Линия разлома

То, чего мало кто понимал... он так и не научился ненавидеть. Те, кто шел ему на смену... молодые волчата из приграничных беженских лагерей — вот они ненавидели. Люто. Зубами были рвать готовы. Для них на "нашей земле" — как называли эти места в лагерях — своих не было, были только враги. А для него — врагов не было. Он просто знал, что так как живут сейчас — жить нельзя. Никак, ни при каких обстоятельствах — жить так нельзя. И он восстанавливал ту, старую и давно умершую, запинанную сапогами, сгоревшую в попавшем в засаду и обстрелянном автобусе, тихо скончавшуюся в этом доме без окон — жизнь. Как мог...

Грубые, мозолистые пальцы справились с картонной, в цвет мореного дерева коробкой. В ней — своего часа ждали двадцать патронов, двадцать маленьких, золотистого цвета ракет с длинными, с фланцем на конце гильзами. Он достал десять, начал неспешно снаряжать. Это была его винтовка, пристрелянная — он сам тренировался с ней под Ростовом и пометил меткой, известной ему одному. Остается надеяться, что те, кто ее перевозил — обращались с ней бережно и аккуратно. Впрочем, армейская винтовка может перетерпеть больше, чем спортивная, крепление прицела жестче, да и сам прицел — в свое время, его устанавливали даже на противотанковые пушки.

Тут господарь украинец...

Почему-то вспомнилась их самодеятельная команда КВН... они не пробились с высшую лигу, но для города, в котором чуть больше ста тысяч человек, своя команда КВН — она и есть своя. Он помнил, как они с Андреем — тогда он еще не бросался в драку от того, что его имя произнесли по-русски — репетировали номер "под Штепселя и Тарапуньку" — и он тогда сымпровизировал, пошутил насчет чего-то... он так и не вспомнил ту шутку за все эти годы, хотя вспоминал не раз. И он хорошо помнил, как в глазах Андрея плеснулась обида... совершенно неожиданная. Он просто не ответил, повернулся и ушел из их школьного зала, ничего не сказав. И все как то замолчали, пока Левитанский, признанный хохмач, совсем не похожий на зубрилу-отличника не сморозил что-то.

Это был восемьдесят восьмой год. Игла. Год Виктора Цоя. Неужели уже тогда — это было? Неужели — уже тогда???

Закончив снаряжать магазин винтовки — он набил оба магазина к пистолету. Ссыпал остаток патронов в карман.

Прислушался — с площади базлали.

Слава Украине! Героям Слава! Слава Украине!

Било по нервам...

Он положил винтовку цевьем на скатку. Надо успокоиться. Не время и не место...

— Общая информация, всем на связь — пробурчала рация

— Первый, плюс

— Второй, плюс — отозвался он

— Третий плюс

— Четвертый плюс

— Пятый, плюс.

— Есть цель. Второй, работай по готовности.

— Понял. По готовности...

Прицел был с малой кратностью — но ему не привыкать к такому. Он видел изуродованную врагами площадь Победы, черно-красный флаг, машину, превращенную в импровизированную трибуну. У Державы — как эти твари называл то, во что они превратили Украину было два флага. Официальный, сине-желый, и неофициальный, как его еще звали "вийсковый". Черно-красный, с золотым тризубом. Был и еще один вариант — с перекошенной, как будто от злобы свастикой — его не вывешивали даже на мероприятиях УПА, но он сам видел два места, где не могло быть иностранных журналистов. Там он и висел — черный, красный, словно напитавшийся черной злобой и красной кровью, с паучьей свастикой.

В прицеле — были видны люди на трибуне. Активно размахивающий руками, что-то орущий в микрофон — Денис Тризуб. У него раньше была другая фамилия, но он сменил ее, отказавшись от отцовской, русской. Денис учился в другой школе — но он помнил его, городок то маленький, все и всех помнили. Правее стоял Андрий — похудевший, с обильной сединой в волосах, в черных очках — не обычных, а стрелковых, понимающие люди знали, что это значит. Еще правее — стоял кто-то из комиссаров — полноватый, в очках. Приехал посмотреть на демократию в действии...

