Валар терпели поражение, но надеялись на лучшее. Многие могущественные творения магии были созданы в этом противоборстве — и все бесследно уничтожены и забыты. Лишь тень памяти о Столпах Света сохранил мир — о столпах, что растаяли, ибо лед не предназначен для светильников. Катастрофа от падения Столпов была серьезным ударом. Валар создали себе остров, оградили его всей доступной им силой и выжидали время. Сумеречные земли, как теперь называли ставшую материальной часть Арды, получил в свое распоряжение Вала Мэлькор. Прочие наблюдали за творимым им, но не вмешивались.
Остров был слишком мал для Валар и их учеников. Он был многократно украшен всеми возможными чудесами, нес на себе отпечатки трудов всех Айнур. Но этого было мало, слишком мало. Более других страдал от этого Аулэ, привыкший к ежечасному труду в землях Арды. А Артано не оставлял его со своим замыслом создать живое. Аулэ гневался, был резок с учеником — а тот не мог простить даже справедливого замечания, не то, что приступов гнева наставника. Горд был Майа Аулэндил, горд и дерзок — и имя Любящего Аулэ не радовало его.
И все же настал день, и Аулэ уступил стремлению своего сердца...
Создания были смешны и неловки. В них не было почти ничего от тех, кто виделся в мечтах Артано. И он устыдился творений, которые были на три четверти его творениями. Но следом за стыдом пришло желание защитить, научить. "Это неважно, что без моей воли они почти что куклы! Это неважно... Главное — это же живое! Ну, почти что живое "
— ... и ты ведь видишь, что нет в них жизни!
Голос Творца был снисходителен, добр, но непреклонен: это — не живое. В нем нет искры жизни, потому, что каждому по силам только свое.
— Нет, наставник!
Да как он смеет — разбить, уничтожить то, что толком и не творил?! Трус, предатель, лжец, отступник!
— ...но все же я пощажу творения твои, и дам им жизнь истинную. Но — проснутся они после моих творений, Вала Аулэ. Твои — не раньше моих!
Его?! Творец, разве Ты не видишь, чьи это творения? А ты, наставник — что же ты не скажешь ему?
Аулэ был горд и смущен одновременно. Он совершил запретный поступок — и все же творения его пощадили и дали им право жить. А, значит, они не так уж и плохи. Значит, он — тоже Творец. Аулэ мигом забыл, что почти все время только скептически наблюдал за возней Артано и лишь в последний момент помог ему запечатлеть образ. Как и подобает — подмастерье выполняет черновую работу, мастер — главное. И поэтому гнев и претензии Артано показались ему наглыми и бессовестными.
Он мигом вспомнил, по чьей милости испытал на себе гнев Творца. И, разумеется, только этот нахальный юнец виноват, что его творения вышли такими... чуть неуклюжими.
— Как смеешь ты, мальчишка, недоучка, говорить со мной так?!
— А как смеешь ты присваивать мой труд?!
Пощечина... не больно, но как-то странно: впервые кто-то прикоснулся к нему так. Желая причинить боль, оскорбить, унизить. В ответ родилось желание попросту уничтожить обидчика, сделать так, чтобы его больше не было. Нигде. Никогда...
Он сдержался. Понял, что силы несравнимы. Опустил сжатые кулаки, издевательски поклонился и неспешно отправился к самой границе острова. Спиной он чувствовал растерянность и испуг Аулэ, наставника. Бывшего наставника. Он-то знает, где его примут. Где научат всему и оценят его умения и силу...
Предначальная Эпоха — до Пробуждения 3 год.
Он был совсем молод на вид — высокий, это было видно даже несмотря на то, что он сидел в седле. Легкий и стройный, только где-то в линии плеч угадывается недюжинная сила. Светлый, словно весь светится — солнцем, молодостью, радостью жизни. Темно-золотые вьющиеся волосы, глаза глубокого голубого оттенка. Мягкие складки одеяния — легкий шелковистый плащ, удобная куртка, мягкие сапоги. В одежде переливаются золотые, медовые, бронзовые оттенки: от совсем светлого — липовый мед, до густо-шоколадного. Темным золотом отливала и грива коня.
