Вбоквел#2

Ведешь рукой от живота, по груди к шее. Обводишь его плечо. Он сглатывает. Смотрит на тебя. Наверное, ждет. Каких-то вопросов или просто слов. И ты говоришь, очень сомневаясь, что выбрал правильные слова.

— Не паникуй так. Это всего-навсего еще одна разновидность ласки.

— Я знаю. И паника тут не при чем, — в голосе светлого звучит резкость.

Ты напрягаешься еще больше, ты не знаешь, о чем спросить, как выяснить, что не так. Он сам говорит тебе без всяких вопросов.

— Не хочу быть одним из таких же, как тот... тот темный...— в голосе светлого ты различаешь обиду и неожиданно осознаешь, что это ревность, как она есть.

Поэтому опускаешь руку вниз. Резко, без предупреждения, обхватываешь бедро светлого и заставляешь закинуть на себя ногу. Он дергается от неожиданности, но поздно — вы уже слишком близко, чтобы сомневаться, и вы все еще только вдвоем, и некому вам помешать.

— Тарэль, у меня никогда не было светлых. Ни одного из них мне не хотелось заполучить.

— Кроме меня? — он спрашивает очевидное, но ты, неожиданно для себя, понимаешь, что для него, действительно, важно не только чувствовать, но и слышать это от тебя.

Он все еще переживает. Где-то глубоко внутри, все еще нервничает. Доверие — оно такое хрупкое, его так легко разбить. Он все еще не верит до конца. Все еще не уверен в том, что не игрушка, не временное помешательство, не очередной лот в обширной коллекции твоих побед. Ну что ж, ты готов на все, чтобы убедить его, и в тоже время, не хочешь, чтобы светлому так легко доставалось все то, о чем он только вздумает пожелать. Ты думаешь, что в ваших отношениях без поединков и дуэлей уже никак, поэтому предлагаешь сделку. Честную сделку — откровенность за откровенность, взаимный обмен. Как в поединки — выпад с твоей стороны и тут же ответный удар со стороны противника.

— Наверное, это может быть весело, — роняешь ты, гладя его по спине, по позвонкам, кажущимся на ощупь острыми.

Он на секунду прикрывает глаза, выдыхает сквозь зубы, тихо спрашивает.

— Что именно? — ты отчего-то уверен, что с начала этого разговора, он ничего хорошего не ждет. В этом весь светлый. Противоречит сам себе и, кажется, на самом деле не замечает этого. Не видит, как безосновательны его метания.

— Сводить с ума того, кто отдал тебе на растерзание свое сердце.

Он на секунду замирает, переваривая услышанное. Ты ждешь. Выразившись настолько витиевато, ты хотел лишь сильнее запутать его, чтобы он мог поломать голову над тем, на что ты намекаешь, чтобы, наконец, полностью, а не мимоходом, осознал, что то, в чем он подозревает тебя, справедливо и в отношении его.

Он упирается ладонью тебе в грудь, в его глазах уже знакомые лунные всполохи, он злиться. Ты видишь, как раздуваются крылья носа. Ты думаешь, что он прекрасен и уверен, что хотел бы его поцеловать, но молчишь, ждешь, не позволяешь ему оторвать от тебя взгляда.

— Ты думаешь, что я...

— Я думаю, что имею право сомневаться.

— Нет, не имеешь, — холодно отрезает он и требовательно целует тебя. Отвечая, ты думаешь о том, что так и не получил ответа. Впрочем, как и он. Пусть на деле все очевидно, вслух никто из вас это так и не произнес.

И все же, он удивителен, этот светлый. Ты до сих пор ловишь себя на том, что и не подозревал, что там, под броней, он такой.

— Я хочу быть с тобой, потому что ты единственный мужчина, темный, которому я готов рискнуть доверить свое сердце.

Его слова вспыхивают в твоем мозгу, как огонь. Неприкрытое, всепоглощающее пламя. Вот оно признание. И кто теперь победил в этом вашем поединке? Уж точно не ты, хотя, вполне возможно, что и не он. Вы оба в выигрыше. Ты почему-то в этом уверен.