А вот левее — стоял интересный персонаж. Понтовые черные очки, редкая бороденка, черный берет. Чеченец, с..а. В прицел — было почти не разглядеть черт его лица, но он знал, кто это такой. Берзаев Валид Салманович. Один из немногих оставшихся в живых участников банды Радуева, участник боя в Первомайском. Между первой и второй войнами — отправился в Европу на лечение, да так там и остался. Получил вид на жительство в Польше, осел в Белостоке. Польском городе на стыке границ сразу трех государств: Польши, Украины и Белоруссии. Пшеки, сами рехнувшиеся от ненависти к русским, предоставляли вид на жительство всем чеченцам, кто это хотел — так, польская община в этой стране выросла до двадцати тысяч человек. В Белостоке был такой квартал... он был застроен типовым панельным жильем, и там давали социальное жилье. Через несколько лет после того, как туда заселились чеченцы — по улице было не пройти не только ночью, но и днем — а потом начались погромы и массовые драки. Сам Берзаев — собрал группу отморозков и принялся за дела. Первоначальный капитал собрал, грабя водителей на дороге, рэкетируя перегонщиков — перегонщики были не поляками, и польская полиция предпочитала смотреть в другую сторону. Потом Польша вступила в ЕС — и открылись большие возможности по контрабанде. Например, пачка поддельного Мальборо, где табак смешан с резаным сеном — при пересечении границы с ЕС делает десять — двенадцать концов*: такие в ЕС налоги на табак. Поэтому, через границу табак потоком идет, то же самое со спиртным, со жратвой. Относительно честной контрабандой дело не ограничивалось. Как удалось узнать — в две тысячи десятом году польская полиция собиралась предъявить Берзаеву обвинение в торговле людьми. Но сверху — поступил приказ прикрыть тему. Значит — уже тогда готовились. Уже тогда — знали, что будет.

Поскольку с другой стороны польско-украинской границы — легко было найти таких же отморозков, только и мечтающих о "джихаде против России" — Берзаев стал часто показываться на Галичине, справлять вместе с галицаями праздники — есть фотографии. То, что Берзаев мусульманин, причем радикальный — никого не смущало. Видимо, за Берзаевым подтянулись и другие — работать чехи никогда не любили, то ли дело инструкторами в лагерях — почет, уважение, гарные украинские дивчины, деньги на карточку капают. Потом — подключились и НАТОвские инструкторы — а Берзаев создал чеченский полк, самонадеянно назвав его "полк спецназа "Борз". И потом этот полк сильно дал о себе знать — одна Николаевская резня чего стоила.

Теперь он среди галицаев — носит звание "керивник", командует чем-то вроде исламского корпуса. А сюда приехал, чтобы покрасоваться на трибуне и парад принять вместе с евротолерантным комиссаром и местной бандеровской мразью. И напрасно приехал...

Так... До трибуны триста тридцать метров, плюс минус метр — это пробили заранее, лазерным дальномером. Снижение траектории для Экстры будет около ста двадцати сантиметров, это примерно две трети человеческого роста, чуть больше. Ветра нет — и за то спасибо. Может гулять между деревьями, но на пулю винтовочного патрона на такой дистанции — такой ветерок не повлияет. На крайний случай — можно будет повторить — винтовка самозарядная...

Ну, что, сынку? Помогли тебе твои ляхи...

Палец дожал спуск...

Тридцатое число в Украине официальный праздник. День героев.

Двести подростков, от роду пятнадцати лет — старший возраст "дороста" — подростковой организации УПА, существовавшей еще в сороковые годы прошлого века. Сегодня — их принимали в войсковую организацию УПА...

Их новый проводник** Роман Шлях — фамилия была явно вымышленной — толкал зажигательную речь. Микрофоны захлебывались, хрипели...

-... Вы должны помнить, что наш главный враг был есть и будет Москва! Пока стоит Москва, пока в Кремле заседают вороги — не будет покоя никому! Ни украинцам, ни кавказцам, при прибалтам, ни белорусам!