Он ехал, отпустив поводья и запрокинув к небу голову. Лошадь сама выбирала дорогу, петляя среди лесных тропинок, которые успели протоптать звери. Безоблачно-синее небо. Матово-зеленые кроны сосен, чьи ветви причудливо изогнули дуновения Владыки Ветров. Яркое — глаза бы слепило, если бы глаза сами не приспосабливались и к ярчайшему свету, и к кромешной тьме — солнце, зависшее в зените. Земля под конскими копытами была легкой и светлой, легко рыхлилась и проминалась в тенистых местах — тогда в отпечатках копыт выступала прохладная влага.
Опуская глаза вниз, он замечал каждую новую траву и вспоминал былые уроки Творительницы Растений. Вот зверобой — строгие зеленые листочки, неяркие желтые цветы. Вот подорожник поднимает свои свечки по самой кромке тропы. Мятлик, клевер, полынь, разные мхи... Он знал имя каждой травы, знал все ее полезные и вредные свойства.
Чуть шуршали опавшие, но еще не сгнившие в сухой почве сосновые иглы. Между ними резво сновали крупные красные муравьи, таща на себе свою ношу. На соцветия зверобоя опускались толстые мохнатые пчелы, возились в них, собирая нектар. Где-то высоко в ветвях пели невидимые пока что птицы — он легко выделял их голоса из общего гомона: соловей, зяблик, синица, щегол, малиновка... Из дупла недовольно верещала на постороннего сердитая рыжая белка-летяга и кидалась ореховой скорлупой.
Это был живой мир. Живой и живущий: жующий, бегающий, размножающийся и умирающий, не умолкающий ни на миг. Он слушал его — и вспоминал: высокие белые стены, искусно украшенные драгоценными камнями, дорожки, любовно посыпанные мелким светлым песком. Строгие и красивые линии, застывшие и стоящие — на века, на тысячелетия неизменными. Блистающее, невыразимо прекрасное великолепие, навек притягивающее душу. Идеальная, ровная гармония. Здесь — не было ничего подобного. Хаос: поваленные ветви деревьев, прихотливо вьющиеся стебли трав. Большие и малые твари — и красивые, и невзрачные, и совсем уж отталкивающие...
Какое-то животное шмыгнуло из-под самых ног коня, и тот — непривычный еще — встал на дыбы. Зазевавшегося всадника выбило прочь из седла. Он перелетел через голову коня и упал плашмя далеко впереди, лицом в какой-то мелкий кустарничек. Меленькие темно-зеленые жесткие листики хлестнули по лицу, в глаза брызнул какой-то темный сок. Он зажмурился и медленно опустил лицо в траву. Кустик встретил его непокорными мягко царапающимися перепутанными веточками...
... и аромат захлестнул его. Чутьем острее волчьего он вбирал в себя вновь и вновь сладкий, терпкий, легкий и бесконечно прекрасный аромат раздавленных черничных ягод. Он потерся о них щекой — на лице остались темно-фиолетовые полосы и пятна сока. Нащупал губами одну — и едва не потерял сознание от неожиданно пришедшего яркого вкуса.
Темное звездное небо, полет черной тревожной птицы над безбрежной гладью леса... Нагретые полуденным солнцем песчаные пляжи, омываемые соленой волной...Звон сосновой плоти в руке мастера, придающего ей форму... Упругая сталь клинка, что поет, нанося удар... Мать-перепелка, раскинувшая крылья перед охотником, защищая свой выводок... Гордые знамена на черных каменных башнях, обнимающихся с луной...
Все, весь сущий мир, все, что уже было и еще только должно было сбыться, было в этом вкусе.
Он сгреб в горсть ягоды, выдавил из них сок и провел темно-фиолетовой ладонью по медовому рукаву рубахи. Черника и мед слились неразрывно — на мягкой ткани, в его памяти, в мире.
