер, глядя на четкий рисунок уличных светильников. С тревогой сельчане разобрались, назначили в ночь удвоенный дозор (капитан отметил, что приказы старосты никто не оспаривал) — и так же в добром порядке возвращались по домам.

— ...Только поле не одним куском, сам видишь — горы. Где мы встретились, то верхняя делянка, там всегда суше и жарче. Ну и под кукурузу часть, коням-коровам на корм. В дождливое лето капусту сажаем, но с ней возни много.

— А что значит: общее поле? Единоличников нет?

Дед звонко шлепнул обеими ладонями по холодному парапету боевого хода:

— Хрен вас там знает, в том Вакуо. Но тут, у нас, как ты себе представляешь единоличника? Одна семья не в силах построить стену, чтобы ее урса не снес или беовульф не перескочил. Тебе просто часовых менять людей не хватит. Это же не волки! Волков-то перебил и с концами, а гримм, сколько ни бей, возрождаются. За грехи наши, не иначе.

Капитан приставил к уху ладонь:

— А что за подземный стук... Вот, сейчас!

Дед вслушался, и его лицо довольно разгладилось:

— Мой внук и зять бочки готовят. Месяц назад купил дешево, списывали бочки от масла. Ну, от машинного.

Тут капитану стало интересно:

— Из-под машинного масла?

Дед важно разгладил вышитое полотенце, которым подпоясывался по здешнему обычаю:

— В мешках мыши сожрут. Никакие кошки не спасение. Только сталь! Военные бочки, от антифриза или от масла. От масла лучше.

— Зерно в смазке хранить?

Дед улыбнулся с видом полного превосходства над городским пентюхом:

— Дно вырубается, это понятно. Потом бочка тщательно моется теплой водой, мылом. Тщательно! Главное, закраину выдраить, под ней всегда остается...

Капитан посмотрел теперь на долину. Кленовая Осень замыкала восточный перевал. Почему, интересно, село не поставит укрепление у западного перевала? Долина станет безопаснее, это же какая экономия на стене и домах-крепостях! Неширокая долинка, посреди речушка, уходящая сквозь село и горы дальше к востоку. Склоны круты для человека, но не для зверя. Наверное, поэтому и бессмысленно тратиться на затыкание перевалов — укрепление придется снабжать, чистить проезд к нему, менять в нем людей. А гримм придут напрямик через лесистые склоны: ограждающие горы не поднимаются до снеговой полосы, на округлых верхушках тоже густая щетка деревьев... Камчатку напоминает, вот. Сопки, между сопками долины, на дне долин речки, в речках дорогая красная рыба — законная добыча черных, мелких и злющих камчатских медведей.

Уж лучше бы и правда медведи, чем эти, визгливые... Бобро-доски. Борбатоски... Даже камень-переводчик не смог подобрать слово, так и передал, по звукам.

— ... Вытираешь отрубями насухо. Самый главный секрет! После отрубей запахов нет, насыпай чего хошь. А, ну и не забудь закраину молотком загнуть, чтобы сам руки не порвал. Вот! А вырубленное дно крышкой будет. Накрыл — и никаких мышей. Даже недосушенное зерно, сразу с поля, у меня в таких бочках ни разу не пропадало. Видать, малая бочка. Порция высохнуть успевает.

— Что, и недостатков нет?

Дед зевнул:

— Как не быть. Бочки от масла, внутри не крашено. На улице ржавеют мигом. День, два — роса внутри осела — и привет... Пошли уже, поужинаем, да и спать определю тебя.

— А купил бочки в городе?

— Все шутишь? Отсюда до города тебе всего патронташа не хватит.

Капитан машинально вспомнил остаток патронов: сто девяносто два — и прослушал кусок объяснения. Но дед не заметил, увлеченно повествуя свежему собеседнику:

— Кто ездил в столицу, говорят, вблизи нее жить куда проще. Гримм тоже ходят, они, паскуды, только во снах не ходят... Но там рядом знаменитая Академия Бикон, великий ректор Озпин, знаменитая Глинда Гудвич, вот кино тебе покажем, сам узнаешь. Курсанты-охотнички, правда, опытным не чета! — дед Арвер подмигнул спутнику. Тот вежливо придержал старика за локоть: лестница со стены крутая.

— ...Зато их много, дешево берут, а главное — всегда рядом. Чуть в лесах урса завелся или в небе невермор проплыл — по телефону позвонил, еще солнце не село, уже команда и прилетела. Но я же говорил: столица не резиновая, там рядом все распахано. Дешевая там еда, дети тортами бьются. Не взять хорошей цены ни за мясо, ни за пшеницу.

Мужчины пересекли кольцевой проезд, миновали цепь домов-крепостей, подошли к обычному фахверковому дому на три окна, с малюсеньким палисадничком, с тремя закрывшимися на ночь “золотыми шарами” совершенно полтавско-миргородского вида.

— Если не в столицу, то кому продаете?

— Шахта рядом, за тем самым перевалом, где мы встретились. Двести фавнов, не считая охраны. Работа тяжелая, жрать всегда охота. Наша-то еда не их консервы, а за вкус и цена. Охранники не торгуются. Платят им хорошо, но нагружают и того больше. Огненная хреновина примерно в той стороне упала, только сильно левее. Шахта к северо-востоку будет.

Дверь открыл рослый мужик, с внушительным топором в правой руке, в свободных темных штанах и распахнутой на груди куртке, босой, подпоясанный лиловым кушаком. Поклонился:

— Отец, ужин готов. Уважаемый гость, прошу за мной, я покажу, где можно умыться и переодеться.

Уважаемый гость ответил коротким кивком. По-хорошему, ему бы как раз надо в ту долину, где метеорит. И запустить сигнальную ракету, и соединиться с Хоро и ее семьей-шайкой.

Но “жать что родить — нельзя погодить”. Да и молва сразу полетит, всю конспирацию похерит: “А, тот мудак, что Кленовой Осени на жатве не помог?”

И вообще, окажешься козлом — а местные, блин, про американцев плохо подумают. Репутацию Вакуо, пожалуй, уже и не спасти. А вот Кеннеди с де Голлем еще пока и не знают, что их межпланетное реноме сейчас зависит от простого капитана госбезопасности. Ну, и еще от надежности “аристократической” винтовки Драгунова.

После умывания, пока накрывали во дворе большой стол для всей семьи, капитан тщательно вычистил винтовку, осмотрел патроны — но те все были один к одному. Винтовка особая и патроны к ней мелкосерийные, чуть ли не ручной работы: ни тебе болтающихся пуль, ни перекошенных капсюлей, ни пятнышка коррозии. Правда, для испытаний навтыкали в патронташ чуть не каждый третий трассер или бронебойно-зажигательный, а у них баллистика отличается. Зато и поражающее действие тоже... поражает. Вот прямо до глубины души. Хорошее оружие, не подведет. И праздновать чудесное дедово спасение отправился капитан с легким сердцем.

А пока он чистил винтовку, дед Арвер призвал к себе всех баб и девок, сказал:

— Гостя видели?

Женщины перемигнулись, заволновались. Не обратив на шепот и смешки внимания, патриарх продолжил:

— Хоть на еже давайте, хоть на улице раздевайте, а чтобы он в селе остался. Не знаю, какой работник, и знать не хочу. Но как стреляет, на себе испытал. В доме Турима завтра же пыль стереть, полы вымыть, окна. Постель свежую. Туда его поселю.

— Очередь установишь, батюшка, или так, без номерков на руке?

— Цыц! Вам в поле стрелок лишний, или в селе мужиков избыток? Да не лезть к нему ночью, если не хотите завтра по нему плакать! Выспаться ему дайте, жатва утром!

* * *

Утром на вышке холодно, влага оседает прямо на ошкуренных жердях, ничто не предвещает горячего дня. Солнце не вылезло еще из-за восточного хребта, серый камень стен еще сплошная масса, не высвечено ни швов, ни неровностей. Капитан смотрит на отведенный ему сектор леса. Дед Арвер незаменимой тенью маячит рядом. У него свой сектор, только ружье сильно попроще: одноствольная переломка на Прахе.

— В первый день редко бывает, — бормочет старик, опустив бинокль. — Разве что по твоему следу придут, из Горелой Глотки.

Капитан уже знает, что так называется западный перевал и молча кивает в ответ: услышал, понял.

Под вышкой молчаливой серой рекой течет половина Кленовой Осени. Капитан отвлекается от своего сектора на единый миг, опускает глаза — вздрагивает. Колонна один в один как под Секешфехерваром, словно их танковый корпус входит в прорыв. Первыми — десять огромных комбайнов, вокруг каждого по десятку прикрытия, точь-в-точь танковый десант, и вертят стволами на близкий лес, высматривают фаустников...

Тут не пацаны с фауст-патронами, тут звери гримм. Обычные звери человека боятся, запах масла и топлива их пугает, рев дизелей и звон траков гонит прочь, в заповедные леса... Вчера на ужине рассказывали: у гримм тоже имеются заповедные леса. Там никто и ничто выжить не может, ибо на любое сопротивление черные твари сбегаются миллионами. Капитан хотел спросить — что же они жрут в обычное время, когда люди к ним не заходят? Божью росу и жареных акридов? Но принимали его за Охотника, и думали, что уж он-то получше всякого разбирается, и не стал капитан рушить легенду детскими вопросами.

Следом за комбайнами (шестьсот гектар к вечеру снимут, считает в уме капитан) — три десятка тракторных жаток, а с ними грузовички-полуторки, от новых до ржавых-перекошенных. (Еще девятьсот, если грунт ровный.) За механизмами — конные прицепные жатки, сноповязалки. (Хоть бы все они полтысячи сделали, и то добро!)

А замыкает колонну корявая неубиваемая лобогрейка, от вида которой капитан содрогается так, что скрипит и раскачивается вышка.

— В точно такую мы четырех баб запрягали.

— А?

— Мать, обе тетки, бабка. Но бабки хватало на один проход, потом падала. А я вон там стоял, стебли скидывал. Здоровые мужики упаривались, куда мне-то, пацану! Пол-прохода, и лоб мокрый. Оттого и звали — лобогрейка...

Старик вздохнул, снова поднимая бинокль к глазам:

— На комбайн всем селом год собираем. Не дай бог что — пока механика дождешься, хлеб и вытек. А жатку прямо на стерне починить можно. Вырубил орешину, веревкой привязал, делов!

Лес на склонах молчит — сегодня тишина кажется угрожающей. Сегодня все село в поле, вне прочного кольца стен. Комбайны-то снимут и обмолотят; а что снимут жатки, тоже не оставят сушить в поле, сразу отвезут в село, на зерновой ток. Капитан читал где-то, что стационарная молотилка выигрывает у комбайна в скорости, да ты еще накорми молотилку эту!

Сегодня тот самый день, который год кормит. Если даже взять шаг чуть меньше метра, то все равно поле здешнего колхоза под четыре тысячи гектар. Примерно, ведь не ровный же прямоугольник. Да и говорил дед, под кукурузой часть немалая, с ней отдельно. Так что зерновой клин за сутки-полторы убрать можно.

Если, конечно, хитровывернутый осколок не заклинит камнеловилку комбайна (минус шестьдесят), если не запалят коней в жатке (минус тридцать), если не сползет под мотовило дурной от жары работник на сиденьице лобогрейки (минус восемь, но и то — хлеб).

На стене деревни человек сто. Поровну крепких стариков, боевитых теток и достаточно сильных для стрельбы подростков. Прочие кто за рулем, кто на сноповязалке, кто идет вдоль сырой опушки, дергаясь на каждый шорох, угрюмо наставив на заросли тяжелое короткое охотничье копье, с перекладиной — чтобы пробитый зверь не съехал по древку на человека.

А двадцать лучших стрелков на двадцати вышках. И капитан в том числе. Деда он взял в напарники, чем тот немало гордится — Арвера, по старости, даже на стену давно уже не звали. Вышка состоит из длиннющих ясеневых стволиков, составленных треногой и перевязанных обычной веревкой. Над самой перевязкой небольшая площадка, ограниченная такими же привязанными перилами. На площадке бочка воды, ковшик, мешок сухарей и медная сковородка — вызывать помощь. “Отлить захочешь,” — говорил дед, — “вали прям сверху. Если будешь стрелять, как там, на дороге — наши не такое стерпят.” От солнца выдали капитану здоровенный соломенный брыль с полями в обхват, ну а патронов у него еще сто девяносто два... Целиться все-таки надо лучше. По четыре штуки на голову — точно никакого патронташа не хватит...

Вот комбайны выкосили полосу от опушки — не совсем по правильному порядку, но тут безопасность важнее. Вот выстроились и поперли трактора, правее них конские морды — капитан считал жатки по столбам пыли, как еще в учебке считал на полигоне танки. Мир другой, война все та же...

Из разговоров за ужином капитан сообразил, какие разновидности тварей существуют, и теперь худо-бедно представлял, чего ждать от каждой. Камень-переводчик исправно глотал слова чужого языка, умнел на глазах. Под конец ужина капитан уже мог объясняться без той единственной фразы, что Хоро заставила выучить по бумажке, но было поздно. Деревенские успели прозвать его Эль Вакеро, то бишь: “из Вакуо”. Выяснять, “Охотник из Вакуо” или “придурок из Вакуо”, ужасно не хотелось. А для рапорта стоило бы точно... И еще бы для ученых черную тварь препарировать. Но те рассыпаются в пыль сразу по смерти...

Капитан обшаривал сектор как учили: галсами от ориентира к ориентиру. Жаль, дальномера нет, пристрелять заранее. Сетка в бинокле только тогда хороша, когда между рисками попадается что-то известной высоты. Придется на глаз...

Слева и сзади бухнули сразу два выстрела!

— Началось! — дед вцепился одной рукой в жердину, отчего вышка снова заскрипела и качнулась.

— Прицел не сбивай, — буркнул капитан. Поворачиваться на выстрелы не стал: у него свой сектор. И точно — шевелятся кусты, вот уже и здоровая черная спина... Хорошо, что прежде всего выкосили полосу отчуждения. Ну да местные не первый день замужем, кое-где успели даже рогатки поставить, сетку натянуть. Здесь вот не успели, как раз колья забивают, на рабочих он и навелся. Беовульф, гримм-волк, черный уголек на золотой щетке свежей стерни... Разроняв палки и сетки, люди кинулись кто за жатку, кто к составленным копьям. Тварь подняла волчью голову, завыть не успела. Для патрона и винтовки Драгунова дистанция кинжальная, все равно, что пальцем ткнуть. Арвер чуть не выронил бинокль от грохота — но увидел, как беовульфа прошило зеленой иглой трассера. Гримм-волк поперхнулся воем, оплыл, расселся — и через миг уже исчез, словно привиделся!

— С почином, — дед картинно поковырял мизинцем в ухе. — Теперь держись, попрут... Эх, жисть мая жистянка, глухой вернусь я с поля...

Капитан промолчал. Солнце поднималось все выше, и по спине ползла граница между прохладной тенью и горячим днем. Трактора ревели по-прежнему. Вроде бы на противоположной стороне поля тоже бухнули ружья — за шумом жаток звук дошел как сквозь подушку. А вот ветер — плохо! Поди пойми, где по лесу идет зверь, а где ветер... Местные ничего народ, упорный. Бригада вернулась к недостроенному заграждению, только теперь один из работников так и бегал с натопыренным на лес копьем, как пресвитер со здоровенным крестом в кино про тевтонцев. Лезет в голову всякое, да и пес бы с ним, лишь бы не мешало...

Следующая тварь прыгнула с протянутой ветки кряжистого дерева, комком грязи кувыркнулась над сеткой, плюхнулась на полосу отчуждения. В этого зверя капитан стрелял дважды, для надежности. Ветер нес пыль дальше над полем, и капитан подумал: на том краю как дымзавеса, очень плохо. Можно полк накопить в лесу. Если разом прыгнут, снесут и спички-колышки, снесут и вышки. Особенно, если тут взаправду есть обещанные Хоро слоны с зубами.

...А нет, часы тикают. Просто времени прошло всего ничего, вот и кажется, что стрелки стоят.

Капитан оперся спиной на жердь, расслабил плечи. Как там стрелки, а ему еще стоять и стоять! Смена будет, если не случится ничего страшного. Надеяться на смену можно, а вот рассчитывать не стоит.

Ветер улегся. Сжали приличный кусок поля, грузовички успели обернуться несколько раз. На чем они тут ездят? На этом их Прахе, или есть движки попроще? И что в селе молотилку вертит? Неужели прах-мотор, если вот лес рядом, дрова...

Балбес ты, капитан. Лес, дрова... Тут за дровами от несчастной любви ходят, или когда мужа заловят на чужой бабе. Топиться не ходят: проточная вода редкость, чистая вода ценность. А в лес от горя пойти самое оно.

Потому как звери-гримм наводятся на плохие чувства. На обиду, злобу, ненависть, боль, ужас. Хоро, видать, и сама не знала — про такое бы молчать не стала.

Бухнул выстрел поодаль справа. Ни криков, ни звона. Машины уверенно стригли поле. Где-то хлеб еще сырой, где-то уже осыпается. По-хорошему, надо косить участками. Где раздельно, где сразу, где оставить подсохнуть. Сеют они так же?

В секторе ничего не двигалось, но капитан методично водил биноклем. Задача несложная, надо искать не отличия от вчерашнего, не высчитывать, где “он” мог за ночь посадить снайпера, где раскопал еще пулеметную точку, где появился новый блиндаж — всего только заметить шевеление верхушек, движение.

Движение! Левее куста, и еще правее коряги, а еще за горелым деревом... Стая! Бухнуть в сковороду? Черта с два: “мы там все отбитые”.

Винтовка пошла вправо над бугристой поперечиной. Выстрел не предельный, но и не в упор. Сейчас наши поросята покажутся... Почему решил, что поросята? Неважно, вот сейчас, вот отодвинулась ветка...

— Уши закрой!

Из подлеска выбегали темные пятна; винтовка била размеренно, как громадные ходики, живо напомнив старику вчерашний ужас на дороге. Зеленые молнии, видимые даже в полуденном солнце, расплескивали гримм-кабанов — точно, поросята! А шустрые, их же мать... О, хоть сетка помогла, один запутался, на тебе! Рядом был еще — бежит вдоль рогаток направо, ствол до стойки — дальше чужой сектор... Бац! Его достали соседи — отлично, где остальные?

Все. Этих перещелкали. Сетку вешают обратно. Капитан выдохнул, расслабил плечи. Полдень! Считай, четверть жатвы...

Сзади-слева бухнул выстрел и бешено зазвенела сковородка. Оборачиваясь, капитан с ужасом увидел, как валится соседняя вышка.

— Мать его... Мать его сука!!

Черный слон с белой костяной мордой пер на острие клина тварей помельче — если бы капитан знал, что такую атаку даже сыгранная команда Охотников пропускает мимо, заходит с боков и вырезает с хвоста — пожалуй, не устыдился бы бегства. Но и то: куда бежать с вышки? Дед уже высадил свой единственный заряд, уронил ружье и колотил в сковороду; воздух сделался тягучим, липким, жаром загорелись шея и грудь, и пальцы так медленно вынимали патрон из гнезда!

Щелк — фонтанчик попадания чуть выше черных пятнышек на фарфорово-белой морде. Капитан видел слона в цирке. Тот, цирковой, был добрее. А в московском зоопарке...

Щелк — левее, ближе ко лбу; есть ли у этих тварей мозг? Сто метров, прямой выстрел, еще патрон, на этот раз бронебойно-зажигательный... Вот кто додумался их вообще в патронташ вкладывать? Он что, собирался из СВД стрелять по танкам? Боже, дай этому парню умницу жену и красавицу любовницу, получилось удачно!

Щелк! Пуля с красным ободком вошла точно над хоботом. Бивни не хуже африканских, жаль, что рассыпется в пыль...

...В московском зоопарке капитан видел, как слоненок подкрадывается — именно подкрадывается! — к голубям. Поиграть. Кто не видел, тот жизни не видел, считал капитан.

Щелк! Пятьдесят шагов. Уже дрожит и раскачивается вышка. Гул от ударов толстенных подошв. Круглые коричневые дырки в золотистой стерне — следы. Антрацитовая пыль, черные дымки над пробоинами, но голиаф танком прет, даже не пошатнулся. А если по гусеницам — то есть, по ногам? Есть у них суставы вообще?

Щелк! Щелк! Щелк! Черные брызги, черные фонтанчики, дым уже клубами — а издырявленная тварь все не падает, но хотя бы уже не бежит. Может, и устоит вышка...

Патрон с красной головкой — щелк!

— Да сдохни ты уже! Сдохни!

— Ты хоть не ори!

— Ты Охотник! А мне страшно!

Двадцать шагов, еще один красноголовый, и еще один — все равно куда, хотя бы джоулями его закидать!

Угольно-черная масса, уже ничем не напоминающая смертельно красивого зверя, расплывается почти под самой вышкой; живой слон так бы и влепился головой в стойки. Но живого слона капитан пожалел бы. Наверное. Уж всяко ему бы одной пули хватило!

Кстати, сколько пуль осталось? Лента вышла! Выбил четверть патронов! А черные прут, как эсэс. Ну, тогда — за родину, м-м-а-ать! За Вакуо!

Винтовка маятником ходит над поперечиной: его сектор от стойки до стойки. Выстрел — комок сажи складывается сам в себя, рассыпается. Поровну, что это было: медведь, волк, хоть волчий полк! Выстрел — а местные железные люди, прямо по тающему трупу идет конная жатка, даже кони не понесли! Что там накосить можно, вытоптано же все? Выстрел! Шляпа незаметно соскочила за спину, висит на веревке, натирает шею — потом, потом, выстрел!

Выстрелы и рев по всему полю. Черное говно топчет хлеб! Хлеб!!! Местные ревут и хрипят как бы не громче зверей, бросаются с рогатинами, лупят в упор кувалдами, суют в кривые лапы длинные жерди, кто-то вон извернулся сетку на урсу набросить; в жатке застрял беовульф, колотится, разносит ценную технику, треск и мат хозяина жатки — громче зверя! От села тоже дым несет, ружейное бухание: то ли поддержка, то ли на стену полезли...

Капли пота стучат по предплечью чужими пальцами: вкрадчиво и противно. Кислый дым из открытого затвора; патроны скользят в мокрой ладони, даже бугристые поперечины вышки на ощупь горячие, а уж как до сих пор ствол не повело... Пристрелочный — зеленая спица послушно пришивает к золотой щетине очередную тварь. Ну да, пулеметный же ствол, стенки толстые, с оребрением, пока еще нагреется...

А вот парень играет в догонялки с беовульфом вокруг пикапчика — как прицелиться, чтобы не задеть? И-и, пять-шесть, семь-три-два... Вот он, ритм: прицел на две фигуры вперед — щелк! Гримм-волк на всем скаку переворачивается через голову, но человек этого не видит, бежит вокруг фургона и скоро набегает на тающий труп со стороны хвоста, и тогда только соображает, что погони нет...

Огромное поле как будто выдыхает на все стороны горячим ветром, пыльным облаком; грязно-рыжий столб и вопли поднимаются высоко над лесом. Да уж, на такой-то маяк не то, чтобы гримм — как бы Хоро с компанией не явилась. Она в пшенице хорошо понимает!

Херня какая-то, непочтительно думает капитан. Каждая жатва не может стоять на героической истерике. Раз в пять или десять лет — еще поверить можно. А каждый раз так? Да их бы в первый год смяли, а они вон уже второй ряд мазанок обкладывают камнем. Каменное строительство дорогое...

И вдруг тишина — все кончилось! Черные звери кончились. Никто не лупит в сковородки, не визжит от ярости. Только прежний звук тракторов, только прежнее щелканье сноповязалок — жатва.

Как будто ничего и не было!

Дед размазывает пот и пыль по трясущемуся лицу.

Остаток?

Две ленты и пять. Сто пять патронов. Не мешало бы винтовку почистить.

Арвер пьет, проливая на бороду — руки трясутся. Капитан осторожно забирает ковшик, зачерпывает и сам подносит старику. Тот хлебает жадно, потом успокаивается.

— Только не говори, что у вас каждый раз такое.

— Ты же Охотник, — дед пожимает плечами. — Ставлю хрен против мухи, они на твою Ауру идут.

Внизу поднимают на колеса опрокинутый трактор, пробуют завести. Несколько безнадежных сноповязалок оттаскивают в заграждение. Помнится, у Ефремова было: “отголоски той борьбы, что бушевала между человеком и зверем в палеолите.”

Но здесь не палеолит. Здесь комбайны, телефоны, команда Охотников, которая может прилететь! И такое вот?

С точки зрения деда все ясно. У Охотников есть Аура. Черт знает, что такое — но черных приманивает. А только сам-то капитан про себя точно знает, что не Охотник. Стало быть, причина совсем другая, и в спокойной обстановке надо подумать...

Ах да — жнецы:

— Потеряли кого?

Дед шарит взглядом по запыленному полю:

— Коней с десяток, а людей не вижу. И бабы не голосят. Обошлось... Эй, малый! Подбрось ружье!

Пока дед ловит одностволку, капитан вытирает лоб:

— Твою мать, вот же херня. Давно так не пугался.

Капитан выпивает ковшик, а еще один выливает на макушку, и сразу прикрывает шляпой-колесом, чтобы прохлада держалась подольше.

— Жарко.

— Ети его, — соглашается Арвер, поднимая бинокль. — Отбились. Теперь передышка будет.

— А потом?

Старик пожимает плечами под все той же клетчатой рубашкой. Сейчас цвет ее густой, насыщенный, потому что рубашка мокрая дурным потом, пережитым ужасом:

— Хрен знает. Молись, чтобы голиаф у них был один.

— Дед... Почему вы отсюда не уйдете?

Арвер замирает, потом выдыхает:

— Потому, что Кленовой Осени двести лет. Потому, что на любом новом поле нам придется начинать сначала. Стену вокруг села два года доканчивали, спали все это время с ружьем под ладонью. Из пятиста поселенцев до хорошей стены дожило сто девять. А война! А пока на комбайны денег собрали! И что — все сначала? Гримм-то водятся везде. Уходить некуда!

Старик отворачивается и преувеличенно-внимательно смотрит на лес.

Капитан тоже бросает взгляд на сектор: как будто никто не ломится — опускает винтовку на доски, к опоре не прислоняет, чтобы не упала. Потягивается, делает несколько дыхательных упражнений. Осматривается: все равно тихо. И тогда быстро расстегивает пояс, оправляет одежду, разгоняет складки на пояснице.

Солнце чуть к закату, но еще стоять и стоять!

— А тебе не горячо в куртке-то?

— Припекает. Но если патронташ на тонкую майку, так уже к вечеру ссадины будут, а только кровавых мозолей мне сейчас и не хватает.

— А полегчал патронташ твой, как бы не вполовину...

— А не каркал бы ты, дед — и я бы тебя на хер не посылал.

Застегнувшись и подобрав оружие, капитан замечает в небе движение. Летающие гримм тоже бывают. Более того, неверморы и грифоны из черных самые опасные, а драконы, говорила Хоро, вообще полное говно. Поэтому капитан живо наводит на темную кляксу бинокль, крутит фокусировку — и пятно превращается в настоящий летучий корабль.

— Скажи лучше, что за хреновина летит над западными горами?

Дед смотрит в свой бинокль — местной выделки, но ничуть не хуже капитанского “карл-цейсс-йена”. Сплевывает злобно:

— Атласский корабль. Нам они не помогут, мы не их подданные. И вообще, непонятно, чего им тут надо.

Капитан хмыкает:

— Вчерашний метеорит, ясно же. Атлас к северу. Вот, пролетело над ними — ну, надо кого-нибудь заслать глянуть.

* * *

— И я даже знаю, кого, — ректор Озпин посмотрел на команду RWBY. Выражения глаз ректора никто не разобрал за круглыми темными очками. Янг Сяо Лун поежилась: она-то знала причину вызова.

— Господин ректор, — прозвенела Руби голосом-колокольчиком, — при всем уважении к вам, осмелюсь заметить... Это моя команда. Если у вас есть претензии, выскажите их мне.

Озпин меланхолично переложил бумаги на столе. Глинда то ли ухмыльнулась, то ли оскалилась:

— Ваша позиция делает вам честь, но не избавляет нас от проблемы... Созданной одной из наших курсанток.

По напряженной позе лидера вся команда понимала, что Руби сейчас нелегко; Янг сжала кулаки, почти уже двинувшись обнять и закрыть собой младшую сестру. Но проблему создала как раз она, Янг Сяо Лун, и поэтому лишний раз напоминать о себе означало злить ректора и его бессменную заместительницу. Решив, что побыть врагом двух самых могучих Охотников мира она еще успеет, Янг Сяо Лун ограничилась угрожающим выдохом сквозь ноздри — лишь знающие огненный характер Янг могли оценить глубину принесенной жертвы.

— Все же я хотел бы обратиться к госпоже Сяо Лун, — Озпин поправил плоские стеклышки. — Руби, вы разрешаете?

— Пожалуйста.

Янг разжала кулаки, ободряюще стиснула сестре предплечье и вышла вперед. Посмотрела на ректора прямо. Тот кивнул:

— Вы что-то искали в баре Хэй Сяона. Информацию. Сведения о...

В паузе напряглась вся команда; Озпин почувствовал напряжение и закончил со своеобычной мягкой полуулыбкой:

— Вы искали Рейвен Бранвен. Тяга к знаниям, безусловно, похвальна. Но зачем же было разносить несчастное заведение вдребезги?

Янг шумно выдохнула.

— Если бы я был таким... — Озпин повертел пальцами, — каким вы сейчас меня представили, я бы просто намекнул, что Рейвен видели в месте падения метеорита. И вы бы стартовали, не дослушав.

Янг Сяо Лун вздрогнула всем телом, и команда молча придвинулась к ней, глядя на ректора укоризнено.

— Так что я просто прошу вас провести... Скажем, пару недель. На горном курорте. Погоняете местных гримм, увеличите опыт. Своими глазами увидите: что там упало, и можно ли это как-нибудь применить. За это время скандал мы... — Озпин провел рукой горизонтально. — А прикроют вас друзья из JNPR.

Вайсс вздохнула: Жан, лидер JNPR, опять будет смотреть коровьими глазами. Не то, чтобы поклонник для девушки лишний, но... Мало того, что Жан самый неловкий на курсе, так еще и по нему самому сохнет Пирра Никос. Жан, как все парни, тупит, не обращая на соратницу внимания, что не добавляет Пирре душевного равновесия... А “девочка-победа” и в спокойном-то состоянии настрогает весь первый курс Академии по выбору: хоть в мелкие клочья, хоть в крупные ломти.

Подсказать, пусть займутся уже друг другом, и тогда Жан отвяжется?

Опыт с мальчиками у Вайсс небольшой. Прямо скажем, не сильно больше нуля. Но и этот опыт говорил: нет, не отвяжется. Что ж, пусть пока все идет, как идет... Вайсс посмотрела на четвертую сокомандницу — Блейк. Та не слишком тревожилась. Ее прохладное спокойствие, наконец-то, передалось обеим сестрам. Руби с Янг обнялись, обменялись парой слов на ухо, после чего Янг Сяо Лун снова шагнула вперед и коротко поклонилась:

— Позвольте поблагодарить за понимание, ректор.

— Позволяю, — Озпин был сама любезность, — благодарите. Но потом. Сейчас давайте взглянем на карту.

Команда RWBY — Руби, Вайсс, Блейк, Янг — слитным шагом придвинулась к столу.

— Северо-запад, — первой сориентировалась отличница Вайсс, — характерный ландшафт, мелкие долинки вперемешку с невысокими пиками.

— А это что? — Янг постучала ноготком по значкам. Блейк, похоже, рассматривала такие карты не впервой, и ответила сразу:

— Здесь дорога, перевал. Наверняка тут полно гримм, очень уж место удобное для засады. Лужайка... Так, это не интересно. А вот, Вайсс, гляди: ваше семейное имущество.

— В смысле?

Блейк отчего-то поежилась:

— Концерн Шни, праховая шахта.

* * *

Шахта вщемилась в карман-распадок, отходящий от основной долины на запад. С запада шахтный двор закрывала отвесная стена основного хребта, с юга и севера — почти такие же крутые отроги, поросшие только камнеломкой да вьюнком, больше ничего не держалось на каменных боках. Восток замыкался массивной стеной с широкими воротами, выходящими на грунтовку из укатанной пустой породы: дорожная пыль пахла так же, как выдох копра над главным стволом шахты. Желто-серые колеи тянулись через лесистый склон и потом по дну главной долины — заросли по сторонам вырубили шагов на сто — а дальше к северу колеи ныряли в непроглядную темень ущелья.

Мия смотрела на шахтный двор из-под нависающей плиты, на южном отроге, забравшись по склону выше всех построек на два-три своих роста. Большую часть дня солнце было за спиной, и Мия не слишком боялась, что блик от бинокля или ее саму — против света — заметит охрана шахты. Вообще, у Мии сложилось впечатление, что вооруженные люди не столько боятся атаки снаружи, сколько стерегут рабочих от бунта или бегства, и потому не слишком-то внимательно следят за склонами. Но как это проверить?

Колючая проволока по гребню стены, и несколько рядов перед стеной — так это в любом здешнем поселении, обычная защита от гримм. Две вышки с пулеметами в местах, где стена примыкает к отвесному обрыву — тоже стандарт. Беовульфов отстреливать, от летающей черноты обороняться. Сами же работники в пределах стен ходили без цепей или других видимых признаков неволи. Разве что за колючку они не высовывались никогда. Совсем никогда: ни в одиночку, ни стайкой; ни в свободное время, ни в смену. Даже полосу отчуждения вдоль дороги подчищали охранники! Но и это вполне может оказаться условием найма: опытного шахтера кусты рубить не поставишь, расточительно выходит...

Срубленную поросль охранники жгли в небольшом очаге на широкой площадке центральной башни, прямо над воротами, где размещались целых две четырехствольных зенитки. Там вечером собирались компании. Смотрели на закатный небосклон, обкусаный понизу западным хребтом. Жарили мясо — волчий нос Мии чуял еду за километр — опрокидывали в рот большие кружки, далеко блестевшие круглыми боками. Содержимое кружек исторгало из глоток пирующих немузыкальные вопли, а из тел — жутковатую пародию на танец.

Работники не отдыхали даже таким немудреным способом. Вечером плотная людская река в ярких оранжевых касках, темно-красных комбинезонах, выплескивалась из ржавой четырехугольной башни подъемника, почти беззвучно растекалась по девяти одинаковым длинным домам справа. На вкус Мии, домики местного буро-черного камня, под односкатными крышами гофрированной стали, выглядели уныло. Поутру работники собирались на площадке перед подъемником, выстраивались неровным квадратом, и охранники, судя по всему, пересчитывали смену. Затем часть ее поглощала темная башня копра, другую часть всасывали громадные полубочки гаража и склада из той же гофрированной стали — от условной середины двора налево. Слева же помещался двухэтажный блокгауз-казарма охраны, с третьим этажом-нахлобучкой: берлогой управляющих. Синие каски каждый вечер и утро пересчитывали оранжевых, везде ходили с бумагами, черкали в них пометки.

За три дня наблюдения из гаража единственный раз выехал четырехосный грузовик, загруженный стальными ящиками, усаженный охраной, ощетинившийся стволами. Грузовику открыли ворота — он слабо запылил по грунтовке и укатился в горловину ущелья. На следующий день из горловины появился грузовик с обычными мешками и коробками, разрисованными рекламой консервированной еды; Мия подосадовала, что недостаточно разбирается в машинах. По надписям и табличкам она так и не поняла, приехал тот же грузовик, или другой. Позвала напарника — тот прикрывал подход к лежке со стороны гребня. Сейчас его сектор взяла Мия, а Эйлуд переполз, вгляделся:

— Номера на нем, если есть, очень мелкие. Уезжал он правым боком к нам, вернулся левым — как тут разобраться? Кстати, Мия...

— Да?

— На северном отроге мордой к нам тоже сидит наблюдатель. Энтузиаст-недоучка.

— Ты прямо возраст и характер его назовешь?

— Спрятался хорошо — значит, чему-то учился. Но склон-то солнечный! Блик от бинокля — ошибка новичка.

— Или приманка. На камне чучело с зеркальцем, под камнем глотает слюнки группа захвата.

— Ты права, лучше пока считаем его хитрым... Нет, ничего про грузовик не скажу. Если бы я хоть выезд его видел — а так темный лес.

— Выходит, гримм они не боятся? Ну, те, на северном отроге?

Парень хмыкнул, не переставая оглядываться:

— Получается, да.

— Значит, на склад с добычей нацелился кто-то еще.

— Вот здесь-то и нужен опыт... Определенного сорта.

Мия согласно кивнула:

— Правда, скорей бы уже мама привела нашего капитана!

* * *

Капитана разбудили ночью. У лежанки стоял тот самый мужик, старший сын Арвера, что встретил их с дедом вчера... Нет, уже позавчера вечером, перед семейным ужином. Он-то и потряс капитана за плечо:

— Вставай, Охотник. Ты просил разбудить за час до выхода.

Капитан потянулся: руками, пальцами ног, ногами. Подобрал под себя колени, поднялся без помощи рук.

— Благодарю.

Масляная лампа на полке у входа горела еле-еле; все цвета в комнате были только рыжие отсветы и черно-синие тени: неровный свет лампы словно бы перемешивал затекшее в окошко прохладное ночное небо, в котором глаза машинально искали звезды, а находили одни отблески на донышках патронов: рулон патронташа громоздился на широком столе, винтовка за ним.

Старик Арвер вытянулся на лежанке вдоль дальней стены комнаты. Капитан шагнул к нему и увидел, что торчащая в потолок борода не вздрагивает, а огненные глаза старика — блики от лампы на монетах.

— Я будил его в полночь — уже холодный. Просто во сне сердце остановилось, — мужчина в черном оперся на дедову одностволку и прибавил, как будто это все объясняло:

— Жатва.

Капитан с силой провел по лицу ладонями, переступил босыми ногами по холодному булыжнику пола. Представил ожидающее на вахте пекло и решил пока не обуваться. Подергал себя за кончики ушей и открыл рот, чтобы помянуть старика добрым словом — а губы сказали, как сказал бы уроженец Кленовой Осени:

— Сколько убрано?

— Людей закрыли, — сын Арвера загнул палец. — Коров и коней закрыли. Осталось на продажу и в запас... До рассвета, наверное, успеем. Охотник...