Сам Берзаев — в это время с важным видом стоял на трибуне и героически старался не зевнуть. Прошлой ночью — они разместились в какой-то "гостювальне", как тут говорят — Берзаев так и не выучил ублюдочный, по его мнению, местный язык, общаясь на хорошо известном всем русском — и ему, как дорогому гостю подарили клёвую местную дивичну. С ней он вымотался изрядно — полтинник уже стуканул, не мальчик — и мог бы вообще не идти на парад. Но Берзаев пошел. Во-первых — он обещал, что пойдет, и не местным — а кое-кому покруче в Киеве, ему надо было оценить местную обстановку. Во-вторых — как и все кавказцы, Берзаев обожал показуху и никогда бы не отказался стоять на трибуне, даже если это был бы, к примеру, съезд животноводов.

— ... Москва никогда не смирится с нашей волей! Вы должны помнить, что воля — добывается только кровью! Так восстаньте! Порвите кандалы! Окропите святую украинской землю лютою вражьей кровью! Вражею! Не своею!

Что-то хлестко щелкнуло... такой звук издает попавший в стекло, но не разбивший его камешек — и Берзаев начал тяжело наваливаться на борт грузовика, обильно кропя знамя кровью.

Еще щелчок, почти без промежутка с первым — и выступающий с трибуны проводник начал падать назад, инстинктивно поднимая руки к горлу в последнем осознанном движении — как это сделал президент Кеннеди в тот злополучный день в Далласе.

— Стреляют!

Андрий Брыш, керивник "штурмового пидроздила" уже падал назад, он не раз слышал то, что слышал сейчас, и знал, что в таком случае надо не прыгать, а падать, это быстрее. Падая назад, он почувствовал, как пуля прошла совсем рядом, и обостренным слухом услышал, как она ударила в кирпичную кладку — до того, как сам тяжело грохнулся об асфальт за грузовиком, да так, что искры из глаз.

Еще кто-то упал рядом — тяжело, как мешок, живые так не падают. Взревел мотор тяжелого КРАЗа, это привело его в чувство — если водила запаниковал, то он запросто раздавит колесами их всех.

Он перевернулся — как кот через спину — и встал. Мельком заметил мертвые как у снулой рыбы глаза комиссара — его они знали как Бориса, и знали только то, что никакой он не Борис. С ними он был уже больше двух недель, все время вынюхивал, снимал на камеру и брал координаты по GPS. Прогнать они его не могли — приказ сверху.

Едва не упав, он оказался у кабины, вскочил на подножку, рванул на себя дверь. Водила был местным, совсем молодым — видимо, "поход за единостью" застать не успел. Или так в тылах прокантовался. Глаза — как чайные блюдца, рука на коробке.

Идиот...

— Глуши мотор и слезай — сказал Андрий — давай, хлопец.

Вытащив за шкирку водилу, он спрятался за высоченным моторным отсеком. Что-то ему подсказывало, что снайпер ушел — но окончательно быть уверенным нельзя было ни в чем.

— Слава Украине! — заорал молодой стрелок рядом и уже хотел выскочить, с автоматом наперевес из-за машины — когда керивник ухватил его за шиворот и рванул назад.

— Заткнись, идиот! За машину ни шагу!

Где то на углу площади — протарахтела длинная очередь. Люли с криками разбегались.

Брыш достал телефон, натыкал номер.

— Тарас, слушай сюда! Мы на площади, по нам снайпер работает. Откуда-то с Гвардейского, не вижу откуда. Поднимай людей, блокируй выходы на Боровое и на Артемовск. И скорую сюда захвати...

Скорая — прибыла через двадцать минут, со скорыми сейчас была напряженка. Вместе со скорой — прибыли хлопцы из пидроздила, на двух пикапах и Крузере. Глядя на них, Брыш про себя выругался русским матом... матерились здесь только по-русски. Немае базара, лучше тут героев из себя строить — чем изображать из себя мишени в стремной охоте на снайпера, который наверняка попытается выйти из города... если уже не вышел.

— Какого х... дрочитесь! — заорал керивник — расчищайте дорогу, в больничку поедем!

