Кордон

— Собственно, это произойдет в любом случае, вы знаете сами. Постоянное ношение таких приспособлений травмирует роговицу. Даже невесомых линз, идеальной, бесскверной подгонки. Травмирует понемногу, но день за днем, месяц за месяцем. Это неизбежно. Однако, с моими линзами вы потеряете зрение на несколько лет позже. Мы оба знаем и помним об этом.

Чувство морозных иголок на спине, под толстой шерстяной рубашкой, исчезло. Сразу же, будто повернули колесико на газовой лампе, и синеватый огонек лишился притока живительной субстанции в стеклянной колбе светильника.

— Готово.

Тем же пинцетом гном сложил линзы в деревянный футляр, выстланный изнутри мягкими подушечками.

— Ваша плата.

Мешочек с монетами опустился на стол, глухо звякнув настоящим тяжелым золотом. Ни заказчик, ни исполнитель не признавали расписок и банковских билетов. Всегда только монеты — те, которые невозможно отследить. Как там говорил легендарный сквернавец Хуго Мортенс, не одно десятилетие отходивший главарем банды наемников? 'В жопу справедливость, где мое золото довоенной чеканки?!'

Рука в тонкой кожаной перчатке приняла деревянный пенал из огромной лапы гнома. Мастер широко улыбнулся контрасту: у него столь короткие и толстые пальцы, кровяные колбасы, не иначе. А способны проводить столь малые и хитроумные манипуляции, непосильные для узкой и длинной ладони надземного.

— Матрицы? — уточнил для порядка оптик. — Могу передать.

— Оставляю на квалифицированное хранение. Как вы совершенно справедливо заметили... — на тонких губах визитера впервые появилось слабое подобие улыбки. — Они ничего не стоят без вашего мастерства. До встречи через шесть месяцев

* * *

Может показаться удивительным, но одновременно с этой холодной, расчетливой беседой профессионалов, каждый из которых был непревзойден в своей специализации, далеко-далеко, в иных краях, в другой стране, вели другой разговор.

Никак не связанный с чудесами оптики. Однако разговор этот протянул незримую нить меж двумя людьми. Удивительную нить судьбы, что повлекла их навстречу друг другу, сквозь жизни и смерти других...

На залитой лунным светом тропе, что по-змеиному петляла сквозь осыпавшийся подлесок, стояли семь человек. Один против шестерых.

— Руки в гору, пан ахвицер! А то, Бог свидок, стрельну! Вдруг и попаду? Надо оно вам? — на 'ахвицера', срывая голос, кричал пацаненок-оборванец. Винтовка ходила ходуном в руках юного бандита, в латанной-перелатанной бурке.

Больше всего, пан ахфицер, то есть прапорщик [Воинские звания в Корпусе следующие: Рядовые: Рядовой второго класса,Рядовой первого класса, Гефрайтер, Обергефрайтер, Унтер-офицеры:, Унтерфебель, Гауптфебель, Ландфебель, Оберландфебель, Офицеры, Прапорщик, Подпоручик, Поручик, Гауптман, Ротмистр, Штабс-ротмистр, Полковник] Корпуса Кордонного Безпечинства Анджей Подолянский боялся не выстрела. И не последствий выстрела. Оборванный граничар целил из винтовки прямо в живот — намекая, что быстрой смерти не будет, придется помучаться. Края вокруг дикие, армейским патронам пули обычно опиливают, чтобы в ране лепестками раскрывались.

Его пугало, что голос дрогнет и даст петуха.

— И не опасаешься, ты, граничар, с Корпусом ссориться? Меня застрелить недолго. Бойцов моих перерезать не дольше. А вот потом что? Не дадут ведь тебе жизни. Надо оно тебе?

Вышло... Приемлемо. Не плац-доклад, конечно, флаги в высоте не затрепетали бы от рыка. Но вполне, вполне. Держащие Анджея за руки даже присели от неожиданности. Но хватку не ослабили. Сволочи.