А он целует тебя, он уже распален. И разговором, и промедлением, и близостью твоей черной кожи к его, светлой, почти белоснежной.

И именно в тот момент, когда ты вдавливаешь его в постель, и он с готовностью обхватывает твое тело длинными ногами, как гром среди ясного неба, на всю комнату раздается решительный и безапелляционный стук в дверь. Те слова, которые светлый эльф под тобой произносит на темноэльфийском, ставят тебя в тупик. Ты изумленно смотришь на него, моргаешь. Стук повторяется. Светлый шипит и упирается ладонью тебе в грудь. Он сердит, раздосадован. Ты тоже не испытываешь восторга от такого поворота событий, но понимаешь, что дверь лучше открывать тебе, а то Барсим в нынешнем своем состоянии легко может испепелить пришедшего без суда и следствия. Такого допустить нельзя. Просто так вас бы не побеспокоили, значит, что-то случилось.

Встаешь, накидываешь халат, идешь открывать. И все-таки, два раза кряду — это уже перебор. Или, быть может, проклятье?

2:1

Первое, что начинает делать светлый, когда за твоей спиной закрывается дверь в его апартаменты, — колдовать. Ты несколько изумлен такой порывистостью, но молча стоишь у двери, дожидаясь, когда он полностью изолирует ваши (да, теперь, пожалуй, точно ваши комнаты) от внешнего мира. И только когда он заканчивает с заклинаниями и пассами, позволяешь себе в немом вопросе приподнять бровь. Ты думаешь, что он объяснит на словах, но он предпочитает на деле. Перетекает к тебе одним бесконечным слитным движением, заглядывает в глаза. У тебя перехватывает дыхание, но на этот раз ты успеваешь первым. Хватаешь в охапку, вжимаешь в стену слева от двери. Целуешь, конечно, целуешь, и знаешь, что сегодня остановиться уже не получится, это невыносимо столько терпеть.

— Душ, кровать, — произносишь ты ему в шею, желая напомнить последовательность действий, от которых, как бы сильно не хотелось обратного, лучше не стоит отказываться.

Он тихо вздыхает, где-то вверху, над тобой, и неожиданно тихо, почти робко уточняет, словно на самом деле не уверен в том, что ты откажешься.

— Кровать, душ? Или...

— Пол? — насмешливо выдыхаешь ты, отрываясь от его шеи и вглядываясь в почти безумные глаза светлого.

Он разочарованно фыркает, пытаясь замаскировать собственное смущение за каким-то искусственным смешком. Конечно, ты его понимаешь. Конечно, в любой другой раз ваши желания совпали бы на сто, если не на двести процентов, но сейчас... сейчас другое. Да и ты сам другой.

— Вино, душ, постель? — спрашиваешь ты тихо, улыбаясь и все еще не спеша убирать руки с талии светлого.

Он, сделав вид, что подумал, кивает.

— Да, нужно выпить, — говорит он словно сам себе и, отстранив тебя плечом, идет в сторону миниатюрного столика, возле которого так и стоит единственное в этой комнате кресло.

Тебе бы не мешало перенести из своих апартаментов хотя бы стул, но, конечно, лучше точно такое же кресло, у тебя есть, и в твоих комнатах их два. Почему Тарэлю выдали только одно, ты не знаешь, но и не хочешь знать. Он вынимает из воздуха бокалы и бутылку вина, ловким движением выдергивает из горлышка пробку. Ты все так же стоишь у стены и наблюдаешь за каждым его движением. За тем, как едва заметно хмурятся огненно красные брови, за тем, как он сжимает в полоску губы и, как придерживает тонкими пальцами бокал, наполняя его золотистым вином.

Свет бьет по глазам. Ты бы предпочел потушить все магические светильники разом и смотреть на светлого в лунном свете, но тогда у тебя будет преимущества, сейчас же вы с ним равны. Поэтому ты ничего не делаешь, пока он не садиться в кресло и не поднимает на тебя глаза. В его руке бокал вина, второй стоит на столике, ждет тебя, ты отлепляешься от стены и думаешь, что не дождется.