— Арверу я не успел сказать, скажу сейчас. Я не то, что вы зовете “Охотник”. Я не учился ни в какой Академии. У меня нет ауры.

— И ты не из Вакуо, — кивнул мужчина, подходя к двери. В свете лампы капитан разглядел, что наследник одет в темное, свободное, легкое, все так же бос и перепоясан все тем же лиловым кушаком.

— Но мне все равно, кто ты и откуда. Без тебя мы бы потеряли половину поля, комбайны, людей. И мой отец...

— Твой отец думал, что звери пришли на мою ауру. Если бы не я, голиаф бы просто не явился, и никакое геройство просто не понадобилось бы. Не лучше ли мне уйти, пока хуже не стало?

Мужчина шагнул к окну и положил отцовское ружье на тот же широкий стол. Рыжий свет отчеркнул полоску вдоль тонкого ствола, сверкнул на вытертом лаке приклада.

— Меня зовут Акам. В нашем роду все мужские имена начинаются с “А”...

На матово-черном покрытии винтовки блики не появились, и капитан поежился. Его винтовка перед старым прахобоем выглядела точь-в-точь как гримм перед человеком.

— ...Говорят, наш предок на все беды и тревоги отвечал: “Ай, подумаешь! Ай, хрен с ним! Ай, ерунда!” Вошло в кличку, а как прославился — он все же был из основателей села — то стало родовым именем. Вот, поначалу называли всех на “Ай”: Ай-лаг, Ай-хват, Ай-петр. Потом сократили...

Посмотрел на землянина прямо:

— Тебя никто не винит. Гримм шли к упавшему с неба камню. С крайних вышек видели целое стадо голиафов, протоптавших новую дорогу до Горелой Глотки. В нашей долине голиафов не было никогда, от основания деревни!

Акам потер глаза, зевнул, зажевал начало фразы:

— ...овезло, что на поле вышел единственный, которого ты — именно ты! — свалил. И еще, ты все-таки спас отца. Там, на дороге.

— По голиафу стреляли все, — капитан раскатал на столе толстую полотнину и привычно раскидал винтовку неполной разборкой. Он делал это настолько часто, что теперь ему вполне хватало дерганого света масляной лампы.

— А отцу твоему я прибавил всего день жизни.

Снял с пояса небольшой саквояжик, расщелкнул. Ершики, масло щелочное, масло нейтральное, порошок хромпика и флакончик готового раствора. Вытащил из приклада шомпол.

— Целый день жизни, — поправил Акам, одобрительно глядя на быстро двигающийся ершик. — И голиаф только твой. Наши пули от костяной морды отскакивали.

Еще вчера, сразу же после смены, капитан продрал винтовку латунным ершиком в щелочной смазке. Керосином бы залить на время сна: залезает в самые тонкие поры-трещины, выгоняет гарь на свет белый. Отпотевать будет еще с неделю, потому-то и чистить надо ежедневно, даже после одного-единственного выстрела.

Но не качают на Ремнанте нефти, не гонят из нее ни керосина, ни бензина, ни солярки. У местных богатеев электрогенераторы на том самом загадочном Прахе: две штуки в селе, третий в убежище, под рацией. Лампочек в богатых домах по штуке, только у старосты аж целых две. Вторая в туалете: ночью промахнешься — сам же потом втаптываться будешь. Староста здесь о чистоте радеет, с толком деньги потратил...

— Надеюсь, что деревне я прибавил побольше суток. Иначе совсем уж невыгодно получается.

Отложив ершики, протолкнул сквозь ствол тампон: от среза в казенник, и обратно. И еще раз. И еще раз. И еще. Вздохнул:

— Я не могу и десятой доли того, что про ваших Охотников рассказывали на ужине.

— Спьяну болтали, — Акам отмахнулся, — они сами половины того не могут.

Шагнул и поправил фитиль; полы куртки разнесли по комнате запах пыли с пола, гнилых яблок из окна и ружейной химии от раскрытого на столе саквояжа.

— Если честно, у нас никто никогда Охотника вживую не видел, даже одиночку. В Горелой Глотке и вокруг шахты всегда кишели гримм, но не крупнее урсы. А с такими мы и сами справлялись. Не то, чтобы совсем чисто, но живем же вот...

Оперся спиной о косяк, заслонив разгоревшуюся лампу:

— Так ты, значит, боишься, что принес нам неудачу?

Капитан хотел пожать плечами, но держал в руках части затвора.

— Сложно судить. Я не отсюда... Настолько не отсюда, что даже объяснить сложно.

Акаму пожимать плечами ничто не мешало:

— Есть легендарный Охотник. Бранвен Кроу, бывшая команда “Старк”. Его Проявление — приносить неудачу.

— Врагу?

— Нет. Всем, кто рядом. И своим, и чужим. Запутается шнурок, сломается каблук, патрон зацепится в кармане, откажет верное оружие... Поэтому так сложно иметь Кроу в своей команде.

Капитан задумался:

— А кто-нибудь измерял, на какой дистанции это действует? На другой континент или просто берег реки оно дотянется? А если на километр отбежать, и двигаться на расстоянии видимости? Можно ведь выдерживать боевой порядок...

— Теперь я верю, что ты нездешний. Ты просто ни разу не видел боя Охотников, иначе не говорил бы так. И объяснить я ничего не могу, надо смотреть. Кончится жатва, покажем тебе фильмы...

Акам переглотнул:

— Я хочу тебя попросить. Если тут появились голиафы — да не один, стадо! — кто знает, что будет завтра. Поэтому, когда закончится жатва...

Капитан собрал винтовку. Приложился, целясь в темное небо за окном, подвигал затвором. Два раза осторожно щелкнул спусковым крючком вхолостую. Звук четкий и насыщенный, ни малейшего намека на трение или задержки. На остаток вахты хватит, а “до белого” придется чистить уже днем. Кинул в помойное ведро грязные тампоны. Сложил шомпол, ершики, флаконы, защелкнул саквояж. Вот закончится жатва...

— Закончится жатва, и?

— Возьмешь моего младшего, Арведуи. Охотник ты или просто крутой парень — ты в одиночку ходишь по лесам. Отведешь Арведуи в столицу. В город Вейл.

— Акам, я даже не знаю, где ваша столица. Может, мне не по силам дойти до нее. Почему вам не дождаться каравана? Зерно на продажу вы как-то вывозите, поехал бы парень с этим караваном. Ты хочешь отправить его учиться?

— Учиться? — Акам даже замер. — Ты про Академию? Про Бикон? Туда не принимают с улицы!

— Зачем сразу Академию? — удивился уже капитан. — У вас что, простых школ нет?

— Школы есть. У нас денег нет, за обучение платить, — Акам сморщился и выдохнул в сердцах так, что едва не погасил светильник. — И зерно вывозят воздухом, а в транспортник тоже забесплатно не посадят. Вам бы лесом до ближайшей станции, на поезд вписаться проще. Ладно, потом поговорим. До вахты треть часа. Тебе нужно что-то? Пить, есть?

— Отлить, умыться.

— Во дворе. Завтракать не будешь? Тетки на кухне всю ночь, что-нибудь найдем.

Стоило бы загрузить желудок, это самый надежный и естественный способ разогнать кровь и разбудить весь организм... Не нажираться, потому что действие будет обратное. А вот чаю бы... Капитан сел на лежанку, протянул руку налево, вытащил из пустого холодного камина носки, влез в них, потом в ботинки. Зашнуровался, выпрямился и отвернулся от монет на веках Арвера. Времени ровнехонько под планку, и что? На занятиях по минно-саперному делу и более сложную химию делали точно в срок.

— Принеси чашку. Вот, — капитан свел руки, — такой примерно величины. А еще пустой чистый чайник и отдельно большой кувшин с кипятком.

— И что будет?

Капитан снял с гвоздя куртку, нащупал внутренний кармашек, отщелкнул тугую кнопку. Яблоки, конечно, на елке не растут, но у меня с собой...

— Принеси еще маленькие чашечки, сам и попробуешь, — капитан вышел, прихватив резко пахнущее смазкой помойное ведро.

Когда умытый капитан вернулся, Акам уже выставил на стол кувшин, чайник, чашку побольше и две керамические стопки. Потрогав кувшин, капитан довольно кивнул: как раз остыл немного, лист не подварится. Налил в чайник треть кувшина, закрыл крышкой. Пока чайник нагревался, капитан развернул тот самый пакетик из внутреннего кармана и отмерил кончиком ножа щепоть чайного листа.

Ополоснул чайник, воду выплеснул в цветы под окном. Не давая чайнику остыть, вспыпал заварку. Залил водой, чтобы та чуть-чуть покрывала чайный лист. Покачал чайник, и опять слил воду через носик в цветы — всю до капли.

— Промывка от пыли, — ответил на вопросительный взгляд. — А вот сейчас...

Открыл крышку, вдохнул тот самый фруктовый запах, что так поразил его при первом знакомстве. Не спеша посчитал до ста: промытому чаю следует отстояться. А потом залил горячей водой, до которой успел остыть кипяток из кувшина. Отмерил воды на пару раз: скоро уже выход. Посчитал до двадцати, разлил чай по стопочкам, а остаток из чайника перелил в ту самую широкую чашку:

— Перестоится, горчить будет.

Показал Акаму на одну чашечку, себе взял вторую:

— Никогда не поминал человека чаем. Диковато как-то. С другой стороны, напиваться перед боем — лучше сразу выстрелить себе в голень. Ущерб меньше.

Акам выпил, поглядел на дно стопочки:

— Любопытный вкус. Не скажу, что прямо умереть-не-встать, но что-то в нем есть.

Капитан разлил остаток из чаши:

— Так ты хочешь, чтобы твой младший брат в столице стал большим человеком, сделал карьеру?

Акам глянул на старика с огненными бликами в глазах-монетах, обернулся к столу:

— Я всего лишь не хочу, чтобы он лежал... Так. Может, он там будет в доках ящики таскать, может, будет милостыню просить. А может, подвинет самого Торчвика — кто знает? Здесь у него единственный путь с заранее известным концом. А теперь еще и голиафы в долине...

Капитан хотел хмыкнуть: “Весело живете”, говорил же позавчера отцу Акама. Но губы сказали, как сказал бы уроженец Кленовой Осени:

— За спокойную вахту.

Акам поднял чашечку на уровень глаз:

— За спокойную вахту.

* * *

Вахты она распределила так, чтобы при подходе к месту падения звезды уже полностью проснуться. Командир крейсера заранее перевел управление на нижнюю ходовую рубку, и Винтер добрых пять минут размышляла: поблагодарить его за предусмотрительность улыбкой, кивком, словом — или даже всем этим сразу? И пусть команда лопается от удивления. Как же, самодовольная сука Шни шнизошла... снизошла до кого-то из них. Пускай только до коммандера, это как раз объяснимо.

Крейсер неспешно крался над блестящими кварцитными взлобками, разделявшими лесистые долинки. Большой кряж тянулся к закату, правее. Насколько получилось вычислить курс болида, упал он где-то на восточной стороне кряжа, в землях, которые чисто номинально принадлежали королевству Вейл.

Адъютант подошел с левой стороны, коротко поклонился — на кораблях Атласа никто не тянулся и не щелкал каблуками. Корабль плывет или падает целиком весь, не делая скидок ни возрасту, ни полу, ни званию.

— Пока не установлено. Кофе готов.

Винтер повернулась, так же четко наклонила голову:

— Коммандер.

— Принял, — глухо подтвердил тот. Винтер покинула рубку; адъютант следовал на положенном удалении. Винтер могла поставить недельное жалование, что сейчас в рубке облегченно выдохнут, и кто-то посочувствует ее сопровождающему.

Ей никто сочувствовать не станет. Но Винтер не собиралась опускаться до задушевных бесед. Назначение офицера — управлять людьми в бою. Не просто управлять людьми — на это годится директор, бригадир, начальник участка, десятник, старший лаборант, мажордом... А управлять людьми в бою. То есть, в один прекрасный день ты говоришь отличному человеку, хорошему бойцу (плохой не справится, бессмыслено посылать) — ну, например, вот этому лейтенанту: возьми сколько там надо людей, заткни нахрен эту зенитку, зачисти этот лесок от гримм, накройте там это мудачье из Белого Клыка... И через час-два тебе приносят на обрывках плаща остатки отличного человека, смотрят на тебя волками, а ты садишься и пишешь его родителям. И бесполезно рассказывать, что да, легче сходить и сделать самой, но при этом будет разрушено управление на всем участке...

Столик в салоне выглядел идеально. Командиру корабля не накрывали так тщательно, как ей. Но и сверх утвержденного меню ей прокисшего хлеба не отвесят. Нет, конечно, если она попросит...

Чашечка кофе, ломтик хлеба, откровенно издевательская шайба масла. Бутерброды готовить? Вот еще! Сказано в уставе — десять грамм, получила — отвали... Честь флотская не позволяет плевать в еду, но и только.

Лейтенант подождал, пока Винтер сядет, и только после этого сел сам. Вот лейтенанта она понять не могла. Все-таки, она не очень хороший офицер. Хорошему офицеру в кофе плюют кюммелем; и уж точно в душе ближайшего соратника хороший офицер понимает едва ли не лучше, чем в своей.

— Лейтенант.

— Слушаю.

— Насколько мне известно, вы ни разу не просили перевода. Причина?

— Личное. Извините, я не отвечу.

Винтер едва не поперхнулась кофе. Как там ни повернись наследование, сколько там ни отойди брату и сестренке Вайсс — ей, Винтер, тоже ломоть немалый! Молодая, красивая, богатая — а что стерва, лейтенанту ли печалиться? Зато как хвастаться можно, что каждую ночь вот эту самую самодовольную суку — раком!

Винтер сузила глаза:

— Хочу быть уверена, что у вас нет камня за пазухой.

— Можете быть абсолютно уверены, — ответил адъютант, не отводя взгляда, но и не расплываясь в улыбке счастливого идиота. Если не влюблен, то что?

Детство и юность Винтер провела в отцовском поместье, среди предугадывающих мысли слуг. Вздохнешь вслед проезжающему автомобилю — назавтра куплен. Забудешь на столике раскрытый каталог бижутерии — наутро приносят, что там на развороте: колье, серьги, кулон из драгоценнейшего черного алмаза... Понятно, что Винтер не научилась даже приказывать и не очень-то понимала в людях. Пусть кто сумеет становится хорошим офицером, ведет полки, собирает восхищенные взгляды. Ей, Винтер Шни, хватит и того, что воля отца больше не сочится из нее, как малиновый сироп из праздничного блина.

Корабль едва заметно накренился: очевидно, искомый метеорит найден, и крейсер доворачивает на цель. Винтер отставила чашечку, накрыла ее так и не съеденным хлебцем с желтой шайбой. Лейтенант поднялся также — он вовсе не дурак, не похож на тупого восторженного исполнителя; он сопровождал ее в местах, выгодных для карьеры, и так же верно служил в делах, для послужного списка гибельных. Чего ему надо? Выслуги? Наград? Выгодной женитьбы? Почему не ответил на прямой вопрос?

Посыльный встретил их на середине перехода к рубке:

— Госпожа, упавший корабль найден.

— Что еще за корабль? Мы ищем болид!

Посыльный выпучил глаза:

— Не могу знать! В расчетной точке падения болида находится корабль неизвестной принадлежности. Он ведет бой с гримм!

— Свободен. Лейтенант, мы идем в оружейную.

В армии Атласа Охотников на гримм называют Специалистами, но в остальном разницы никакой. Есть Аура, есть подготовка — один Специалист по боевым возможностям стоит батальона. Вот сестренка Вайсс, удачно поступившая на первый курс легендарной Академии, как раз Охотник.

Лейтенант влез в лимонно-желтую броню, хорошо заметную на заснеженных пустошах Атласа; Винтер просто чуть усилила собственную Ауру. Крейсер закачался, зарокотали цепи — опускалась десантная палуба; по всем коридорам и закоулкам засвистал холодный сквозняк. Лето внизу, а на трех тысячах метров обмерзают пальцы... Ладно, это привычное ощущение. Кто там раньше успел к упавшему болиду? У Вейла, вроде бы, здесь нет кораблей. Мистраль? Или, для смеха, Вакуо?

Крейсер довернулся и Винтер впилась глазами в панораму.

Посреди небольшой овальной долины бабочка вываленного, черного, сгоревшего леса; в центре тот самый неизвестный корабль — сел прямо на упавший болид, накрыл корпусом. Ни флагов, ни опознавательных, ни автоответчика. У северного края долинки блестит озерцо — уже хорошо, с водой у лагеря проблем не будет...

А осаждает неизвестного целая орда гримм. Мечутся фигурки — экипаж. Они без оружия, что ли? Что за идиоты! Пытаются убраться в корпус — хоть на это ума хватило. Но где прикрытие? Что? Прыжок на шесть метров? Без Ауры, без Проявления?

Винтер хмыкнула. Конечно, не допрыгнет. А те двое умнее: один встал на четвереньки, второй с его спины подтянулся, влез и втянул товарища в люк. Молодцы, спаслись.

* * *

— Спаслись двое… Лаик не допрыгнула!… Подъёмник!

— Дверь не смогли закрыть, только вторую!

— Механик!! Сах! К двигателям: ударим планетарными!

Через аварийный люк выставили сопло и камеру из ремонтного комплекта; Ктон с нечеловеческой скоростью привинтил волновод, и командир “Паруса”, заставляя руки не дрожать, подал энергию. Белый клинок пламени смел добрый десяток нападавших — под ними открылась совершенно невредимая Лаик. Скафандр звездолетчика оказался не по зубам планетной жизни. Биолог показала ей руками: лежать! И прямо над ней прокатилось белое пламя планетарного мотора, развеивая черных зверей буквально в пыль. Не оставалось ни костей, ни тел, ни шкур — ни даже пепла!

— Они, кроме ярости и ужаса, — ничто!

Медик соскочил на грунт, помог Лаик встать; оба звездолетчика ухватились на спущенную из люка петлю. Лебедка мигом вознесла их в прочный корпус. Еще один белый факел — а потом, внезапно, вокруг звездолета загремело, полетели комья, ветки, куски стволов. Кольцо взрывов оградило место схватки от набегающих со всех стороны черных.

* * *

Черных больше всего лезло из перевала. Командир крейсера все понял правильно и сразу отсек их от места драки главным калибром; стена разрывов поднялась чуть ли не выше гор, а осколки совсем чуть-чуть не долетели до палубы.

Винтер осматривала выстроенную полуроту. Героизм одиночек — это для Вейла и Мистраля. Атлас побеждает грамотным наращиванием сил и массированием огня.

Задачка отработанная: освободить и поднять упавший транспорт. Главный калибр — изоляция поля боя от подхода резервов, средний калибр — страховка, уничтожение крупных единиц. Ну, а десант — ближний бой, фигурная резьба по гримм... Винтер отжала защелку полусабли, подождала, пока крейсер повернется бортом. Щелчком пальцев проложила в воздухе лесенку глифов. Сорвиголовам-абордажникам никакие дополнительные команды не требовались — полурота резво запрыгала по прозрачным плиткам, прямо над бездной, и зашла со спины лезущим на чужака гримм. Заработали винтовки, от черных тварей полетели клочья.

Винтер с адъютантом спустились уже к шапочному разбору; растерянный командир полуроты обернулся к ним с нехорошей радостью бойца, нашедшего, на кого спихнуть:

— Госпожа! Это не наш корабль! Мы не понимаем, где тут дверь! Или окно! Или как он взлетает. Мы не можем войти!

— Они только что знатно врезали по гримм из огнемета, — адъютант огляделся. — Сверхтяжелый огнемет, у нас ничего подобного нет и в проектах. А что закрылись, так я их не виню. Не при вас, госпожа, будь сказано, я бы и штаны переодел. Гримм непривычно много.

— Хорошо, — Винтер огляделась тоже, — не выходят — и не надо. Не придется воевать за метеорит еще и с ними. Пусть сидят за прочными стенами. Заберем болид, а гримм после этого сами уйдут. И тогда корабль полетит по своим делам. Чей он?

— Маркировок нет, — доложил полуротный, — ни наших, ни каких-либо еще... Да, я. Что за...?

Выслушал доклад одного из десантников, обернулся к Винтер:

— Госпожа, давление на внешний периметр чрезвычайное. Прошу поддержки ботами.

Винтер извлекла свиток, вызвала командира крейсера:

— ...Да неужели в самом деле миллионы? Завалите перевал, потом расчистим. Отрезайте, иначе мы тут ничего не поймем. Совершенно невозможно работать в такой обстановке... Лейтенант, где метеорит? Это же от него лес раскидало бабочкой. Где кратер? Где обгорелый камень? Где выброс земли из воронки? Где остеклованная земля? Где это все?

И осеклась, глядя на обгоревшую броню чужого корабля.

Чужого!!

Корабля!!!

— Это не болид, — прохрипел полуротный. — Это мы видели, как он садился!

Адъютант выхватил свиток, настроил в нем камеру и забегал вокруг чужака:

— Хоть что-то заснять... А если он сейчас даст ход? Нас из этих жерл не распылит, как гримм?

— Получается, они кусок движка выкатили, а не огнемет!

— Откуда они?

Винтер молчала. Потом снова подняла свиток. Верный приборчик успокоил ее привычным видом и знакомой тяжестью.

— Коммандер. Мы нашли чужой корабль. Немедленно связь с Атласом.

— Что значит: “Чужой”?

— Из космоса. Из внешнего пространства. Метеорит — это была его посадка. Корабль не с Ремнанта. Немедленно связь с Атласом. Изолируйте эту долину как хотите, можете заткнуть ущелье крейсером, наша находка все равно ценнее одним фактом существования.

— Крейсер нам еще понадобится, госпожа, — коммандер, вполне предсказуемо, не обрадовался. — Наверняка, здесь вот-вот появится группа из Вейла. Готов спорить, Озпин пришлет своих курсантов.

— Не собираюсь учить вас делать вашу работу. Но делайте быстро!

Десантники уже окопались по периметру: деревья верхушками от центра здорово мешали гримм, да и крейсер заметно проредил орду.

— Гримм знали, что корабль особенный? — Винтер убрала свиток. — Лейтенант, свяжитесь с боевой рубкой, пусть сделают поиск по известным данным. Сколько гримм обычно сбегается на упавший транспорт?

— В землях гримм бывает и побольше сегодняшнего, — адъютант уже обснял чужака по периметру. — Но здесь, кажется, еще земли людей?

— После Великой Войны королевства обезлюдели. Сюда не дотягиваются толком, — Винтер огляделась. Долина как долина, ничем не отличается от сотен таких же. Смятое одеяло северо-западного мелкосопочника.

— Госпожа, тут по карте через пару долин шахта Концерна.

Винтер поморщилась:

— Шахтой больше... А заатмосферный корабль на весь Ремнант один. Изолировать и укрепить входы в долину. Вызвать подкрепление. Все боты на землю. Быстрее!

Адъютант оторвался от экранчика своего свитка, но Винтер и так знала, что напарник скажет:

— Столько гримм на упавшие транспорта не сбегается никогда, верно?

Лейтенант кивнул.

— Ну и как вы это можете объяснить?

Офицер пожал было плечами, но желтые броневые наплечники лязгнули по шлему, пришлось опустить руки:

— В училище нам рассказывали, что были опыты с заатмосферными кораблями. Но на некотором засекреченном расстоянии от поверхности планеты Прах теряет свойства. Не работают вычислительные блоки на праховых кристаллах. Не горит огненный Прах, не тянет гравитационный, теряет мощность электрический.

Крейсер высадил все имеющиеся боты — десантники живо растащили боевые шагоходы по укреплениям. Боцманская команда расчищала вываленный лес вокруг чужого корабля, оттаскивая бревна на оборонительный периметр, где уже целая рота десанта укладывала их в стену. Разгрузившись, корабль фыркнул двигателями, подобрал высадочную палубу и двинулся к ущелью, молотя черных под собой всеми калибрами.

Винтер ласково взяла лейтенанта за броневой воротник, подтащила почти к лицу, чтобы перекричать шум, и спросила в самое ухо:

— Лейтенант... Это ведь не личный вопрос?

— Никак нет.

— Ну так не держите меня за дуру. Меня учили там же, и все сказанное об опытах мне известно.

Винтер оттолкнула офицера и поглядела на него прямо:

— А вот как вы объясните, что гримм раньше нас поняли, откуда корабль? Среди нас имеется шпион гримм? Но гримм же неразумны — или мы чего-то не знаем? И потом, пускай даже шпион! Мы-то искали всего лишь метеорит. Конечно, небесный металл редкость и ценность, но совсем не исключение!

В грохоте и шорохе поднятого взрывами песка по уцелевшим листьям прорезался новый звук: ровный механический рокот.

Обернувшись на звук, Винтер с адъютантом увидели, как из-под брюха чужака, из открытых вниз створок, спускается вполне обыкновенная на вид клеть подъемника.

— Ну вот, — отряхнула руки Винтер, — сейчас мы узнаем, откуда он взялся.

Адъютант вскинул свиток и перевел камеру в нем на широкоугольный режим:

— Разрешите уточнить. Разве у них и у нас одинаковый язык?

* * *

— Язык на этой планете совершенно точно имеет земное происхождение. Сказал бы я, что таких совпадений не бывает, но...

— Но? — поднял бровь командир экспедиции. Астрофизик несколько смутился:

— В самом деле, я же сам удивлялся, что тут даже сутки сходны с земными.

Биолог развела руками:

— С моей точки зрения, ни о какой случайности речь не идет. Биосферы совпадают идеально. Захоти кто-нибудь из нас тут остаться, неприятностей от биологической совместимости у него не возникнет.

— Зато возникнет куча других неприятностей, — вошел механик Сах Ктон и ответил на все взгляды сразу:

— У Лаик только ушибы. Но врач оставляет ее пока в ложементе. Падение с такой высоты опасно даже в наших скафандрах... А кто собрался тут оставаться, и почему?

Звездолетчики переглянулись. За десятки лет совместного путешествия они узнали друг друга достаточно: даже обсуждение шло словно бы одним голосом; не было разницы, кому подавать реплику. Командир ответил:

— Никто не собирается оставаться. Гарма, почему ты вообще заговорила об этом?

Биолог опустила глаза на собственные ладони:

— Сама не знаю. Вдруг подумалось. Сах, а ты про какие неприятности?

Механик шагнул к своему месту, сделав кают-компанию вдвое теснее. На фоне буйной черной гривы механика гладко подстриженные золотистые волосы биолога какое-то мгновение казались планетоидом, проходящим по диску планеты-гиганта... Командир подумал, что, пожалуй, двадцать лет без твердой земли меняют психику даже человека эры Кольца. Он обвел взглядом всю небольшую экспедицию — а ведь очень, очень давно не обращал командир внимания на внешность экипажа. Перед внутренним взором командира товарищи так и оставались юными — хотя стартовал “Парус” скоро тридцать лет как.

Вот механик Сах Ктон. Громадный, сильный даже по меркам железного здоровья эры Великого Кольца. Буйные черные волосы до пояса — они росли восемь лет на пути к Веге, а потом еще двадцать лет обратного пути; механик научился управляться с гривой, чтобы та не мешала ему при любых работах. А вот разговорчивость и смешливость Ктона остались там, во внешнем ледяном поясе Веги, когда почти незаметная льдинка пропорола бок звездолета и разнесла в пыль автомат настройки защитного поля. Вырвавшийся из-под контроля факел аннигиляции сжег половину отсека. Чинить в автоматике сделалось нечего. Автомат из ремонтного запаса собрали новый, а вот откалибровать его можно было только в заводских условиях. Двигатели работали в треть мощности, часто выбрасывая паразитные факелы, угрожая сжечь и сам корабль. За годы полета Сах Ктон с напарником перепробовали сотни устройств и приспособлений, но в итоге анамезонные моторы главной тяги все же пришлось остановить... Капитан так ни разу и не потребовал у Ктона привести прическу к уставной длине — при полном понимании остальной команды. Произошло словно бы молчаливое всеобщее соглашение: неуставной избыток волос Ктона сгорит в пламени основных моторов — когда те заработают, разумеется... Смуглая кожа, серые глаза, кошачья походка механика — все терялось на фоне длиннющего хвоста. Ктон словно бы носил символ их общей неудачи.

А вот Чань Вихрь почти не изменился. Астрофизик-навигатор остался тонколицым, и все выражения изящных губ, предмета зависти многих девушек, оставались такими же точными, как и в юности. Уголком губ астрофизик мог похвалить, отрицать, укорять — без единого звука; хотя и чистого тенора своего Чань мог не стыдиться. Пел он здорово, играл, кажется, на всем, что имело клавиши — от реплик старинных клавесинов, до пульта большой расчетной машины “Паруса”. В маленьком экипаже Чань имел вторую специальность — социолога.

Золотоволосая Гарма — биолог — и ее брат Имир, врач экспедиции, выглядели с понятным сходством. Разве что Имир за годы полета стал по-мужски массивен, уступая в том одному механику. Гарма, напротив, так любила спортзал, что переросла обоих на голову. Должности врача и биолога часто совмещались, но “Парус” направлялся к Веге, где надеялся отыскать внеземную жизнь и впервые потрогать ее руками, а не только посмотреть в передачах Великого Кольца, и потому знатоков живой материи оставили двоих.

Вахту с подругой делила второй геолог — маленькая темнокожая Лаик Санада. В паре с рослой северянкой Гармой она выиграла состязание танцев Праздника Пламенных Чаш, в самый год отправления экспедиции — видимо, на контрасте. Внешне чернокудрая Лаик переменилась не сильно, а вот взгляд заметно погрустнел. Кто-то ждал ее возвращения? Или она просто больше всех тосковала по Земле?

Командир вздохнул и подумал, что группу исследователей, спящую сейчас в анабиозе, в самом защищенном отсеке корабля, придется поднимать. Стоило бы сделать это перед посадкой, но до нападения черных тварей дело казалось несложным. А пробуждение — лишняя встряска здоровья товарищей и заодно удар по ресурсу анабиозных камер.

Исследователей пятеро, командир превосходно помнил их тоже.

Специалист по атмосфере, Тан Линь — рослый, широкоплечий, от силы добрый, и за то всеми любимый. Хотя размерами до Имира ученый не дотягивал, но был сильнее. Он единственный мог состязаться в атлетике с механиком Ктоном, но не стремился выиграть. Куда больше Линя привлекали сложные вычислительные модели атмосферных ячеек, а ради хорошего снимка молнии Тан вполне мог неделю-две проболтаться в стратостате, над грозой, стоически перенося болтанку и скуку.

Специалист по гидросфере, Хема Зана — округлая, плавная, словно бы отпечаток изучаемой стихии, всегда причесанная, всегда спокойная, фантастически аккуратная, с памятью, приводившей в восхищение астрофизика — тот несколько раз полушутя-полусерьезно говорил, что его вычислители помнят меньше. Немного работы нашлось ей у перекаленных синим солнцем планет Веги, не оказалось там влажных джунглей, а буйство энергии было таково, что не только вода, но даже легкие металлы испарялись под бешеным натиском жесткого излучения. Хема только вздохнула и за двадцать лет обратного пути написала большую научную работу о поведении песчаных океанов — коль скоро не сыскалось жидких.

Специалист по литосфере, начальник маленькой Лаик, внушительный бронзовокожий Ант Ранг, собрал на горячих планетах Веги достойный урожай — хотя “Парус” не совершал посадки, пробы добывали чиркающими ракетами. Какие-то минералы оказались в новинку, что и неудивительно для способов образования — в Солнечной системе нет столь мощного излучения, практически электрической индукционной печи планетарного размера — но попадались и вполне обычные, например, диабазы, которые может извергнуть во всякое время первый попавшийся земной вулкан.

Специалист по биосфере Анта Кай на Веге оставалась не у дел — зато сейчас ей предстояло работы больше, чем кому бы то ни было в экипаже. Звери гримм, по впечатлениям первого дня, признаны были наибольшей загадкой Ремнанта.

Наконец, оператор вычислительных машин, Торген Кам — все, собранное учеными, нужно будет записать, упаковать и уложить в далеко небесконечном запасе лент — уложить, чтобы потом легко было найти нужные данные. А еще профилактические работы по автоматам двигателей “Паруса”, да и самим вычислителям — их удобнее делать, когда звездолет стоит на опорах, камеры сгорания холодные, а энерговоды пусты и безопасны.

Оставалась еще вторая вахта собственно звездолетчиков, но их командир будить почему-то не хотел. Ар Амор пока что не разобрался, что его больше пугает: необъяснимое желание беречь их, как драгоценный запас — или то, что интуиция окажется права? Он даже про себя не спешил называть имена дублеров — словно бы опасался, что мысли могут подслушать!

Сам командир “Паруса”, кроме основной специальности пилота-навигатора, получил еще подготовку историка — все в той же смутной надежде обнаружить разумную жизнь на планетах Веги.

Да, от успеха тридцать четвертой звездной Земля ожидала многого. Впервые за всю историю решили отправить ступенчатую экспедицию. Два корабля несли только запас анамезона, который поочередно передавали “Парусу” и возвращались. “Парус” же, с урезанным сколько возможно экипажем исследователей, достигал Веги. Для настолько долгой вылазки требовались молодые астронавты.

Впервые экспедиция не передала в Совет Звездоплавания обязательный фильм об экипаже. Впервые командир имел право предпочесть уставу собственное мнение. Впервые экипаж уменьшили до минимального набора: пилот-навигатор-механик. За счет чего впервые протянули руку Земли на максимально возможное расстояние... Такое смешное, такое мизерное в масштабах Галактики!

Команда тактично подождала, пока командир выплывет из раздумий: все понимали, что предметов размышления у него сверх меры. Наконец, Ар Амор поднял голову, извинился слабой улыбкой — спаянный годами полета экипаж все понял без слов. И тогда механик Сах Ктон ответил на вопрос биолога, золотоволосой Гармы Лето:

— Какие могут быть небиологические проблемы? Отвечаю. Вот их фильмы.

— Только языка мы пока не понимаем.

Здоровяк отмахнулся:

— Разберемся. Корни общие. Например, главное училище их следопытов — Академия — прямо так и звучит, без перевода ясно. Названия: Атлас, Мистраль. Имена: Рейвен, Айронвуд — в школе четвертого цикла я увлекался древними языками, это Ворон и Железный Лес. Наиболее вероятно, что их корабли покидали Землю в самое темное время: Эра Разобщенного Мира, век Расщепления. До наших времен с тех пор не сохранилось почти никаких данных. Но техника, пожалуй, позволяла.

— Если предположить, что эта блуждающая звезда, — смуглое лицо астрофизика словно вспыхнуло изнутри, — совершает циклическое движение, а курс наших предков...

— Их предков, — поправил командир. — Наши, как раз, оставались на Земле.

— Не важно! — астрофизик бросился к расчетной машине, выдвинул клавиатуру, высветил на экране курс “Паруса” и ближашие звезды в окрестностях:

— Вот их курс. Допустим, летят они тоже к Веге. И вот наша звезда движется по своей внутригалактической орбите. Их корабли входят в гравитационное поле звезды. Находят эту планету, восхищаются ее землеподобием, решают не искать ничего больше, высаживаются...

— А черные твари? Остатки прежнего животного мира? Но почему тогда они похожи на земных волков, медведей, кабанов? Никакой живой организм не может распадаться в сухую пыль, это же не кристалл.

— Про кристаллы надо спрашивать Ранга и Лаик, но Ант в анабиозе, а Лаик в медблоке.

— И не выпущу еще несколько дней, — вошедший врач Имир опустился на ближайшее свободное место, вытянул ноги. Его стерильный белый комбинезон резко выделялся среди рабочих серых и глянцевого скафандра биолога — та всего лишь сняла шлем.

— Надо разобраться, с чем имеем дело.

— Новая форма жизни, — сказал командир звездолета, — разве мы не за этим летели на Вегу?

— Она противоречит всему... Закону сохранения, принципу причинности, второй теореме, правилам накопления энергии в живой материи, — врач махнул рукой. — Когда задача настолько сложна, решать ее наскоком — обманываться. Данных нужно на два-три порядка больше... Но я перебил Вихря — прошу его продолжить.

Астрофизик склонил голову:

— О, благодарю! Я продолжу, а затем, по правилу рекурсии, верну слово Ктону — его уже перебил я. Итак, вот наша звезда, и вот ее планетная система, и вот на этой планете сейчас мы...

Световая указка обвела третью от звезды точку.

— Планета в зоне обитаемости: кислород, жидкая вода. Земные растения, животных и микроорганизмы, скорее всего, колонисты привезли с собой.

— Они могли выбрать планету не своей волей, а тоже попасть на нее от безвыходности, от невозможности продолжать полет. Поневоле им пришлось терраформировать планету. В таком случае, черные — остатки прежней биосферы, построенной на иных принципах. Только не спрашивайте, на каких. Тут нам не хватает данных уже на десять-двенадцать порядков.

— Да, Гарма, вполне вероятный сценарий. Но звезда продолжает полет и уходит с курса... Скорее всего, уходит из плоскости галактического диска, потому-то мы ее и не учитывали при построении курса. Мощность вычислителей не беспредельна, поневоле приходится что-то выводить за скобки. Проходят века и тысячелетия, и вот орбита звезды снова в плоскости Галактического диска, и пересекается уже с курсом нашего “Паруса”, идущего домой от Веги.

— А на планете за прошедшее время построена цивилизация. Можно только порадоваться за потомков тех беглецов. Они не просто выжили: автоматика у них великолепна, роботы уступают нашим разве что самую малость. И с черными зверями научились управляться.

— Медицина... — врач покачал головой:

— Как вам, к примеру, инструменты из жидкого металла, принимающие любую необходимую форму на время работы, затем превращающиеся в металл же? Их не надо стерилизовать: ни кипятком, ни токами высокой частоты, как у нас. Плазма крови, понятно — но микроскопические роботы в этой самой крови? У половины экипажа крейсера протезы — а ни малейших следов отторжения! И люди с протезами несут вахты наравне со здоровыми. Научиться одному этому — и наша экспедиция окупится стократно!

— Поневоле начинаешь думать, что их фильмы про сверх-людей не так уж сильно выдуманы, — сказал механик. — А неприятностей ожидаю, потому что их социальное устройство лично мне кажется ожившей книгой или гениально точным фильмом по Эре Разобщенного Мира.

— Вот, кстати, про фильмы, — командир оперся подбородком на сцепленные пальцы. — Отлично снято, чистейшие краски, ракурсы, свет. Очень грамотно пользуются светом. Помните, мы снимали наши подвиги Геркулеса?