Густо-фиолетовый — цвета черничного сока — плащ окутал его плечи. Густо-фиолетовой пролегла по золотому меду рукава отделка. Он знал, что никогда этого не забудет, никогда не расстанется с этим вкусом на языке, с этим цветом в одежде. И никогда уже не расстанется с этим миром, подарившим ему такое маленькое и такое большое чудо — куст черники.
Предначальная Эпоха — — до Пробуждения 1 год.
Неожиданное — среди диких земель, поросших удивительно густыми лесами гор и нехоженых северных лугов с их неброским очарованием. Странное — словно гора застыла на половине своего рождения. Поблескивающий черный камень — словно сотворен только миг назад. С трудом угадываются линии колонн и стен, чудно сливающиеся с естественными линиями огромной скалы. Ступени — едва угадываются в густых тенях. Огромные сосны и ели укрывают их от взора посторонних. Рядом со скалой — небольшое озеро, небо любуется собой в идеально гладкой воде. Далекие силуэты грозных гор, увенчанных белоснежными шапками снегов... Замок.
Он знал, чей это замок. Не мог не угадать в этих вольных и строгих одновременно линиях, где не отличишь рукотворное от естественного, душу его создателя — гордого и не покоряющегося ни судьбе, ни мнению других, ни усталости.
Ступени вели — неожиданно — вниз. Ему казалось, что замок должен выситься над землей высоко за облака — как это виделось со стороны. Но нет, он шел все вниз и вниз по гладким черным ступеням, в удивительном безмолвии и тиши. Стены были отполирова ны до зеркального блеска и его отражение дробилось в причудливых углах и нишах.
Лестница привела его в неожиданно просторное помещение, с высоким сводчатым потолком и светящимися ледяным голубым светом колоннами. Воздух был странно ледяным и свежим для подземного помещения. И во всем зале не было не души. Кто-то тихонько коснулся его плеча сзади. Артано резко, почти испуганно обернулся — перед ним стоял невысокий молодой Майа в черно-синем пышном облачении, темноволосый, с пронзительными льдисто-голубыми глазами. Они были когда-то знакомы, но не близко. Артано вспомнил его имя — Хэлрин.
— Ты — его Майа?
— Нет. Но я проведу тебя, если ты пришел к нему.
— А.. чей же ты? Ты не из Светлых, я знаю.
— Я сам по себе. Нас тут больше десятка таких. У нас свое княжество, далеко на Севере.
Хэлрин говорил надменно и отрывисто, но по всему было видно, что ему очень хочется поболтать с гостем подольше. Они шли по извилистому коридору, похожему на первый, как две капли воды. Теперь ступени вели неуклонно вверх.
— А разве так можно? Без наставника?
— Конечно. Мы часто приходим сюда, к нему — за знанием, за помощью. Но мы никому не подчиняемся. Творим сами — как можем и что хотим.
Лестница закончилась неожиданно. Слишком неожиданно, чтобы он мог как-то приготовиться, выбрать слова. Тяжелая железная дверь распахнулась сама собой, в лицо ударил яркий желтый солнечный свет. Он шагнул за порог, оказавшись в небольшой светлой комнате с огромными, почти во всю стену, окнами. За ними расстилалась зеленая равнина. Было высоко — в окне маячили только шапки сосен.
У окна стоял сам хозяин замка, Вала Мэлькор. Высокий, широкоплечий, с крупными и резкими чертами лица. Смуглый, светлоглазый, с прямыми черными волосами, украшенными простым обручем — тонкой полосой отполированного до блеска странного серовато-желтог о металла. Крупные узловатые руки спокойно скрещены на груди. Черная одежда — без украшений, покрой какой-то странный.
Он жадно и бесцеремонно рассматривал того, о ком рассказывали столько страшных и занимательных историй в Амане. Мэлькор выглядел именно так, как, по мнению Артано, должен был бы выглядеть — воплощенная сила и страсть, упрямство и воля.
— Зачем ты пришел, Аулэндил?
— Я больше не Аулэндил. Я пришел к тебе.