Есть что-то неуловимо-интимное пить вино из одного бокала, прижиматься губами в том месте, где секунду назад прижимался он. Стекло все еще хранит тепло его губ. Ты сидишь перед ним на полу, положив голову на бедро светлого, если бы на твоей голове были волосы, наверное, хотя бы в этом ему было проще, и он перебирал бы пальцами белоснежные пряди. Но их нет, поэтому его рука начинает путешествие на твоем затылке, медленно, но верно, пробираясь к ушной раковине, там тонкие пальцы лучника остаются надолго, он с непонятным ему самому увлечением перебирает твои сережки.

У тебя их много. У вас, у темных, любой прокол на теле несет в себе тайный смысл. Поэтому каждая из них отмеряет определенную веху в твоей жизни. Конечно же, светлый не может об этом знать. Поэтому ты убежден, что нет никакого тайного подтекста в том, что дольше всех его пальцы играют с брачной серьгой. Золотая капелька затвердевшей смолы на ней символизирует, что твой брак, через который ты прошел в довольно юном возрасте, уже в прошлом. Что теперь ты свободен от всех обязательств перед женщиной, что когда-то назвала тебя своим мужем. Ты на самом деле думаешь, что он не понимает, с чем играет, поэтому не сразу осознаешь, о чем он говорит, вздохнув и понизив голос до волнующего шёпота.

— Она давно отпустила тебя? — спрашивает светлый.

Ты поднимаешь на него глаза. Бокал с вином так и остался у тебя в руке. На самом донышке еще один глоток, но ты не спешишь его допить, ты смотришь на светлого с недоумением. Он слабо улыбается.

— Она, — говорит он и тянет за серьгу.

Ты выгибаешь брови.

— Не думал, что ты знаешь о таких тонкостях.

— Ты забыл, кто мой брат.

— И все же, еще совсем недавно, ты благополучно игнорировал даже такой общеизвестный факт, что у нас матриархат.

— Раньше игнорировал, теперь... — он испытующе смотрит на тебя и договаривает, — теперь постарался навести справки.

— Вот как?

Он снова вздыхает и отворачивается к окну. Говорит ровно, без особых интонаций. Но ты отчего-то ловишь себя на мысли, что для любого другого светлый предпочел бы промолчать. Но не для тебя. Это лестно, думаешь ты, и приятно. Тебе хочется его поцеловать, но ты остаешься сидеть на полу неподвижно. Ты знаешь, что поцелуи лучше оставить на потом, стоит подождать и выслушать. Вот и все, о чем ты думаешь, пока он говорит.

— Я связался с ним вчера, после явления той девочки, имя которой Андрей с успехом сократил до Ники, — он слабо улыбается, и ты понимаешь, насколько искусственно выглядит эта улыбка. Продолжает, — Он заинтересовался, обещал навести справки, сказал, что направит все усилия того отдела тайной полиции, который занимается этим делом, именно на выявление участников этой организации. Да и вообще, не мешало бы выяснить, откуда тем, кто никогда тут не учился, удалось узнать об университете достаточно, чтобы так легко проникнуть сюда и почти захватить.

— И после этого ты решил выяснить обо мне?

— Не совсем, — неопределенно откликается он, и ты понимаешь, что о своих источниках и мотивах он не скажет. Светлый напоминает свой первый вопрос, — Так как давно она... — и обрывает фразу.

Ты вздыхаешь. Смотришь на свою руку, между пальцами которой все еще зажата тонкая ножка бокала. Какое-то время наблюдаешь за тем, как искрится в свете магических ламп вино. А потом говоришь. Негромко, ровно, без интонаций.

— Пятьдесят три года.

— Не так уж и давно.

— Я полностью избавлен от всех обязательств перед ней.

— Я это понял. Иначе, подвеска на сережке была бы красной, а не оранжевой? — в его голосе уточнение.

— Да, — подтверждаешь ты и поднимаешь лицо. Он наклоняется, забирает у тебя бокал и залпом допивает вино. Ставит пустую емкость на столик. Откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза.

Ты думаешь, что ждать дольше просто невыносимо. И все же ждешь его решения. Но светлый не спешит отправиться в душ и проделать всю то, о чем вы говорили у двери. Он молчит и лишь через пару минут выдыхает, не открывая глаз.