Экипаж заулыбался и на некоторое время оказался вне реальности. Ар Амор смотрел на команду с грустной улыбкой, точно как недавно команда смотрела на него самого. Наконец, вынырнув из воспоминаний, звездолетчики разом подняли взгляды на блестящий металл стен. И еще раз перечитали название собственного корабля, кодом Великого Кольца и символами всеобщего языка.

“Парус”.

Прочь уныние! Чем труднее экспедиция, тем больше по возвращению радости, славы и счастья! Тем ценнее вклад “Паруса” в общее знание человечества!

— Так вот, — продолжил командир, — технически фильмы выше всяких похвал. Но содержание... Не то, что пожилые — даже зрелые люди почти не являются героями. Обсасывают проблемы только молодых, как будто за возрастом в четверть века жизни нет. Насколько я изучал историю — так не должно быть. Искусство не ограничивается ни возрастом, ни кругом общения. Даже в Эру Разобщенного Мира были фильмы, общие для всей Земли, понятные всем возрастам и расам. Сами они не сохранились, но в любом письменном источнике хватает упоминаний, отсылок, цитат.

Астрофизик выключил курсовую схему и сказал:

— Может быть, все у них есть, а нам для начала показали фильмы попроще? Согласитесь, мы для них загадка не меньшая, чем они для нас. У нас хотя бы гипотезы о происхождении, единых корнях. Они же о нас не знают совсем ничего.

— Не гипотезы, — буркнула Гарма. — Происхождение здешних людей абсолютно точно земное. Вот что потом происходило с генотипом — я, пожалуй, не объясню. Подозреваю, что и мой учитель не ответит сходу.

— Пока мы не изучим их культуру, я запрещаю раскрывать им, что “Парус” поврежден, и что мы здесь ожидаем помощи, — подвел черту командир. — Имир, Гарма, завтра пробудить группу высадки.

— Только ученых?

— Да. Второй экипаж не будить.

Команда переглянулась. Оставить второй экипаж без возможности отдохнуть на земле? Обидеть их исключением из исследований новой планеты — и какой! Цивилизация, люди, богатейшая биосфера, плюс невероятная загадка созданий гримм... Для такого нужны основания.

Ар Амор подождал окончания удивленной переглядки, кивнул утвердительно:

— Как начальник экспедиции, я приказываю. Первое, дубль-экипаж не беспокоить. Второе. Все мысли, ощущения, любые неясности, непонятности — записывать ежедневно. Причину я еще разъясню, но на свежую голову. Сегодня беспокойства достаточно. Дежурство в рубке по графику, всем свободным — спать.

* * *

Спал капитан долго и никто не будил его. Праздновать окончание жатвы и заодно шумно поминать Арвера будут позже, когда все отоспятся, и когда зерно хоть начерно подсохнет, чтобы можно было рассыпать его по бочкам и не бояться возгорания.

Сон капитану снился плохой. Не впервые капитан видел этот сон, всякий раз предвещавший беду настоящую. Во сне шел капитан по лесной тропинке, а его девять бойцов шли следом и впереди. Увидели в просветах село, зашумели: пошли, лейтенант, молока кислого бабы нальют, по жаркому дню этак-то хорошо выйдет! “Может, — подмигивали усатые дядьки, прошедшие Харьков и Будапешт, Севастополь и Кенигсберг, — и еще чего перехватим”. “Разведать надо, — возражал им капитан, — понаблюдать, обождать. Вдруг засада в селе?”

Только был он во сне всего лишь младший лейтенант, “ночной майор” с единственной малюсенькой звездочкой на погонах. Ни опыта, ни ордена, одно название, что фронтовик — вот и не слушали его бывалые. Какая там засада, мы войну выиграли! Еще года не прошло, как падали к Мавзолею мокрые фашистские знамена со свастиками...

Вышли на прогалину, и с чердака крайней хаты застриг все отделение пулемет, и повалились дядьки, уцелевшие на Сталинградском тракторном, пережившие Невскую Дубровку, нетронутые осколком на Зееловских высотах — все, все повалились, как валенки с печки!

И снова капитан отпрыгивал спиной вперед в кусты, в подлесок. Снова и снова полз, хватая ртом вонючий запах свиного хлева, проваливаясь локтями в навоз — полз по задворкам вокруг проклятого дома, подкрадывался с непросматриваемой стороны. И снова, стервенея от злости, слышал писклявую перебранку над головой: “Скильки було их? А скильки ляжить? Один утек, пидем, пошукаем!” И снова очередь из ППШ — разведчики не сильно-то любили его за диск, ползать с ним небольшое удовольствие, а еще у капитана он дважды осекался — но тонкие досочки чердака взял на раз, и страшно завизжали наверху. Опять задыхался во сне капитан, соколом взлетал по чердачной лесенке, тоже не сколоченной гвоздями, а связанной каким-то охвостьем... Выкидывал из вражьего пулемета затвор... А тут сон двоился. То казалось капитану, что добил он обоих мельниковцев, сунув каждому нож за ухо — а то казалось, что ушел, оставив раненого в живот помирать страшно, мучительно, долго. Ушел, еще и насмеялся: не столько бы мне своих сейчас хоронить, и тебе бы помог. Жди, как девять могил откопаю, зайду за тобой... И когда потом достигло капитана известие о судьбе младшего брата — наверное, за ту жесткость нелюдскую, за глупое то бахвальство жизнь покарала; в бога же капитан и тогда не верил.

Знал капитан свое проклятие, не знал из него выхода. Не мог по желанию проснуться. Говорили товарищи: скрипел зубами, выл собакой, не отзывался ни на тряску, ни на холодную воду в лицо — пока не отпускал его сон.

А когда отпустило, сделал капитан, что и всегда. Одним движением скатился с лежанки — хотя бы одеял тут не стелили, не в чем было путаться! — и, как был, голый, схватился прежде всего за винтовку, лежащую на том самом широком столе перед окном. Вцепился в затвор, холодный приклад упер в живот, и еще плитка холодная ударила в пятки, заставила поджать пальцы — тогда только задышал капитан ровно, тогда огляделся.

Небо в окне уже светлое — день. За окном посреди двора на козлах белая домовина. В гробу дед Арвер — причесанный, одетый в городской костюм, ничуть на себя не похожий. Полдень уже, пора бы собираться гостям, пора бы вон тому внуку, закусивши от усердия губу, наливать каждому гостю у калитки поминальную...

Только почему-то нет гостей. Только нехорошая тишина над Кленовой Осенью — ни лая собачьего, ни женской перебранки, ни визга детского. Подумал бы: отсыпаются. Если бы не проклятый сон!

На освободившейся лежанке сидел Акам, и лицо его было чернее тучи.

— Голиафы вернулись? Все стадо?

Акам явно удивился. Потом сообразил:

— Ну да, ты же не здешний. Мы хорошо поработали. Машины сломаны — ерунда, починим. Людей никого не порвали, не затоптали, урожай хорошо завесил. Все довольны сейчас. А от радостных сердец гримм бегут, как снег от кипятка. Еще недели две в долину даже мелочь бы не сунулась. Но...

Капитан оделся, снова из холодного камина вытащил носки — там запах уходил сразу в трубу — ноги в ботинки вбил, зашнуровался.

— Но?

— Белый Клык, — рявкнул Акам. — Суки зверожопые! Слушай, ты про фавнов-то хотя бы знаешь, загадочный наш?

Капитан осмотрел винтовку. Полная разборка и чистка опять откладываются. Нехорошо, но что делать.

— Фавны — люди со звериными чертами. С ушками там, хвостами.

Акам чуть не сплюнул прямо на вытертую рыжую плитку:

— Именно. Со звериными паразитами, всякими там блохами-чумкой. Со звериными чертами характера: бычьей упертостью, волчьим рвачеством, кроличьей злое... Ну, ты понял. А “Белый Клык” — это ихние партизаны.

Капитан подбросил на ладони медальон-переводчик. Хоро сказала: он подбирает ближайшее по значению слово из твоего словарного запаса.

Но Акам относится к гостям плохо. В понимании капитана, партизаны всегда свои. А когда в селе собак попрятали в будки, детей в хаты — пришли лесные братья, зеленые, аковцы, мельниковцы, махновцы — только не партизаны совсем.

Капитан раскатал патронташ:

— У меня сорок шесть патронов.

Акам угрюмо кивнул:

— Их больше. Полста где-то. И там, самое малое, трое мастеров с уникальным оружием. Аура, Проявление... Прах к траху, я же тебе и кино показать не успел. Ну, чтобы ты понял: главнюку ихнему тот, позавчерашний, голиаф на два-три удара будет. Наслышаны мы про вышитую на жопе розу, опознали скотину рогатую.

— А чего хотят? Еды там, ночлег? Что надо им?

Акам вздохнул:

— Сдается мне, им шахта нужна.

— Та, что дед говорил, у вас еду покупает?

— Именно. А мы так, на пути подвернулись.

— Обыскивать будут?

— Думаешь спрятаться?

— Думаю смыться, пока меня не сосчитали. Патронов добрать я могу только у своих.

Что единственная тактика одиночного снайпера против отряда — стрельба издали — капитан уточнять не стал. Не говорят своим, чего чужим не следует знать.

— Так что выводи меня за стену, пока по хатам с обыском не пошли. Ни за что не поверю, что нет у вас дорожки на такой случай.

* * *

— Случай! Это и обидно, — командир “Паруса” смотрел на звездную карту ближайших окрестностей:

— Совсем рядом с Землей такая роскошная биосфера. Найди кто раньше — сюда бы отправили не одну экспедицию!

— И цивилизация, — кивнула Гарма. — Людей! Не удаленных в неизмеримые бездны пространства негуманоидных коллег по Великому Кольцу, даже вести от которых доходят лишь через много лет после смерти. А наших же, потомков землян. Рядом, всего восемь светолет!

— И случай привел сюда нас... Надо собрать ракету и отослать новое сообщение на Землю. И повторить, сколько сумеем. Чтобы траекторию нашей бешеной системы можно было вычислить хотя бы по трем точкам. — Астрофизик тоже изучал карту.

— Что ученые?

Гарма поднялась:

— Все хорошо. Как раз пора освежить их. Имир уже там, иду помогать. Еще пять-шесть часов, и они восстановят равновесие здоровых организмов. Мы уже не так молоды, как при отлете, и выход из анабиоза дается нам с каждым разом все тяжелее.

— А ведь местная цивилизация боится не смерти, — вставил гигант-механик, привычно расчесывая черную гриву. — Насколько мы с Вихрем поняли по показанным фильмам, боятся они старости и связанной с этим дряхлости. В их культуре, например, нас — астролетчиков — показывали бы вечно молодыми. Вне зависимости от срока полета.

— Но это же недостоверно! Интересно ли смотреть на такое?

— Нам не интересно. А им, вполне может быть, и да. В том и разница культур. Чань, когда Торген Кам сделает нам словарь?

— Еще две-три вахты. Как и у нас, их язык мутировал из всех языков Земли, собрав понемногу от каждого. Множество знакомых корней — но совершенно иные правила их сборки.

— А что Лаик сказала о Прахе? О той субстанции, на которой тут у них все держится?

Гарма вышла. Чань, проводив ее взглядом, хихикнул:

— Междометия и восклицания убрать? Тогда ничего.

Командир поднял брови:

— В самом деле, мы же летели на Вегу за разумной цивилизацией — вот мы ее и нашли. Правда, не там, где искали.

— Это меня и пугает, — механик завершил чесание волос, разделил на четыре косы и теперь аккуратно перевязывал их так, чтобы не мешали при наклонах. — Меня вообще все настораживает, что не по плану и без расчета. Увы, я не романтик.

Астрофизик помахал своим неразлучным томиком, единственной вещью, взятой с Земли:

— Константин Паустовский хорошо сказал, что романтика — судьба людей «вежественных». Мы все тут романтики уже потому, что необученный человек не совладает с орудием приключений, будь это наш “Парус”, или парус корабля земной эпохи Великих Открытий. А предусмотреть все невозможно, и потому внерасчетные ситуации будут всегда.

Механик хмыкнул, но не возразил, и Чань Вихрь продолжил:

— Прах, конечно, не анамезон. Однако, из него можно сделать анамезон, если я правильно понял эти самые восклицания и междометия нашего печального геолога.

— При нашей последней встрече она вовсе не показалась мне печальной, — командир задумался и сказал уверенно:

— Да. У нее в глазах те самые искорки, что были перед праздником.

— Когда они с Гармой выиграли танец?

— Именно. Что и понятно: цели своей мы все-таки достигли, полет наш не пропал впустую.

— У нас вновь появилось будущее.

— Точно, — Ар Амор не брал с Земли томики любимых книжек, потому что помнил их наизусть. Сейчас он поднялся и торжественно произнес:

— Будем же собираться в будущее! Сборы всегда одна из наиболее интересных сторон каждого путешествия. Только те, кому приходилось стоять перед глухой стеной, равнодушно и безразлично закрывающей весь горизонт и резко разграничивающей настоящее и будущее, — только те всей душой, всем сердцем поймут счастье открытой дороги.

— Хотя дорога эта открылась по непонятному принципу, и куда она ведет, нам все-таки непонятно, — не уступил механик. Ар Амор улыбнулся ему широко и ясно:

— Друг и коллега! Причина ли это нам не делать свое дело?

* * *

— Мы свое дело сделаем и уйдем. Если никто из вас не будет чушь пороть, мы тоже никого не тронем!

Рослый командир Белого Клыка не нуждался в трибуне. Он поднялся всего лишь на крылечко сельской управы, но большая часть людей Кленовой Осени прекрасно его слышала.

Капитан смотрел на маленькую площадь из окна дома Турима, где покойный Арвер планировал его поселить. Сам Турим тоже был покойный: ранней весной собирал валежник и не уследил: зашел к нему кто-то со спины. По кускам тела нельзя было знать, урса или беовольф, а следы к дню нахождения трупа, естественно, смыло.

Напротив окна высился домик сельской управы, сейчас ярко высвеченный полуденным солнцем. Густо-желтые балки фахверка, чистые белые стены, простенькие ставни.

Слева от управы — изящная церквушка, сланцем крытый шпиль-игла. Но на шпиле, как будто, не крест — капитан видел только яркий золотой блик, смазывающий детали украшения. Справа — бункер-убежище, нависающий над Кленовой Осенью молчаливой угрозой. Могучая каменная кладка, прочный раствор, шипы, бойницы — тоже немногим хуже стеновых башен. Здесь капитан увидел единственную зенитку от летающих тварей: она была полуутоплена в орудийный дворик на крыше бункера, ход к ней был только изнутри. Возле двустволки постоянно дежурили трое-четверо деревенских. Наверное, попроси капитан — его бы тоже допустили, авансом признав за своего. Но задерживаться в селе капитан вовсе не собирался.

На стене бункера висели яркие разноцветные афиши: фильмы смотрели здесь же, на растянутой простыне, выставляя проектор в окно соседнего дома, притащив лавку себе и зазнобе. Сейчас капитан видел поверх голов одни красные верхушки плакатов. Медальон-переводчик помогал только со слышимой речью, а письменность здешнюю капитан пока не постиг, и ничего в заголовках не понял.

Ближе к управе темным полумесяцем сгрудились мужчины. Все они были босы — на ровной брусчатке площади это не доставляло проблем. Одевались, невзирая на жару, в черное, коричневое, синее — ни клочка зеленого, а яркие только пояса, намотанные вокруг тела в пять-шесть оборотов. Покрой одежды тоже не поражал сложностью: куртка с широким воротом, широкие штаны до щиколоток — легко двигаться. Вечером запахнулся и не холодно, а днем воротник пошире и не жарко. Греки Архипелага, где капитан однажды спасал взаправдашних принцесс, одевались очень похоже. Да и внешностью местные от греков почти не отличались: темные прямые волосы, загорелая сухая кожа, ни единого толстяка или здоровяка — все сухопарые, жилистые, роста среднего или чуть ниже. И даже запах чеснока с перегаром после кислого домашнего вина... Кофе им надо продавать, сказать Хоро — пусть возит, приучает. Пусть они кофием благоухают, на такой жаре все лучше чеснока... Капитан покосился направо — Акам тоже внимательно слушал.

Оратор с крыльца управы отвечал на выкрики ближайших к нему сельчан:

— Сильно помогли тебе Охотники? Лично тебе?

Что сказали в толпе, капитан разобрать не смог, зато понял ответ с крыльца:

— Гримм придут — эта твоя девка будет им песни петь?

За темным полумесяцем из мужчин площадь наполняло пестрое море женщин: тетки, бабки, ни ребенка, ни подростка, ни девушки. Темные длинные юбки до земли, белые рубашки, заляпанные непарадные фартуки, закрученные баранком темные волосы — чтобы не лезли в руки, когда наклоняешься кормить свиней или подметать за дитенком... Высокие и пониже, стройные и неохватные, хмурые и спокойные; вот разве что волосы у всех одинаково темные — капитан, со своими светло-русыми, в этом селе фонарем бы светился. Пожалуй, хорошо, что Акам спрятал его в заколоченном доме покойного Турима... От женщин пахло кашей, сухой глиной нагретых печей, едким щелоком и распаренным деревом, мокрой тканью. Стояли женщины необыкновенно дисциплинированно и тихо, что капитан сперва отнес на общую сдержанность сельчан. Вон, третьего дня, по тревоге от падения метеорита, они все быстро, без глупого гвалта, забежали в бункер. А по сигналу отбоя так же быстро и тихо разбежались по хатам.

И теперь в этой дисциплинированной тишине раскатилось:

— Она просто будет умирать. За тебя. Вместо тебя.

— А? — оратор на крыльце даже сделал в изумлении полшага назад. — Шни? За меня?

— Пока ты херню несешь!

Тут капитан осознал последнюю деталь, замыкающую пасьянс и понял причину необычного упорядоченности схода. Вокруг массы деревенских неровной цепочкой, через пять-шесть шагов, стояли люди с оружием наперевес. Лица они прятали за уродливыми красно-белыми масками; они не носили ни пятнистых балахонов ягд-команд, ни жутких кителей айнзатц-команд, одевались кто во что, не слишком грозно — а все равно прошла по капитану дрожь волной, и проснулся он разом, и включился окончательно.

Видел он уже оцепление на сельской площади. Как же он тогда о винтовке мечтал!

Оратор поправил полумаску, выдавил из-под нее даже улыбку, пытаясь перевести в обычную ругань между сельскими-городскими:

— Ну вы дикие аж вообще! Оленей стадо давно пробегало?

— Чего, дяденька, отстал? — звонко крикнул невидимый пацан с крыши над головой. В самом деле, у каждого в оцеплении было что-то звериное. У кого прямо торчал хвост, у кого перья из предплечий, у кого можно было разглядеть на шее жабры. У оратора надо лбом начинались вполне настоящие рога, разве что не оленьи — бычьи. Тянулись над головой к затылку, где уже загибались чуть наверх. Пожалуй, не будь Хоро язва и ехидина, капитан бы звероморфов до сих пор дичился — а поругался несколько раз, и уже воспринимал человеком. Вот и зверолюдей в масках он тоже не воспринимал изначально плохо.

То есть — не хуже, чем пацан из сожженной “Нахтигалем” деревни может воспринимать оцепление вокруг сельской площади.

— Делай свою революцию! А нас-то за что! — крикнули тетки в глубине толпы.

На щегольском кафтанчике оратора полыхнули ярко-алые розы; голос его изменился до глухого рычания:

— Вы, суки! В прошлом году не впустили переночевать семью фавнов! Их под вашими стенами сожрали гримм! Уцелел один пацаненок!

Оцепление тоже всколыхнулось. Капитан внезапно почувствовал, что полдень и в самом деле пройден, и вот именно теперь самое жаркое время. Над площадью крепко запахло потом, перебив чеснок и перегар — а потом пылью с давно не метеной брусчатки: вся толпа разом переступила с ноги на ногу.

— Таурус, падла рогатая, — тихо сказал Акам. — Ну, на крыльце. Самый долбанутый из всех зверожопых.

Рослый парень Таурус, пожалуй, даже симпатичный. Длинные крепкие руки, четкие движения хорошо тренированного рукопашника. Туфли, брюки, длиннополый старорежимный фрак, в раскрытом вороте красная майка. Белая полумаска закрывает самое главное: выражение глаз, мимику вокруг них. Щетка багровых, слабо вьющихся, волос. Ну и рога, да...

— Дайте мне только повод!

Комиссара на тебя нет, подумал капитан. Комиссар бы тебе мозги отрихтовал. Развелось вас — детей революции — хоть стреляй. А жалко стрелять, неплохой ведь материал пропадает!

Теперь уже никто не обманывался: площадь молчит от страха. Таурус перегнулся в поясе, навис над первыми рядами, протянул руки поверх голов:

— Ну! Гавкните что-нибудь! Повод, суки! Только повод! За мной не заржавеет!

Повод стоял рядом, и сорок шесть патронов к нему имелось. Дистанция смешная, капитан бы не промахнулся даже навскидку. Но Таурус тут не один — его фавны наверняка отыграются на селе. Да и сами деревенские, оказывается... Капитан прикрылся ладонью, приглушил голос:

— Про пацана — это что, правда?

— А хули было делать! — Акам отвернулся. — Эти зверомудаки на себе носят и блох, и вшей! И чуму, и холеру, и туберкулез! У них семья — у нас двести семей!

Опустил глаза в скобленые доски, буркнул:

— И вообще. Зверь не может быть чистым!

* * *

— И как он это сказал, мне за моего московского медведя номер четыре так обидно стало!

Хоро сочувственно кивнула, не переставая оглядываться.

— ...Заявил я, что у меня патроны кончились. Да и что делать одиночке против толпы ухарей-рогатиков?

Капитан тоже оглядывался. В его секторе пока что все выглядело мирно. Село Кленовая Осень осталось уже далеко позади. Хоро вела к временному лагерю — за перевалом, как она сказала. Уши оборотня постоянно шевелились; сдвинутые ими темно-русые волосы охотно подхватывал ветерок — здесь, на склонах, он тянул куда сильнее, чем в долине. Убранное поле справа щетинилось веселым золотом. Шагать редколесьем по твердому грунту склона труда не составляло. Вот разве только гримм...

Говорил же Акам: еще неделю все будут ходить счастливые от удачной жатвы, деньги считать, планы строить, мечтой ужинать. А потом... Потом, как всегда, Тарвай и Однокамень подерутся. Тарвай хочет с общей выручки еще комбайн, а Однокамень — три трактора. У каждого своя теория процветания родной деревни, так что дерутся они не первый год. С их-то драки в селе Кленовая Осень отсчитывают начало самой осени. Другой распорядок дня, другие обязательные дела, другие развлечения.

Капитан себя сельским человеком не считал. Мало ли, что в деревне вырос — при одной мысли о возвращении губы сами складывались горько и криво. Не от брезгливости: другая была причина, даже вспоминать лишний раз неохота... Но понимать местных не затруднялся.

А сейчас приперся Белый Клык — и налаженная жизнь пошла под откос. По всему видать, беломордым нужна та самая шахта с Прахом, что разведана Мией. Как будто в округе других нет!

Про метеорит Хоро ничего не знала:

— Некогда было. Я сразу тебя побежала искать. Тут в одиночку лучше не ходить!

Особенно сейчас. Деревенские огорчены, злы, беспокоятся за себя и добро. Белый Клык вообще на операцию вышел — нервы струнами. На это черные и набегут. Весь выигрыш от удачной жатвы как тот голиаф: здоровый, ужасный, а иголочкой ткнули — дымом вышел, нечего на стену повесить.

Кстати, о голиафах: вот они, места боевой славы. Вот он перевал Горелая Глотка, вот расширяется долинка, вот серебрится на ветру подлесок.

— ...В общем, ушел я, пока они по хатам обыскивать не стали. Тележка моя цела?

— Обижаешь, — Хоро сосредоточенно внюхивалась, недовольно дергала ушами, — придем на базу, там все в сохранности. Капитан, прикрывай. Стадо черных ломится из перевала. Мне раздеться надо.

Капитан без лишних слов присел на колено, натянув локтем ремень винтовки, направив ее в указанную Хоро сторону.

— Место сбора — вон тот выступ скалы, видишь? Одежду мою сложи себе в рюкзак, обувь не забудь.

Сзади рыкнуло и грохнуло, дохнуло горячим звериным духом; невысокие деревца хрупнули, сыпанули щепками. Капитан, как и просили, не поворачивался. Волчица рыже-бурой шерсти легко переступила стоящего на колене человека, недовольно мотнула громадной башкой — повалив сразу две лесины на обе стороны прогалины. Сейчас тут вместо тропинки будет просека, понял капитан. Волчица двинулась вниз, к полю, на оперативный простор; капитан поднялся, уложил в рюкзак ее брючный костюмчик с туфлями. Побежал за волчицей, огибая возникающие выворотни. Патронов оставалось не то, чтобы очень уж много — но куда денешься. Черные тела, белые костяные морды — чисто тебе эсэс...

А давно уже капитану не вспоминалась война. В Конго все было совершенно иначе. Не всерьез — там капитан даже ни разу не задумался, что можно и шальную пулю выхватить. В Конго боялись больше гнилой воды, паразитов да микробов. После шумного спасения Чомбе наемники советских особо не задевали, а негры стреляли куда попало, только не в цель...

Может, все это — сон? Может, лежит сейчас капитан в белой палате Центра Военной Медицины на Лосиноостровской, кружит ему голову висцеральный лейшманиоз — по-простому, лихорадка “дум-дум” — а из капельницы струится волшебный раствор, от которого не то, что девка с тремя сиськами — тринадцатая зарплата привидеться может?

Знал капитан, что без толку щипать себя за ухо. Когда бы не сегодняшний сон, откосить бы по дурке, убедить себя: все понарошку.

Но...

Но!

Вот из горловины перевала выплеснулись гримм. Опять впереди угольно-блестящий шахтерский слоняра, подземный зверь Индрик — и свита его, черное облако, многолапое. Болезненно-белый фарфор костяных морд, алые гвозди зубов... Хоро повернулась, лапищей стукнула по земле: тут сиди. Капитан поднял винтовку — Хоро повертела мордой отрицательно, лапой ударила в грудь: дескать, сама управлюсь!

Развернулась и неимоверно-длинным прыжком обрушилась прямо на стаю гримм, еще не успевших разбежаться по ширине долины.

* * *

— Сядем в этой долине, — пилот академического транспортника почтительно показывал по карте для Вайсс.

— Шахта вашей уважаемой семьи находится за перевалом... Да, именно через это ущелье. Месторождение сразу нескольких видов Праха: гравитационный, магнитный, электрический. Сложная аномалия. Компас там не работает, это бы ладно. А вот высотомер сбоит, это... — пилот покрутил аккуратно подстриженой головой. — Поэтому добыча с шахты вывозится по земле, и мы туда не полетим.

— А что там, на правом горизонте? Стена, дымки. Поселок?

— Село Клен Осенний, можно заночевать. Но дирекция шахты предупреждена, — пилот уверенно направил транспортник к земле. — Вам наверняка найдут помещение.

— Вот еще! — фыркнула Нора, сжав любимый молот. Янг поддержала:

— Что сразу нас не убивает — жалеть о том не успевает!

— Неинтересно спать под крышей. Лето же! Нас две полные команды!

— Водители заметили в долине голиафа, — пилот завершил маневр и теперь опускал машину вертикально, регулирая скорость снижения напрямик мощностью двигателей. — Вы же знаете, голиафы не ходят поодиночке.

— Они не лазают по скалам, — Жан покосился, конечно же, на Вайсс, та сделала вид, что не заметила. — Переночуем под большими звездами. Руби не промажет, я в нее верю!

Машина встала на опоры, откатились обе двери. Каблуки ударили в твердую землю предгорий. Вокруг шумел подлесок, турбины раздували по сторонам гибкие золотистые ветки с узкими листочками, темно-зелеными на одной стороне и серебристыми на другой. Пахло смолой, нагретым камнем.

— Ну что, сумки вынимаем?

— Погоди, погоди... — Пирра насторожилась. Блейк давно уже смотрела на дорогу к перевалу. Жан сделал пилоту знак, и тот приглушил турбины до холостого хода.

И тогда все восемь Охотников услышали, что ближе к перевалу идет бой. Гулко лопались большие деревья. Вздрагивала земля от шагов кого-то тяжелого. Хрустели ветки, рычали — знакомо рычали! — звери гримм.

Руби одним движением развернула косу. Янг с довольной улыбкой ударила рукавичками друг о дружку. Жан и Ли Рен переглянулись: Нора же!

Нора их не подвела: выхватив молот, крутанула его, чуть не своротив опору транспортника:

— Подождут вещи! На самое веселье опоздаем!

Жан и Вайсс вздохнули синхронно; Вайсс удивилась: неужели этот надоеда не совсем идиот?

Блейк и Пирра, не меняясь в лице, взялись за оружие.

Тут раздался низкий рык — и почти над головами всех собравшихся пролетела черная комета, отчаянно дымящаяся в лучах клонящегося к закату солнца.

— Пирра, ущипни меня! — Нора чуть не выронила молот. — Это же был голиаф! Летающий голиаф!

Черный ком бухнулся в лес, покатился, ломая кустарник; под ногами дрогнула земля.

— Голиаф сам по себе не летает, — Блейк обнажила катану. Пирра перехватила щит, подбросила и поймала копье.

— Не летает, — согласилась Янг, рукавички которой уже сияли от предвкушения. — Что непонятно? Его просто кто-то бросил!

* * *

Бросив голиафа, Хоро развернулась к перевалу. Оттуда лезли еще и еще. Не зря ли она оставила капитана в лесу? Надо подобрать его и уходить выше, на скальные откосы. Слонозубы туда не дотягиваются, а мелочь ей не соперники. Прибив лапой нескольких свиногриммов, Хоро прыгнула с места влево и перешибла хребет еще одному голиафу — тот сложился сам в себя.

Раскатился выстрел. Капитан? Патронов у него немного. Кто же знал, что вылезет он точно в жатву... Но теперь-то чего уж...

Хоро повернула голову — и остолбенела.

Новая стая гримм из перевала показалась ей совсем небольшой и нестрашной. Восемь Охотников косили черных, как траву, умело и быстро. Мелкая девчонка под красным плащиком орудовала косой в собственный рост — с каждым ее движением от черных буквально летели клочья. Выбрав момент, она еще и пальнула из этой своей косы, заякорив ее лезвием за камень, чтобы не унесла отдача. Выстрел остановил очередного слонозуба — с дальней от Хоро стороны девочка-снежинка воткнула в него смешную иголочку рапиры, отчего слон внезапно лопнул. Стайку черносвинов накрыло залпом чего-то взрывчатого, в кольцо уцелевших ворвалась девчонка с молотом выше роста. Пара взмахов — поле чисто!

Хоро уверенно развернулась к оставленному капитану. Интересно, успеет она хотя бы одеться прежде, чем эти удальцы бой закончат?

Капитан смотрел в бинокль. Хоро искала полянку поровнее, затем перекидывалась обратно, потом одевалась. Подумывала заправить в штаны хвост — но пришлось бы кого-нибудь просить, не капитана же! Да и видели ее уже с хвостом, чего стесняться.

— Вот, — Хоро подошла справа. — Это и есть Охотники. Что скажешь?

— Прыгают, как искуственные икринки по столу, — капитан вертел биноклем. — Никакого почтения к физике... В нашу сторону гримм не лезут?

— Не слышу. А у вас что, икру научились делать?

— И даже съедобно. Насчет вкуса врать не буду, желатин и есть желатин... Ах ты, что ж она делает, оторва!

Хоро посмотрела: та самая девчонка с молотом запрыгнула на спину здоровенной урсе. Тварь бежала, не разбирая дороги — но девчонка стояла, как приклееная, молотя направо и налево, с полным презрением к законам инерции. Отлетающих тварей принимал на ножи длинный юноша в зеленом, ловко уходящий от ударов и укусов. За ним рубился высокий блондин с привычным Хоро треугольным стальным щитом в левой; меч в правой двигался не так быстро, зато валил при попадании сразу. Но всего красивее и смертоноснее в четверке сражалась рослая красноволосая копейщица. Небольшой круглый щит в левой руке порхал крылом бабочки. Длинное копье в правой доставало тварей из любого положения, на любой дистанции. Капитан одобрительно щелкнул языком:

— А вот это, Хоро, профессионал. С молотом и с мечом любители, дури много, на том и выезжают. С ножами мастер-самородок, видал я таких. А эта, с копьем, долго училась. Ни лишнего движения, ни даже лишнего взгляда. Смотри, она ни разу не задела копьем землю, и ей ни разу не пришлось менять связку на ходу.

— У вас же давно не рубятся мечами. Откуда разбираешься?

Капитан бинокль не опускал:

— Напомни как-нибудь, чтобы я рассказал про качание маятника... Ого, а эти вообще звери... Я бы им даже лопаты не выдавал!

Мелкая в красном рванула с места вдоль тройки гримм, перечеркнув их своей косой — те задымили, растаяли. Девочка-снежинка, явно выделываясь, мановением руки воздвигла перед собой прозрачный щит, а когда удивленный зверь отлетел и сел на задницу, проткнула его рапирой. Со спины на нее кинулся было кабаненок — ярко сияющая золотая блондинка взвесила кабану с левой руки. Тот лопнул прямо в полете; капитан хмыкнул:

— Скалки не надо — убьет оплеухой...

Опустил, наконец, бинокль, взял винтовку:

— Хоть один выстрел сделаю, просто участие обозначить.

Момент оказался удачный: пока брюнетка с кошачьими ушами полосовала здоровенного урсу, сбоку на нее вышел тоже матерый беовольф, присел, изготовился к прыжку. Выстрел! Зеленый трассер утонул в антрацитовой черноте зверя — тот послушно растаял. Хорошо, что голиафы закончились, тут бы и остатков ленты не хватило.

Девчонка, убив своего противника, повернула голову, разглядела их на склоне, и звонко крикнула:

— Благодарю! Спускайтесь, уже все!

— Точно, — Нора позволила своей твари подбежать поближе к друзьям, а затем с милой улыбкой разнесла зверю белую костяную башку:

— Этот сломался, несите нового!

И соскочила на камни кульбитом, прежде, чем обезглавленный гримм развеялся в черную пыль. Капитан переглянулся с Хоро:

— Ну что, пойдем? У девчонки уши кошачьи — значит, к зверолюдям они относятся нормально.

— Пойдем, — Хоро потянулась. — Ночь спускается, а еду я не брала. Думала, мы раньше в лагере будем. Как раз и поужинаем.

* * *

Ужин собрали на раскладном столике: транспортник опустил заднюю стенку на два подставленных больших камня, чтобы поверхность аппарели легла горизонтально. На таком столе места хватило всем.

Капитан с Хоро увидели семерых подростков лет около восемнадцати, и одну совсем еще девчушку: судя по нежному лицу, голосу и выражению глаз, лет пятнадцать, никак не более. Единственным взрослым за столом оказался мужчина лет под сорок в светло-сером комбинезоне и форменной кепке с нашивками-крылышками — пилот летающей машины.

Заметив, куда капитан смотрит, эта самая девчушка в алой накидке объяснила:

— Транспортник завтра надо вернуть в Академию. Мы пойдем пешком, в ту долину, где упал метеорит.

— Сначала надо зайти в деревню, — уточнила брюнетка с кошачьими ушками. Вблизи капитан рассмотрел, что это громадный черный бант.

— Они, наверняка, видели, где именно метеорит упал.

Капитан засопел, переглянулся с Хоро: говорить, не говорить? Предположим, он скажет, что в деревне Белый Клык. Радио в их транспортнике наверняка есть, пусть бы вызвали свою армию, милицию, или что тут вместо нее. Но это же молодежь, еще и вон какая резвая. Кинется отбивать село — чем закончится? Таурус местных точно беречь не станет, сам говорил: ему только повод. Или молодежь не только резвая, но и достаточно умная? Сообразит, что полста партизан Белого Клыка — противник опаснее сколь угодно большой стаи животных? Рано делать какие-то выводы, надо поговорить с ними хотя бы чуть-чуть.

— Меня зовут Хоро, — волчица взяла беседу в руки... Лапы. — Моего спутника зовут... Хм, Стрелок.

— Я помогал на жатве в той самой деревне, про которую вы говорите, — нашел капитан соломоново решение, — видел со стены падение метеорита, взял ориентиры. И могу сберечь вам день ползания по долине.

Девочка-снежинка обреченно вздохнула:

— Руби, Блейк — где ваши манеры? Мы Охотники Академии Бикон. Команда RWBY. — белая ручка поправила красный капюшончик на мелкой:

— Лидер команды — Руби Роуз.

Руби встряхнулась. Под огненно-алой крылаткой на малявке был обычный темный жилет, белая рубашка, недлинная темная юбка, колготки. Только ботинки правильные: высокие, шнурованные, с толстой подошвой, в самый раз для прыжков куда попало.

— Спасибо, Вайсс, дальше я сама... Моя напарница — Вайсс Шни.

— А! — ляпнул капитан. — Я тебя в селе на афише видел. Ты же поешь!

Девочка-снежинка молча поклонилась. Хоро усиленно держала лицо, но правое ухо волчицы предательски выстрелило из волос — улыбнулся даже пилот.

Принцесса порозовела — чуть-чуть, как яблоко на срезе. Снежно-белые волосы, высокая прическа; отстраненно-холодное выражение правильного лица. Шрамик над левой бровью. Голубое недлинное платье с вышивкой серебристой нитью. Узор, понятно, снежинки. Белые туфельки без каблука... Безукоризненно, вот.

Золотоволосая соседка уже чуть ли не подпрыгивала на пластиковой лавке, без малейшего стеснения разглядывая капитана и Хоро синими глазищами.

Руби — явно заметив это и желая золотоволосую поддразнить — представила сперва брюнетку с бантом:

— Блейк Беладонна.

Рубашка белая, костюмчик в цвет волос: жилетик-брючки-сапожки... А взгляд брюнетки капитану совсем, совсем не понравился.

— И, наконец, Янг Сяо Лун!

— Весь вечер на арене, — фыркнула девочка с молотом.

— Привет! — блондинка подскочила-таки на лавке, стукнув кулаками друг в дружку:

— А вы откуда? Хоро, а ты же фавн, верно? Твое Проявление — призыв огромного волка? Как твой призванный ухитрился бросить голиафа? Стрелок, можешь развести огонь вон там, на плоском камне? Солнце садится, тени уже черные! Холодает! Парни сейчас вытащат наши сумки, ага?