В общем, не генералы вокруг, а на полдюжины окруживших контрабандьеров[Архаичная в нашем мире форма слова 'контрабандист'. Автор испытывает необъяснимую любовь к подобным древностям, от чего рассыпает подобные слова по тексту безо всякой меры. За что себя, впрочем, не корит совершенно.] и того хватит. Контрабандьеры, судя по одежке из местных крестьян-граничаров — в далекие, еще королевские времена, обязанных нести вспомогательную службу по охране границы — оттого и имя приклеилось.

Анджей исподлобья смотрел на врагов. Хорошо крестьяне живут — дай Царица Небесная каждому так жить! — ни одного самопала-однозарядки. Как на подбор, у всех в руках армейские винтовки-'барабанки'. Новенькие, чистенькие, ремни не вытертые, приклады без царапин...

Зато в ссадинах были лица и ребра граничар. Пограничников брали живыми, и в скоротечной ночной сшибке в ход пошли приклады и кулаки.

Револьверы и винтовки у Анджея и его подчиненных забрали. Подчиненных связали, залепили рот кляпом и уложили тюками под кусты. Прапорщику заломили руки и поставили на ноги.

Анджей стоял. Поминутно слизывал кровь, веселым ручейком текущую из носа. Левый глаз заплывал, саднили отбитые ребра — изрядно поваляли по земле и напинали повсюду, куда только дотянулись. Но счет все равно был не в пользу нападавших. За две минуты драки Подолянский успел оставить отметку почти на каждом.

У главаря, который стоял рядом с оборванцем, держащим прапорщика на прицеле, на поясе висели две кобуры. Из кобур призывно торчали рукояти револьверов, касаясь друг друга антабками.

— А чего нам бояться? — радушно улыбнулся главарь. Точно главарь. Наглый-наглый, и улыбка паскудная. Высокий, темноволосый, черноглазый, кожа холеная. Не местный, сразу видно. Аборигены все больше светлые, выбеленные солнцем, снегом и ветром.

— Так чего бояться? Брюхо вспорем, каменюк набьем, в Лабу[Пограничная река, отделяющая Цивилизацию от Дикости и прочих орков с русинами] кинем. Она барышня жадная, никого еще не отдала! А ты чужой, только приехал. Нужен ты кому больно! Кроме Лабы — она у нас любвеобильная.

Контрабандисты слаженно, будто репетировали, заржали. Смех звучал на диво гнусный. Коронный[В уголовном праве Республики, как в деле весьма консервативном, до сих пор сохраняется понятие 'коронный злодей'. Присваивается сие гордое звание преступникам, коим светят не только адские муки на том свете, но и хотя бы лет пять каторги] злодей, поддержавший ворогов улыбкой, продолжил:

— Пропал офицерик с двумя бойцами, так что с того? Места у нас дикие, лесные. Орки через реку только и шастают: туда-сюда, туда-сюда. Кто вас всерьез искать будет? Спишут на Племена, да рукой махнут. Ну да, — спохватился главарь, сунул правую ладонь за пояс, — начальство твое еще родителям отпишет. Пал, мол, ваш драгоценный сыночек, опора нации, при исполнении. Героически, так сказать. Сракой прямехонько на штык насадился и помер в корчах, даже левой ногой не дрыгнув. Все имение в слезах утонет. Есть ведь оно, именьице, по морде гладкой вижу, что есть!

Граничары снова прегнуснейше заржали, уподобившись подлому зверю гиене.

Анджей, ища опоры и оттягивая неминуемое, воззрился на своих бойцов. Оба нижних чина, ландфебель Водичка и рядовой Бужак, лежали, не рыпались. Теперь и за их смерть отвечать...

И ведь только-только имена запомнил! Неделя службы за спиной — в заставских коридорах еще плутать приходиться, куда там имена запоминать! Так первое время и различал, что один — унтер медведеобразный, второй — рядовой чистопогонный, взором несколько бессмысленный.

Оба два надежно связаны и уложены под терновым колючим кустом, изображают йормландские колбасы под лунным светом. Тихо лежат, глаза бесстыжие попрятали.

Олухи Царицы Небесной! Как так?! Не первый же год служат! Могли хоть чуточку внимательнее быть! Ушами прохлопали, будто мумаки[Он же Индрик-зверь. 'Всем зверям отец Он ходит по подземелью, пропущает реки и кладязи, живёт на Фавор-горе; когда он поворотится, все звери ему поклоняются'. Говоря по-простому — слон или мамонт.] длиннобивневые... Понятно, прапорщик новичок в кордонных делах, какой спрос с него, но они-то!