— Ты воспринимаешь меня, как её?

От такого дикого, на твой взгляд, вопроса, на миг перехватывает дыхание. Но ты быстро приходишь в себя, встречаешься с ним взглядом и уточняешь.

— Ты понимаешь... — он не дает тебе договорить. Неожиданно не сильно, но довольно неприятно дергает за самый кончик уха и хрипло шепчет.

— Какую чушь несу?

— Больше, чем чушь, — убежденно объявляешь ты и встаешь.

Прогибаешься в пояснице, тянешься, подняв вверх руку и закинув её за спину, и собираешься уже пойти в душ первым, как он хватает тебя за запястье и заставляет обернуться.

— Сядь обратно, — говорит он властно, но потом неожиданно мягко, словно спохватившись и осознав, что не имеет права тобой командовать, добавляет, — пожалуйста.

Ты вопросительно смотришь на него и в первый момент не подчиняешься. Но он настойчиво тянет твою руку вниз. Тогда ты позволяешь себе улыбнуться.

— Хорошо. Но тогда я продолжу то, на чем нас прервали вчера.

Его глаза округляются не сразу, в первый момент он улавливает провокационные нотки в твоем голосе, но, когда ты снова опускаешься на пол, но на этот раз встаешь на колени вплотную к нему между широко расставленных ног, конечно, он все понимает. Глаза расширяются, ты улыбаешься и позволяешь себе притянуть его к себе. Целуешь. И слова кончаются. И у тебя, и у него. Слишком долго ждали. Слишком долго тянули. Слишком сильно хотели, вот и все, о чем ты способен думать, исследуя губами его живот и с наслаждением проводя руками под коленями, по бедрам, икрам и ступням. Как хорошо, что сев в кресло, твой сообразительный светлый, успел разуться.

Ты слышишь над головой его тихий стон и осознаешь, что уже не сможешь отказаться от того, что начал в первый момент лишь затем, чтобы раздразнить его. Раздразнил. Вот только процесс оказался обоюдным. Только конкретно сейчас и тебе, и ему на это уже плевать. Ты заставляешь его приподнять бедра, ты сдергиваешь с него брюки. Ты "целуешь руки", как давно уже хотел бы целовать. Его пальцы впиваются в плечи. Ты поднимаешь глаза. Видишь, как светлый мотает головой, как вспыхивают в глубине его зрачков огненные всполохи. Ты чувствуешь огонь, что бушует в нем, чувствуешь этот безумный, огненный вихорь и гордишься тем, что это ты всему виной. Что из-за тебя в нем пробудилось это безумство, и сам сходишь с ума, лаская и наблюдая за тем, каким становится его лицо, когда он испытывает подлинное наслаждение. Это как откровение, таким ты его еще ни разу не видел. И тебе нравится смотреть, как не странно, еще больше, чем чувствовать дрожь его тела руками и губами. И ты позволяешь себе улыбаться, позволяешь урчать от удовольствия, как сытая кошка, позволяешь своему горлу вибрировать и возносить его все выше к небесам, подернутым легкой ночной дымкой облаков. Он так неожиданно захлебывается криком, который ты и не ждал услышать от него — сдержанного и ледяного светлого, каким он был еще пару недель назад, что ты, шумно сглатывая, не сразу понимаешь, что уже все, конец, хотя, в вашем случае этой ночью только начало.

Он тянет тебя вверх, к себе, не настойчиво, но ты приподнимаешься, обнимаешь его. Он прижимается губами к твоим губам, влажным и слегка припухшим. Он целует и совсем немного кусается, такие его поцелуи тебе особенно нравятся, и ты самозабвенно отвечаешь. Но потом все же поднимаешься сам и его заставляешь встать. Провожаешь светлого до ванной комнаты, он, что не удивительно, ошеломлен и растерян, поэтому не сопротивляется, оставляешь его там одного. Закрываешь дверь и тут же открываешь портал в свою бывшую комнату, точнее — в свою ванну. Ты хочешь успеть раньше него, хочешь вернуться до того, как он выйдет из душа. И успеваешь.