Капитан хмыкнул, рассматривая девушку в ответ. Волосы золотые, глаза синие... Рост приличный. Рубашка белая, жакет коричневый, шорты, навесные карманы. Ноги длинные, ботинки правильные. Вообще, Янг и Блейк заметно старше Руби с ее снежинкой-напарницей; но Янг все-таки раздолбайка, а вот взгляд брюнетки темнее банта.

— ... И давайте уже жрать!

— Янг! Твои манеры! Жан, представь свою команду!

Из транспорта вынырнули двое молодых людей: классический светловолосый блондин и стройный брюнет. Блондин отряхнул синие парусиновые штаны, поправил темно-красную футболку с капюшоном, улыбнулся слабо:

— Команда JNPR. Так и произносится: Джунипер. Джей — это я, Жан Арк.

Так вот почему Руби представила нетерпеливую Янг последней! Не ради подначки, а в строгом порядке. Руби — Вайс — Блейк — Янг. Никаких пояснений — значит, это факт общеизвестный.

— Нора... — Жан кивнул на девочку с молотом и тяжело-тяжело вздохнул, — это Нора.

Все снова засмеялись. Нора надула щеки — круглые и без того — выкатила зеленые глаза — большие и без того! — тряхнула коротко подстриженными рыжими волосами, фыркнула:

— Нора Валькири!

Хоро тихо-тихо хихикнула, разглядывая наездницу на урсе. Белая рубашка, темный жилетик — и короткая розовая юбка, при каждом движении открывающая сильные красивые ноги. Понятно, почему капитан прилип к биноклю на все время боя... Вообще-то, надо бы капитану девушку найти. В профилактических целях. Пока он сам не начал клеить кого попало, разбивать сложившиеся пары, искать всей группе на... На хвост приключений.

— Ага, — сглотнул Жан, — именно это я и хотел сказать.

Брюнет молча вытолкнул ему под правую руку объемную сумку. Парень рассеяно взял ее (силен, черт! — капитан видел, что сумка полна доверху; а Хоро безошибочно чуяла, что полна именно едой) и легко поставил на край аппарели. Совершив подвиг, Жан как-то неуверенно показал вполне крепкой рукой на ту самую копейщицу:

— Пирра Никос. Четырехкратный чемпион Мистраля.

— Девочка-победа, — Янг похлопала названную по правому плечу, а капитан и Хоро внимательно поглядели в глаза Никос — тоже зеленые. Капитан где-то читал, что зеленые глаза признак хорошего здоровья организма; тут они были почти у всех. Пирра поморщилась недовольно — выходит, она вовсе не гордится титулом? Волосы длинные, но в бою совсем не мешают — Хоро и капитан убедились лично. Волосы цвета перекаленной бронзы, почти красные. Плотный коричневый корсаж, короткий плащ в цвет волос, темная юбка нормальной длины — в бою поверх всего был доспех, сверкающие поножи. Сейчас чемпионка носила простенькие туфли на низком ходу — капитан позавидовал. Не скоро еще сам он снимет прыжковые ботинки.

— Ли Рен, — брюнет в зеленом свободном костюме, почти как Акам из Кленовой Осени: распашная куртка, штаны, кушак. Только все же в мягких сапогах, что вполне понятно. Босиком не поскачешь.

Ли Рен улыбнулся, обнял Нору за плечи:

— Мы из Вакуо.

Нора довольно прижмурилась:

— Мы там все отбитые.

Капитан поперхнулся ответом и уставился на Хоро. Та похлопала янтарными глазками: ничего не знаю, первый раз слышу!

— Наш пилот, Ни Мак, — вступила снежинка-Вайсс.

— Единственный нормальный человек за столом, — пилот коротко поклонился. Обе команды воззрились на него изумленно. Мак хихикнул:

— Ну вы же все Охотники, так? С открытой Аурой, так? А я пилот... Просто пилот.

Несколькими хлопками в ладоши Вайсс обозначила овацию:

— Браво! Теперь, когда мы все представлены...

Златовласка бухнула кулаками в столешницу; металл аппарели отозвался протяжным гулом.

— Откуда вы? Стрелок? Хоро?

Янг и Охотники видели перед собой мужчину ростом выше среднего, с короткими прямыми светло-русыми волосами, правильным лицом без особых примет, если не считать хороший загар; фигуру мужчины скрадывала свободная куртка с камуфляжным рисунком из коричнево-буро-зеленых пятнышек, плотно застегнутая и стянутая широким поясом, перекрещенная патронташем — левая половина патронташа вся пустовала. Широкие, даже чуть мешковатые, брюки заправлены были в высокие шнурованные черные ботинки, почти такого же фасона, как носила Руби — да и подавляющее большинство солдат, Охотников, негородских жителей Ремнанта. Блейк и Пирра отметили, каждая про себя, что взгляд у Стрелка спокойный и самую чуточку недобрый, а цвет глубоко посаженных глаз придется уточнять утром, по свету.

— Мы очень сильно издалека, — пожал плечами капитан. Стрелком называться он пока не привык. — И надо мне сразу сказать, что Ауры у меня нет, а в бою я смогу только прикрывать вас на дистанции.

Спутница его, Хоро, выглядела стройной женщиной, ростом Стрелку до плеча — выше, чем Вайсс или Нора; ниже всех прочих. Из темно-русых, почти рыжих, волос Хоро нагло торчали фавновские уши — не кот, собака или волк, или фенек, возможно — лиса. Глаза у Хоро тоже были нечеловеческие, янтарные, кожа чистая-чистая, ни следа загара, ни морщиночки. Костюмчик Хоро из темно-песочных брюк с просторной лиловой рубашкой навыпуск не скрывал роскошного пушистого хвоста — ну точно, не кот.

— Хоро, но ты-то! Ты же, минимум, фавн?

— Можно и так сказать... — волчица тоже улыбнулась, пихнула в бок спутника:

— Стрелок, давай-ка и правда костер. Скоро будет совсем темно, а я с юных лет привыкла видеть, что в рот пихаю!

— А! — Янг толкнула оборотня в плечо:

— Ты классная! Мы друг друга поймем, точно!

Вайсс вздохнула, но лед уже был сломан. Обе команды под стягом Хоро атаковали добытую Реном сумку. Сам брюнет, поглядев на это, сбежал в ближний дозор вокруг стоянки. Жан и капитан, переглянувшись, хором сказали:

— Мы за дровами.

Пилоту с родной палубы отступать было некуда. Погремев потолочными панелями, он вывесил над протянутой аппарелью лампочку. Девушки, раскидывающие припасы по бумажным тарелкам, приветствовали это восторженным визгом.

Быстро появился костер, на костре зашипели колбаски, запахло медом. Капитан сунул руку в потайной кармашек — но здесь и без его чая наготовлено на добрую неделю. Или две. Интересно, а ведь они собирались транспортник отпускать — на себе понесут?

— Стрелок... — блондин оказался рядом и тихонько спрашивал:

— Все-таки, вы откуда?

— Сам как думаешь?

Жан почесал широкий затылок:

— Четвертый континент? Если где могла образоваться параллельная цивилизация — только там. Про них мы ничего не знаем.

— Превосходная идея, — Хоро все слышала. — Но позвольте нам поинтриговать вас еще немного. А пока давайте представим, что мы в самом деле с другой земли, где цивилизация развивалась иначе... Стрелок, сыграем?

Капитан приподнял уголки губ:

— Сыграем. Интересно! На правах инопланетянина спрашиваю о насущном.

Оглядел восьмерку Охотников:

— Насколько я понимаю, свои действия против гримм вы не планируете, полагаясь на тактическое превосходство? Пришел, увидел, затоптал?

— А ведь пожалуй правда, не планируем, — широко распахнула синие глаза Вайсс.

Капитан мрачно кивнул:

— Потому гримм вас и давят.

— Они же неразумны!

— Океанский прилив тоже неразумен. А без расчета приливов ни волнолом построить, ни корабль в море вывести. Вы даже картографирование планеты не ведете, хоть и есть у вас авиация, вот эта, — капитан постучал в боковину транспортника.

— Есть и побольше, — Вайсс вздернула подбородок. — У нас в Атласе точно есть!

— Тише, — покосилась Никос в сторону храпа, — пилота разбудишь, а ему завтра по жаре лететь.

Руби передвинулась ближе:

— Стрелок, дай угадаю, а винтовку свою ты ведь не сам делал?

— Нет, не сам.

— А вот я свою придумала, рассчитала и сделала сама. От и до!

Капитан тоже улыбнулся:

— Руби, дай угадаю. Ты ведь одна такая на всю планету?

— Ну... В общем, да! Каждый Охотник уникален. Это я тебе, как инопланетянину, сообщаю. Уникальный образ, в который входит и оригинальное оружие, и стиль одежды, и неповторимая манера боя!

Все захихикали. Еще один общеизвестный факт. Умница Хоро, просто нет второй такой! Сейчас бы пасть раскрыл — и вся секретность в утильсырье по розовой квитанции. А с инопланетянина какой спрос? “Подскажите, мы на развязке правильно свернули? Это рукав Ориона? Как — рукав Персея? Что еще за цефалоподы? У нас для гуманоидов посылка!”

— Понятно. И винтовку твою обычному солдату давать бессмысленно? Он ее даже для прочистки не разберет, потому что не поймет в ней ничего. А и разберет, собрать не сможет. Верно?

— И что?

— Ничего... А спланируй мне, Красна Шапочка, поход на пикник. Только чтобы один из вас пешком шел, второй на транспортнике летел, третий на мотоцикле гнал, а четвертый поездами.

— А зачем так сложно-то? Сели все в транспортник, и вот как сейчас, — Янг прикрылась от жара, блики прыгали по странным рукавичкам — и не жарко ей в рукавицах?

— А как вы операции планируете, когда у вас двух похожих боевых единиц нет? Как снабженцы ваши не вешаются? Ведь каждому из вас нужен собственный калибр, собственный Прах, собственные уникальные запчасти?

Блейк выстрелила в капитана темно-желтым взглядом; казалось, даже языки пламени от него пригнулись:

— Обычно мы сами себя снабжаем.

— А расходники где покупаете? — не успокаивался капитан.

Пирра и Блейк переглянулись и задумались. Нора фыркнула:

— В магазинах!

— А магазины в курсе, что спасение мира зависит от наличия “огненного Праха номер пять высокой очистки” конкретно сегодня в конкретной лавочке господина Таксона? Вот прямо-таки всегда было, а на этой неделе не привезли. Продавцу что: подумаешь, пять монет выручки недополучит. А вам не с чем в бой идти. Чувствуешь разницу?

— Таксон книгами торгует, — поморщилась Янг, — не Прахом. Ты, наверное, столицу Вейла толком не видел, города не знаешь.

Но Вайсс уже поняла:

— Ты хочешь сказать...

— Я хочу сказать, что если у нашей сердитой красотки винтовочка заточена под “Прах номер пять”, а его добыча по какой-то причине вдруг стала невыгодна и шахта закрылась — то либо Руби перепиливать винтовочку под “Прах номер шесть” — а это, доложу я вам, процесс!

Руби с громким треском переломила веточку, и капитан улыбнулся:

— Вон, Красная Шапочка не даст соврать. Либо... Либо ее шедевр оружейного мастерства пылится в углу. Вот что вы делаете в такой ситуации? На рукопашный бой переходите? Видел, восхищен, красиво. В стратегическом плане тупик.

— Пока что такой ситуации не случалось, — медленно кивнула Вайсс, — но вопрос интересный. Я тоже хочу спросить.

— Пожалуйста, — капитан чуть было не добавил “ваше высочество”, но вовремя спохватился, что шутка эта наверняка достала девочку-снежинку.

— Ты говоришь, винтовку Руби нельзя дать обычному стрелку.

— Верно.

— А твою что — можно? Только не ври, что сам ты стрелок обычный.

— Не обычный, но и не сильно выдающийся. Учитель мой сыну два патрона в день выдает. Не будет антилопы — не будет обеда, до завтра ходи голодный.

— А завтра?

— А завтра еще два патрона и целая саванна дичи.

— Не дури нам голову охотничьими байками, — попросила, как ни странно, Янг. — Скажи, твою винтовку можно дать обычному рядовому?

— Даже тебе, вот прямо сейчас. Правда, попадать из нее на больших дистанциях ты сразу не будешь, это таблицу стрельбы надо учить, а ты нетерпеливая, как большинство рукопашников. Но на триста метров ты будешь валить слона запросто: слон большой, промазать сложно. А механизм у нее стандартный, это даже не секретно. Чистить я тебя научу за два-три сеанса, у нас этому школьники на военке учатся.

— Интересно живете... — взглядами обменялись все за столом. — Инопланетяне...

— Вы тоже молодцы. Четвертый континент под боком, автоматика отличная, взять хоть беспилотные поезда, хоть ваши ручные... Свитки. И даже воздушный шарик с камерой никто не зашлет, поинтересоваться. Жан, отойдем на два слова.

За длинным ужином и беседой капитан тоже кое-что разглядел:

— Смотри, Вайсс ты не интересен. Даже принесешь ей голиафа в бантике — не надобен.

— Так заметно?

Капитан хлопнул помрачневшего блондина по плечу:

— Жан, ты Охотник, и вообще круче вареных яйцев. Но я просто старше тебя вдвое, сечешь? Для меня вся эта тайная стрельба взглядами — пройденный этап, только и всего. А интересен ты Пирре.

— Да ладно?

— У нее написано на лбу. Во-о-от, — капитан развел руки, — такенными буквами. Можешь быть уверен, это заметили все. Кроме тебя, как и положено в классическом сюжете.

— Но...

— Утром нарви хотя бы камнеломки, пригласи ее потанцевать, сам увидишь.

— Да блин, я же...

— Да блин, ты же можешь тупо сдохнуть в любом бою. Кстати, Пирра тоже. Насколько я понял, ваша служба — бесконечная война со зверьем. Про ум ваших начальников я уже все понял, шансы оценил. Тяжело строить волноломы, не имея расписания приливов. Отсюда мой тебе совет: не теряй, о юноша, драгоценного времени. Танцевать хотя бы умеешь?

— Умею. У меня семь сестер, чтобы ты знал.

Капитан с чувством выдохнул:

— Неудивительно, что ты в училище смылся.

— А почему ты вообще обратил на меня внимание?

— Брат. Младший. — Капитан вовремя остановился, не сказав: “был”. Это перевело бы разговор в иную плоскость, сейчас вовсе лишнюю.

— Ну, дерзай, личинка офицера.

У Жана вытянулось лицо. Капитан осекся на полуслове:

— Хоро!!! Язва!! Транслятор! Я хотел сказать — ученик, юнкер...

— Курсант, — понимающе улыбнулся Жан.

— Точно. Вот и давай, курсируй.

* * *

Курс Жан и Руби проложили на холодном горном рассвете: на срезанную вершинку чуть левее просыпающегося, резко-красного, Солнца. Новый знакомый вполне толково разрисовал замеченную траекторию болида, место предполагаемого падения. И еще предупредил, что на другой день в ту же сторону прошел воздушный корабль — “с чужих слов, корабль Атласа”. Услышав столь казенную фразу, Охотники, не сговариваясь, отнесли новых знакомцев к оперативникам столичной полиции. Те далеко уступали Охотникам по силе и славе — но решали ничуть не менее сложные задачи. Попробуй, например, отлови в лесах беглого алиментщика, если ты без Ауры, и даже мелкий борбатоск для тебя серьезная проблема. Допустим, Ауры у Стрелка не было. Зато спутница могла призывать громадного волка рыже-бурой масти — а уже тот одним шлепком лапы поднимал на воздух голиафа. “С такой девушкой не страшно и подснежники собирать,” — проворчала, помнится, Нора.

Жан советом Стрелка не воспользовался — духа не хватило — и с удовольствием убежал от сложностей личной жизни в планирование маршрута, спор о загрузке рюкзаков, деление суток по вахтам. Гримм тут очень даже водились, и потому приключенцы решили держать постоянный дозор, но пока разобрались, кому когда — солнце поднялось высоко. В низинах понемногу истоньшался белый туман, листья зарослей на склонах сделались умытыми, густо-зелеными; роса испарилась, и можно было ставить ногу на нескользкие камни. Охотникам предстояло пересечь один отрог, самое большее — два. Горы были не так высоки, чтобы требовать альпинистской подготовки, спецснаряжения, так что недели времени на это вполне хватало. Около полудня цепочка из восьми приключенцев, насвистывая, поднялась к северному невысокому гребню и скоро исчезла за ним.

Убедившись, что долину покинули обе команды, фавн из Белого Клыка достал маленькую рацию — действовала она только в долине, зато и запеленговать ее можно было лишь с расстояния вытянутой руки — выбрал условненный канал и доложил.

Адам Таурус, от восхода и до полудня сидевший на стене Кленовой Осени, принял доклад. Несколько секунд поразмышял.

— А Стрелка нашли?

— Пока нет, — прохрипела рация, — и вчера в бою были одни Охотники. Характерной цепочки выстрелов я не слышал.

— Продолжай наблюдать по плану, конец связи.

Адам убрал рацию и спросил у подбежавшего бойца:

— Рапорт Синдер отправлен?

— Вечером, сегодня было подтверждение приема. — Фавн с песьими ушами, вооруженный тяжелым цепом-дробовиком, понизил голос:

— Майор Таурус, разрешите вопрос?

— Спрашивай.

— Почему так важна именно ритмичная стрельба? Это как-то усиливает Ауру, через транс, например?

— Возможно, — Таурус кивнул, перехватил поудобнее свой меч в ножнах-трансфомере. — Но мне думается, все проще. Равномерность огня — признак хорошей подготовки.

— То есть, голиафа — если местные не врут! — завалил обычный... Человек? Даже не Охотник?

— Местные не врут, голиаф был, они же все снимают на видео. Ради страхового возмещения ремонта своих драгоценных комбайнов... Лишнее доказательство бесполезности для общества этих напыщенных Охотников. Но вот винтовку его интересно было бы посмотреть.

Фавн козырнул, крутанулся и умчался; било реяло за ним вторым хвостом. Адам Таурус опять вытащил бинокль и принялся в который уже раз осматривать поле перед стеной и опушку леса поодаль.

Разыскиваемый Стрелок, он же капитан, сейчас удобно помещался в кресле транспортника и осматривал шахту с воздуха. Вообще-то пилот собирался просто перегнать леталку в Академию Сигнального Фонаря — по местному, “Бикон” — только не родился еще мужчина, способный устоять перед улыбкой Хоро.

— Меня даже на нерве не минусуют, — непонятно похвасталась волчица-оборотень. Капитан понимающе кивнул: грамотные люди “на нерве” ничего не делают. Сперва успокоиться надо, в себя прийти — а тогда уже минусовать.

Или сразу множить на ноль.

Пилот согласился их подбросить — здесь, рядом, буквально пара минут лета... Надо ли говорить, что короткий полет-прыжок открывал справа по борту вид на ту самую шахту? Да еще и утром, когда там разводили по работам!

Так что вместо битья ног и подползания по рваным камням к засидке наблюдателей, Хоро и капитан королями парили в небесной сини, выхватывая друг у дружки бинокль и толкаясь плечами возле окна.

Летающий вагончик завершил дугу и сел на полянке, в безопасной зоне, далеко вне аномалии; гримм вокруг тоже не нашлось. Откатилась левая дверца, капитан выпрыгнул, подал руку спутнице. Хоро спустилась, еще поулыбалась пилоту, помахала ему рукой — и отошла подальше от шума турбин.

— Точно зэка, — ответил на немой вопрос капитан:

— Колючая проволока, вышки с пулеметами. А главное, охрана больше внутрь смотрит, чем наружу. И контролеры между оранжевых касок без оружия ходят. Чтобы не отобрали оружие в случае бунта.

Нахмурился:

— Сказать пилоту, что Белый Клык в селе? Или пускай им рогатый вставит... Перо в чернильницу!

— В первый свой визит, — Хоро согласно наклонила голову, — я пыталась честно купить здесь ящичек Праха. Если это запрещено — могли бы просто мне сказать. Зачем было сыпать очистки со стены, кидаться мусором?

— Уши, хвост?

— Ты что, капитан! Если бы во мне фавна заподозрили, просто пристрелили бы... Наигравшись. Нет, я-то их разнесла бы, конечно. А каково здешним спасаться от гримм у таких вот упырей?

— Ты из-за этого пришла к Серову?

— Если вас обидели незаслуженно — вернитесь и заслужите.

— Будет бой — будут жертвы.

— Капитан, мы же сами планировали украсть именно с этой шахты ящик Праха.

— Ну, грузовик застопить, ночью за периметр влезть... Но не штурмовать же! Мы-то не думали, что тут концлагерь!

Капитан рубанул воздух ладонью:

— Выходит, я через Днепр на снятых воротах плыл, чтобы все повторилось? Вышки-колючка, норма-пайка? Какой же этот мир, к чертям, новый? Я такого до х-х-х... Хвоста уже видел!

Тут капитана бережно взял за локоть пилот, отвел чуть в сторону и спросил:

— Капитан, а у вас, что, нет лагерей? Зека на Колыме золото не моют, вышки не стоят, колючка не висит?

— Рецидивистов у нас теперь не сажают, а закапывают, климат чище! — Капитан огрызнулся прежде, чем сообразил, о чем и кто его спрашивает.

Человек в пилотской форме, с бессветно-черными провалами на месте глаз — ни белков, ни зрачков не различить — сложил тонкие губы в бескровную улыбку:

— Но ты же допущен к “тем документам” Веденеева, из две тысячи двенадцатого. И ты знаешь, как оно было на главной исторической последовательности. Знаешь, не прячь глаза! Венгрия, пятьдесят шестой, Прага, шестьдесят восьмой. Шаламов, “Колымские рассказы”. Новочеркасск, шестьдесят второй. Инвалиды на Соловках. Средне-уральский радиоактивный след. Чернобыль...

Черноглазый повертел сухими пальцами:

— И там, на главной исторической последовательности, благодарные потомки не стесняются говорить, что Королев, оказывается, сидел за дело. Правильно ему на зоне почки отморозили, а то бы этот интель вшивый еще и до Марса дотянулся, и цвели бы там яблони, “нарушая социальный мир”, да... Туполеву, знаменитому вашему Туполеву, который, даже не видя фотографии, по единственному описанию предсказал характеристики U-2, в обвинение внесли, что из штатов он себе “электроледник” привез. Вместо чтобы сказать: ребята, будьте как Туполев, делайте нам самолеты, и мы вам тоже разрешим холодильники ввозить, а кто лучше Туполева самолет зафигачит, ему сами холодильник подарим! — нет же, сказали всей стране: хоть как ты из кожи рвись, а нормально жить не дадим, куй тебе в рот заместо холодильника, сиди, паскуда, в шараге. Хоть бы ты сам Туполев, хоть Ландау — а в животе и смерти тебе ни закона ни правды, одна только царская воля. И написал же вам Веденеев, чем кончилось, нет?

— Ты — Свидетель Канона!

— А ты — штопатель гондона. В своей земле наведи порядок! Твой же любимый Ефремов что говорит? Путь к звездам должен быть от избытка сил, когда дома уже все налажено — а не жопорвание рекорда для.

— Где настоящий пилот?

— В транспортнике, как ему и положено. Я немного придержал время.

Капитан ошеломленно завертел головой: все вокруг выглядело как за мутным стеклом. Замершая в полушаге Хоро, наклоненная выдохом турбин ветка...

— По твоей логике, в лотерею выигрывать нельзя. Потому, что не трудом достигнуто, а везением.

— Ай необидно? Помнишь, что твой же генерал говорил?

После нескольких секунд молчания Свидетель добавил:

— Настоящее уязвимое место этих оборотней не комнатка семидверная. Никакая их установка, никакая божественная сила не в состоянии открыть им путь в мир, где их не хотят видеть. А организовать народный гнев несложно: большевики всегда были сильны пропагандой. Твой же Ильич сказал: “Идея становится материальной силой, когда овладевает массами”. Вот где порнография, воображать страшно. Хентай-яой — нагибай, не стой!

Ухмыльнулся и прибавил:

— Хочешь вытравить из головы образ бывшей — представь ее сидящей на унитазе. Мигом всю любовь отшибает.

Снова не дождавшись реакции, Свидетель широко улыбнулся:

— Для первой встречи довольно. На обязанности посланника — только сообщение.

Козырнул по-старорежимному, двумя пальцами, через левое плечо повернулся и скоро скрылся за бело-серой коробкой транспортника.

Капитан подумал несколько мгновений — затем, увидев, что время уже течет по-прежнему, и пилот задвигает свою дверцу, бросился к нему, размахивая правой рукой:

— Пилот! Мак!

Тот остановился, высунувшись наполовину из кабины; подбежав, капитан сказал ему в самое ухо, чтобы не перебивать визг турбин:

— Белый Клык знаешь?

Пилот вздрогнул и сел прямо, попытавшись отодвинуться, насколько возможно. Капитан влез в кабину следом:

— Они в той деревне сейчас. Ну, Кленовая Осень. Около пятидесяти, с ручным стрелковым оружием. Командир Адам Таурус. Готовят налет вот на эту шахту, что у нас по правому борту. У тебя же связь есть?

— А вы кто и откуда? Доказательства?

Капитан сморщился, кивнул на Хоро:

— Какие тебе доказательства, ты совсем тупой? Пусть на шахте хотя бы тревогу объявят!

— А почему вчера не сказал?

— Чтобы детишки не влезли, сам же понимаешь, молодость играет. А эти, в масках, сразу людьми прикроются. Таурус прямо так и говорил: только повод, мол!

Пилот откинулся на кресле, застучал пальцами по клавиатуре:

— Отсюда связи нет. Надо взлетать выше гребней гор. Вы с нами?

— У меня свои приказы, — капитан убрал голову из кабины, спрыгнул со ступенек и отбежал к ожидающей поодаль Хоро. Транспортник взвыл пуще прежнего, разметал вокруг себя мусор и пыль, поднялся и ушел в синее небо.

— Передумал? — вопрос Хоро в наступившей тишине прозвучал необыкновенно четко и ясно.

Капитан ответил не сразу:

— Лично мне рогатый черт симпатичнее куркулей деревенских, оставивших семью беженцев на смерть. Помню, мы с братом... Но и жителями прикрываться тоже... Неправильно! Не так надо!

— В самом деле, — Хоро уже различила собственные метки на деревьях и повернулась лицом к тропе, — коль скоро у вас имеется опыт... Определенного рода... Не думал завербоваться в Академию Бикон?

— И меня туда возьмут? Без документов, неизвестно кого и откуда?

Капитан поправил ремни винтовки, разгладил складки под поясом. Хоро засмеялась:

— Кажется мне, приведи мы сто тысяч попаданцев — каждый из них прошел бы через преподавательскую должность в этом их Биконе. Никому не миновать! Сходи, поучи местных выкручиваться без Праха... — вздохнула и добавила без улыбки:

— Помоги Озпину избежать хотя бы опробованных вами ошибок.

* * *

— Мне кажется, что избежать ошибок в жизни нелегко...

Свет послеполуденного солнца окрасил горы голубой дымкой. Белели свежие кости поваленных деревьев, угольными пятнами чернели воронки. Светло-пепельным, чуть заметно, пылили горелые стволы. За пятном бурелома лес был живой и зеленый, и люди бы с куда большей охотой перенесли разговор туда. Но в чаше долины пока еще бродили несколько тысяч гримм, собравшихся по непонятной причине точно к посадке звездолета первого класса “Парус”. Время от времени черная тварь мелькала в чьем-либо прицеле, раздавался приглушенный дальностью хлопок выстрела; радостный или разочарованный выкрик стрелка обычно не долетал.

— ...На это способны люди целеустремлённые и одарённые особыми способностями: художественными, музыкальными, математическими, спортивными. Или же очень скромные, ценящие труд люди, знающие свое место в жизни соответственно своим способностям...

За пластиковыми столами размещались вперемешку прилетевшие kommunisty и офицеры крейсера “Громобой”. Сам крейсер тучей нависал поодаль: серые бронеплиты в пятнах ржавчины, горелые стволы, воняющие огненным Прахом... Звездолет на его фоне выглядел упитанным щекастым ребенком — правда, почти в два раза большим. По его внешней обшивке, пользуясь возможностью, ползли роботы-полировщики, доводя сверкание отражающего радиацию слоя до вовсе нестерпимого.

Командир крейсера со старпомом и боцманом закидывали вопросами командира звездоплавателей. Ар Амор, положив обе руки на белую столешницу, откинувшись спиной на клеть подъемника — разговаривали под корпусом “Паруса” — отвечал, каким людям проще ориентироваться в жизни:

— ...Из таких выходят великолепные мастера, знатоки своего дела: техники, литейщики, хлеборобы, столяры, портные, охотники, рыбаки, пользующиеся всеобщим уважением. Мечтатели и фантазёры обязательно должны некоторое время пометаться, меняя профессии, пока не утвердятся в какой-либо. Самое плохое, когда человека не интересует сам труд и его результаты. Тогда ни одна профессия не станет интересной!

Винтер Шни сидела чуть в стороне и в беседу не вступала. От kommunistoff присутствовали сам командир, красивая женщина-биолог с пластикой профессиональной танцовщицы, похожий на нее крепыш-доктор — он и представился, как брат. Все трое охотно участвовали в беседе, обменивались репликами, разглядывали экраны офицерских свитков. Черноволосый худой оператор вычислителя пообещал показать коллеге с крейсера свое хозяйство — и электронщики пропали в недрах звездолета что-то больно уж надолго.

Командир “Паруса” завершал речь — тень корпуса доходила до середины груди его темно-красного комбинезона. Одежда звездолетчиков не поражала чуждостью: свободный покрой, несколько карманов, инструментальные пояса с разными чехлами и подсумками — но почему-то никаких видов оружия. Зато здоровенные по меркам Ремнанта кирпичи радиостанций.

— Интересный человек, по-моему, живо интересуется окружающим его миром, людьми и своей деятельностью. Такой человек обогатится знанием, наблюдениями и опытом и обогатит всех, кому посчастливится с ним повстречаться. Без этого интереса к миру и жизни даже самая захватывающая профессия не сделает человека духовно обогащённым. Особенно раздражают меня у людей лживость, клевета и трусость.

Лицо Ар Амора тоже не вызывало изумления. Светло-русые волосы с пробивающейся сединой, такие же светлые глаза, твердые черты лица... Звездолетчика легко можно было представить в одежде Мистраля, в мехах Атласа, в строгой фрачной паре на приеме — а крутящим гайки под брюхом транспортника или в потрохах тепловоза так и представлять особо не надо, комбинезон точь-в-точь.

И вот сейчас Ар Амор сделал округлое движение руками, опустил глаза в стол:

— У самого, конечно, есть недостатки, и я пытаюсь преодолевать их, тренируя себя в обратных им действиях. Один из главных моих дефектов — отсутствие терпеливости и снисходительности к малопонятливым и малоспособным людям...

Фраза получилась несколько казенная, и только сейчас Винтер спохватилась, что разговор-то идет через программу-переводчик, запущенную на кластере из четырех офицерских свитков. А словарь к этой программе и вовсе дает громадный вычислитель (астронавты упорно не именовали его “компьютером”) звездолета. Жутковатый гибрид ежа с моржом, тем не менее, работал вполне удовлетворительно, разве что иногда втыкал в перевод излишне шаблонные фразы.

— Вы будете астронавтом всю жизнь? — адъютант Винтер тщательно снимал беседу на камеру свитка, и вопросы задавал по правилам построения интервью — наверное, уже примеривался к выкладке на собственный блог. Жаль, засекретят, можно не гадать.

Командир “Паруса” улыбнулся — чуть-чуть, но за столом ощутимо потеплело:

— Думаю, пора отдохнуть от космоса.

Красавица-биолог и ее брат откровенно засмеялись; свет и тень запрыгали по их одинаковым комбинезонам цвета ивового листа. Короткие льняные волосы Гармы на миг взлетели ореолом вокруг веселого симпатичного лица. Отсмеявшись, Имир поднял обе руки:

— Амор! Тебя ли мы слышим?

Но командир не потерял мысль:

— Хочу написать исторический роман. Я считаю, что добро всегда будет торжествовать над злом. Рано или поздно, но всегда!

Все, как по команде, посмотрели за периметр. Застывшие на позициях боевые шагоходы, баррикады из поваленных при посадке и потом при обстреле стволов деревьев. Гарь, взрытая земля, огневые гнезда, отжимающиеся за что-то десантники, хмурое лицо их сержанта... Звездолетчик повторил с нажимом:

— Поставьте в этом месте восклицательный знак — всегда!

Над головой зарокотал механизм подъемника: возвращался электронщик.

— Что ж, вашей уверенности остается только позавидовать... — командир “Громобоя” обозначил улыбку. — Мы не утомили вас философией?

Ар Амор отрицательно повертел головой, а врач Имир, тоже поднявшийся было, замер и сел на лавку вновь:

— Скажите, а о чем вообще разговаривать двум цивилизациям? Двум, не побоюсь громкого слова, мирам? Показывать вам схемы с теоремой Пифагора? Если вы сумели построить крейсера, отбиться от враждебной фауны, возвести города, распахать поля — значит, некий минимальный уровень техники, науки, культуры у вас имеется. По-моему, намного важнее понимать, куда вы направите полученные от нас технологии. Для этого нужно понять вашу душу... Слушают ли ваши дети сказки? Есть ли у вас большие танцы, на сто-двести-триста человек, подобно нашим Дням Посейдона? Проводите ли вы свободное время в одиночку или в компании? Приятно ли вам наше общество, или вы терпите нас через силу, стискивая зубы, в надежде на какие-то выгоды? Вот что важно!

Из опустившейся клети подъемника вывалился сержант-электронщик с глазами, распахнутыми шире дисковых магазинов, и старпом “Громобоя” полез из-за стола, торопясь расспросить его без чужих.

За сержантом выскользнул стройный парень в черном комбинезоне, сидящем на нем едва ли не лучше, чем на самой Винтер сине-белый мундир Атласа.

— Наш астрофизик и социолог, Чань Вихрь.

Винтер прикрыла глаза, внезапно представив с непередаваемой четкостью, как черно-серебряный звездолетчик стоит чуть впереди, подняв шпагу — почему-то фамильную рапиру, которая сейчас у сестренки Вайсс — а за ним глыбой в лимонной броне высится ее собственный адъютант, направляя на невидимого врага уже раскрученный блок стволов... Но что за спиной, что защищают они столь синхронно?

Раздался звонок свитка — Винтер машинально вытащила его, прочла строчку. Вздрогнула, передала свиток направо, командиру крейсера. Тот всмотрелся:

“

ОДШ “Южный” — “Громобою”. На связь вышел информатор в банде Белого Клыка, отделение Вейл. Группа боевиков до полуста фавнов находится в селе Клен Осенний, координаты...

”

Офицеру не нужно было листать справочник: село прошли при поисках болида, на левом траверзе.

“

... Командует Адам Таурус. Информатор видел его лично и слышал его угрозы уничтожить село, если только будет повод. Целью банды, по неподтвержденным данным, является шахта Концерна с координатами...

”

И эти цифры офицер не стал выносить на карту. Шахта в соседней долине, узкое ущелье до которой пришлось обрушить залпами главного калибра, потому что из него сплошным потоком лезли гримм.

“

... О лейтенантах Белого Клыка, также бойцах с открытой Аурой, информатор не сообщил. О времени налета не сообщил. Приказываю: принять меры к защите шахты. По возможности, к поимке либо уничтожению Тауруса. Являясь наиболее радикальным лидером Белого Клыка, Таурус опаснее и важнее всего их отряда...

”

Командир крейсера, обменявшись взглядом с Винтер, поднялся:

— Дамы, господа, мы вас покидаем — служба.

Боцман “Громобоя” поднялся тоже, подождал, пока из-за стола выберется Винтер. Винтер пощелкала пальцами:

— Лейтенант, проследите, чтобы все убрали. Вы можете подойти позже.

Адъютант посмотрел на Винтер с искренней благодарностью, отчего та едва не смутилась. Попрощалась коротким наклоном головы, двинулась вслед за командиром крейсера к трапу “Громобоя” — и через сотню шагов чуть не наступила на еще одного странника.

Здоровяк в густо-синем комбинезоне (Линь, кажется. Что-то изучает... Облака?) крестом раскинулся на чудом сохранившемся коврике травы и глядел в небо — тут, поодаль, небесную синеву не заслоняли ни сверкающий корпус “Паруса”, ни тусклая сталь “Громобоя”. Винтер сперва решила, что звездолетчик спит, но тот, не вставая, приветствовал ее взмахом правой ладони.

— Смотри, не укоренись, — внезапно для себя сказала Винтер. Конечно, чужак ее не понял — слабо улыбнулся, наморщив круглое аккуратное лицо, двинулся встать — но Винтер уже шагала дальше, придерживая полусаблю, и тоже отчего-то глядя на завивающиеся поверх гребней облака.

Пластиковые лавки десантники “Громобоя” забрали, но переводчик пока еще работал, и возле стола главный kommunist вполголоса объяснял адъютанту Винтер:

— Мне кажется, Вы делаете частую среди молодых мужчин ошибку — подавай вам идеал, а ежели не встретите такую...

Адъютант вскинул брови. Ар Амор прищурился:

— На самом деле, встретить — очень мало шансов, куда легче ошибиться, приняв мираж за идеал... Вот, если не встретите, то начинаются стоны, что, мол, так и не найду себе подруги.

Лейтенант промолчал. Ар Амор двинул руками снизу вверх, как бы поднимая к свету нечно невидимое:

— А ведь по-настоящему сильный человек рассуждает не так. Нет идеала, так я создам его! И действительно, очень многое в женщине зависит от мужчины. Как, впрочем, и наоборот.

Адъютант скрипнул зубами. Двойной перевод: сперва на некоторый универсальный прото-язык, основанный на общих земных корнях — ну, по версии kommunistoff — а уже оттуда либо на язык Атласа, либо на язык “Паруса”. На их языке, наверняка, о любви не говорят настолько прямолинейно-крупноблочно, есть иносказания, намеки...

— ...Женщина даст не то, чем она обладает, а то, что мужчина сумеет от неё взять. Так сумейте взять! И заставьте её любовью, лаской, убеждением проявить скрытое в ней, развейте, усильте, утоньшите это — вот тогда Вы настоящий мужчина и возлюбленный...