Неправильный главарь, отнятые револьверы, бестолковые подчиненные... Перспектива умереть спустя минуту. И улыбка геологической барышни, всплывшая в памяти нежданно-негаданно. Видела бы она, что тут творится, в обморок грянулась бы всенепременно. Видение надуло губки, подмигнуло обнадеживающе, исчезло.

— Да ты не бойся, не бойся, пан ахвицер, — шумно потянул носом оборванец в треухе с оборванным 'ухом', — Мы тебя небольно застрелим. Раз, и все! А живучий будешь, так и штык испачкаем, не побрезговаем. Поспособствуем, так сказать. Шоб как положено, от железа. Будто свинья!

Анджей рванулся вперед, залепить сопляку 'крюком' в ухо. Граничары по бокам хоть и ожидали чего-то подобного но слабину дали. Самую чуточку, самую малость. Но прапорщик смог согнуть руки. Рыкнул, для проформы. Кивнул себе, удовлетворенно.

Гнев будущего покойника контрабандьеры съели, не подавились. Заржали все, как один. Даже главарь, что неотрывно пялился на прапорщика — и тот оскалился.

Скалься, на здоровье. Слабина есть. И моё есть. И дышать уже чуть легче.

Подолянский перевел взгляд на подчиненных. Если начнут убивать с них — то дышать станет нечем. Ведь оба-два хотя и лопухи бессовестные, но все же его! И вообще, кто в наряде старший, тот во всем и виноват... Стыдно, Анджей, стыдно!

Вокруг смеялись граничары, шумел запутавшийся в ветвях ветер, гулко стучало сердце в груди...

...Листвы подгнившей нету — на тропе подловили, не в зарослях. Да и заросли те — лещина, дубовая поросль — облетели давно, конец октября на дворе. Ох, хоть в этом везения капелька — морозом грязь прихватило. По толстой корке подошва не так скользит...

В спину больно ткнулся ствол, молчаливо намекая, что смех смехом, а у ежа кверху мехом. Весело злодеям, но никто из них не расслаблялся. И о том, чтобы кинуться, дернуть, свалить с ног, в горло вцепиться, и речи не идет... Пока. Вдруг да вывернется момент!

Анджей в который раз тяжело вздохнул. 'Момент заветный...'. Ведь хотел же 'мышебойку' [Тамошний аналог Дерринджера. Простейший двуствольный пистолетик для ожесточенных перестрелок в уборных]

на резинке в рукав пристроить. Все лень! О которой предупреждал Яремчук. Старый шулер, плохих советов товарищам-сокамерникам никогда не давал. Умнейший был злодей-мздоимец, хоть и герба у бывшего полицейского, русина наполовину, отродясь не имелось.

В крохотном пистолетике всего две пули — хоть и весьма серьезного калибра — и перезарядка сущее мучение, но сейчас и один выстрел полезен до крайности. Жахнуть в лоб кому Заступница Небесная пошлет, а в суматохе всякое случиться может.

— Ты, что, пан ахвицер, прибалдел с перепугу? — граничарский главарь, словно услышав мысли Анджея, начал делано коверкать язык, уподобляясь свите. — Или замерз? Давай-ка еще раз повторим. Ты товар мой пропускаешь, и идешь себе лесом. Подальше. И сегодня подальше идешь от моей тропы, и завтра. И вообще, до скончания службы краем обходишь. Сговоримся — в обиде не будешь. А не сговоримся — так Лаба рядом. Соглашайся. Правда, уж прости, с вояра такого завзятого, расписку возьму.

— Какую расписку? — буркнул Подолянский, набычившись. Фантазиям предаваться — дело полезное. Но раз никаких огнестрельных запасов ни за пазухой, ни в рукаве, надо возвращаться на грешную землю. И надеяться на слабину.