— Пришел — и что?
Артано растерялся. Все виделось ему совсем не так — его, бунтовщика и отступника, примут здесь с распростертыми объятиями. А взгляд у Вала был насмешливый и холодный.
— Я. Пришел. К. Тебе.
— Я польщен. Теперь можешь идти обратно.
— Но почему? Я пришел к тебе учиться!
— Сначала объясни мне, почему я должен тебя учить?
— Потому что я так хочу.
Вала насмешливо улыбнулся и блеснул светлыми глазами:
— Но я — не хочу. Прощай, Аулэндил.
На плечо Артано легла рука Хэлрина, гораздо более тяжелая, чем раньше. Он не успел ничего понять, как оказался снова перед закрытой дверью. Растерянный — и уже плененный навек этим Вала, его голосом и интонациями, ореолом силы и уверенности, что был вокруг него. Мысли растерянно метались.
— Вот такой вот он. — в холодном голосе Хэлрина неуловимо мелькнула нотка гордости и избранности.
Артано поплелся вслед за ним к выходу. Но Майа привел его в другое место — к подземному озеру. Его берега были только чуть оформлены для того, чтобы было удобнее подходить к воде. Вода была темной и непрозрачной, тяжело плескалась в каменных берегах. Хэлрин спустился к самой воде, наклонился, зачерпнул воды и поднес ее к губам, жестом предлагая Артано сделать то же самое. Тот недоверчиво попробовал ледяную воду. Зубы заломило, и внезапно стало легко и спокойно. Он понял, что никуда не уйдет отсюда — но больше не будет ничего требовать. И тогда сможет заслужить право остаться и учиться.
Он улыбнулся Хэлрину и медленно пошел обратно.
— Прости меня. Могу я остаться твоим гостем?
— Да, Артано.
И сильная горячая ладонь легко коснулась его щеки. Артано вспомнил когда-то полученную пощечину. За это прикосновение он был согласен получить еще сто пощечин. Артано опустил сияющие глаза, стараясь не выдать своей радости.
Распахнуто окно, розовеет восток: яркое утро пришло на смену бессонной белой ночи... Этот день — твой, и ты оборачиваешься то птицей, то волком, то летучей мышью; бежать, лететь, плыть и опять лететь, чтобы выплеснуть радость, поделиться ею со всем миром. Ты нашел его, нашел того, кому отдал свое сердце не торгуясь и не раздумывая...
Предначальная Эпоха — от Пробуждения 25г
Недоверие — что может быть хуже? Он еще не знал других разочарований и потерь, а оттого ему казалось, что ничего страшнее быть не может. Он чувствовал недоверие во всем — Мэлькор никогда не звал его сам, чем бы ни занимался, рассказывал ему только то, что и сам Артано был в силах понять. Всегда отчужденно и настороженно наблюдал за странным гостем — учеником его не называл. А Артано слишком боялся услышать отказ, чтобы просить его об этом. На прямые вопросы ему отвечали — и не более того. Зато часто смотрели так, что Майа чувствовал — пора удаляться.
Артано ревновал и страдал. Ему казалось обидным, что кто угодно из вольных Майар имеет право в любой момент прийти и говорить, отвлекать от дел и просить о чем-то. Ему же часто могли указать на дверь.
Он развлекался, как мог. Странствовал по Средиземью, на многие недели уходя в глушь — чаще в волчьем облике, чем в любом другом. Устроил себе кузницу, из которой мог не выходить часами, увлеченный работой с металлом и самоцветами. Ему и в голову не приходило делать какие-то вещи для украшения, поэтому он обычно пытался изобразить из металлов и драгоценных камней то, что видел вокруг себя — цветы, птиц, зверей. Туда к нему часто приходили двое из вольных Майар, голубоглазый Хэлрин и другой, Нарион — полная его противоположность: высокий, мощный, с пышной шапкой рыже-каштановых волос, такими же рыжеватыми глазами, в пламенно-алом одеянии. Нарион напоминал язык пламени, только на миг притворившийся живым существом.