С другой стороны, к чему тут намеки? По-мужски надо именно прямо: берешь и усиливаешь. Хм. Ну, если не надорвешься, в смысле.

Адъютант почесал затылок: эту, пожалуй, усилишь. Она сама кого хошь разовьет и утоньшит. А вякнешь поперек, так и уплощит.

Ар Амор одобряюще хлопнул молодого человека по плечу — тот пошатнулся, хотя командир “Паруса” заметно уступал в росте и крепости даже доктору Имиру, не говоря уж о черногривом Ктоне или подбежавшему атмосфернику Линю.

Лейтенант принялся отсоединять от разъемов агрегат-переводчик. “Громобой” с рычанием подматывал якорные цепи — должно быть, в том сообщении был приказ... Лейтенант не мог представить, что важнее, чем сведения о другой цивилизации — но, выходит, нашлось?

Звездолетчики махали руками на прощание; среди поваленного леса, разрытой земли, чистенькие комбинезоны придавали людям вид игрушек, манекенов: багряный, зеленый, черный, зеленый, синий... Как же здорово движется их соломенная блондинка-биолог! У нее-то парень имеется наверняка...

Свитки собраны, пластиковый стол подхватил десантник. Лейтенант тоже махнул рукой людям и побежал к своему крейсеру, а за его спиной зарокотал подъемник.

* * *

Подъемник за несколько приемов доставил на-гора ночную смену; оранжевые каски с угрюмым ворчанием строились к поверке. Охрана, как всегда в такие моменты, смотрела больше на толпу, чем наружу — и потому первого упавшего заметили только через несколько секунд, по смачно лопнувшему на камнях синему шлему.

Нескольких секунд Белому Клыку хватило, чтобы из леса придвинуться вплотную к стене шахты. Адам забежал по склону на крайнюю правую вышку, двумя движениями клинка развалил пулеметчиков, а сам пулемет ударом ноги сбросил наружу. Принял нестройный залп — Аура полыхнула багрянцем, Адам почувствовал как бы легкий зуд в пальцах. Его Проявление — накапливать силу вражеских ударов, чтобы потом выплеснуть в одном сверхмощном движении. Но сейчас держать сосредоточение времени не было, и Таурус просто ухмыльнулся: стреляйте, дурни, запас Ауры мне пригодится. Рывком добежал до зенитки над воротами — тут на него насели сразу два охранника, каждый с открытой Аурой. Левый занес громадный цеп, правый выстрелил из дробовика в протезе правой руки. Снова вспышка багрянца: сноп дроби Адам принял Аурой; от цепа отпрыгнул — и тут же длинным выпадом пробил правому горло. Левый попытался сломать протянутую на выпаде руку — но по стене уже взбежал Амон и мощным пинком сбросил охранника в шахтный двор.

Левая вышка окуталась дымом — по ней врезали ручным гранатометом; в отделении он был единственным, и Таурус приказал его не беречь. Пулеметчики выпрыгнуть не успели... А это вам Белый Клык, суки! Это вам не шахтеров давить штрафами!

Адам спрыгнул внутрь, приземлившись на пытающегося встать охранника — тот содрогнулся и затих уже окончательно. Таурус обернулся к воротам и мощным выбросом Ауры проломил створки, по которым во двор побежала штурмовая группа.

Из бойниц казармы застучали пулеметы — больше двух. Таурус опять прикрылся Аурой; правое отделение штурмовиков застригло на месте.

Ошеломленные фавны в оранжевых касках так и хлопали глазами посреди двора. В их сторону пока не стреляли, но такое счастье не могло длиться вечно, и Амон заорал со стены, перекрыв даже рокот собственной цепной пилы:

— Всем лежать! Белый Клык! Всем лечь! Прячьтесь в камнях!

Над казармой взлетела тревожная ракета; высунувшегося сигнальщика снял кто-то из отделения слева — те с самого начала показались Адаму потолковее. Шахтеры, наконец-то сообразившие ситуацию, повалились и поползли к жилым блокам.

Из ангара с ревом выскочил грузовик — сперва проехал по упавшим воротам, потом по ползущим шахтерам, те истошно заорали. Среднее отделение штурмовиков брызнуло врассыпную, грузовик проскочил под аркой — тут на него свалился Амон и своей длиннющей пилой развалил крышу кабины вместе с водителем. Грузовик вильнул, свернул на вырубленную полосу, несколько раз прыгнул на пнях, пока не влепился карданом в самый прочный и не заглох от удара.

Амон, успевший соскочить на грунтовку, не стал отряхиваться. Его командир уже бежал по крыше казармы, взмахами клинка расшвыривая отчаянно трусящую охрану. Бойцу с открытой Аурой может противостоять либо такой же боец, либо тяжелое оружие, простому человеку только сдаваться или убегать. Амон перехватил пилу поудобнее и присоединился к уцелевшим из правых:

— Чего встали? Это война! Ты, ты — раненых подобрать, безнадежным нож милосердия! Остальные за мной! Нашу цель никто не отменял!

Таурус вломился в надстройку для управляющих — судя по заячьему визгу, перекрывшему даже вопли раздавленных шахтеров, код к сейфу скоро будет. Амон повел штурмовиков к рыжему четырехгранному стакану копра, останавливаясь на мгновение, чтобы прекратить мучения задавленных. Левое отделение уже потрошило склад Праха — ну точно, самые толковые, кто там десятник? Малявка с жабрами? Сказать Адаму, пусть займется девкой, потенциал есть, боец с Аурой лишним не будет...

Амон замер, почувствовав чужой взгляд... Слева, с юга. Из казармы целятся? Ушел в перекат и поднялся уже под самой булыжной стеной; ощущение исчезло. Из куба казармы больше не стреляли — среднее отделение по плану забралось на крышу, Таурус по тому же плану выбил для них люк.

В люк запрыгнул первый штурмовик, бухнул каблуками в пол — на него только начали оборачиваться, он же сходу разрядил дробовик в спину пулеметному расчету. Второго штурмовика приняли в четыре ствола; на доски повалился уже труп. Охранник замер на мгновение, поняв, что на линии огня свой — за эту секунду первый штурмовик вбил ему нож под шлем, в подбородок. Тут же самого его дернули за ноги, а упавшему сломали шею футбольным ударом ноги. Но в люк успели протиснуться сразу несколько фавнов, каждый из которых взял одного противника. Их дробовики грохнули залпом — средний штурмовик повалился; угодившая рикошетом точно в переносицу картечина разнесла дешевенькие строительные очки. Ни стрелять, ни зарядить было никак — трое фавнов тыкали длинными ножами, два уцелевших охранника пытались отмахиваться скамейками. Третий с пола дал очередь под большим углом, чтобы пули шли в деревянную крышу, а не рикошетили от каменных стен — фавн, заглянувший было в люк, повалился трупом на голову товарищу; и пока товарищ спихивал тело, защитник шахты убил его богатырским размахом скамьи, прямо в висок, получив тотчас же и сам нож под кирасу.

Оставшийся одиночка ловко защищался скамьей, подставляя ее под выпады ножей; но фавнов было двое против одного. Второй неспешно перезарядил прахобой и в упор положил последнего. Выдохнул, утер лоб — тут распахнулась маленькая дверца радиорубки в торце казармы, высунувшийся оттуда радист врезал очередью, с перепугу на всю железку. Фавны прыгнули кто куда; радист, по неопытности, задрал ствол слишком кверху и потому же высадил весь магазин сразу. В ужасе и злобе фавны даже забыли, что вообще-то радиста приказывали брать живым.

Никто в отряде так и не узнал, что яростное сопротивление охраны не пропало даром, что за минуту до гибели радист успел вызвать на помощь болтающийся где-то рядом крейсер Атласа.

* * *

Крейсер Атласа разворачивался над “Парусом”, над громадной рыбиной в сверкающей радиационной броне. Офицеры стеснились на высадочной палубе, глядя вниз через решетки.

— Металл! Их корабль — тысячи видов металла. Их корабельная архитектура — свет и сталь. Но какая сталь! Как вам, например, титан, вспененный в аргоновой среде? Прочностью не слишком уступит сплошному, зато вес на девяносто процентов меньше, а теплопроводность чуть ли не как у древесины. Вместо стекла в окнах аморфный прозрачный аллюминий, пуля не берет...

— Где у нас вытертая пальцами кнопка, у них рубильник либо клавиша, которую ударом ноги сломать невозможно! Кнопки вычислителей с серебряным покрытием, для дезинфекции. Краны в умывальниках — бериллиевая бронза, ножи фосфатированная бронза, дверные ручки гримм-знает-какая-еще бронза! Контактные группы — золото и платина, причем по их отношению видно, что буквально в цену грязи. Пластиков нет! Натуральная кожа, натуральная морская губка, все остальное — металлы.

— Сопла маршевых двигателей понятно, самое лучшее. Но даже их внешняя обшивка — шедевр. Прочность само собой, а теплоизолирующие свойства, достаточные, чтобы не сгореть об атмосферу! А защита от излучений — чем они поглощают поток частиц, как рассеивают, куда отводят потом, чтобы не фонило? И все это при меньшей толщине, чем нижняя лобовая деталь нашего тяжелого бота!

— Вывод?

— Если мы предположим, что праховая пушка пробила их внешнюю обшивку... Допустим, что главный калибр, совокупным залпом в одну точку. Верится с трудом, но даже пусть пробила... Командир, их корабль не горит внутри. Там просто нечему гореть. Одеяла в каютах, все! Книжка у тонколицего навигатора — полупрозрачные листы бериллиевой бронзы. Картины на стенах — и те нарисованы расплавленным камнем. А про их электронику вам сейчас доложит сержант.

— Сержант боевой части три, артиллерийская разведка. Господин капитан-коммандер...

— Без чинов, без жевания соплей.

— Есть! Вот мы стоим где-то в коридоре, в недрах их вычислителя. Он громадный, там внутри ходить можно! Спрашиваю: какая мощность? Называет цифру настолько маленькую, что я переспрашиваю трижды. Любой наш свиток уделает весь их корабль с огромным таким отрывом. Смотрю на него с жалостью. Он смотрит с недоумением. Потом вынимает пластинку, говорит: память. Размером так... Ладонь. Емкость — чуть больше полуста тысяч знаков.

— Что-о-о?

— Вот и я не поверил. Говорю: что же так убого? А собеседник, не меняясь в лице, роняет эту пластинку на палубу с металлическим звоном, наступает каблуком — пластинка даже не гнется. Поднимает, отряхивает, втыкает в ножевой разъем, даже не переключая питание — мигает зеленый! Он это на горячем вычислителе делал, представляете? На работающем! Только тут до меня дошло, насколько их агрегат неубиваем. Чтобы его вырубить, его мало прострелить насквозь. Они просто заменят все такие пластинки по траектории снаряда, и полетят себе дальше. А их операционка даже не перезагрузится! Потому что у них нет операционки!

— Это как вообще?

— А вот как. Если нужно что-то вычислять, программа загружается с внешнего носителя, данные оттуда же. По завершении работ результат сохраняется на внешнем носителе. У них операционная система внешняя, как у опарыша желудок. Человек-оператор называется. Так что взломать их можно только плоскогубцами!

— Пожалуй, их гипотеза верна.

— Какая?

— О нашем происхождении с Земли. Слова языка, некоторые понятия, наименования вещей. И вот — у них, как и у нас, цвет нормальной работы зеленый, цвет неисправности — красный... Но что по главному?

— Люди?

— Да, разумеется.

— Про внешность говорить?

— Обязательно, сравним впечатления.

— Очень спортивные. Как по мне, чересчур. Словно сжатые пружины: на всякое дело готовы. Черты лица четкие, а вот выражения лиц постоянно какие-то расслабленные, что ли, такие, знаете...

— Безмятежные.

— Точно! Как будто им никогда не приходилось кривиться от боли, ужаса или ненависти, сутками ходить хмурыми, ожидая вердикта начальника или приговора суда, или решения доктора.

— Они вообще очень спокойны. Глубоко, глубоко внутри. Они давно все решили, выбрали путь, уверены в его правильности, важности, в том, что их выбор всеми признан достойным, что их место в стае никем не будет оспорено. Что все их усилия осмыслены, все жертвы оправданы. Рядом с их спокойствием наш десант выглядит просто дрессированным. Понимаете, мы как бы умело терпим боль, скрываем ее. А у них нет самого источника боли.

Вот как бы объяснить... Понятно, что у них нет никаких проблем с едой, одеждой, жильем — ну, какие там у них есть еще материальные блага. Флот всегда элита, тем более, звездный. Наш экипаж тоже ведь не обижен жалованьем и льготами. Но гости уверены, что свои никогда их не обидят, не оскорбят, не бросят и не разменяют во имя высших политических интересов.

Например, их штурман спокойно докладывает капитану: я ошибся. Он уверен, что командир поможет ему и направит, а не будет орать, объясняя, какой тот дурак. В свою очередь, капитан спокойно может повернуться к подчиненному спиной, не опасаясь подсиживания или подставы.

— Специфика службы на конкретном корабле. Хороший капитан, хороший адмирал... Или кто там у них этим заведует. У нас тоже имеются экипажи, в которых отношения примерно такие же крепкие.

— О нет! Мы же общались через машину-переводчик... Тоже, кстати, вопрос: как они, с такой мизерной памятью и вычислительной немощью, создали вполне приемлемый словарь, и так быстро? Что у них там, экипаж переодетых профессоров?

— Не отклоняйтесь. Вы говорили об отношениях в экипаже.

— Дело именно в том, что у них отношения хорошего корабельного экипажа распространены на всю планету. Там каждый — член экипажа планеты Земля.

— Это абсурд!

— Секта Свидетелей Волшебника в планетарных масштабах?

— Выдумка!

— Фантастика! Есть всего два способа мотивации: гримм и Прах! Страх и личная заинтересованность в чем-либо!

— Думайте как угодно. Когда мы составляли словарь, я видел, каких понятий нашего языка у них нет, а каких понятий их языка нет у нас. Все обстоит именно так.

— Но как обеспечивается контроль?

— Как происходит распределение ресурсов, кто сидит на этих потоках?

— Кто делает неприятные, грязные работы?

— Как обеспечено равенство? От каждого — норма, каждому — пайка? Так у нас этот “kommunism” в любой тюрьме!

— Господа офицеры, я-то, в отличие от них, не переодетый в астронавта профессор. Могу лишь предположить, что наши гости не отказывались от вечных истин, а нашли какой-то способ запрячь гримм и Прах в одни оглобли. Визитеры и в самом деле чего-то боятся, а чего-то страстно желают. Но все то, чего желаем и боимся мы, гостям просто неинтересно. Как будто это все ими видено, испытано, измерено, взвешено — и сочтено легким.

— Признайтесь честно, это самое обидное?

— Признаюсь честно: да.

Заревела сирена боевой тревоги. Крейсер ускорился. Офицеры разбежались по заведованиям. На высадочной палубе, откуда был хороший обзор вниз, остался только адъютант Винтер Шни вместе с ней самой.

— Мы опоздали, — Винтер опустила свиток с очередным сообщением. — Белый Клык все-таки напал на шахту. Пойдемте к артиллеристам.

— Мы не будем высаживаться на шахте?

— Там уже делать нечего. Пока мы дойдем — полчаса минимум — Белый Клык уже свернется.

— Но как же шахтеры? Тут полно гримм!

— А Белый Клык это не интересует. Скорее всего, шахтерам оставят оружие убитой охраны, ну и укрепления шахты Клык вряд ли уничтожит. Белый Клык возьмет Прах со склада, подорвет насосы — без постоянной откачки шахту через несколько суток затопит, и все оборудование в штреках придет в негодность. Еще хуже, когда вода серьезно пропитает грунты. Заново раскопать обрушенные выработки можно только вручную, а это сразу крест на всей затее.

— Допустим, шахтеры отбились?

— Отбились, не отбились — Белый Клык все равно пойдет на промежуточную базу. На то самое село. Не будь сообщения от разведки, мы могли бы сутками прочесывать лес, а Таурус бы ржал над нами со стены деревни, жрал колбасу из погребов, запивал сидром и спал на чистых простынях. Идемте, наблюдать лучше с мостика.

— Наблюдать... Не высаживаться?

— Лейтенант, — Винтер положила руку на эфес:

— Подумайте головой!

Развернулась и пропала в люке.

Лейтенант глянул на пустую десантную палубу. Десант вон, внизу. Сторожит “Парус”. Боты там же. Не то, что прочесывать — оцепить село не хватит людей.

Офицер тоже подошел к люку и влез на палубу универсальных орудий. Калибр не ахти, настильность приличная. Зато скорострельность выше всяческих похвал. Вон как суетятся, по восемь человек в расчетах, из них только на заряжании целых двое. Лейтенант пробежал ходовой галереей — никто не обратил на него внимания. Звенели сигнальные звонки, урчали конвейеры с полузарядами. Белое форменное пальто Винтер уже исчезало в следующем переходе.

А ведь в этом селе наверняка хорошая крепкая стена — иначе бы они тут не выжили. Сильно уж далеко. Пока они строили стену — а это несколько лет при любом раскладе — где прятались от гримм?

Лейтенанту сделалось жарко и тесно в горле. Следующий переход, бронедверь, пять секунд ожидать открытия ригельного замка.

В убежище они прятались. И зенитка там, наверняка, имеется.

Убежище строится так, чтобы его не развалил ни голиаф, ни грифон, чтобы в него не проникла стая неверморов. Следовательно, скорострельные универсалки его только поцарапают.

Ригельный замок отошел. Броневая труба с редкими светильниками в решетках. За броней слева и справа чуть слышно скрипят конвейеры полузарядов, дальше перегрузочное отделение, где заряд соединяется. Огненный Прах, электрический Прах, гравитационный Прах смешиваются в стаканах из нейтрального пластика и передаются на следующий ярус — к зарядным каморам главного калибра.

Винтер могла бы расковырять убежище глифами — семейным Проявлением она владеет превосходно. Но Таурус не будет смотреть на это сложа руки, а одного лейтенанта, даже зверски крутого, на весь остальной отряд Белого Клыка все-таки маловато. Это же не кино, это бой на улицах, где из любого подвального окошка могут сунуть палку в ноги, из-за любого угла выстрелить в спину. Агент сообщил: полусотня. Допустим, они понесли потери на шахте. Скорее всего, нет — частная охрана отмороженным штурмовикам не соперник — но даже если!

Ботинки лейтенанта гремели по рифленому железу перехода, пахло нагретым железом, Прахом, отработанной смазкой — и еще чем-то кислым, неприятным, чему лейтенант никак не мог определить названия.

Допустим, Клыков осталось три десятка. Или даже два. Допустим, они двинулись крышей и не берут сельчан в заложники, а почему-либо выходят на честный бой. Все равно — стольких лейтенант не удержит.

Адам Таурус достаточно серьезный противник даже для Винтер Шни; причем на семейство Шни полевой командир Белого Клыка особенно зол. Корпорация Шни — монополисты на рынке Праха, их недолюбливают и опасаются даже богатые. Все прочие ненавидят Шни без изысков.

Броневая труба закончилась еще одним ригельным замком. За ним короткий вертикальный ход на крыло запасного поста управления, а оттуда уже галерея с хорошим видом на левый борт. Крейсер набрал скорость, зеленые склоны внизу сливаются в полосу.

Снять роту десанта — гримм побери потерянное время, за которое Таурус вполне может смыться — но единственного визитера из космоса захлестнет черной волной, как только что было!

Перед массивной дверью рубки лейтенант вдруг понял, что решение известно и даже несложно. Только почему-то никак не выговаривается вслух.

* * *

— Я читала ему вслух...

— Кому, Блейк?

— Адаму Таурусу! Я была в Белом Клыке! Вот!

Блейк сорвала бант — под ним были почти такой же величины кошачьи уши.

— Я ушла именно вот из-за этого! Адам был моим парнем. Это его тело сейчас ищут, переворачивая трупы палками...

Село Кленовая Осень, конечно, большое. Девять улиц, кольца домов, стадион, рядом с ним самый большой дом, на зиму назначаемый школой. Церковь. Здоровенный гараж для общественных комбайнов. Гаражи личные. Зерновой ток, лиловые цилиндры зернохранилища, коровники, конюшни, опять же.

А когда на центральную площадь обрушивается полный залп тяжелого крейсера, село внезапно сжимается до маленькой чаши. В чаше, отражаясь и умножаясь многократно, раскручиваются пружины Праховых зарядов — все, что лучшие умы военно-инженерной Академии насовали в боеголовки. Что там осколки-ударные волны — на волю вырываются сами стихии!

Все, что имеет массу, гравитационный Прах скручивает и выжимает, как белье после стирки. Все, что может гореть, огненный Прах превращает в белое пламя. Все металлы электрический Прах использует как иглы разрядника или как нить накаливания громадной лампы — а что эти металлы на телах или в зубах... Ну, не повезло.

Вайсс не хотела знать, сколько было залпов.

Блейк, оказывается, не просто фавн, о чем все давно догадывались, но помалкивали. Тихоня Блейк, оказывается, бывшая террористка и убийца из Белого Клыка.

Но тут убитых больше, чем весь Белый Клык может напластать за год!

— ...И вот я не знаю, чего мне хотеть! Чтобы тело нашлось — или чтобы не нашлось?

Внутри кольца защитных стен топорщилась неровная смесь обломков, пепла и чего-то еще — Вайсс не хотела знать, чего!

До места падения метеорита они так и не дошли. Ближе к вечеру над головой промчался крейсер Атласа — так спешить он мог только в случае большого прорыва гримм, поэтому обе команды живо подвесили лишние вещи на дерево, чтобы не растрепали звери, развернулись и побежали...

Успели, чего уж там.

Правее на уцелевшем куске стены прижались друг к другу Нора и Рен. Руби уткнулась в живот старшей сестре, и Янг механическим движением гладила ее по темным волосам; волосы самой Янг светились ярким золотом гнева. Пирра, позабыв про все, повисла на Жане и тихо плакала, напрасно надеясь, что Руби этого не слышит; остолбеневший Жан впервые почувствовал себя хоть в чем-то сильнее напарницы.

Хоро и капитан стояли внизу, в проломе стены. Капитан матерился в нос:

— Знал бы, что тут настолько идиоты — лучше бы сам сел в Горелой Глотке. Надо было рогатого валить прямо на крыльце. Нет же, умник х-х-х... Хренов. Село пожалел. Спаситель долбанный! Пристрелил бы пару придурков, шум бы поднял — и вся бы их секретность лесом. Нет же, бл-л... блин! Чистоплюй, барчук-недоучка! Деда спас — тот на следующий день помер. Деревню спас — недели не прошло, как снесли до белого пепла! Этому их Кроу до меня, как до Китая раком!

Хоро тихонько сказала:

— Ты думал, местные сами справятся. Честно говоря, такого дерьма и я не ожидала. Могли бы с воздуха в лесу выловить. Опять же, засада в ущелье... Так-то зачем?

— Кто командовал? Кто додумался?

— Винтер Шни.

— Винтер?

— Вон там она.

Капитан повернул голову и увидел Шни-старшую; по-видимому, что-то в лице мужчины переменилось. Едва пальцы его коснулись винтовки, как между ним и Винтер со звоном возникла непроницаемая снежинка глифа. В следующий миг капитан обнаружил себя лежащим на спине. Янг прижимала оба его запястья коленями, жесткими и неожиданно горячими, а на горле капитана сошлись ее знаменитые рукавицы, усиливающие хватку в ответ на любое шевеление.

В поле зрения слева от золотых волос Янг медленно вступила Вайсс, поглядела на капитана... Не презрительно, нет! Эта мелочь смотрела на него с понимающей жалостью!

— Я могла бы сказать, что вы судите нас по себе. Что вы не знаете Белого Клыка, не знаете всех обстоятельств дела... — Вайсс чуть шевельнула левым запястьем, и клинок ее рапиры послушно выписал дугу в золе.

— Но с вас довольно будет и того, что Винтер моя сестра. И я не позволю причинить ей вред.

Снежинка отступила назад, исчезла из поля зрения — словно в туман откатился обстреляный передовым дозором танк.

— Вот же клубок! Хуже, чем на Волыни было, — капитан выругался, посчитал про себя до ста и прохрипел:

— Янг, или ты с меня слезешь... Или не слезешь. Но тогда мне хотелось бы разуться.

Янг фыркнула и отошла. Капитан поднялся медленно, по-стариковски, отряхиваясь, вышел через пролом, лицом на солнце, уже висящее совсем низко над зубчатым горизонтом. От речушки навстречу глубоким теням западных гор выполз холодный скользкий туман.

У самой далекой опушки, на пределе видимости, запрыгали черные комки — к накрытому столу собирались истинные хозяева Ремнанта. Капитан облегченно схватил оружие и принялся высаживать остаток драгоценных патронов, испытывая физическое удовольствие от удобно лежащей в руках винтовки, от сочного звука безукоризненно двигающегося затвора, от холодной четкости мозга, исправно подающего на каждый выстрел поправку, от приятного напряжения в спине и руках, дружеского толчка отдачи...

Тут он знал, что делать, никакие сомнения его не мучили. Пули улетали далеко-далеко, сперва на полкилометра, затем на четыреста метров, на триста, на двести — переносить огонь по дальности куда сложнее, чем по направлению. Но видеть снисхождение на лице мелкой шмакодявки!

Никогда прежде капитан так хорошо не стрелял. Над полем катился ритмичный грохот, ставший уже визитной карточкой Стрелка — словно поезд равномерно стучал по стыкам. Ветер и удача сегодня были в паре: каждая, буквально каждая, зеленая игла попадала в цель, выбивая из гриммосвиней черное облачко, пришивая их к месту на полном скаку, протыкая их, как воздушные шарики. Стая закончилась прежде, чем патроны в последней ленте; капитан опустил оружие — Хоро подошла и молча стояла рядом.

— Вот сейчас я бы Серова убил.

Хоро подняла брови.

— Он тащил меня вверх, он сделал меня всем. И все же! Он сказал: я не поверю в чудо. Вот если кровь, превозмогание — тогда поверю. Хоро, ты у нас Мудрая. Вот почему — если без крови, то недостоверно? Почему цена всякой веры — не то, что в бога, даже в бульварный романчик, высосанный из пальца, — непременно кровь? Без убитых почему нельзя?

Хоро покривилась:

— А что еще из пальца можно высосать? Мясо с ногтями?

Капитан осекся. Убрал винтовку на ремень за спину:

— Я ведь с АКовцами Вильнюс брал — а потом их же разоружал и пинками гнал в “столыпина”. Был приказ! И я такой был, как эта... Винтер. Несгибаемый, неподкупный, что ты! Я верил: всех плохих убьем, и будет всем хорошо.

Хоро передвинулась, аккуратно взяла мужчину за левое запястье:

— Ты когда последний раз плакал?

— Плакал? Я пережил в селе две военные зимы. Хочешь, суп из крапивы прямо сейчас заделаю? А вон болотина под скалами, отсюда вижу. Полчаса — и борщ из корней осота. А если сосну ошкурить, у нее под корой такой белый слой, мягкий. Только... после него, не при женщинах и детях будь сказано, запор намертво... Впрочем, когда на самом деле голодный, то и вообще, бывает, по неделе об этом беспокоиться не надо.

Понял, что так и сдохну. Сбежал в соседний район, попросился в маршевую роту, сказал: мне уже восемнадцать есть, возьмите! И там на привале дали банку спама. Впервые увидел мясо. Я эту консерву до последней вмятинки, до ненашей буковки помню, мне кажется, вот сейчас вытяну руки, она и материализуется в пальцах, возникнет из ничего. Сейчас у нас американцы вроде как первый враг, вероятный противник, а вспомню банку ту, и не могу ненавидеть. Сижу, давлюсь консервированой солониной — а вокруг давится слезами целый взвод. Только я тогда не плакал, я жрал так, что за ушами лязгало!

Плыл через Днепр в ноябре, верхом на снятых воротах. Наш понтон первым же залпом накрыло, волной перевернуло. Тут удача — ворота плывут. Спаслись три человека и я, “ротное недоразумение”. Двое суток сушил одежку на себе, на ноябрьском ветру. По сырой земле ползал, ночевал под колодой, накрывшись танковым брезентом. Тоже думал: все, конец, от испанки сгорю. Даже не чихнул!

Капитан и сейчас был на ощупь горячий — но по-хорошему горячий, не от простуды — от злости, Хоро видела разницу по пульсу.

— ...Через год под Бахчисараем прижали нас. Радист при высадке батареи утопил, помощи не дозваться, и патроны вышли. Жить хочется — пополз на нейтралку, трупы немецкие обыскивать наощупь. Весь в мясе перемазался, блевать нечем. Три большие пачки патронов нашел, тоже перед глазами стоят, умирать буду — вспомню. Два часа мы на них продержались. Два часа — а у всех, у всей роты ощущение было, что день прошел. Нам казалось, танкисты к нам прорвались на закате, а по часам всего только середина утра, даже до полудня далеко...

Весной под Балатоном зарезал эсэсовца его собственным кинжалом. Совсем чуть-чуть не задушил меня, здоровенный попался лось. Уже и в глазах почернело...

Капитан выпрямился, осторожно высвободил запястье:

— Да что я скулю! Счет потерял, сколько раз убить могли. А заплакал один раз. Ехал домой через Минск, а там ни дома целого, в камень все, в крошево, точно как село это... И слышу, малыши в войну играются. Пиф-паф, падай, ты убит! И стало мне кисло, и на сердце тяжело, и говорю я: “Э, пацаны, хватит уже войны, играйте лучше в мир!”

И стою я такой весь фронтовик, и целых двадцать лет мне уже, и погоны у меня, и форма чистая, хоть и не новая, и такой гордый, что моим старанием хотя бы этим пацанам не воевать! А они так полукольцом сбились, босыми пальцами землю колупают, и самый смелый говорит: а как играть в мир? Дяденька, мы не знаем!

Вот когда я плакал.

* * *

Плакала Гарма без единой слезинки; просто выражение лица, просто нехорошее напряжение великолепной гибкой фигуры, просто голос — механически ровный, почти не отличающийся от ворчания автомата-переводчика:

— Мы-то верили, что человек по своей природе не плох, как считают иные, а хорош. За свою историю он уже преодолел в себе многие недостатки, научился подавлять эгоистические инстинкты. И выработал в себе чувство взаимопомощи, коллективного труда. И еще — великое чувство любви!

Неправильно стоим, подумала Винтер. Это я должна быть вне света, это на мне черной печатью должны тянуться густые тени от корпуса их корабля; все наоборот.

Ветер тянул с вырубки, с горелого пятна, где пару дней назад крейсер гонял черных тварей — теми же стволами, что приговорил Кленовую Осень.

Адъютант поднял было свиток с настроенной на съемку камерой — и почему-то не стал снимать, не загорелся красный огонек над объективом. Или загорелся, просто в прямых солнечных лучах не виден?

Винтер в бело-синей форме Атласа, в серебряной вышивке, хорошо подходящей к снежным волосам, глубоким синим глазам, льдисто-гладкой коже — а напротив трое, в тени под брюхом стальной рыбы, в холодных объятиях решетки подъемника.

Гарма Лето — представили ее, как биолога, но почему-то на всех переговорах присутствует или она, или ее брат Имир. Комбинезон светло-зеленый, “ивовый лист”, под пшенично-золотые прямые волосы. Сейчас Гарма стоит и плачет молча, бесслезно — при ее-то пластике, при ее-то безукоризенной фигуре, нисколько не скрытой вроде бы рабочим однотонным комбинезоном!

Командир звездолета “Парус” — Ар Амор. Чуть наклонен вперед, напряжены плечи, пальцы сжимают поручень. В любой толпе таких обычных лиц из ста — девяносто; только вот здесь не толпа. На свету комбинезон Амора красный, в тени корабля густо-багряный, при каждом движении словно бы вскипающий всеми оттенками лавы. Амор не кричит — говорит даже несколько тише, чем Винтер ожидала:

— С древних времён честь и нравственность, в нашем понимании этих слов...

Пауза — коммунист отчеркивает сказанное горизонтальным движением ладони.

— ...Много существеннее, чем шпаги, стрелы и слоны, танки и пикирующие бомбардировщики. Все разрушения империй, государств и других политических организаций происходят через утерю нравственности. Это является единственной причиной катастроф во всей истории.

Пауза. Ладонь ребром — вниз:

— И поэтому, исследуя причины почти всех катаклизмов, мы можем сказать, что разрушение носит характер саморазрушения.

То ли монстр-переводчик слишком правильно и длинно строит фразы... То ли, что вернее, сам Ар Амор с большим трудом сдерживает себя, и потому выражается нарочно сухим, академическим слогом.

Обе ладони на поручень — речь закончена?

Винтер ждет продолжения. Нет, пожалуй, адъютант не снимает: солнце прямо против него, лучи яркие, смазывают все детали костюма — остается только силуэт, фигура... Из-за растрепанных волос выглядит мальчишкой. Волосы растрепал ветер, и ветер же несет струю несильного, непрерывного запаха гари.

Винтер чуть склоняет голову к левому плечу:

— Я не буду спрашивать, что вы бы сделали на моем посту. У вас жизнь устроена иначе... Настолько иначе, что подобного просто не происходит. А кроме того, я и без вопросов знаю, что бы вы сделали.

Третий коммунист у подъемника вскидывает голову, выстреливая глубоко посаженными глазами. Механик Сах Ктон, так его представляли. Кто есть кто на самом деле? Кто явный лидер экипажа? Кто второй? Кто мотор, генератор идей — а кто скептик-тормоз, удерживающий всю компанию от вылета с трассы на крутых поворотах? Почему сейчас разговаривают с ней именно эти трое?

Спрашивать, откуда они узнали про разрушение села и про участие в этом “Громобоя”, глупо. Уж радио-то слушали наверняка.

Механик Сах Ктон выше своих товарищей на голову, а в плечах, кажется, шире всех, вместе взятых. Комбинезон оранжевый — в сочетании с черными косами до солнечного сплетения, выглядит как взрыв: снизу пламя, сверху подброшенная земля и дым.

До взгляда-выстрела механик молчал. И сейчас не роняет ни слова.

— Вы бы просто позволили Таурусу и его шайке уйти. Весь его боевой отряд сохранился бы в целости. А кроме того, Белый Клык получил бы еще и уверенность в собственных силах. И уже завтра, на волне довольства победой... — Винтер улыбнулась настолько красиво, насколько могла. Иву плакучую в зеленом ей не обогнать — но все же!

— ... И уже завтра Таурус разнес бы еще одну шахту, еще один поезд, еще одну деревню. Трупов столько же. Просто ваши руки остались бы чисты.

Винтер легонько хлопнула в ладоши, демонстративно почистила их одна о другую:

— Вот и вся разница!

Комунисты синхронно шагнули вперед и наконец-то вышли под солнечные лучи. Костюмы их вспыхнули яркими чистыми цветами — как в мультфильмах отважные Охотники всей командой выступают против Зла. У каждого собственный цвет, собственное оружие, собственный неповторимый стиль — но все Охотники, стоят плотиной против черного прибоя, против тварей гримм...

Против нее, получается.

Винтер подумала: может быть, именно так возникали первые гримм на Ремнанте. Может быть, стоило дать отряду Белого Клыка дорожку к бегству, и ловить уже на ней. Может быть, следовало ради этого снять охранный периметр с коммунистического крейсера — посидели бы за броней. Сами же хвастались, что никакие планетарные излучения не страшны кораблю с космической защитой!

Ар Амор первым подошел к столу с переводчиком:

— И я не единожды слышал такого рода рассуждения: ну, подумаешь, пострадало несколько человек, зато выяснена такая-то проблема. Подобные разговоры бесчеловечны, аморальны с точки зрения коммунистического воспитания.

— Вы боретесь с неживой материей, ваш фронт — наука, — Винтер переступила спиной к солнцу:

— Бывают же случаи, когда исследователь во имя науки решается пожертвовать жизнью?

Ар Амор сузил глаза:

— Своей жизнью! А если кто-то позволяет себе решать вопросы жизни и смерти за других, если он считает себя правомочным на рискованный опыт или направление исследований, он, вне зависимости от чинов и званий — аморален. Его надо психологически исследовать и постараться устранить те психопатические причины, которые сделали его бесчеловечным.

Винтер опустилась в белое пластиковое кресло:

— Диагноз вы нам лихо поставили. Вы ученые, это хорошо... Но здесь уже поздно выдвигать смелые теории и ставить острые вопросы.

Гарма оглядела товарищей и осталась на ногах. Механик поставил на спинку кресла обе ручищи, но не опирался: понимал, что хрупкая мебель его не выдержит.

Ар Амор улыбнулся! Винтер чуть было не отпрыгнула вместе с креслом, до того недобрая, похоронная вышла улыбка.

Главный коммунист спрятал улыбку и сел:

— Мы теперь видим всю глубину различий между нами. Но мы — “Парус”. Мы не можем оставить вас без помощи. Спрашивайте. Сделаем, что сможем.

Винтер положила на пластик обе ладони:

— Нам не нужны люди, которые ставят вопросы. Нам нужны люди, дающие ответы.

Ар Амор подвигал тонкими пальцами, словно бы кнопки нажимал:

— Пока что у меня единственный ответ, в котором все мы уверены целиком и полностью. Вы сражаетесь против мощного чуждого разума, и первую победу он уже одержал. Он убедил вас, что не существует. Что вам противостоит неразумная стихия. А ведь аномальное количество этих ваших гримм, собравшихся к звездолету, неопровержимо доказывает: вас не только уничтожают физически, натравливая друг на друга. Вас еще и хотят оградить от знаний. Хотя бы от знания о том, что вашей планетой не исчерпывается род людской. Что иные способы организации общества возможны, успешность их существования доказана практикой: мы прилетели к вам, а не вы к нам. Как только наше послание будет принято на Земле, сюда придет следующая экспедиция, более подготовленная и лучше оснащенная. Не могу точно сказать, когда это случится, потому что межзвездные расстояния огромны даже для светового луча.

Винтер тоже попыталась улыбнуться, но вовремя спохватилась.

— Никогда не думала, что первый контакт принесет нам не технологии, не звездные карты, не рецепты сверх-лекарств или невиданное искусство. Что единственное, пригодное к немедленному использованию, окажется нематериальной надеждой.

Ар Амор вздохнул и поднялся:

— Разговор неприятен для вас и для нас — давайте сделаем паузу хотя бы до завтра. Чем больше вы подготовите конкретных вопросов и предложений — как именно мы можем помочь — тем быстрее непонимание сгладится. Ничто не сближает лучше совместного дела!