— Такую-растакую. О сотрудничестве взаимовыгодном, — кротко улыбнувшись пояснил, будто неразумному ребенку, главарь, — Я, мол, такой-то и такой-то, герба такого-то. Распрекрасный из себя, обязуюсь с достопочтенным паном Лемаксом, главою контрабандьеров Вапнянского уезда, дружить, горелку смачно пить и вкусно заедать. А следом торжественно клянусь и честно-сердечно обещаю товары и глубокоуважаемых курьеров пана Лемакса пропускать, еженощно и ежедневно, без досмотру и пошлого обыску.

Ваши все пишут, не сумлевайся. И поручики, и гауптман. Даже сам ясновельможный полковник Луцкий, что в Вапнянском баталионе [Структура органа охраны границы в Республике, сиречь Корпуса Кордонного Безпечинства следующая: Самое низшее звено — застава. Несколько застав объединены в баталион, что является объединением пограничных сил уезда. Баталионы — в бригаду (губерния). Бригады же входят в состав Направления. Их же в Республик ровно четыре, по количеству сторон света. Так же в Корпус входит Академия и части обеспечения] сидит — и тот написал, поднатужился, крысюка ему в дупу. — Главарь отточенным, театральным движением приложил руки к сердцу. — Мне брехать ни к чему. Не веришь — уточни. И чужим именем подписывать не советую. Мы-то не дурнее паровоза, уточнили кой-чего по малости. Фамилие твое, к примеру, Подолянский, на гербе три медведя в красном поле, сам ты гвардионус бывший, родом из Дечина.

— Распи-иску? — протянул Анджей, чувствуя, как паровым молотом начинает стучать в груди сердце, а по спине текут холодные ручейки пота.

Как бы ни храбрился прапорщик, но в двадцать один год помирать страшно. И не радовало, что земля подмерзла, и кишки не по грязи придется собирать... Одно хорошо — голос не дрожал перед смертью.

Анджей повел плечами, вздернул подбородок. Глубоко вздохнул — и рванулся уже не для проформы, вниз и вправо, на сильную руку. Левая нога предательски скользнула по грязи, в голени стрельнуло болью. Выдержали, скотины. Снова дали слабину, аккурат на правую руку — но ухватили в четыре руки, стреножили... Хорошо хоть мордой в землю не сунули, оказали уважение!

— В сраку иди, курец замерзший! — зарычал прапорщик, не пытаясь, впрочем, снова вырваться. — И расписку ту, сам напиши, да засунь себе поперек до самых гланд! Подолянские со злодеями дружбы в жизни не водили! А с тобой, падла, я и на одном огороде не присяду, чтоб тебе холера нутро вывернуло, утырка неумытого!

— Грубый ты, паныч, словно барбоска! И где только слов таких поганых нахватался? Лаешься, что тот каторжанин. А еще ах-ви-ци-ер! — главарь осуждающе покачал головой, состроил на лице недовольную мину. И, чуточку рисуясь, выхватил из левой кобуры револьвер.

'Марс'. Точь-в-точь такой же пятнадцать минут назад был в кобуре Анджея.

Главарь покачал револьвером, поднял, целя в голову. Злодеи из-за спины предусмотрительно убрались, держащие по бокам чуть отстранились.

'Чтобы казенными мозгами жупаны не заплескало. Которые хоть краденные, а уже свои', мелькнула мысль. Рассмешила, почти до слез.

Что ж, судьба, значит. Чем мы меряем, тем и нам отмеряют. Сразу за веселой и грустной мыслями, пришла похабная: 'А если бы не башку тогда отрубил, а что иное?' Или сперва иное, а голову после?

Пан Лемакс медленно взвел курок, посмотрел вдоль ствола. Прищурился...

Анджей кулем рухнул на землю, на мгновенье расслабив все мышцы. Крепко державшие его злодеи захлопали глазами, разжали пальцы, упустив добычу. Да и как не выпустить, когда шесть с половиною пудов в мокрой и грязной шинели валятся из рук?

Подолянский метнулся под ноги Лемаксу, попутно цепляя за штаны всех, до кого дотянулся, и на кого хватило длины рук. Зацепил, повалил — больше суматохи, больше куча, больше шансов дотянуться до оружия. Револьвер, винтовка, нож, плевать, лишь бы ухватить! Да и граничары не армейцы, не рискнут стрелять, когда можно задеть своих. А где тут чужой, где свои, в темноте, да в мешанине драки не разберешь!