Чеченец был ранен довольно тяжело, но держался. В руку, с раздроблением кости. Сейчас — он сидел за машиной, с наскоро перетянутой жгутом конечностью и шипел сквозь зубы.

— Я их маму, их папу...

Стрельцы — быстро подхватили его, и повели в скорую.

— Пан керивник, а этих куда?

— Б... в багажник! Шевелитесь!

Конвоем из четырех машин, считая скорую — они рванули в Луганск, там, на окраине — была единственная лучшая больница на Шляхе

* * *

. Гнали на полной, проскакивали на красной, когда не уступали дорогу — палили в воздух. Хорошо, машин было немного — бензин сейчас очень дорогой, мало кто может себе позволить.

На выезде из города — напоролись на пробку. Строча из автоматов, начали пробиваться... автоматных боеприпасов было вдоволь, это с пулеметными и снайперскими была проблема. В голове пробки — стоял бронетранспортер, усердные хлопцы шмонали машины. Кого-то тут же, на обочине — лениво месили ногами...

— Пан керивник! — Тарас, один из проводников его пидроздила подскочил, лихо отрапортовал — несем караульную и заградительную службу, проверяем всплошную, задержано четверо подозрительных! До выяснения!

Идиот... Если бы это был тот снайпер — а он подозревал, кто это был — ты бы с дырой в башке тут лежал.

Впрочем, часто все горе — от ума, как говаривал Грибоедов. Так что Тарас — очень даже на своем месте. Ему мало надо. Вон, немцы стволов подкинули — так он теперь вместо Калаша — с короткой G36 красуется, как НАТОвский рейнджер. Хотя немцы от этой винтовки отказались, потому что при интенсивном ведении огня у нее пластиковую коробку вести начинает, и начинаются клины. Вот и спихнули сюда — возьми Боже, что нам не гоже. И патронов к ней дешево не купишь, а запасных магазинов и вовсе хрен найдешь. А дураку — все в радость.

— А этот? — Андрий кивнул на обочину дороги — тоже подозрительный?

— Та ни! — Тарас улыбался широко и открыто, показывая, что и скрывать ему нечего, и в голове одна извилина, и та прямая, имея вид лихо и придурковатый, точно по артикулу Петра Первого — це жид. Жадный, гнида...

Ох, придурки...

— Пропусти нас — сухо сказал керивник — неси службу, пока не сниму.

— Есть.

Проскочив так до конца и не восстановленной дорогой, они вломились в Луганск, почти четырехсоттысячный город на самой границе, последний центр относительной цивилизации от границы. Некогда почти полумиллионник, сейчас город ужался, считалось, что там почти четыреста тысяч жителей — но по факту — хорошо, если число это достигало трех сотен тысяч, и то если считая с пригородами и теми, кто жил в окрестных селах и приезжал в город работать или торговать. Крайние бои во время Единения

* * *

сильно потрепали город, до сих пор не все было восстановлено. Да и ловить теперь в городах было в общем то нечего: города были каменными ловушками. Жаркими летом, выстуженные морозами зимой, без работающей промышленности. Центром жизни любого города был рынок. Королями — контрабандисты. Несмотря на блокаду — через границу таскали все что нужно, в обе стороны. Туда — в основном спирт, в России очень дорогой, перегоняли подержанные машины из Европы, чтобы толкнуть на кавказских развалах. Оттуда — жратву, лекарства, кое-какую одежду и обувь. Жизнь продолжалась.

Бывшая Луганская областная клиническая больница представляла собой здоровенное, построенное по типовому советскому больничному проекту здание цвета ... ну, неважно, какого цвета, тем более сейчас, когда на большей части стен были видны следы от пуль и черная копоть рвавшегося из окон огня. Она располагалась на улице Пятидесятилетия обороны Луганска, сейчас переименованного в улицу Семидесятилетия УПА. Когда-то — больница была окружена зеленым поясом, высаженным еще при ее строительстве. Сейчас — деревья вырубили на дрова, и вокруг больницы было голо и пусто, что навевало скорбь и тоску о прожитом и не произошедшем.