Винтер поднялась тоже:

— Благодарю. Нам бы тоже не хотелось терять контакт. Увы, мы такие, какие мы есть. История Земли содержит примеры и похуже, в прошлый раз вы же и рассказывали. Но!

Коммунисты переглянулись, их чистые комбинезоны опять полыхнули красками.

— Вашей пренебрежительной жалости мы ничем не заслужили. Помогайте без поджатых губ — или улетайте.

— Вы говорите от лица всей планеты?

— Я говорю то, что сказал бы любой из вас. Если это не так — пропасть между нами намного больше, чем я думала.

Винтер попрощалась взмахом руки. Адъютант остался разбирать переводчик, только в этот раз не приставал с вопросами. Коммунисты ушли в тень, закрылись в клетке подъемника, вознеслись в кусочек собственного мира — будто бы и рядом, руку протянуть... И ткнется рука в полированную обшивку, в непробиваемую титановую пену, в аморфный прозрачный аллюминий, от которого пули рикошетят, в чуждый совершенно взгляд на вещи. Рядом — и на расстоянии, которому даже имени нет!

Адъютант подмотал последний шнур. Десантники подхватили невесомые пластиковые креслица и столь же легонький круглый стол.

* * *

Стол для Винтер всегда накрывали тщательнее, чем для капитана корабля. Как всегда, приборы занимали определенные уставом и традицией места. Но вот остальное... Винтер замерла в недоумении.

Суп — в фарфоровой супнице, понятно. Но старшина... Старшина трюмных, некоронованный король нижних палуб!!! С полотенцем через локоть, с черпаком наизготовку! Винтер потрогала пальцем тарелку: подогретая!

Впрочем, что там тарелку трогать, когда прямо перед креслом бутылка пива. Обычная такая бутылка, дешевенький горлодер, кривая этикетка, ободранная потому, что пиво на борту оказалось незаконно и пряталось в гриммовом лабиринте необъятных выгородок, трюмов и цистерн “Громобоя”.

Пиво, не положенное по уставу.

— Объяснитесь!

Винтер не спешила садиться. Ее тут... Не то, чтобы ненавидели. Но своей точно не считали. И вот — бутылка темного.

Да офицеров, которым команда ставила пиво, можно по пальцам пересчитать!

— Правильно вы вломили Белому Клыку, — старшина непривычно серьезен в уставной стойке. Даже брюхо пытается втянуть — но где там! Двойной ряд начищенных пуговиц бросает отблески, когда старшина выдыхает конец фразы:

— Политики уже за... Надоели! С ними цацкаться. Остановить бандита можно, только крепко побив его. Мэм! Я не учился в Академии!

— Но, Сильвер, — лепечет вестовой, и старшина закрывает ему рот ладонью, не оборачиваясь. Встряхивает головой, как большая собака:

— Ладно! Я скажу. Середины нет. О середине мечтают попусту барчата, интеллигентики, господчики, плохо учившиеся по плохим книжкам. Нигде в мире середины нет! Мы или они.

— Даже так?

Винтер села и подняла вопросительный взгляд. Старшина ответил:

— Суп хороший, не отказывайтесь. Еще медальоны из телятины, чуть позже принесу горячие. Вы Специалист, вам за фигуру беспокоиться не нужно, — прибавил трюмный с насмешливой заботой, — так что еще можно втащить голубики со сливками, десантура в местном лесу насобирала фунтов триста, пока мы летали.

— Откройте бутылку.

Старшина хмыкнул уже не таясь и содрал пробку безо всяких приспособлений — пальцы у него выглядели железными; по контрасту Винтер вспомнила чистые ровные пальцы командира “Паруса” — пожалуй, не слабее, но другие.

Дико, наверное, выглядит со стороны старшая дочь Якоба Шни, наследница крупнейшей на планете корпорации, пьющая пиво из горлышка бутылки... Мир сошел с ума — какая досада!

Подошел командир крейсера, жестом отослал подчиненных, сел напротив и сказал прямо:

— Если бы вы вступили с ними в переговоры...

Не стала бы убийцей, подумала Винтер. Сейчас он это и выдаст. После чего только стреляться...

Командир “Громобоя” сказал:

— Вы бы окончательно погибли в моих глазах.

Козырнул и поднялся:

— Хотя, конечно, мои лейтенанты не согласятся.

И ушел, оставив старшую Шни хлопать синими глазами.

Не согласятся? Лейтенанты?

Ее лейтенант явился аккурат к медальонам. Экипаж крейсера воспринимал его нормально, так что подавали адъютанту без лишних шуток и подначек; обед завершился в покое.

Затем адъютант выложил на стол собственный свиток, включил:

— Я обдумал тот разговор. Прошу вашей подписи.

Винтер взяла свиток и прочла типовую форму. Рапорт о переводе, вот как... Долгие три секунды давила в себе желание поинтересоваться причиной — победила. Подписала рапорт — и тут уже нашла в себе силы улыбнуться:

— Благодарю за службу.

Она не опустится до разъяснений.

— Старшина, приготовьте мне транспортник до Горелой Глотки. Сообщите капитану — меня не будет до вечера. Причину пусть запишут: контроль поведения и успеваемости первых курсов Академии Бикон.

Теперь старшина был свой, и ему-то Винтер могла пояснить:

— Надо проверить, как там сестра.

* * *

— Сестре твоей плохо сейчас, — Хоро поджала губы, наблюдая, как Винтер выходит из бухнувшегося прямо на стерню флотского транспортника — пилот его словом “аккуратно”, видимо, ругался.

Вайсс прищурилась:

— Твой Стрелок ненавидит ее, а ты жалеешь? Что за игра в доброго-злого, что за манипуляции?

— И я не жалею, — Хоро вздохнула, — и Стрелок не испытывает ненависти. Не думай о ерунде. Иди к сестре, раз уж ты взялась ее защищать.

Вайсс еще раз внимательно провела взглядом по нахальной рыжей девушке-фавну. Посмотрела на прилетевшую сестру — и пошла к ней по опушке.

Палатки все три команды поставили у самой Горелой Глотки, подальше от мертвого восточного входа в долину. Соваться к разгромленной шахте смысла не было: с гримм там неплохо справлялись взбунтовавшиеся фавны, которым достался арсенал и запасы охраны. А вот Охотников — и любых иных официальных лиц — они совсем не горели желанием видеть.

Разыскивать упавший болид не стали уже по просьбе-приказу той самой Винтер. Дескать, нашли мы его на свою голову — сами Айронвуду доложим, а тот и Озпина известит.

Честно говоря, всем было ни до чего. Руби почти не спала из-за кошмаров — Янг так и просидела до рассвета, баюкая сестренку; только золотое свечение волос выдавало гнев Сяо Лун. Блейк изображала, будто читает — Янг здорово разозлилась, волосы сияли прожектором, света хватало. Но Вайсс-то видела, что зрачки Блейк не движутся по странице. Может быть, и ее стоило как-то поддержать? Лезть с групповыми объятиями Вайсс не привыкла и не умела. Сама она попыталась учить географию — ничего не вышло, перед глазами стояла карта на экране академического транспортника, в ушах звучал услужливый голос пилота:

“Село Клен Осенний”...

Жители, оказывается, называли деревню Кленовая Осень.

Да теперь-то какая разница!

Если бы Винтер не была моей сестрой? Возмущалась бы я? Ненавидела бы такого командира? Старалась бы убить?

Вайсс обогнула группку деревьев и замерла: Жан. Вот еще заноза. Ну нравится она Жану — а он ей нет. И что с этим теперь делать? Особенно на фоне черного пятна вместо деревни?

Парень, однако, предмета воздыханий не заметил. Олень! Лопух! И это лидер команды? Руби лучше! Сказать Пирре: пусть погоняет по контролю поля боя. Этак со спины беовольф подкрадется — и привет, Арком звали... Вайсс обогнула поклонника большим кругом и поторопилась навстречу Винтер — та медленно шагала свежесрезанной стерней... Еще убранное поле не потемнело, а уже нет в живых никого, кто его убирал. Вайсс помотала головой: как теперь жить с мыслями, лезущими без спроса в любое время? Вздохнула и уже откровенно побежала навстречу сестре.

За ее спиной Рен вернулся на полянку, к лагерю команды JNPR. Посмотрел на женскую палатку, хмыкнул:

— Сопят, вроде бы. Проверять не полезу. Дальше что снилось?

— Дальше... — Жан повертел большими пальцами сцепленных рук, — снилась тетка в красном. В красном, коротком платье, золотая вышивка по краю, золотые глаза. Открытые плечи, спортивные ноги, прекрасно движется, контроль огня... Полный контроль! На что Пирра хороша, но эта... Она ее просто снесла. Как грузовик пустую коробку!

— А потом? — выдохнул Рен.

— А потом посмотрела на меня. Когда снился бой, у нее глаза были золотые. А на меня уже смотрела — черные колодцы, провалы в никуда. Бездна...

Жан сдавил кулак — палочка в нем хрустнула.

— ... И говорит мне этак наставительно: это из-за того, что ты глубоко-глубоко внутри ее не любил. Что согласился на нее из жалости. Только потому, что Вайсс не дала. Надо было добиваться Вайсс до победного конца! Но я же не тот синеволосый красавчик из SSSN, за которым след из плачущих баб!

— Такие сны... — тоже вздохнул Рен. — Мне легче. Я видел свою смерть.

— Ничего себе — легче!

Рен захихикал:

— Жан, это сны. Просто сны. Повод... — он махнул рукой в сторону пятна гари, — всем понятен. И нам паршиво, но надо жить... Знаешь, как мы с Норой познакомились?

— А?

— На руинах деревни, где гримм всех... В общем, разница с Кленовой Осенью только та, что у нас дома уцелели. А сколько нам тогда лет было, я и не скажу — все равно не поверишь.

— Ты в моей команде — кому еще мне верить?

— Кому ни рассказывал, никто не верит. Забей.

— Поэтому она такая... Безбашенная?

Рен опять улыбнулся тоненько-тоненько:

— Тебе тоже чуть-чуть отмороженности не повредит. Поверь, это легче и приятнее, чем тебе кажется.

Жан оттолкнулся плечами от дерева, под которым сидел. Отряхнул красную футболку с капюшоном, джинсы. Подхватил дедовское легендарное оружие левой рукой, решительно подошел к женской палатке, нагнулся — и выволок Пирру вместе со спальником наружу.

— Жан? Что слу...

— Одно условие, — Жан опустился на колено — Пирра как раз поднималась, и чуть не ударилась в парня лбом. Покраснела и замерла в неудобной позе.

— Мне нужна девушка, — Жан подхватил ее за плечи, — а не бабушка-наседка.

— Но ты же... Это же... Вайсс!

— Сейчас тебе плохо, мне плохо, Вайсс плохо. А станет Вайсс хорошо, тебе... Хорошо?

— А тебе? Хорошо?

— А что я, когда — мы? Я не знаю, как это сказать. Короче — забирай, весь я твой!

Жан широко развел руки. Лишившись поддержки, Пирра откинулась обратно в спальник. Рен — как было удержаться! — толкнул Жана сапогом промеж лопаток, и тот повалился на радостную девушку сверху, покраснев при этом даже затылком.

— Наконец-то! — высунулась и зевнула Нора. — Загоним их в желтую палатку, и я смогу поплакать на твоей могучей груди!

Ли Рен, продолжая демонически хихикать, постучал себя в грудь кулаками:

— Я быстр, хитер и коварен!

— А чего вы тут говорили про Вайсс?

Рен показал рукой за опушку:

— Там сел транспорт, прилетела Шни-старшая. Вайсс пробежала ее встречать мимо нас.

Нора тоже посмотрела на белую и голубую фигурки в золотом поле, покосилась влево на шум свалки:

— Вы бы хоть ночи подождали, что ли!

— У нас тренировка, — фыркнула Пирра, — борьба в партере.

— Зато гримм теперь валят отсюда, как тараканы от кипятка, — добавил Жан, оказавшийся уже снизу и наполовину обмотанный спальником.

Приняв решение, Жан почувствовал себя легким и звонким — как дерево с отвалившейся, наконец, сухой веткой. Оказывается, сделать Пирру счастливой так просто!

И, впервые за неизвестно сколько времени, пропало болезненное желание постоянно знать, что там делает Вайсс.

* * *

Вайсс подбежала к сестре чуть ли не вприпрыжку; Винтер уставилась на девочку неодобрительно:

— Сестра! Пусть ваши друзья несдержаны — не у всех была возможность получить настоящее воспитание. Но вы-то почему перенимаете их привычки?

Вайсс присмотрелась к чуточку дрожащим векам, к самую малость расширенным зрачкам... Пожалуй, Хоро не ошиблась — но вот как она определила это со ста шагов?

— Винтер, перестань! Теперь и я вижу, что тебе плохо!

— Мне плохо? — Винтер прищурилась, машинально положив руку на эфес фамильной полусабли. — Вайсс, мне плохо? Да мне п-п...

Огляделась: как будто никто не слышал недостойной вспышки эмоций.

— Пойдем-ка поговорим, сестра.

Зашагали в поле, ломая золотую щетину — Винтер форменными сапогами, Вайсс обычными туфлями. Старшая сестра, запрокинув голову к облакам, спросила:

— Вайсс, помнишь экзамен в Академию?

— Когда Озпин всех сбрасывал с утеса в кишащий тварями лес? Ну... Да.

— Страшно было?

Вайсс перехватила рапиру, прикоснулась к шраму над левой бровью:

— С чего бы?

— А знаешь, как открывалась Аура у меня?

— Ты никогда не рассказывала.

— Еще бы. Дело было в военном училище. Я шла по коридору, и мне на голову накинули пальто — чтобы не кусалась, и чтобы не было слышно крика. Втолкнули куда-то, сильно ударили в живот — я согнулась, и мою голову тут же зажали между коленей... Дальше понятно: двое держат за руки, третий... Вот тут-то у меня открылась Аура, и всех четверых ровным слоем размазало по стенам кладовки. Физически все кончилось хорошо. А психически... Меня до сих пор тошнит при воспоминаниях, а тогда я три дня блевала одной желчью.

— И что потом? — очень, очень спокойно спросила замершая на полушаге Вайсс.

— Потом была куча отставок, генералитет оправдывался: дескать, ледяные пустоши Атласа могут прокормить мало населения. Только что закончилась Великая Война, демографический провал, низкий престиж воинской службы... Словом, в армию гребли всех, на ком протезы конечностей приживаются без больших язв. Так вот и наплодили... Защитничков.

— А...

Винтер покачала полусаблю:

— В итоге Айронвуд получил деньги на разработку боевых андроидов, а в самой армии мехботов стало больше, чем людей. Но это все было потом. А тогда — о, тогда мне действительно было плохо.

— А сейчас?

Вайсс повела рукой в сторону черного пятна: отсюда, с верхнего поля, пролом в стене выделялся особенно четко.

— Сейчас — нет?

— Вайсс... Должна ли я! Тебе! Объяснять, что такое Белый Клык, и насколько важно выбить его лидера? Особенно радикального фанатика, бескомпромиссного боевика, весьма и весьма популярного среди врагов? На совести Белого Клыка таких деревень десятки. Они вырезают охрану и оставляют людей на милость гримм — вон, в соседней долине разнесли шахту, перебили охрану. По ним кто-нибудь плакал? Их вообще кто-нибудь считал?

— Сестра, но это же не шахматы: ферзя на десять пешек!

— Конечно, это не шахматы, — лязгнула зубами Винтер. — Это война! Не такая, как в планах, победных реляциях и фильмах. А такая, как есть! Разведка ошибается, и твой десяток вдруг натыкается на сотню. Подвозчик боеприпасов сбивается с курса и не приходит. Последнюю пушку разрывает — не спавший двое суток расчет черпанул банником песка! В настоящей свалке невозможно планировать — этого я возьму так, а другого этак. Все что можно — действовать по обстановке, а когда обнаруживаешь, что на земле противник, а не ты — думать, что повезло!

Винтер осеклась. Древний полковник-топограф, заставший еще Великую Войну, все пытался отговорить ее от службы и однажды проскрипел: “Утром ты гонишь остатки разбитой роты — а вечером попадаешь в огневой мешок, лежишь контуженный по ноздри в грязи, а над головой кто-то гнусит: этот крепкий, отдадим докторам на органы. Та девка еще не сдохла, ее в пятый взвод, человек пятнадцать она еще выдержит. А вон тот задохлик не жилец, добей. И второй голос отвечает: еще чего! Мой дом жгли — моих никто не пожалел. Пускай говном захлебнется, сука!”

Такое младшей сестре говорить — зачем? Себе авторитету прибавить? Но Винтер там не была. Хвалиться заемным ужасом, козырять краденым? Достойнее пропить полковую кассу!

Винтер сильнее прищурилась, плотнее сжала губы:

— Вот потому-то, Вайсс, я крайне рада, что ты в Академии, а не в армии. Можешь быть уверена, я прикрою тебя перед отцом — любой ценой... Ну, ты еще думаешь, что мне плохо?

— Я не думаю, — Вайсс погладила эфес рапиры, — я вижу... О, сестра. А покатай нас на своем крейсере!

Вайсс потупилась:

— Я маленькая, мне плохо, я испугалась, хочу побыть вдвоем с сестрой. Ну, а друзья со мной. Заодно и повторишь для них про войну. Мне кажется, там кое-кому пора избавиться от розовых очков.

— Ты мелкая нахальная задница, — Винтер щелкнула сестру в лоб, — но я тебя люблю...

Выдернула клинок и развернулась в сторону резкого движения всем корпусом:

— Что?!

Вайсс улыбнулась:

— Жатва. Зерна осыпалось много. На зерно сбежались мыши. На мышей упал сокол.

* * *

— ...Хорошо быть соколом посреди высокого. Плохо быть крысою, до самой жопы лысою...

Мурлыкая в нос, Эйлуд ловко снял крышку капитанского подарка. Накинул тонкие провода прямо на выводы диодного моста и аккуратно зажал крокодилами. Второй конец кабеля Эйлуд присоединил к небольшой коробочке с логотипом “ШниЭлектро”. Вскрытый вычислитель и праховая батарейка помещались на краю громадного диска рабочего стола, в кабинете Хоро.

Стены кабинета образовывали сплошные утесы книжных полок. На полках, рядом с привычными книгами, топорщились пергаментные свитки, перевитые золотой тесьмой, запечатанные тускло-красными сургучными шайбами; тут же бумажные трубки, обмотанные синей изолентой, перевязанные суровой ниткой, и тут же сложенные в несколько раз чертежи.

— Не сгорит машинка? Келдыш мне голову оторвет.

— Не должна, — Эйлуд еще раз осмотрел батарейку. — Ячейка дает примерно двенадцать ваших вольт постоянного тока, именно столько тут и написано. А проверял трижды, сам же видел.

Капитан кивнул. Эйлуд щелкнул клавишей:

— О, нолик появился.

На желтом однострочном экранчике “Пензы” чернел прямоугольник из палочек. Эйлуд потыкал черные квадратики:

— Тугие... Может, и хорошо, случайно не нажмешь. Ми, попробуешь?

Мия заинтересованно придвинулась, пробежалась пальцами по кнопкам:

— Два... Умножить... Семь... Семь... Восемь... Равно! Один, пять, пять, шесть.

Через единственную широкую арку в книжных полках подошли Хоро и Лоуренс.

— Это что?

— Вычислитель.

— Артефакт? — Лоуренс осмотрел калькулятор и праховую батарейку.

— Скорее, механизм.

— Все равно, — Хоро подняла брови. — Для чего?

Капитан быстро набил десяток чисел и показал, как одной кнопкой можно получить их сумму, среднее значение, наибольшее и наименьшее. Хоро поглядела на мужа. Лоуренс пожал плечами:

— Когда я состарюсь и ослабею настолько, что не осилю счет в уме — обязательно научусь.

Хоро деловито подтащила машинку ближе, насколько позволяли провода:

— А мне как раз. Вот сейчас можно будет и посчитать... Кое-что. Эйлуд, а его нельзя подключить от освещения камеры переходов?

Эйлуд поморщился:

— Технически можно. Практически — лучше не надо. Там напряжение семьсот два земных вольта, частота четыреста ваших герц... Все другое, короче.

Капитан поежился, и Хоро тотчас это заметила:

— По дому заскучал?

— Все чужое, — вздохнул капитан. — Облака цветные, красивенные. Но сегодня утром я заметил, что тут облака не движутся, а всегда стоят. И здесь, на базе... Все не собственное. Генераторы Эйлуд притащил, светильники наши, синий сплав люков — вообще неизвестно чей... И чувство такое, будто я про него читал или слышал где-то, а вспомнить не могу. Теперь прах-батарейка с Ремнанта... Как выразить?

Капитан поскреб затылок:

— Своими мы будем только у себя. Вот.

Для освещения кабинета часть крыши подняли круглой надстройкой — точь-в-точь командирская башенка на танке, только высотой метра полтора — и свет проходил через полностью остекленные вертикальные стены шайбы. Лучи света золотистой латунной формочкой вырубали рабочий стол Хоро из гречишного теста теней. На столе в строгом порядке лежали бумаги, несколько деревянных счет разной величины, стояла механическая машинка — “железный Феликс”, только с неземными символами на дисках. Вытянулись две логарифмические линейки, а еще подобранный на Ремнанте ручной электронный вычислитель, который там назывался “Свиток”.

Устроившись на придвинутом Лоуренсом изящном стуле, Хоро подтащила разлинееную таблицу, второй рукой привычно ухватила карандаш из письменного прибора:

— Итак, нарушаются следующие законы... Сохранения. Гримм рассыпаются в пыль — куда пропадает масса? Причинно-следственные связи — взамен пропавшего появляется новый гримм. Откуда он знает, что надо появиться? Если допустить, что информация и масса пропавшего гримм переходят в иное измерение...

Хоро деловито заполняла вполне привычный капитану проверочный лист с набором стандартных вопросов. Только вопросы эти касались не исправности трактора или правильности содержания птицефермы — а нового мира.

Мия с Эйлудом, пошептавшись, вытащили большую книгу и рассматривали ее на другом краю плоского стола. Лоуренс улыбнулся сразу всем и через большую арку отправился в собственный кабинет, где занялся собственными бумагами.

Капитан тоже присел на стул с красивой гнутой спинкой, дождался, пока Хоро прервется на мгновение:

— И какой вывод?

— Вывод, — Хоро помахала кистью, — наша магия работать будет. Где много нестыковок, там еще одну-две протащить получится. Практика.

— Сложнее всего было у круглой воды, — Эйлуд поднял голову от книги:

— Там все логично, рационально. Лишь единственное допущение. И то, их же собственный Портал вот-вот закроется.

— И как?

Мия фыркнула:

— С трудом, прямо скажем. Едва-едва смылись. Второй раз не полезем.

Эйлуд поднялся:

— Пойду, к стрельбам обстановку сделаю.

Капитан проводил его согласным кивком и спросил:

— А сколько всего у вас миров... Если не секрет?

Хоро с дочкой переглянулись. Мия вытащила с полки здоровенный том в красном переплете, бухнула на стол, раскрыла и прочитала:

— На сегодня записано девяносто два. Сколько всего, мы не знаем.

Капитан покосился на заполняемую Хоро карточку:

— И вы пытаетесь учитывать песчинки на морском берегу? Вручную?

Женщины засмеялись:

— Вы пока что и этого не делаете. Не можете сориентироваться хотя бы в море выдуманных, книжно-киношных миров. У вас нет методики сортировки, подхода, приемов. Как же вы собираетесь реальную Галактику осваивать?

Капитан вздохнул и выключил “Пензу”:

— Батарейка не вечная... Или?

Мия поморщилась:

— Ну есть у нас мир, где нарушено второе начало термодинамики. Там вечные батарейки, пожалуйста. Только к ним еще зомби прилагаются.

— А...

— А как ты думал? Они бы и сами рады упокоиться, да двигатель — вечный... Мы оттуда тоже чуть ноги унесли.

— Но какая-то теория этого всего у вас есть? Или она секретная?

Хоро развернула огромную схему: кружочки, соединенные линиями. Капитан с Мией придавили углы рулона гладкими зелеными камнями.

— У нас пока только вот эта схема. В каждом кружочке некая изолированная область пространства... Не суть важно: планета, дом, этот ваш звездолет. Просто: некий участок пространства, отделенный от всех прочих... Кстати, капитан, а что нарисуешь в свободных кружочках ты?

Капитан быстро написал карандашом в трех свободных кружках: “Вчера”, “Сегодня”, “2012”.

Хоро потерла виски:

— Хм... Надо еще раз Командора перечитать — что там у него про время.

— Что за цифры на соединительных линиях?

— На ребрах графа, — пояснила Хоро, задумчиво скользя взглядом по книгам, — вершины графа, в данном случае, миры, ребра графа — переходы. Вес каждого ребра принимаем, как вероятную прибыль... Ты что глазами хлопаешь, удобно же! Имеется раздел математики: теория графов. И в ней все формулы давно придуманы, все типовые ситуации отработаны. К примеру, “задача коммивояжера”, прямо про нас, даже название совпадает. Просто аккуратно считаешь, — Хоро кивнула на коллекцию вычислительной техники. — Особенно с твоим новым подарком. И сразу видно, стоит ли новый торговый маршрут затраченных усилий. А то, может, выгоднее по старому чаще прыгать.

— Свиток лучше, — вздохнул капитан.

— Только в нем праховые схемы, а они вне Ремнанта не работают, — поправила Мия.

Капитан еще раз посмотрел на бумагу:

— Получается, любой новый переход... Скажем, отсюда и сюда... Пересекает вот это ребро, и это ребро, и еще ребро... Хоро, я бы предложил другую модель. Смотри!

На листе капитан быстро изобразил обычную решетку.

— Каждая клетка мир. Но! Мы пока не умеем аккуратно проходить из клетки в клетку посреди стенки.

Мия обменялась быстрыми взглядами с матерью. Уши обеих встали торчком, хвосты заплясали языками пламени, разогнав по комнате запах воска и бумаги.

— Или умеем, — Хоро постучала карандашиком по стенке клетки. — Но стенку мы просто не видим, потому что радиус кривизны струны неимоверный... Саймон Грин, кажется, зеленая обложка, мягкая.

Мия уже бежала вдоль стены с книгами. Капитан ткнул пальцем в узел решетки:

— Тут сходятся стенки четырех миров. Мы видим этот узел, и переходим только в узле. Получается портал — но сразу на все четыре плитки! Вот почему каждый раз при переходе такой винегрет! Мы просто слишком грубо работаем. Вовлекаем в процесс пять-шесть миров, когда надо сделать аккуратную дырочку в единственный.

— Вот, — Мия хлопнула томик на стол. — “Элегантная вселенная”, оно?

Капитан произнес раздельно:

— Мы все-таки виноваты. К нашему порталу затянуло метеорит. К метеориту стада гримм. Крейсер Атласа тоже летел к метеориту. Не случись нас — ни гримм, ни крейсер не связались бы в узел у Кленовой Осени. Просто ничего бы этого не было.

— Предлагаешь не делать порталы? Сидеть по своим клеточкам, не рыпаться?

Капитан подумал и не нашел слов для ответа. Хоро снова медленно потерла виски:

— Знаешь, капитан, а твоя догадака хороша. Если собрать статистику... К примеру, при переходе в мир номер пять попадаются артефакты из третьего, седьмого, двадцать пятого. А при переходе в мир номер шесть исключительно из второго, и все. Хотя бы топологию оконтурить... Вот с этим уже не стыдно побеспокоить ваших академиков...

Хоро воздела указательный палец:

— Надо купить очки. Для солидности. Паузу держать, опять же, стеклышки протирать с умным видом. И мода на девушек в очках.

— Фигня эта мода, — покривилась Мия, — Хиэй ладно, а Такао не идет совсем.

— Доченька, у тебя все готово?

— Намек поняла, пойду пока Эйлуда погоняю.

Блондинка подмигнула матери, махнула пушистым хвостом и была такова. Капитан постучал по листку:

— Это если наша двумерная схема отражает реальную физику хоть в чем-то.

Хмыкнув, старшая волчица смяла листок:

— Так понятно?

Скомкала листик в плотный шар:

— Межпространственный ураган. За физикой к Эйнштейну. Я простая богиня урожая, владелица торгового дома. Меня интересует риск и прибыль — а не из чего все сделано.

Капитан посмотрел на левое запястье. Стрелки “командирских” светились дружелюбной зеленью трития.

— Слушай, простая богиня, непростой смертный может чем-то помочь? У меня час времени до тренировки. Как-то неловко сидеть, когда тут само высшее существо в поте лица баланс подбивает.

Хоро вытащила из-под стола колокольчик, позвенела:

— Завари чаю, вон там чайник, а кипяток сейчас принесут.

— Любишь чай?

— Ты его с таким искренним удовольствием завариваешь — от одного вида настроение поднимается.

Улыбнулась:

— Ну и вкус улуна тоже... Испортить сложно.

Принесли чайный набор из почти невесомого фарфора, и к нему толстостенный керамический горшок-термос, больше литра кипятка. Хоро скатала и убрала схему, капитан заварил и разлил по чашкам напиток.

Выпили по первой. Капитан полистал книгу в мягкой зеленой обложке, дошел до разворота с формулами, почесал затылок:

— Хоро, спросить можно?

Богиня урожая глянула поверх чашки насмешливо:

— Ты сам-то заметил, что говорил “мы”? “Мы” видим этот узел, “мы” слишком грубо работаем... Все, капитан. Ты один из нас. Поэтому не стесняйся, спрашивай. Потому что я-то спрошу без ложной скромности... Но позже.

— Напугала ежика голой... Лапкой. Хоро, а зачем ты это делаешь? Формулы там, графы, высшая математика. Я по этой книжке вижу, тебе не настольную “Пензу” надо, а полномасштабную БЭСМ-4М12, только ее же в портал не просунуть. Насколько я понял, у вас торговля налажена, все на мази. Тебе мало? Или от скуки?

Хоро поставила чашечку на поднос; уши оборотня вытянулись вверх, а хвост описал резкий полукруг.

— На что бессмертному существу потратить вечность? Вот на что, если серьезно?

Волчица поднялась и прошла вдоль стола два шага вперед и два назад.

— О родителях плохо не говорят. Но... Мои создатели не озаботились отдать меня хотя бы в церковно-приходскую школу. Считать большие суммы Лоуренс меня учил буквально на пальцах. На что потрачена тысяча лет? Ну, людей в деревне я видела во всяких видах, это да. Только ведь, кроме пахарей, существуют еще горожане, моряки, церковники, воины, книжники... Они тоже люди, тоже создают мир. А их я не видела почти. Да будь у меня хоть чуть-чуть образования, за тысячу-то лет могла бы такую пшеницу вывести! Безо всякого колдовства, одной тупой селекцией, срок же огромный! Ваш Мичурин бы плакал на плече у Вавилова!

Хоро вернулась, глянула в пустую чашечку, которую капитан тотчас же наполнил.

— А у вас научный подход, у вас там одних академиков столько, сколько я не встречала за всю жизнь! И просто грамотных на каждом углу, как собак нерезанных. Ты вот мою схему видел две минуты — а уже свое мнение составил. Расскажи!

Капитан посмотрел выше книжных полок, на ослепительно-белую ленту окон. Собственное объяснение нравилось ему не слишком, только иного не получалось.

— Я буду рассуждать, как ученые при расшифровке антикитерского механизма. То есть, мы разгадаем находку не раньше, чем сами научимся решать задачи, для которых нужен такой предмет. Логично?

— Только сложновато. Поясни?

— Шел питекантроп лесом, нашел разводной ключ. О, дубинка! А вот шел механик, лет через тысячу...

— Ясно. И?

— Допустим, дали мне задачу сделать полигон для отработки межмировых взаимодействий. Я взял, побил это все на клетки, заселил в одной клетке коммунизм, в другой капитализм, в третьей анархизм, в четвертой... Ну и там вариации: люди, фавны, разумные муравьи, как у Саймака, еще кто-нибудь. Дальше смотрю, кто полезную активность проявляет — я ему дверку между клетками приоткрою. Или просто пинцетом переложу из клетки в клетку. Ну там, стенки клетки невидимые, пинцет невидимый, сам я невидимый, это уже дело техники, понятно.

А кто-нибудь пружинную катапульту построил или натренировался прыгать с шестом — и скачет сам собою из клетки в клетку, чистоту эксперимента срывает. Значит, появляется Свидетель Канона и пытается урегулировать.

Хоро застыла.

— Как-то... Неприятно получается.

— Зато понятно, почему до сих пор не было проблем с микробами. У нас микрофлора единая. Мы все — клетки на одном лабораторном столе. Ну и там следствия: если стол бесконечный, один вариант. Если ограничен, второй. Если замкнут сам на себя, то рано или поздно кольцо миров замыкается, если нет... И так далее.

Хоро налила чашку и осушила ее, не чувствуя легендарного вкуса. Помолчала.

— Путешествия во времени такая модель не позволяет, — капитан тоже выпил чаю. — Зато ни один фундаментальный закон тут не нарушается, все принципы на местах: и сохранения, и причинности, и неопределенности. Чисто технически, это можно устроить на каком-нибудь архипелаге. И вообще, когда-то человечество именно так и жило. Разве что, вместо порталов корабль и парус, а вместо гиперпространства океан. В остальном правила те же.

Капитан разлил по четвертой.

— Ты обещала какие-то вопросы важные?

Хоро встрепенулась.

— Да, действительно. Подумаю, время будет... Хотела твое впечатление от Ремнанта.

Капитан задумался на целых две чашки. Хоро терпеливо ждала. Наконец, человек определил:

— Главное — все-таки другой мир. Отношение. Они тут сражаются, как дети в песочнице. Подрались, потом сели, подсчитали очки. Ну, эту Ауру свою. У нас... Не так!

Хоро наставила уши. Капитан заговорил глухо, медленно:

— Я служил в хозяйстве Кравченко. А потом прикомандировали до комиссии, потому что у меня в школе была пятерка по немецкому. Ну и молодой — кому-то же надо за пивом бегать, папочки за генералами носить, всякое такое. Мне-то поначалу как обидно было, я же фронтовик!

— А потом? — подтолкнула Хоро еще через чашку.

— А потом... Однажды мы заходим в помещение — там в углу мешки штабелем. Высокий штабель. Мешков много. А в мешках волосы.

— Какие волосы?

— Человеческие. И такие буквы, на всю жизнь запомнил: “KL. Au №250 22kg”. Здоровые буквы, с локоть вышиной. И мешки тоже. Здоровые.

— В смысле?

— Огромное здание с широченной трубой и пятнадцатью печами. Под землей два огромных вытянутых подвальных помещения. Одно используется для того, чтобы люди раздевались догола, а другое...

Теперь каждое слово капитан выплевывал:

— Немцы там протянули трубы под потолком. Впечатление, что все приготовлено для помывки. Перед помывкой людей стригли. Потом загоняли в камеру и наполняли ее так, словно сардины в банку. Да, сардины из людей, а потом герметично закрывали дверь. Да, так вот. Камеру закрывают, а людей убивают газом.

Хоро в ужасе поднялась:

— Зачем ты вообще говоришь это!

Лоуренс обнял жену за плечи — никто не заметил, как он подошел. Капитан помотал головой:

— Затем, что я понимаю этих рогатых и мохнатых... Из Белого Клыка. Оправдать не могу — а понять легко. Был на их месте. Совсем чуть-чуть в тот мешок мои волосы не попали.

— И что ты понимаешь? — тихо-тихо сказал торговец. — Что подсказывает ваш хваленый опыт?

— Что липа это все. Не складывается картинка. Гляди. Вот зачем надо Белый Клык? Их снабжает — кто? Сами бы они не возникли.

Хоро и Лоуренс переглянулись:

— Менажери, понятно же. Ну, это государство зверолюдей на отдельном острове, по карте внизу слева. Гира Беладонна там, все дела.

— Но это казус белли, нет? Остальные державы не сотрут зверинец с лица земли? Представь, если бы израильская диаспора вместо помощи в возвращении евреев подымала их на войну в стране проживания? Как быстро Израиль стерли бы с карты?

Общение с генералом Серовым даром не прошло, Хоро быстро сообразила:

— США не даст. Им нужен такой союзник именно там.

Капитан утвердительно наклонил голову:

— Правильно. А кто на Ремнанте в роли США?

— Так, получается, Белый Клык...

— Чье-то оружие. Вопрос, чье. Ведь глупо же. Кто пойдет умирать, если есть куда эмигрировать! Более того, Менажери целый континент, не страна! Отгорожены океаном, нет нужды бояться арабов буквально за забором.

— Штаб-квартира у них в Мистрале... — Лоуренс прошелся вдоль стола. Хоро предложила ему свою чашку, торговец благодарно кивнул. — Ну да, все и должны на Мистраль подумать. А на самом деле...

— Атлас?

Капитан покачал большую чашу с улуном: оставалось раза на два.

— Может, Вакуо, — пожала плечами Хоро. — Дескать, вы нас на последней войне закатали в каменный век, так вот вам.

— А если Белый Клык сам себя финансирует? Большевики вон справлялись, тифлисский банк свидетель, — проявил неожиданную осведомленность Лоуренс.

— Так ты нашу историю знаешь?

— Весьма поверхностно и отрывочно.

Капитан разлил по последней, себе оставил большую чашу.

— Все началось две тысячи лет назад, еще с восстаний рабов. Тот же Спартак чем закончил? Почему он не основал свое Менажери на той же Сицилии? Что заставляло его перепахивать Италию, и получать по рогам?

Лоуренс двинул ребром ладони:

— Всю-то историю не пересказывай. Я же знаю, сколько ее там.

— Короче — вот вам цитата: “Все разбрелись по домам. Делят землю, на юг идти никто не хочет. Герцог собирает своих недобитков и скоро развесит моих повстанцев за ноги вдоль тракта.” Этим кончаются все восстания, инициатива которых идет снизу. Только то, что финансировалось и управлялось профессионалами, сверху, дошло до логического завершения.

— А французская революция, английская?

— Так они друг друга финансировали. Те же французы вваливали тонны золота в ирландских повстанцев, интриговали то за, то против Кромвеля, а полустолетием спустя просвещенные мореплаватели, “от нашего стола — вашему столу”, снабжали оружием шуанов. Как и кавказских горцев и позже басмачей, кстати.

— Кто все эти люди? — Хоро тихонько тянула чай. Лоуренс махнул рукой: смысл понятен, детали не важны.

— Отсюда вопрос: кто финансирует Белый Клык? Менажери? Но почему никто не объединяется против Менажери?

Капитан допил чашу, со стуком поставил ее на свободное от бумаги место.

— А, может, ситуация просто всем выгодна?

Хоро повертела головой:

— Кроме фавнов. Их там... Жмут во все заставки. Помнишь, я пыталась официально Прах купить? А про село ты сам рассказывал.

— Ты знаешь... — капитан почесал нос, — один из русских декабристов сделал попытку освободить своих... По-вашему, это называется: “рабы на обработке земли”. Они же отказались: лучше, барин, пусть мы будем ваши, да землица пусть будет наша. Им за барином выгодней было.

Лоуренс постучал костяшками пальцев по карте Ремнанта:

— Не подходит. Вот, земли полный континент. Езжай в Менажери, и там в три горла жри.

— А деньги на переезд, на обустройство?

— А Белый Клык на что? — Хоро тоже поставила чашку. — Пусть бы увозил фавнов в землю обетованную, а не взрывал магазины. Все бы довольны были. Нацисты — что фавнов нет, а сами фавны — что их ногами не бьют.

— Так, стой! — последняя капля чая осталась за Лоуренсом. — А кому же тогда на шахтах за копейки вламывать?

— Во-от, — протянул капитан. — Во-о-о-т мы и добрались до главного!

— Белый Клык выгоден корпорации Шни? Ну ты загнул!

— В таком виде, как сейчас — безусловно. Где миграция? Фавны могут положить экономику напрочь одним своим отъездом на Менажери. Пусть-ка людишки сами подолбятся в штреках! Тогда — либо нормальные условия труда, либо закрывайте границы на выезд. Но закрытие границ уже откровенное признание рабства. И безоговорочный акт войны.

— А победителя войны добьют создания гримм, — кивнул торговец. — Вот мозаика и сошлась. Что же, власти не понимают этого? Замкнутый круг!

— Нужен человек... — Хоро подтащила большую книгу-список миров и зашуршала листами. — Такой человек, помнишь? Самая первая встреча?

— “В нашем караване вам не придется прятать уши и хвост?” — Лоуренс хмыкнул: — Еще бы не помнил. Только давно было. А зачем?

— Надо построить открытый город, — Хоро сосредоточенно читала страницу за страницей:

— Наподобие вашего Рима. Чтобы там принимали всех. А тот парень уже два города построил. Опыт имеется.

— “С Дона выдачи нет”?

— Именно. Нужна организация фавнов. Альтернативная Белому Клыку. Небоевая. Чтобы переселять фавнов в этот открытый город. Капитан, развернешь нам подпольную работу?

Капитан пожал плечами:

— Прикажут — разверну. Да и город мы могли бы построить ничуть не хуже.

Хоро позвонила в колокольчик. Вошедшему “садовнику” сунула поднос чайного набора:

— Что-то я разогорчилась. Большой кувшин холодного чаю и мешок яблок. Яблоки мне, остальное им.

Капитан огляделся, пристукнул каблуком в натертый мозаичный паркет:

— У вас тут уютно и тепло, разве что пустовато. Может, каких-нибудь моделей притащить? Корабли там, здания?

— У нас, — поправил его Лоуренс. — Привыкай. У нас.

Капитан улыбнулся грустно:

— За доверие спасибо. Но я на службе. Отпустят ли повторно, не мне решать.

Торговец вздохнул:

— Ты не вернешься. Точнее — не ты вернешься. И там сразу это поймут. Возвращается всегда кто-то другой.

— Точно! — Хоро снова засияла улыбкой:

— И поэтому тебе надо найти девушку. Помнишь ту красотку с огненными золотыми волосами, еще глаза синие? Она так ловко на тебе сидела. Отличная пара!

Лоуренс поднял бровь. Правую.

Капитан поперхнулся ответом, даже закашлялся.

Но тут принесли чай — сразу в большом чайнике, и чашки на этот раз были не игрушечные. Хоро с удовольствием вгрызлась в яблоки.

— Как это я не вернусь? Как же я себя чувствовать буду?

Лоуренс допил свою чашку, поднялся:

— А как я себя чувствую? Ты, капитан, знаешь ли, что все вот это, — Лоуренс обвел рукой библиотеку. — А особенно вот это!

Седой торговец похлопал по развернутому списку миров.

— ...Появилось только потому, что дочка не хотела моей смерти? Посмотри, сколько заплачено за каждый мой день, за каждый вдох сверх отпущенного судьбой! Мне плакать или молиться? Что я могу сделать в ответ?

Хоро похлопала мужа по руке:

— Не заводись.

— И не думал, — улыбка оказалась ясная; капитан увидел вовсе нестарого человека, задумчиво скребущего небритый подбородок на фоне темно-синего леса, и взгляд... Какой был взгляд!

Лоуренс повернулся и вышел.

— В самом деле, — Хоро восстановила хорошее расположение духа, — тебе же понравились девчонки. У кого-то из них есть парни. Но ведь у кого-то и нету. Диалектика!

Капитан откинулся на скрипнувшую спинку:

— Молодые, здоровые. В их возрасте некрасивых не бывает. Еще и делом заняты, истребляют опасных зверей. Жизнью рискуют, причем без дураков, причем не для пустого удовольствия. Как они могут хоть кому-то не понравиться?

— Что-то я в твоем голосе слышу...

— Хоро. У меня был брат. Младший. Я вот про немцев упоминал. С ними была война. Дети тоже воевали. Оружие не носили. А вот разведывать ходили.

— Понятно, — вздохнула Хоро. — Его убили.

— Точно, — опустил глаза капитан. — Только его убили наши. Потому что данные мой брат собирал для немцев.

— А?!!

Капитан смотрел на светлую полосу фонаря.

— Деревню сожгли, людей загнали в сарай и перебили. Мне повезло, я с утра в лес уходил. Вернулся — увидел. Думал, и брат. А он пошел в другую сторону. И вот, когда эта мелочь в голубом платьице вышла защищать сестру...

Капитан сжал пальцы — карандаш в них лопнул, грифель упал и тихо-тихо защелкал по натертому паркету.

— Я-то своего брата защитить не смог. Мне потом пришло извещение. Взяли его с поличным. Как умер — думать не хочу. Мог я что сделать? Мог, надо было его везде с собой таскать. Взял бы тогда в лес — и не попал бы он в облаву. Я не хотел: слабый он был, вечно задерживал меня, хныкал...

Капитан поднялся:

— Опять я тебя расстроил. Тебе надо людей знаешь откуда? Из мира, где много кино со взрывами. Общее количество взрывов константа. Или взрывы на экране, или на земле. На экране лучше. А у нас, в кого ни ткни, все ошпаренные. Каждому по свежему ожогу попадает.

— И ты с этим живешь...

— Я не с этим! Я с двумя руками, ногами — а не всем так везет, ой как не всем! Здоровый, сильный, у меня почетная служба, высочайшее доверие. Серов ручался за меня лично — тебе даже не представить, что это значит. Космонавтов у нас в Союзе скоро будет сотня, а я вот единственный и неповторимый. Мне жаловаться — судьбу гневить. Тебя огорчил, жалею. Но вы же хотите считать меня своим? Так знайте: мне ребенок с оружием, тем более, девочка — пощечина. Не сумел, не справился, не защитил!

Перед выходом капитан развернулся. Против ожидания, Хоро увидела вполне спокойное лицо.

— А девчата, конечно, миленькие. Кто бы спорил!

И прибавил:

— В тире будем с Эйлудом. Сегодня пробуем вторую схему, завтра третью. А больше трех схем не надо, в боевых условиях перепутать можно.

Через левое плечо повернулся и пропал под аркой.

Когда Хоро выровняла дыхание и подняла глаза от стола, под аркой уже стоял Свидетель Канона:

— Мальчик правильный вопрос поставил. Я тоже не понимаю, почему ты не берешь хорошую роль? Как там у Еськова: “космические приключения Командора— кремень-мужика, Стажера-недотепы и Ксеносоциолога красавицы-дзюдоистки, разносящих из бластеров киборгов-убийц, дабы не дать Империи Тоталитарной Железной Звезды пустить в ход Большой Схлопыватель Пространства”... Умнейший же автор! Плевать, что ты не дзюдоистка, главное — красавица. По меркам Ремнанта, выйдет аккурат команда HELM: Хоро, Эйлуд, Лоуренс, Миа.

Свидетель подошел к столу, поворошил бумаги, не обращая внимания на оскалившуюся собеседницу:

— Зачем тебе заумные беседы! Тоска зеленая! Бластеры ты знаешь, где купить.

Хоро не произнесла ни слова, и Свидетель пошел в другую сторону:

— Да, да, понимаю: Лоуренс уже не прежний. Но у вас же теперь есть этот... Капитан Очевидность. Составьте команду HOME: Хоро, Obvious, Миа, Эйлуд...

Свидетель подмигнул:

— И вообще, капитан помоложе будет, а ты же и вовсе бессмертна. Любовь-измена тема вечная, вокруг замены буковок в команде столько накрутить можно!

Змеиным движением Свидетель отпрянул от удара, с места спиной вперед отскочил в дверной проем, откуда крикнул:

— Крутись, как хочешь — а киборги-убийцы уже оплачены!

После чего отступил в тень и через мгновение вышел из нее в углу кабинета Лоуренса. Оправил на себе длинное лиловое церемониальное одеяние высшего чиновника Страны Цветных Облаков, шагнул на середину кабинета, дождался, пока Лоуренс тоже поднимет на него взгляд от бумаг. Поклонился девятичленным церемониальным поклоном высшей вежливости, прошелестел вкрадчиво:

— Как говорят в землях, откуда вы родом — “Вы заключили сделку с адом”. Их посланец моложе и сильнее вас. Такой союзник рано или поздно погубит вас и ваш дом. Зачем ждать этого, если можно убить его первым?

Лоуренс ответил почти ласково:

— В стране, откуда я родом, говорят и другое: “Я все равно умру. Все, что я построю, рано или поздно рухнет. Мои дети будут либо достойны меня, либо нет. А если я начну убивать не для дела, а от страха, то моя жизнь, может быть, станет длиннее, а может и нет. Но вот моей она точно быть перестанет”.

Лоуренс позвонил в колокольчик и приказал вошедшему “садовнику”:

— Запомните, как выглядит господин. Особенно цвет глаз. Проводите. А если появится еще раз, убейте.

Поглядел в черные бессветные глаза твари, нашел в себе мужество улыбнуться:

— Вы же сами советуете: зачем ждать, если можно... первым.

* * *

Первым заговорил Свидетель; Мия слушала, оперевшись о резную панель стены. Свидетель улыбнулся беззлобно, чуть устало:

— Мы с тобой давно знакомы. Обойдемся без театральщины. Вот смотри, с кем вы теперь в союзе. В последней войне у них было только танковых армий шесть, и десять саперных, и восемнадцать воздушных. А общевойсковых семьдесят. И этого им едва хватило, противник был такой же. Набрать полста скакунов наука нехитрая, малое войско легко и выучить, и обеспечить уникальной техникой, и завалить выше головы ресурсами. А выставить массовую призывную армию, кроме них, умели только немцы. Армия стоит не на героях. А просто скомандовали — на бруствер! И рота встала и побежала. Хрен там пулемет, хрен там фугасы... Из полусотни до немецких траншей добежит человек тридцать, но там уже пофиг. Доходило, что горло зубами рвали...

— Брешешь! Неудобно же!

Свидетель оскалился:

— Чего это неудобно? Во так ему голову его же автоматом отжимаешь, подбородок вверх, и зубами вот сюда! А что тебе за эти четыре выдоха ножом кишки вынимают, в азарте не чувствуешь. Такие пары часто после боя находили. Кому шомпол в глаз, чтобы до мозга дошло. Кому лопаткой поперек шеи. А на губах улыбка: не один ушел, врага забрал... Чтобы проняло, надо в печень бить, тогда боль такая, что даже крикнуть невозможно.

Сплюнул и отчеканил:

— Ты. Точно. Хочешь. Чтобы. Это. Было. Здесь? Хватит! Блядь, хватит! Пусть это в самом деле будет иной мир!

* * *

-... Мир, где зло уже победило, и теперь люди выбирают — умереть стоя, или подлизываться к черным и жить. На коленях, но жить. Люди Ремнанта не могут расширить зону обитания, не осваивают четвертый континент, не выживают в землях гримм. Хотя по технологиям едва ли не выше всех, нам известных миров. О чем это говорит? О том, что люди проигрывают. Или уже проиграли. Какой же человек там нужен? Мягкий и добрый? Но мы торгуем пряностями, а не жертвами для искупления грехов. Тем более, в масштабах целого мира. Диванная болонка нас не спасет!

— Мама, нам точно нужен именно этот парень?

— Ты решила послушаться Свидетеля?

— Нет. Просто у меня ощущение из анекдота: “как ни собираю — все равно пулемет получается”.

— Эйлуд пришел таким же — ты не можешь не помнить. И у капитана это пройдет. Капитан был человеком войны, когда шагал в наш портал. И он вышел именно в Кленовую Осень, именно к жатве, потому что был человеком войны. Война сочится из него каждый день, как нагар из микротрещин ствола. Впервые вижу человека, отпотевающего прошлым.

— Только чистить его некому — проворчала Мия. — Ты просила найти ему девушку, и я отвела его в заведение Кочини-сан. А уж она-то мужиков перевидала во всяких позах и любых званий: от бродяг до местного императора. Собственно, нам ее сам император и рекомендовал.

— Каков же диагноз?

— Меч, а не бич.

— Я бы сказала: чайник с винтовкой. Уж так он улун хлещет, как бы теином не отравился... А меч, пожалуй, и неплохо еще. Ведь и наш Эйлуд — отмороженный драгун Южной Стражи.

— Эйлуд наездник, удалец, лихач. А капитан убийца. Снайпер почти всегда видит в прицеле лицо жертвы!

— Доченька, за наш с тобой век можно, кажется, научиться управляться и с тем, и с другим.

— Управляться? Хм...

Мия загибала изящные пальцы:

— У Руби Роуз оружие называется “Крещент роуз”. Крестная Роза, или Розовый Крест, я не сильно знаю этот язык. У Жана “Кроцеа Морс” — Смертельный Крест, или как-то так. У этой Сяо Лунг, что тебе так понравилась, даже рукавички с именем. “Эмбер Селика”, Янтарное что-то там. Вот с чем управляются наши новые знакомые.

— И что?

— А капитана ты давно называла по имени?

Хоро задумалась. Мия произнесла тихо:

— Даже у меча есть имя. А человек безымянный. Как пуля! Свидетель не соврал: в мире капитана жизнь человека дешевле патрона.

— Обманывать чистейшей правдой — великое искусство; Свидетель Канона умен, в чем-то даже благороден. И все же он враг.

— Почему?

— В войну играют недоросли. Взрослые играют в мир.

* * *

Мир тихо, торжественно проворачивался под половинкой растущей луны. В чистом до звона воздухе конца лета четко и ярко горели звезды. Вечером звездное небо стояло так — а теперь, под утро, несколько показанных капитану созвездий уже провернулись в иное положение... Когда-то у человечества был только этот громадный циферблат. Капитан посмотрел на собственное запястье, на ровный зеленый свет стрелок.

Собственное свое земное небо капитан поневоле выучил — кто бы дал часы пацану, когда они не у каждого взрослого водились; так и считали время в засадах, по ручке Большого Ковша... Теперь, выходит, нужно учить иное небо. А потом еще одно, и еще, и еще. Так стоит ли этим заниматься вообще?

Или сразу признать: мир неохватен, непознаваем, удовлетворимся его частью?

На песчаных берегах Архипелага — как говорил советский посол: “Исторические места, молодые люди. Отсюда сам Одиссей отплывал к стенам Трои!” — вот на этих самых исторических пляжах и скалах человечество уже переживало начальную школу цивилизации. Все сидели по клетушкам, вожди правили, мудрецы смотрели вдаль и высказывали осторожные догадки, что в смутной дымке могут быть еще острова. Самые же смелые говорили — а на тех островах могут быть и люди! — но над ними смеялись.

И тут приходил корабль. С жителями других островов! А в команде корабля были даже люди с материка! С материка, где земли полно, где пресной воды залейся, где не нужно драться за последнюю засыхающую смокву на острове, за кусок лужайки под выгон!

Зато и звери на материке тогда водились такие, каких не могли прокормить острова. Зато и враги на материке исчислялись такими числами, которых не могли вообразить себе жители островов.

Часть островитян закрывала голову руками в ужасе; другая же часть острила колья, обжигала концы их на костре, изводила последнюю рощу на обшивку черного крутобокого корабля, садилась на весла... “Мы ли прославим кого — или сами мы славу добудем!”

Если взять объективно, думал капитан, окружение человека небольшое. В повседневной жизни — дом, работа, на выходных дача или кино, ну там — зоопарк, аквапарк, на машинках детей покатать, флипом порулить, ощутить себя Чкаловым... А потом-то снова на работу. Вот он, радиус того кружочка на схеме Хоро. Далекие страны существуют разве на полотне киноэкрана, да вот еще в уме. Корень из минус одного: смотри сколько угодно, а руками не тронь.

Что значит: попасть в иной мир? Отбрасываем сразу все миры, где человек существовать не может: повышенная гравитация, отравленная атмосфера, жар, холод. Выходит, есть смысл попадать в сходные условия. Насколько сходные?

Капитан шагал по широкой ночной улице между высокими сплошными заборами. Время от времени в беленых стенах попадались темные громадные ворота; и ворота, и сами заборы накрыты были черепичными крышами. Чинно, вот верное слово. Улица мощеная, камень хорошо пригнан — а хоть бы травинка! Хоть бы кактус в керамическом горшке! Соседние улицы такие же — на Земле хотя бы таблички с названиями улиц имеются.

Капитана бросило в пот. Имеются! В каждом городе имеется улица Ленина, Строителей, Тенистая, Виноградная. По телевизору все районы новостроек похожи друг на дружку словно капли воды. Допустим, спьяну — уж в этом точно никакой фантастики! — человек покупает билет, например, вместо Москвы — в мать городов русских или там в колыбель революции. Всю дорогу, понятное дело, спит. В состоянии понедельника вываливается на перрон, и командует, скажем, таксисту: “улица Строителей, девять!” Водитель его доставляет в такие вот новостройки, вояжер наш поднимается на этаж... А там совсем иная квартира, иная семья, иные связи-знакомства-увлечения. Иной мир! Это же какая драма! И ни на какую Альфу Центавра лететь не нужно!

Надо не забыть потом дома рассказать — отличное кино может получиться... Капитан замер на полушаге и опустил руку в правый карман. Револьвер был на месте; капитан провернул барабан ощупью, поставив под курок светозвуковую “хлопушку”.

Из проулка слева тонким ручейком появились пятеро. Видимо, услышали, что прохожий остановился. Здешние прохожие вполне могли почуять засаду — каждый второй таскал при себе меч, каждый третий пускал его в ход. Не удалось набежать со спины с воплями — что ж, можно и попросту.

Пять молчаливых амбалов перегородили улицу, с легким шорохом вытащили прямые мечи длиной в руку. Луна светила им в спины; резкие черные тени закончились точно у носков капитанских ботинок. Напасть на человека, не мешая друг другу, могут одновременно не более четырех рубак. Или шестерых мастеров — только шестерых мастеров разве что император здешний оплатить способен. Обычные разбойники на дело ходят вчетвером, а пятый — вожак. Вот он и стоит несколько поодаль: полководец, резерв и заградотряд в одном флаконе.

Вожак осмотрел одиночку. Длинное и прямое нигде не торчало; луна хорошо высветила обычного мужчину, без меча или там чекана... Пускай силач — но их пятеро!

Тут под луной заблестел прошитый серебром жесткий шарфик ночного странника. Вожак выругался, вбросил в ножны прямой меч-цзянь и проследил, чтобы оружие убрали все. Чуть поклонился, показал путешественнику пустые ладони.

Одиночка, не вынимая правую руку из кармана, левой сделал повелительное движение. Пятерка молча, послушно, выстроилась вдоль освещенной луной стены, все так же показывая пустые руки, отнесенные подальше от эфесов, из-за чего все мужики выглядели приветственно распахнувшими объятия.

Странник скользящим шагом обошел шайку по дальней стороне улицы, миновал проулок и двинулся дальше — не оглянувшись, но вожак не обманывался. Боги знают, что у него в том кармане — а хорошо, что не вынул. Чутье на такие вещи его еще ни разу не подводило.

— Бугор, э? Почему мы отпустили его?

— Мы тут зубами клацаем, а этот лотос недосрезанный провел ночь в квартале удовольствий!

— Шарфик видел? Он гость семьи... Забыл, короче. Где девка в чиновники экзамен сдала.

— И чего?

— Эта семья держит всю выпивку в столице. Обидим кого из них — нам даже в распоследнем подвале прокисшего пива не нальют.

— Нет в жизни счастья бедному человеку!

— Становись богатым — или мы тут не за этим?

— А он, паскуда, еще и стражу натравил... Тикаем!

Прибежавшая стража, конечно, никого не застала — но капитан и не надеялся на улов. Честно говоря, после неописуемого провала с Кленовой Осенью, капитан долго раздумывал — стоит ли вообще впутывать местную полицию? Расстрелять пятерых грабителей сквозь карман, потом пускай на небесах спорят — вызвал он демонов из рукава, или молнию из ж-ж... Жесткого камзола.

Но мир все-таки был чужой — а в Греции, потом в Конго — в Бельгийском особенно — капитан изучил на практике шутку про чужой монастырь и собственный устав. Не поймают, пусть хотя бы спугнут. Он гражданский долг выполнил, сообщил, куда следовало. А дальше — их мир, их дела.

Вмешаться, действием признать этот мир своим — означало признать правоту Лоуренса. Возвращается всегда кто-то другой. С другой стороны, не идти нельзя — на родном острове рано или поздно ресурсы закончатся... Не говоря уж о том, что жители материка могут и сами научиться делать корабли. Черные, крутобокие корабли... Как там у Еськова? “Чего это вы, самураи, препятствуете свободному обращению капитала? Не по понятиям! Сейчас мы тут пару ларьков поставим, и обменник.”

Главное, конечно, курс в обменнике. Ради него все делается.

Капитан подошел к воротам знакомой усадьбы; открыли ему все те же серокафтанные “садовники” с военной четкостью движений. Проходя каменной дорожкой, капитан заметил в беседке Мию с Эйлудом — парень читал стихи, девушка смеялась. А должно все быть ради вот этого — не ради выгодного курса льены к весовому фунту аллюминия!

Капитан замер на мгновение. Почему ему так неприятно думать, что миров — много, неимоверно много, и притом разных?

Потому, сказал себе капитан, что само понятие классификации обесценивается. Не получится развесить ярлычки, как в книжном: тут фантастика, тут производственный роман, тут детектив, тут справочники. Заходишь в каждый новый мир — думай заново...

Это выходит, мы готовы отказаться от всего многообразия миров только потому, что нам думать лениво?

* * *

— Лениво, — на вопросительный взгляд новенькой старший караульный только лег поудобней. — Кому охота, пусть сам и перекладывает ящики.

— Так мы просто должны тут сидеть? Нам же приказано разгружать!

— Привезут — будем разгружать. А пока спи. Начнут в караулы ставить, уже не выспишься.

Молодой фавн с шикарными лосиными рогами снисходительно посмотрел на новеньких. Вот неймется им пользу приносить... Все впереди, вернется Таурус — будет им и тренировка, и боевка, продохнуть не успеешь. Это Синдер все равно, при ней можно козырное место в охране выцарапать. Сказал — надо трое, послала троих. У Адама сейчас бы сторожил один, а двое отжимались. Место тихое: позади отвесный склон, слева такая же скала, справа-спереди только лужок и тропинка — ну так склад Праха надо же как-то заполнять. Завтра по той тропинке еще принесут добычу, кореш с узла связи намекнул — Таурус очередную шахту грохнул... Таурус крут, с ним в отряд почетно попасть.

А пока пусть новенькие посторожат, раз так им хочется. Самому же можно повысить боеготовность путем взаимодействия щеки с подушкой.

— Старший?

— Ну, что еще?

Правда, симпатичная девчонка. Беленькая волчица. И та-ак смотрит... Честно говоря, на него никто и никогда так не смотрел. Вот как на говно — таких взглядов фавн мог припомнить сходу полтысячи, а подумав, так и миллиона два.

— Скажи, зачем нам это все? Ну, Прах тоннами. Я понимаю — тебя человек обидел, ну пойти, всем отделением дать ему в зубы. Не то, чтобы я любила бить морды, но что делать, если слова не помогают?

Фавн зевнул:

— Нам доведут, если понадобится. Не нашего уровня вопрос, неужели не понятно?

— Ну ты же тут не новичок, а? — и опять этот взгляд! Парень даже приосанился — рога заскребли по штабелю стальных ящиков.

— Неужели не слышал что-нибудь? Зачем так много Праха? Зачем столько новобранцев? Этот ваш Адам Таурус, на которого вы все молитесь, вполне справляется штатной полусотней. А нас тут почти двести!

— Я волчица из глухой долины, — низким голосом добавила русоволосая, — и хорошо помню, как люди бросали в меня очистки со стены. Но я так и не пойму, как гора Праха отучит людей нас ненавидеть.

Фавн подумал. На всякий случай обвел взглядом окрестности: все тихо. Вспомнил, как он спорил с друзьями — дома. Когда у него еще был дом.

— М-м... Понимаете, красавицы...

Девушки переглянулись. Беловолосая улыбнулась, русоволосая просто моргнула — и обе помахали пушистыми хвостами.

— Мы живем как бы на внутренней поверхности шара. Имя ему — та самая человеческая ненависть, с которой мы все тут знакомы. Куда бы мы ни сунулись, что бы мы ни делали — люди со всех сторон. Все ими куплено, все у них схвачено. Суды у них, полиция у них. Либо мы разорвем это все изнутри — либо шар съежится и удушит нас окончательно. Поэтому я пришел в отряд. Сиена Хан только красиво говорит — а время слов прошло. Если это надо для революции — я согласен мыть полы. Только... — фавн вздохнул, и беловолосая хихикнула:

— Только лениво!

* * *

Лениво отодвинув книгу, Синдер поднялась и прошла по пушистому ковру к большому зеркалу. За тканевыми стенами шатра знакомо шумел большой лагерь. По-настоящему большой, надутые сопляки местных отделений не собирали столько бойцов еще ни разу. Они вообще вербовали фавнов с неприличной разборчивостью — словно бы имело значение, кому класть головы в борьбе за народное счастье. Неважно, какой народ и какое счастье — важно, чтобы волна борьбы подняла Синдер Фолл на подобающее место.

А тогда можно будет и...

Синдер заставила себя остановиться. Глупо надеяться на собственную незаменимость. Неверный шаг, неправильно понятый намек — и упавшее знамя подберет кто-то другой. Сперва нужно сделаться сильной; по-настоящему сильной — только потом, исподволь, по каплям, по крошкам... А, может быть, наоборот — одним ударом опрокинуть всю бочку. Время покажет.

Кстати, о времени. Последнее донесение из отряда Тауруса дошло только вчера. Пять или семь дней назад он собирался напасть на очередную праховую шахту в дикой глуши, на северо-западе. При удаче, Шни не скоро еще притащат в чертоломье сопок новый комплект горной техники — может быть, и вовсе откажутся, из-за дороговизны... Таурус еще писал, что в деревне водится местный самородок — Стрелок, на котором, со слов жителей, держалась вся жатва... Может быть, хорошему бойцу не так уж интересно сажать репу и свеклу? Может быть, жизнь в доме с теплым туалетом, лампочками в каждой комнате, с горячей водой — привлечет его больше?

В том, что сама она красивее любой деревенской клуши, у Синдер ни малейшего сомнения не было. Зеркало показало удлиненные “рысьи” глаза, золотистые радужки; гладкие черные волосы. Тело... Тело позволяло без усилий выдать себя за старшекурсницу — и в самом ближайшем будущем Синдер именно это собиралась проделать. В подвале Академии Бикон есть кое-что... Кое-кто... Вполне пригодное для увеличения силы ее высочества... Пока не величества, но это пока... Ее высочества Синдер Фолл. Вот, а скоро в Академии Бикон объявлен Осенний Бал. И сразу все великие Охотницы, все грозные противницы превратятся в милых девочек, больше всего мечтающих, чтобы этот олень — козел — тормоз — дятел! Наконец-то посмотрел и оценил по достоинству! Значит, симпатичной старшекурснице протиснуться на Бал будет несложно, и всем понятно, зачем... А потом подвальчик, а в подвальчике саркофаг, а в саркофаге самый-самый секрет Озпина...

Синдер даже чуть слышно замурлыкала, но тут прокатился звук — будто молоток швырнули в металлическую бочку.

Р-ра-анг!!!

Синдер прыгнула к вешалке с платьем, но было поздно. Первая же пуля срезала верхушку центральной стойки. Шатер мягкими волнами повалился сверху. С руганью, наощупь, Синдер искала платье, влезала в него, бултыхаясь в тяжелом бархате шатра — нет, конечно, можно выскочить и так, стесняться точно будет не она!

Р-ра-а-ах!

Крики, топот в лагере. Шипение... Неприятное шипение!

Р-ра-а-ах! Р-ра-а-ах! Р-ра-а-ах!

Вот, значит, о чем докладывал Таурус! Равномерно, как часы на ратуше. А ведь он в самом деле мастер, этот сельский самородок... Самовыродок. И не побоялся напасть на лагерь Белого Клыка... Таурус его чем-то там обидел? Рогатый может, может, скотина твердолобая... Где уже воротник, гримм его побери!

Да-ар-р-ранг!

И визг осколков, и густой тошнотворный запах горелого топлива. Транспортник рванул. Вот же тварь, вот же великолепная скотина! Какой же молодец, сам пришел, не надо теперь гоняться за ним! Настоящий мужик, чтоб ему хер пирамидкой! К Волшебнику шутки, не до жиру, он так сейчас по складам пристреляется, а там и топливо, и патроны.

Фолл развернула свою Ауру во всю ширь — остатки шатра унесло. Убедившись, что платье не задом наперед — голой и то менее позорно! — Синдер выступила на центр лагеря. Все четыре транспортника коптили; на месте пятого клубился дым и лениво шевелились языки пламени. Своим Проявлением Синдер погасила начавшийся пожар.

— Где он?

Подбежавший с докладом фавн отчаянно трусил, но старался держать лицо; Синдер ободряюще улыбнулась:

— Спокойно. Где он?

— Вон там, на склоне. Но до него полторы мили! У нас просто нет оружия на эту дальность!

— У вас дальномер врет!

— Нет, госпожа, — фавн успокоился и перестал дрожать, — его даже тяжелый пулемет не достал, недолетами ложится.

Р-ра-а-х! Р-ра-а-х! Р-ра-а-х! Р-ра-а-х!

Перекалечив транспортники, Стрелок взялся за эти самые пулеметы. Влепив точно посреди шлема первому номеру, еще три патрона он вогнал в сам агрегат — от пулемета полетели заметные даже в наползающих сумерках куски.

— Команду сформировали?

— Нет еще.

— И чего тянете? Ждете, пока займется вами?

Откуда у него такая винтовка? Даже у военных Атласа — Синдер имела сведения из первых рук — винтовки превосходной точности, с двух тысяч футов первым же выстрелом попадают в голову. Но здесь дистанция втрое больше! Пуля долетает чуть не за полминуты! И первый же выстрел срезал стойку шатра!

Противник прекрасно знал, кто командует в лагере, поняла Синдер. Противник знал, что убить ее первым выстрелом вряд ли возможно. Ну так на тебе, девочка, шатер на голову! Либо жги его собственной Аурой, вместе с вещами и документами — либо теряй драгоценные минуты, чтобы выпутаться. И вся твоя сила, и все твои способности в эти минуты бесполезны!

А через десять минут, отбитых этими гриммовыми ходиками, бесполезны уже все транспортники, разбиты три пулемета из пяти, вытекает вода из бака, там и сям разгораются робкие огоньки — у него в пулях огненный Прах, что ли?

Но вот, наконец-то, собрались фавны с Аурой, взяли направление. Полторы мили по ровному — и полторы мили в гору, по дикому склону, через бурелом, расщелины — это таки сильно разные полторы мили! Ладно хоть, что фавны видят в темноте, и потому навалившийся вечер им не помеха.

Р-ра-ах!

Первый же фавн, выпрыгнувший в направлении Стрелка, получил пулю точно в грудь. Аура и бронекираса спасли ему жизнь — только вот герой отлетел на добрых пять футов — ничего себе дульная энергия! Может, он там пушку на склон затащил? Кто бы додумался патрулировать настолько далеко за пределами лагеря!

Но Белый Клык все-таки был Белый Клык; никому в его боевых отрядах не было куда отступать.

— Разом! — поднявшийся было сержант огреб свой подарок между каской и броневоротником; его даже Аура не уберегла. Полтора десятка фавнов успели проскочить в сторону стрелка и залечь за чем получилось. Кто-то еще крикнул: “Разом!” — новый прыжок, Синдер не видела — прилетело там кому-нибудь, или нет. Даже и не прилетело: скакать в лобовую на снайпера полторы мили... Ну очень специфический спорт.

Прилетело в лагерь — охранник у дорожки на Праховый склад переломился в поясе и повалился, как живые не лежат. К нему подбежали, потащили за камни... Еще один выстрел — еще один обрушился на левую ногу, истошно завопил.

Синдер представила в уме карту. На гору, где сидит проклятый Стрелок, можно забраться в лоб — но сам он, скорее всего, заходил более удобной тропинкой, по закрытому склону... Вот с той стороны его и следует брать, а эта лобовая дурь сойдет за отвлечение внимания... Вообще-то, не такая уж дурь: бойцы с Аурой вполне могут набежать в лобовую на обычных стрелков, и теперь фавны просто повторяют заученную тактическую схему. Но карманная пушка, достойная тяжелого бота! Синдер уверенно двинулась распоряжаться — а в место, где она только что стояла, воткнулась красная игла.

— Промах, — констатировал Эйлуд, переводя бинокль. — Кузнечики уже на отметке “тысяча”.

Патронташ опустел. Капитан расстегнул подсумок с неприкосновенным запасом, вытащил и аккуратно зарядил новую обойму:

— Сейчас я им отобью нездоровый энтузиазм, там большая расселина, просто так не перепрыгнуть, а набрать разгон я не дам... Что в лагере?

— Тетка в красном собирает отряд... Ого, человек полста.

— Там у них фавны. Человеком назвать — страшное оскорбление.

— Да плевать... Фавновеков полста. И куда это все они? Ага, на дорогу. И она с ними, вот и отлично. В лагере бардак, все тушат пожары, по сторонам никто не смотрит.

— Пожалуй, тот рогатый навел бы здесь порядок... Первая?

Не отвечая, Эйлуд снял с пояса ракетницу и послал в небо зеленый шарик. Первая тактическая схема — рыбка клюнула. Собрав бинокль и хозяйственно скатав коврик, Эйлуд отполз чуть назад, к мотоциклу.

Капитан привстал на колено, беглым огнем загнал штурмовую группу назад в мешанину бурелома. Попал, не попал — неважно, выстрел дальний даже для его патрона. Оставил под ковриком коробочку противопехотки “на разгрузку”, сверху придавил плоским камнем. Высадил, не целясь, еще две обоймы — и даже кого-то умудрился свалить, на чистом везении.

Не бегай от снайпера — умрешь уставшим. Не бегай к снайперу — помрешь вспотевшим. Ползком подбирайся. По такому рельефу, да вверх по склону — добро пожаловать, утром аккурат успеешь.

Капитан отбежал к мотоциклу тоже, взял второй шлем. Тут Эйлуд, наконец, заметил:

— А ты чистенько побрился, даже голову налысо... Решил не слушать Хоро?

— Шутки в сторону, — капитан повесил винтовку и быстро утягивал ремни под стрельбу “с локтя”, — агентурная часть закончена, а на силовой части, уж простите, правила мои.

Сели на мотоцикл и рванули огромным кругом, по разведанной тропе — капитан, если честно, кое-где жмурился от страха. Эйлуд гнал почти не тормозя, поворачивал впритирочку — весь расчет и был на то, что пешие из лагеря — даже прыгуны с Аурой — не доберутся до лежки раньше, чем Эйлуд капитана оттуда вытащит. Песок и камни ложились под колесо, тонкие ветки хлестали по шлему. Толстые ветки Эйлуд подпилил во время подготовки операции, тогда же убрал камни, бревна, засыпал наиболее крупные ямки. Теперь шины держали тропинку, как приклеенные. Круг в десять километров пролетели за десять минут — фавны еще только наладили переправу через ту самую расселину, еще только перебегали лысый взлобок, потея от страха в ожидании выстрелов.

Остановились на промежуточной точке, сверили часы. Мотор урчал тихо-тихо, и кричать капитану не понадобилось:

— У меня есть знакомые спортсмены. По мотокроссу, по зимним трассам. Но ты даже среди них будешь в первой десятке, не ниже. Я никогда не видел настолько аккуратного мотоциклиста!

Эйлуд хмыкнул, не отводя взгляд от своего сектора наблюдения:

— Капитан, у драгуна падение является штатным режимом эксплуатации. Мы летаем через руль, мы выводим коня на орбиту, пережав газ под конец подъёма — что уж там слететь с колеи в кусты! Бревно всегда окажется гнилым и не выдержит вес. А камень провернется именно тогда, когда на него уже впорхнул центнер металла, и столько же моей тушки в защите. Сколько раз я подставлял щиколотку под раскалённый выпуск, чтобы сберечь машину! Ведь чинить ее зампотех заставит меня же!

Эйлуд перевел дух и продолжил уже спокойней:

— Если драгун служит больше года и ещё жив — он в любой ситуации думает об удобстве хирурга, который будет сшивать его по кускам, и рулит соответственно. Для меня падение не абстракция: “когда-то и с кем-то, только не сейчас не со мной”, как у придурков на спортачах. Сколько раз я сам кувыркался под колесо товарищу, сколько раз выносило их мне под колеса!

— Сигнал, — капитан потащил шлем на голову. — Пора.

Эйлуд размял плечи, помахав руками, уселся, полуобернулся и закончил:

— А на дороге Южную Стражу просто никто не видел, со дня формирования части. По дороге-то любой дурак проедет! Вот и остается аккуратный мотоциклист мифическим зверем, по ведомству честных министров и белой горячки... Держись!

Крутанул газ и через пять минут уже подкатывал к условленной точке с оборотной стороны лагеря.

Хоро и Мия ожидали, как на перроне, оседлав стальные чемоданы с Прахом. Связанный охранник — фавн с развесистыми лосиными рогами — проводил всю компанию полным ненависти взглядом, принявшись еще злее жевать кляп.

— Не переживай, — Мия потрепала юношу по пухлой щеке, — Торчвику я обязательно передам, что ты за ним придешь. Пусть ужасается заранее. И еще... Вы живете не на внутренней поверхности шара. Так могли сказать ваши великие предки. А вы живете на внутренней поверхности задницы. И никакие горы Праха, никакие горы оружия и денег вам не помогут, а только еще больше раскормят истинных владельцев планеты. Ну этих, черных... Ты понял? Так что не обижайся, придется тебе поскучать без меня.

Капитан с Эйлудом закинули связанного на ветку дерева — чтобы не достал беовольф или борбатоск.

— На пятнадцать минут, — ответила Хоро вопросительному взгляду. — Вполне успеваем.

— А волной не зашибет?

— У них там все грамотно, высокая обваловка, мы на сто метров ниже и в стороне. Сюда разве что звук дойдет. Они вообще хорошие ребята, только вот управляют ими, как обычно, сучьи дети.

Фавн задергался, громко замычал.

— Не скучай! — улыбнулась ему Мия, и они, вместе с Хоро, подали на плечи присевшему капитану понягу с обоими плоскими ящиками, помогли разгладить лямки. Затем все трое неторопливо двинулись узкой тропинкой вниз. Эйлуд проводил их взглядом и посмотрел на фавна. Тот плакал от злости, усердно перетирая челюстями кляп.

— Ничего личного, — Эйлуд осмотрел мотоцикл: все ли цело после дикой скачки по горам?

— Хр-р-р! — довольно сказал мотоцикл.

— А если срезать через мостик?

— Фью-и-и-ить... — разочарованно просвистело магнето, набирая свои три тысячи оборотов.

— Ты прав, нечего ломать отработанный план.

— Хр-р-р!

— Ну что, Южная Стража, покажем класс? — Эйлуд уселся покрепче и плавно двинул ручку.

— Хор! — мотоцикл подскочил и засмеялся. — Хор! Хор! Хор-хор-хор!

Тут фавн почувствовал, как содрогнулась под ним ветка, а под веткой все дерево, а под ним земля.

Склад Праха! Вот что значили “пятнадцать минут”!

Когда фавн повернул голову, мотоциклист уже пропал в накативший темноте. Высоко над головой ревел форменный вулкан — часть ящиков раскидало взрывом, и теперь они детонировали кто во что горазд, где попало.

* * *

— Попало в угловую муфту, — пилот сокрушенно цокал языком. — Он точно знал, куда стрелять. Панель управления разбита — не беда, основные функции можно переключить на мой же свиток, у меня последняя модель с хорошим портом. Но муфту заменить можно только на заводе... Девятка сгорела, понятно. Сорок шестой вообще проломило сверху, ящиком Праха — к счастью, Прах инертный, не сдетонировал. Просто сломал шпангоут силового набора, и теперь сорок шестой может разорвать на две половины, если турбины дать враздрай...

— Госпожа Синдер! Госпожа!

Сержант волок за уши двух фавнов — парня с рыбьми жабрами на шее и девушку с кроличьими ушками.

— Вот. Лопухи. Докладывайте!

— Мы были в секрете на запасном пути отхода, — зачастил парень. — Мы услышали мотоцикл после взрыва, и сразу поняли, кто это. И мы убрали мостик.

— Там расщелина, ровно семнадцать футов, — пояснил сержант. — Но вы же, глисты, не взяли оружие наизготовку. Вы думали, он остановится, и будет прыгать с воплями: “Где же моя досочка через пропасть, а-я-яй!” Вы уже свитки приготовили, снимать кино! РеволюционЭры, мать ваша мышь!

Синдер кивнула:

— Перескочил?

— Не только. Госпожа, — отбросив и забыв мигом сбежавшую пару, сержант поправил собственный слоновий хобот, и нарисовал на земле схему:

— Семнадцать футов трещина, здесь подъем — въезд на мостик. Хотя бы мостик они убрали, ума хватило... Зачем нам столько детей?

Синдер не ответила. Сержант посопел в хобот и нарисовал за расщелиной букву “Г”:

— Дорога делает крутой поворот. Он ведь не просто перескочил трещину — он перескочил ее с минимальным запасом. Успел погасить скорость и повернул направо, за скалу, прежде, чем эти лопухи опамятовались!

— Зато ролик сняли хороший, я надеюсь?

Сержант зафыркал:

— Темно уже было, а со вспышкой отдельные кадры только можно делать, видеоряд не выйдет. Лицо не разобрать. Опять же, шлем. Но... — тут он посерьезнел, — прыжок и поворот именно такой, как они сказали. Госпожа... Это профессионал. Не могу представить, где нужно такое умение — в цирке, в полиции, на трюковых съемках. Но этот парень умело рассчитал прыжок, причем у него на это было полсекунды. Выехал, увидел, что нет моста, газанул — в меру газанул, чтобы хватило перелететь, но чтобы потом не влепиться в стену. Это самое сложное...

Синдер выдохнула в сжатые зубы:

— У нас имеется профессиональный стрелок, способный на громадной дистанции попадать каждой пулей, в темпе чуть ли не пулемета. Теперь выясняется, что у нас еще имеется профессиональный мотогонщик. И, наконец, две профессиональные агентессы, повязавшие малолетнего дурня, пустившего слюну на первую же юбку в пределах вытянутой руки... Таурус дурак. Не удивлюсь, если его уже нет в живых. Он увидел единственного стрелка — но против нас не житель глухой деревни, против нас команда. Кто? Все Охотники знают или что-то слышали друг о друге. И про такую винтовку хоть кто-то хоть что-то должен был слышать. Начните опрос! Мой шатер восстановлен? Мне нужна срочная связь.

* * *

Связь Фолл установила быстро; абонентка столь же быстро вникла в суть:

— Прах ты потеряла, Тауруса ты потеряла, летающие машины не сберегла. Что еще ты просишь у меня, чтобы столь же бездарно потерять?

— Гнаться за ними в ночи бесполезно, и с потерей транспортов не на чем. Скажи мне, где они будут завтра поутру.

— Ты не справилась... Тебя сменить?

Синдер улыбнулась — это стоило ей нескольких лет жизни, не меньше:

— Назови мне место, и я справлюсь. А если не назовешь, я начну думать, что не справляешься ты!

Абонентка вяло хлопнула в ладоши:

— Смело, смело. Что мне до того мусора, что ты по скудоумию своему именуешь мыслями... Что ж, гляди!

На экране связного свитка развернулась карта.

— Похищенный Прах они спрятали вот здесь. Мои милашки видят все, от меня не существует секретов. Ты перчатка на моей руке; начнешь натирать — выстираю и заштопаю...

Абонентка улыбнулась — и эта улыбка тоже стоила Синдер нескольких лет:

— Или выброшу.

* * *

— Выброшу, ладно, — Эйлуд почесал затылок. — Пока что потерпите, запах — это горелые колодки. Как после того поворота доехал, сам не понимаю... Но мы победили?

Хоро пожала плечами:

— Место уединенное, никто из людей знать его не может. За пределами Ремнанта от Праха толку нет. Пусть ящик лежит в этой пещере. Подумаем, как сюда ученых привести, каких именно. Может, они нам задание сочинят, а мы сами приборы поставим, цифры с них перепишем... А второй делим, как договорились.

— Тревога! — Мия ссыпалась по камням, ввинтилась под скальный козырек. — Там, у подножия склона, Синдер. Ну та баба, что командовала в лагере.

— Одна? Или с командой? — капитан быстрым движением стянул чехол винтовки, сунул руку в подсумок... Вытащил гнутую металлическую пластину, повертел. Заглянул в подсумок. Вздохнул, поставил винтовку на сошки, улегся за ней, открыл прицел и долго разглядывал вышедших из кустарника.

Хоро подняла отложенную капитаном гнутую пластинку:

— Что это?

Капитан с непонятным выражением лица разъяснил:

— Это называется обойма. Сюда вставляются патроны. Потом она ставится так вот, сверху... — капитан прислонил ее к винтовке сверху. — Пальцем нажать, и все патроны в патроннике. А если к обойме приделать пружинку, то это уже будет магазин. Отличие по способу заталкивания, ни форма, ни материал не важны. Если вручную, обойма. Если пружинкой, то магазин. А главное, Хоро, знаешь что?

Волчица поглядела на жидкую цепочку вдоль подножия склона:

— Как она смогла нас найти? Почему не привела крутых бойцов? Где хоть один пулемет?

Эйлуд пожал плечами, заскрипев драгунской кожанкой:

— Пулеметов было пять. Я лично видел, как три кусками разлетелись. Думаю, два остались на обороне лагеря. Транспортники выбиты все, тоже сомнений нет. Знали бы, где у них рация — а то, похоже, леталку они вызвали на помощь.

— Но почему такое странное сопровождение? Где сильные бойцы с Аурой? Смотри, — капитан передал бинокль и подсказал:

— Крайний слева тот лосеныш-идеалист, Мия, твой поклонник. С ним рядом девка с кроличьими ушками, еще пацан какой-то... Мужик постарше, ну и носяра! Зря это, не скоро я теперь полюблю слонов... А следующий, судя по крылышкам на воротнике, пилот. Он куда полезнее за рулем транспортника, в строю что ему делать? И еще какие-то пассажиры чуть ли не с дрекольем... Вот зачем они там?

— На это я легко могу ответить, — Хоро провела языком по внезапно пересохшим губам. — Синдер привела сюда всех свидетелей. Чтобы устранить их твоими руками.

Капитан отрицательно повертел головой:

— Не выйдет.

— Слушай, не время проявлять принципиальность. Они-то нас точно не помилуют.

Капитан мрачно ухмыльнулся:

— Так вот, Хоро. Главное то, что в обойме пять патронов. Исторически так сложилось. Даже для тяжелых винтовок. Обойма была последняя, больше нет и на базе.

— А гостей у нас восемь, — Эйлуд вернул бинокль. — И на багровую фурию одного патрона точно не хватит.

Хоро долго не думала:

— Мия, Эйлуд — хватаете наш ящик и ходу в горелое село, там прикопайте где-нибудь в нужнике. Или еще где, чтобы вряд ли кто полез рыться, понятно?

— У меня же тормоза сгорели!

— Сколько раз я с тобой каталась — не припомню, чтобы ты ими пользовался... Вынесем добычу с Ремнанта — и все придется повторять!

Команда переглянулась, тяжело вздыхая.

— Похоже, они сейчас начнут подниматься, — капитан уже лежал за винтовкой и глядел в прицел. Хоро быстро договорила:

— Домой тем порталом, что возле шахты. Сюда не лезьте, засвечено. Второй сундук я сейчас кину в портал — капитан, прикрывай.

Капитан разглядывал неровную цепочку фавнов на краю леса перед подъемом. По центру заметный слоновий нос, а рядом развесистые рога — похоже, тот пылкий вьюнош, что сторожил склад и после мамой клялся покарать какого-то там Торчвика. Пусть карает, еще и реноме Торчвика беречь у капитана приказа не было. Хватит с него великого американского народа... Снова лезет в голову всякое, мысли плывут легко, как облака над лесным озером... Вот милая девочка с кроличьими ушками — новогодний утренник, хоть стой, хоть падай. И были бы патроны — как в них стрелять?

Капитан аккуратно подвел прицел к ветке над головами стоящих. Выстрел! Ветка хрупнула и покосилась. Выстрел! Ветка рухнула. Фавны с нестройным шумом отскочили во тьму опушки; один лосеныш прыгнул вперед — и третий драгоценный патрон капитан вбил в полуметре от его расшлепанных ботинок. Только тогда фавн с ворчанием убрался под защиту леса.

Синдер окуталась Аурой и рванула вверх по тропинке. Капитан обернулся: Прах уже растащили, куда уговорено; придется Эйлудову стальному коню еще поскрипеть.

Поднялся, закрыл прицел на винтовке, выполз из пещеры и двинулся к порталу.

— Постой! — закричала Синдер, — милый, не уходи! Ах, неужели ты так и оставишь меня одну, в страшном темном лесу?

Капитан хмыкнул, разворачиваясь и поднимая ствол. В страшном темном лесу женщина одета была, как на танцы, и волосы отпустила длинные, черные, чуть ли не до пояса — на Ремнанте признак отличного бойца. Дескать, что мне волосы! Я Охотник с открытой Аурой, поле боя на два хода вперед вижу, и все мои перемещения продуманы и рассчитаны. А если ты за мной уследить не успеваешь, то и не лезь в схватку мастеров не своего уровня.

Рост незнакомки несколько не дотягивал до роста самого капитана, двигалась она легко, и выглядела вполне симпатичной. Кожа светлая, короткое багряное платье фигуру лишь подчеркивает, и не пешка совсем — точно фигура. Вот чего им всем не хватает? Молодые, красивые на подбор — жить бы да радоваться; нет же — убивать, умирать, ладно бы во имя чего!

Синдер подошла еще ближе, и капитан увидел ее глаза.

У Хоро глаза янтарные, у Мии тоже огненного оттенка, так что сам по себе золотисто-алый цвет капитана не удивлял... Руки сработали быстрее ума, и винтовка грохнула предпоследним патроном, по иронии судьбы — красноголовым.

Красный трассер уперся точно в золотую вышивку выше груди, где и утонул, как подкалиберный снаряд в танке; обычного человека удар пули швырнул бы комком грязи шагов на пять. Вокруг существа лишь полыхнул огромный пламенный ореол, занялись опавшие листья, тонкие ветки, запахло горелым камнем — как в детстве, когда высекал искры подобранными кремешками. Сама же тварь всего лишь остановилась и поглядела на капитана с явным недоумением:

— Чем я тебя так напугала, горюшко мое?

Магазин винтовки пуст, патронташ пуст. Единственный бронебойный — в патроннике. За спиной портал, Хоро прикроет вот-вот. Выход один — тянуть время; капитан улыбнулся, как сумел:

— Дед Арвер на лавке лежал, на глазах у него монеты были, плата перевозчику. Вот у тебя глаза, точно как отблески лампы на металле. Золотые и мертвые!

Синдер Фолл вдруг поняла, что не так. Единственный выстрел — и ее Аура почти слетела. Ее Аура, которую четыре опытных, сильных Охотника за час боя не смогли даже поцарапать!

— А Таурус не соврал, ты и правда можешь свалить голиафа.

Что же это за боец? Он даже не Охотник — нет открытой Ауры. Уникальное оружие для Ремнанта не редкость, всякий мастер лично создает непредсказуемое, тем и силен. Энергия пули передается либо массой, либо скоростью, либо начинкой из Праха. Начинки не было, масса пули — калибр явно не пушечный. Остается скорость. Громадная скорость бросания, которую не дает ни одно из праховых орудий Ремнанта. Вот же выискался изобретатель, придется теперь исхитряться, живьем брать... Надо всех ученых застроить — пусть соображают, как достигнута настолько большая скорость. Отговорки не принимаются: Стрелок же как-то сделал, следовательно — можно...

Аура пока еще ниже десяти процентов — надо потянуть время. Противник, похоже, о ней тоже ничего не знает.

— Так ты говоришь, цвет глаз?

Не приближаться к нему. Не стоит подходить ближе — во всяком случае, пока. Сколько у него еще патронов? Огненный Прах или гравитационный? На ее десять процентов Ауры и одного такого патрона с перебором.

Синдер улыбнулась — в отличие от капитана, вполне свободно и ласково:

— Так ты представил меня лежащей? О, это комплимент. А как тебе больше нравится? Чтобы я была на боку? Или на спине?

Капитан снова попробовал улыбнуться — лучше бы не пытался:

— Мне кажется, ты и на боку, и на спине будешь хороша. Лишь бы главное было...

Боится. Парень сильно боится и крепко держит себя в руках. Опасное сочетание, спровоцировать выстрел может что угодно, а на пяти шагах от него не увернуться. Аура сорок пять процентов; Синдер подняла соболиные брови, сверкнула жемчужными зубками, как бы невзначай провела рукой вдоль короткого подола — он следит за каждым движением, поневоле посмотрит на безукоризненно-ровные ноги.

— И что же это за главное?

— Две монеты на глазах, — теперь капитан улыбнулся спокойно, по-настоящему — приняв решение! — и тело Синдер сработало прежде разума, начав кувырок налево.

Выстрел!

Пуля прошла буквально по ребрам, впритирку — но поздно, поздно, как бы ни хорош оказался стрелок, а в ближнем бою равных ей все-таки нет. Синдер скользнула вплотную, локтем отбила винтовку вправо, развернулась и всем телом толкнула, уронила капитана лицом вверх на каменную крошку, придавила запястья коленями:

— Ах, милый, это лучший флирт в моей жизни! Я вся горю!

Создала из черного дыма наручники, примерилась нацепить их на капитана — и от шлепка неимоверной силы полетела, переворачиваясь, загребая обеими ладонями острые камушки. Поднялась на четвереньки — Ауры не было совсем! — и прямо так, с низкого старта, бросилась наутек.

Хоро, уже оборотившись человеком, подошла к лежащему капитану:

— Во-первых, это был мой лучший наряд!

Капитан поднялся, старательно глядя вбок: Хоро была одета лишь в собственный хвост.

— Во-вторых, мне пришлось бросить чемодан с Прахом и вернуться с полдороги!

Не дождавшись ответа, Хоро загнула еще один палец:

— В-третьих, от мужа выговор, что голой перед посторонними мужиками разгуливаю!

Капитан благоразумно не спорил, и Хоро несколько смягчилась:

— В-четвертых, капитан, мы тебя зачем брали? Для защиты, диверсий и вообще силовой поддержки. А на деле, стоит мне на миг отвернуться, как ты уже валяешься с очередной бабой!

Вильнула хвостом, хихикнула, окончательно вогнав капитана в краску:

— Ладно бы еще ты был сверху!

— А ноги у нее ничего, — сказал капитан, только чтобы не оставлять подначку без ответа, — не хуже твоих.

— Взял. Ящик. — Отчеканила Хоро. — В портал. Быстро!

* * *

Быстро команда собралась, и вскоре достигнут был кворум. Первому слово было дано Ар Амору. Встал он и молвил печальные речи:

— Все мы видели один и тот же сон. Верить ли увиденному?

Доктор Имир подтвердил:

— От самого начала всей истории я сомневаюсь в собственных чувствах.

Командир звездолета оглядел кают-компанию: присутствовали все.

— Имир, но ты же врач. Ты не можешь отличить галлюцинацию от реальности?

— В этом и беда. Разум подтверждает, что все происходящее реально. Роскошная землеподобная биосфера в двух парсеках от Земли... Ну, в двух с половиной. А сердце не верит. Просто не верит.

— Вера не физическая категория.

— Но подсознание — физическая. Мы что-то видели, слышали, осязали, обоняли; подсознание оценило это, как тревожное. Но мы не можем выразить это словами. Просто постоянное ощущение нереальности. Как будто мы в тщательно срежиссированной пьесе, где нарушения законов физики никому не важны.

— С какого момента это началось?

— С момента обнаружения не отмеченной на карте звезды, с момента определения свойств планеты.

— А что скажут ученые? Вы-то были в анабиозе, когда все начиналось.

Вычислитель Торген Кам поднял глаза к подволоку:

— Я ничего сверхъестественного не ощущаю. Что мы знаем о глубоком космосе, чтобы решить, что тут обыкновенно, а что нет?

— И потом, это сейчас биосфера подобна земной, — Анта Кай говорила медленно, размышляя вслух:

— Судя по черным тварям, первопоселенцы терраформировали планету, но не довели дело до конца. Может быть, закончились их запасы, может быть, этого не позволила их технология.

— Этак окажется, что пол-Галактики заселено нашими предками, бежавшими с Земли в Эру Разобщенного Мира, — геолог Ант Ранг взъерошил волосы на затылке. — Очень удобно, что никаких сведений не сохранилось.

— Удобно кому?

— Тому, Имир, кто устроил нам всем сегодня одинаковый сон. Мы же писали на листках, кто что видел. Совпадения у всех. Не у девяноста процентов, не у восьмидесяти — у всех! Мы можем верить в это, можем не верить — но глупо и постыдно для нашего звания ученых делать вид, что этого события не существует.

— Точно как отсутствие расхождений в приборах. Помните, я говорил на первом совете, когда ученые были еще в капсулах?

— Неважно, кто или что нам препятствует, — подвел черту командир, — важно, что препятствие сейчас неодолимо. Мы уже не доверяем собственному разуму — это чересчур.

— Я понял, — пробасил механик Сах Ктон, — почему ты не разрешил будить вторую вахту. Ты великий предводитель, Ар Амор, я не стыжусь восхищаться твоей интуицией.

— Я не поняла, — Лаик положила на стол красивый кубик-образец.

Ар Амор выдохнул и сказал:

— Первое. Мы встречаем на маршруте звезду, которой там не должно быть. С этого момента у бодрствующей вахты возникает ощущение неправильности.

— У бодрствующей вахты! — Имир хлопнул по столешнице, — я понял!

— Второе. Бывшие тогда в анабиозе не ощущают ничего непривычного. Для них эта новая реальность уже правильная. Вывод: что бы это ни было, на лежащих в капсулах оно не действует. Я еще не мог выразить это словами. К счастью, наши товарищи...

Вспоминая свой последний резерв, Ар Амор прикрыл глаза.

Второй навигатор, он же астроном, Тан Сай, не выделялся особенной внешностью. Светло-русые прямые волосы, чистая кожа, всегда умытый, особенно свежий вид. Задумчивый, по-доброму хитрый, Сай больше всего ценил игры ума, и всегда составлял командиру компанию в занятиях йогой. На танцы девушек смотрел с восхищением, но сам старался не двигаться сверх необходимого. Командир часто думал: Тан и через десять лет останется прежним, и через двадцать не переменится. Наверное, Сай тоже чего-то боялся — но никогда и никому этого не показал.

Второй пилот, она же ассистент геолога, Мита Кара, за годы полета из тощей девчушки превратилась в темный опасный клинок — что профилем, что иссиня-черным волосом, что севшим на половину октавы голосом. На середине обратного пути, когда все окончательно поняли, насколько долго продлится возвращение, Кара сочинила песню... Три дня после того вся команда, по выражению механика, “искала гайки”: все ходили, не поднимая взгляда. Но, странное дело, переболев грустной мелодией, экипаж выпрямился, как встает из волны парусник... Да звездолет же и назывался “Парус”!

Второй механик, Хим Еж, рядом с громадным и ярким Ктоном, впечатлял не сильно. Роста среднего, стрижка всегда короткая, карие глаза всегда чуть прикрыты, словно бы Еж не спал ночь. Всю схему “Паруса”, до последней заклепки, держал Хим в голове, и не нуждался ни в памятных машинах, ни в инструкциях, чтобы в любой момент сказать абсолютно точно, сколько на какой клемме будет напряжения и тока, сколько израсходовано воды, насколько просядут амортизаторы при определенной посадочной скорости... Первым Еж понял, насколько тяжело повреждение “Паруса”, и злиться начал тоже первым, и тяжелее всех переносил затянувшийся обратный путь. Еще и поэтому командир старался побольше держать Хима в анабиозе.

-... Наши товарищи укрыты от необъяснимого воздействия. После взлета мы передадим второй вахте управление. А наши дневники дадут им шанс разобраться в происходящем.

— Командир, а ты уже решил, что мы полетим, как от нас требует сон?

Ар Амор опустил обе руки на столешницу:

— Рано или поздно нам все равно придется улетать отсюда. Но стартовать немедленно, причем на основании бесспорно чуждого гипнотического влияния... Ваши мнения?

— Эта планета нуждается в помощи, — нахмурился Чань Вихрь. — Социология тут страшная, ее необходимо лечить. Разрыв между нищими и сверхбогатыми, социальный дарвинизм во всей красе... Неудивительно, что гримм они одолеть не могут: слишком большие расходы на войну, на конкуренцию, на путь к личному счастью по головам тех, кто рядом.

— Какое там лечение! Говорю не как начальник экспедиции, а как историк: мы еще даже первичный сбор данных не закончили. Модели для расчетов не построены, и непонятна пока даже их структура. Словом, никакие активные действия пока невозможны! Мы здесь такого вслепую наломать можем — сами потом от стыда сгорим.

— Лишь вчера мы договорились, что можно будет перегнать “Парус” в обитаемые земли, чтобы там в нормальной обстановке меняться знаниями — все насмарку?

— И биосфера! — в один голос вступили Анта, Имир и Гарма: два биолога и врач. Продолжил Имир:

— В одной биосфере с земными растениями, собаками, людьми, полным комплектом их микрофлоры, замкнутыми цепочками биоценозов — как-то уживаются эти самые создания гримм. Внутренние органы — имитация. Поведение непонятно. Чем питаются — непонятно. Чем порождаются, умирают ли естественной смертью — вся информация только сказки да легенды. На клеточном уровне различий нет, глубже — мы исследовать не можем, слишком быстро все распадается, невозможно даже взять образец материала, из которого состоят черные твари.

— Тридцать четвертую звездную посылали найти неземную жизнь, — Лаик Санада говорила негромко, но к чернокудрому геологу прислушались все:

— Мы нашли ее, хоть и не на планетах Веги. Случай, замедливший наш корабль, привел нас на Ремнант. Ведь иначе мы бы просто пролетели своим курсом, и все громадные расходы Земли на нашу экспедицию оказались бы напрасными. Я против остановки исследований. Мы обесценим нашу находку и не выполним главную задачу. Скажите мне, друзья: кто из нас точно видел во сне, каким образом или способом, почему — или хотя бы где! — “Тантра” будет нуждаться в нас?

Звездолетчики послушно погрузились в раздумья; командир озвучил общее мнение:

— Никаких конкретных сведений. Только абсолютная уверенность в том, что нужно немедленно все оставить и лететь к Земле — пусть даже и с нашей мизерной скоростью. Где-то на пути мы встретим звездолет первого класса “Тантра”, спасение которого в нашем неизрасходованном запасе анамезона.

— Но вероятность подобной встречи без предварительного договора о координатах, без подготовки... Такая же, как и вероятность нашей встречи с Ремнантом, — астрофизик Чань побарабанил пальцами по любимой книжке:

— Что и заставляет меня подозревать в этом всем постановку.

— Какова же сила, организующая постановки в масштабе Галактики? Кто или что это?

— Верхушка Ремнанта, к примеру, — предложила Гарма. — Они не желают изменений к лучшему: сейчас над ними не каплет, а всякая прорывная технология чревата революцией; революция же свергнет их с теплых мест. Отсюда простое решение: подбросить нам идею отлета — что может быть изящней? Допустим, они внесли какой-то прибор в прочный корпус “Паруса”, придумали сюжет этого внушения — конечно же, не пугать нас, а упирать на благородные мотивы! — и внушили всем одинаковые сны. Аппараты для обучения во сне известны давно. При здешних успехах в электронике, о которых говорил нам Торген...

Вычислитель Торген Кам отрицательно повертел головой:

— Командир сказал, что чувство неправильности возникло у него еще на орбите. Будь их внушение настолько сильно, не мы прилетели бы к ним — а они к нам.

— Если принять аксиомой, что мы под влиянием какого-то фактора, пока непонятного, но могучего... — командир Ар Амор вздохнул:

— Каковы его цели? Чем или как мы привлекли его внимание? Не стоит ли нам лететь от Земли, чтобы не привести это с собой к порогу родного дома?

— На второй чаше весов экипаж “Тантры”. Кроме людей, есть еще цель их экспедиции, о которой мы ничего, к сожалению, не знаем, — пробормотал Тан Линь.

— Враждебная нам сила не дала бы выбора и не позволила бы нам решать самим, — Хема Зана подняла голову:

— Хождение под парусом и верховая езда — два занятия, требующие доверия к ветру и лошади. К той силе, что тебя движет.

— На лошадях мы давно не... — командир осекся, подняв глаза к выгравированному на стене наименованию корабля.

— Да, — сказал астрофизик Чань, — мы “Парус”. Если в глубоком космосе найдутся течения физических частиц, излучений — почему не могут быть невидимые течения или области, где сами физические законы чуть-чуть иные? Где истоньшается грань реальности? Гравитационное поле Галактики неоднородно, а ведь ему подчиняются и скорость света и самая метрика пространства.

Хема улыбнулась чуточку печально:

— Мы как первобытные люди, выплывшие на пироге в океан, и вдруг ощутившие силу невидимого потока. Объяснения происходящему пока нет, но...

— Командир прав. Это не повод отступать. Мой голос: взлетим и спасем “Тантру”, и будем благодарны даже такому намеку.

— А Ремнант? Целая планета людей, которые так и не отучились убивать самих себя! Даже наличие смертельной угрозы под боком их не объединяет. Вести здесь исследования придется даже не в танках высшей защиты, а в танках... Как сказать... В танках нападения?

Гарма развела руками:

— Чем же конкрентно наш единственный звездолет поможет всему Ремнанту? С “Тантрой” хотя бы ясен смысл полета и встречи. А здешние жители совершенно иные, у них непонятные нам беды, не наши радости, им смешно то, что нам сжимает сердца от жалости. Наше искусство их не затрагивает, наша осторожность и последовательность, вызванные пониманием последствий, кажутся им трусостью и медлительностью, ведь они почти не планируют на сроки, большие пяти-семи лет. А наша целеустремленность и жизнь с полным напряжением организма представляются им хрупкостью.

— Действительно, организм человека устроен для энергичной работы. Только в процессе активной деятельности человек набирает силу и достигает совершенства. Человек, появившийся на Земле как результат бесконечно длинной, протянувшейся на миллионы веков, цепи непрерывно изменявшихся и совершенствовавшихся поколений животных, — бесстрашный, могучий и умный борец за свое существование. Поэтому для человека борьба и работа — норма жизни, условие здоровья, совершенствования, воспитания... — Ар Амор прикоснулся к подбородку пальцами:

— Только вот борется он здесь, на Ремнанте, со своим же товарищем, не увеличивая совокупный ресурс человечества, но всего лишь перекладывая его из кармана в карман. Оттого и победа...

— Да, — поддержал Имир, — что для них победа над конкурентом, то для нас подлость и горе. Даже захоти они принять наши знания — мы не учились убивать или ловчить, или прорываться к цели по головам своих же товарищей.

— Никакое другое общество, кроме коммунистического, не может объединить всю планету и сбалансировать человеческие отношения. Поэтому для меня вопрос прост: либо будет всепланетное коммунистическое общество, либо вообще не будет никакого, а будут пыль и песок на мертвой планете, к чему Ремнант, надо признать, уже довольно близок.

Ар Амор посмотрел на отключенный экран, вздохнул:

— Но как построить будущее с единственным кораблем, на планете, намертво зажатой борьбой за существование с враждебной биосферой?

— Мы сильны, и горячи наши сердца, но целую планету нам ни согреть, ни расплавить. Воспитать же учеников нам вряд ли позволят!

— Улетать, ничего не сделав, противно долгу и совести. Как же нам бросить на произвол судьбы целую планету наших родичей по крови?

— Которые, к тому же, вовсе не хотят, чтобы мы их спасали. В отличие от звездолета “Тантра”.

Вычислитель Торген Кам растрепал щетку своих черных волос:

— Как ни поверни, мы можем служить исключительно живым примером. В технологиях между нами даже не пропасть: мы просто идем к разным целям. Нас не интересует сиюминутный коммерческий успех прибора или машины, мы делаем дорогие долгоживущие вещи — а тут электроника возрастом всего пять лет уже считается устаревшей и проектируется так, что больший срок ей выдерживать ни к чему. Вот как вы себе представляете их пятилетнюю электронику в космосе, например, в нашей экспедиции? Брать восемь комплектов на срок полета и еще три в запас? Это по весу окажется даже тяжелее нашей серии МН.

Торген махнул рукой:

— Наши технологии взаимно перпендикулярны. Мы можем открыть им все секреты, но быстрой прибыли это никому не принесет — следовательно, и не нужно. Только наши знания истории, развития общества, может быть, уберегут Ремнант от разрушительных войн и губительных потерь населения.

— Командир, — утробно выдохнул Тан Линь. — Живым примером не обязательно быть всему кораблю. На вахтах же я не нужен. Оставьте мне библиотеку, побольше фильмов и проектор.

Звездолетчики переглянулись.

— И пусть каждый из нас выполнит свой долг, — Сах Ктон поднял глаза к надписи:

— Парус, пугающийся ветра — просто кусок ткани.

Командир долго смотрел на Линя — тот встретил взгляд начальника экспедиции бестрепетно. Прочие звездолетчики молчали. За десятки лет совместного путешествия они превратились в единый общий голос. И теперь все чувствовали ненужность любых слов.

— Ну что ж... — Ар Амор выпрямился:

— Кораблю — взлет.

* * *

Взлет “Паруса” выглядел торжественно и страшно; страшнее всего, что никто из живущих не мог надеяться увидеть гостей из космоса еще раз.

Винтер стояла под козырьком левой батареи среднего калибра — где на лицо падала самая густая тень — и кусала губы. Гримм с ним, с поганцем Таурусом! Пусть бы скакал себе дальше, козлина краснорожая, пусть бы орал на митингах. И село Кленовая Осень выжило бы. И “Парус” не сорвался бы так внезапно и обидно... Ее вина, ее ошибка в расчетах!

И еще рапорт. Наверное.

Сирена “Паруса” испустила последнее предупреждение — от звука обгадились даже гримм! Винтер надвинула боевые очки со светофильтром. Белое пламя планетарных моторов сдвинуло громадную стальную рыбину резко, в зенит. Пар, громадный шлейф дыма, понизу клубы пыли — а высоко-высоко, стальным наконечником копья — “Парус”.

Неважно, какого класса звездолет на самом деле. Неважно, сколько летел он, и сколько ему лететь еще. Неважно даже, коммунизм на Земле, или там какой гилозоизм!

Люди во Вселенной не одиноки, вот что важнее всего!

Надо было плюнуть на секретность — она и так нарушила кучу параграфов. Надо было взять сестру! Просто, чтобы Вайсс это видела. Просто, чтобы Охотники сложили цену своему копошению... Теперь поздно — все, что можно было сделать неправильно, Винтер сделала неправильно.

Еще чуть-чуть — и Винтер заплакала бы. На “Громобое” она теперь своя, никто не упрекнет.

Но тут ее осторожно взяли за левый локоть:

— Хозяин, механик не нужен? Это на Земле я атмосферник, а на Ремнанте я лучший специалист по звездным кораблям.

Винтер повернулась. И правда — один же kommunist остался!

— Мы действительно получили просьбу о помощи, от второго нашего корабля, — Тан Линь, казалось, читал по лицу. — Не думайте о нас плохо, прошу. Космос огромен, человек перед ним пылинка. Наши звездолеты не вполне совершенны.

— Звездолетов у нас нет никаких вообще, — ветер обдувал десантную палубу, глаза слезились у обоих. Офицеры “Громобоя”, проводив звездолет, столпились вокруг одинокого землянина — как же тоскливо сейчас должно быть ему! Еще и непьющий — как он такое вынесет?

— У вас тут много чего нет, — Линь принялся загибать на удивление крепкие пальцы во множестве мелких порезов:

— Начать с обучения. Родившийся в деревне ребенок уверен, что не выбьется из колеи. В обществе господствует мнение, что ученые — это такие непонятные чудаки, могущие в любой миг поставить на грань гибели весь мир из одного пустого любопытства. Что, сколько ни бейся, без волосатой лапы не продвинешься.

— Уел, — зашелестело в толпе. — В самую десятку!

— Вот почему вы лишены резервуара грамотных людей, из которых вы могли бы воспитывать ученых и мастеров. Поэтому и техника ваша вся зависит от Праха.

Тан Линь пожал могучими плечами; нездешний синий материал комбинезона блеснул в лучах низкого солнца.

— Первое, что приходит в голову мне — где нет Праха, нет и гримм. Следовательно, можно попытаться наладить сообщение выше атмосферы.

Офицеры запереглядывались. Коммунист невозмутимо пояснил:

— А механику и автоматику сделать, например, на пневматических вычислителях, гидропроцессорах — они магнитных наводок не боятся, и стратосферная ионизация им не страшна. Осмотреть с воздуха ваш четвертый континент — не там ли сердце черных? Если нельзя исследовать мертвых гримм, то можно ли посадить их в клетку? Наверняка опыты были, только их делали одиночки, сохраняя данные в секрете, чтобы на нем нажиться, и по смерти уносили с собой в могилу, оставляя следующим поколениям бесчисленное изобретение велосипеда. Вот это и надо исправить.

— А ты не надорвешься? — боцман даже полез чесать затылок, чего при офицерах не позволял себе никогда.

Коммунист поднял взгляд — отшатнулись все. Винтер чуть было не выхватила полусаблю и не рубанула Тан Линя от плеча до пояса.

Одинокий землянин посреди десантной палубы чуточку печально улыбнулся и наваждение рассеялось. А ведь я предупреждала, чтобы не укоренялся, с запоздалым ужасом подумала Винтер. Чувствовала! Даже тут я все сделала не так...

Тан Линь погладил гору коробок с записями, сверкающий металлом коммунистический кинопроектор — офицеры на полном серьезе спорили, отразит ли он пулю табельного пистолета. Что такой штуковиной можно убить, просто саданув человека по башке, никто даже и не спорил.

Коммунист еще раз легонько улыбнулся. Дескать, что же делать, раз так вышло:

— Я — “Парус”!

* * *

Я “Парус”, я “Парус”. Иду от Веги двадцать шесть лет. Во внешнем ледяном кольце системы получил пробоину двигательного отсека, нарушена регулировка защитного поля моторов. Двадцать лет пытался набрать скорость, но двигатели пришлось остановить. Пять лет летел по инерции, уклонился от курса. Вошел в систему 6559-ЦТ+13-ПКБ. Звезда похожа на Солнце. Одна из планет системы полностью землеподобна, и частично заселена потомками землян. Получил призыв о помощи, взлетел, иду навстречу “Тантре”. Исследование планеты Ремнант не завершил. Ее четыре континета лучше, чем четыре планеты Веги. Ничего нет прекраснее их белых гор, зеленых долин и чистых озер. Но населены они такими созданиями, что лучше бы они были абсолютно безжизненны.

Какое счастье будет вернуться!

(с) КоТ

Гомель

25.06 — 18.09.2018