Вбоквел#2

Счет: 2:1 и в бесконечность

1:0

Это могло быть смешно, если бы не было так обидно. Вы оба понимали, что неделя предстоит не из легких, и оба готовы были честно признать, что вживаться в новый коллектив, который тебя изначально недолюбливает — удовольствие ниже среднего. Поэтому, когда ты потянулся к нему, когда нависнув над сидящим на кровати светлым, с затаенной жадностью провел по еще мокрым после душа огненно-красным волосам — гладким и влажным, холодящим руку, как настоящий шелк. Он откликнулся. Сразу же. Потянулся к тебе, сжал в пальцах ткань халата, который ты на себя напялил, отчего-то постеснявшись в его обители выйти из ванной комнаты обнаженным, как сделал бы, если вы и эту ночь решили провести у тебя.

Но вы были у него. Будь иначе, возможно, не было бы ни обиды, ни тянущей, словно зубная боль, неудовлетворенности. И все же, в эту ночь об одном непредсказуемом, как оказалось факторе, вы все же не подумали. Да и куда там было думать! Когда он потянул тебя на себя, сам приподнялся и потянулся в вверх, чтобы ваши губы, наконец, соприкоснулись, ты понял, что сошел с ума, что наглотался ядовитого дыма подземных грибов, и попал в нирвану — грезу, способную незаметно, вкрадчиво, почти ласково, уничтожить тебя. Иссушить, выпить досуха.

Его губы были такими сухими, такими теплыми, а руки жадными. Сильными, мужскими. Ты знал, что для него это первый раз, когда он сжимает в объятья мужчину, и все же светлый в очередной раз поразил тебя, потому что, не знай ты о его неопытности наверняка, никогда бы не догадался, что этой ночью для него все впервые. Женщины другие. Неважно чьи, что светлые, что темные. Просто другие. И делить с ними постель — это всегда риск, на который идешь или не идешь, если тебе оставляют выбор. Причем, ты точно знал, что риск есть всегда, даже если в твоей постели не эльфийка, а, например, человеческая женщина. Ты предпочитал мужчин. Вот с кем риск быть непонятым и обделенным лаской был минимальным. По крайней мере, в среде темноэльфийских мужчин. Со светлыми ты не был ни разу. Поэтому и он у тебя был своего рода первым. Поэтому каждое прикосновение приносило с собой открытие. И запах светлой, мерцающей на фоне лунного света коже, забивался в ноздри и не давал нормально дышать.

Он откинулся на спину и потянул тебя за собой. Слов не было, были руки, и губы — ненасытные, жадные до дрожи в суставах и дикого страха не нацеловаться, не долюбить. И все еще этот запах, и тихий шорох простыней, горячие, жесткие пальцы, впивающееся в спину и заставляющие дрожать от предвкушения. А потом он обхватил тебя руками и рывком перевернулся, вынудив тебя откатиться в сторону. Как вы не упали, неизвестно. Кровать, рассчитанная на одного, была не так уж широка. Но светлый оказался сверху. Навис над тобой, загородил свет луны прямыми, прохладными прядями огненно-красных волос, склонился и принялся выводить ладонями узоры на твоей груди, словно пытаясь лепить под себя. Ты улыбался, ты позволял ему творить с тобой все, что ему только захочется. Ты был счастлив. Но не долго. Потому что в какой-то момент, когда он, обхватив твои запястья пальцами, заставил закинуть руки за голову и, дразня, до отвращения медленно начал склоняться к губам, возвращая тебе улыбку, ты вдруг дернулся и сильно изменился в лице.

Ты не хотел. Ты мог бы стерпеть и не позволить ему увидеть, что что-то произошло. Ты был готов на все, лишь бы он не останавливался. Но резкая боль оказалась такой неожиданной, что ты сходу не сориентировался. Скривился и дернулся. Светлый отпрянул, ты успел зафиксировать в памяти испуг, мелькнувший в его глазах. Чего он испугался? Того, что сделал что-то не так? Того, что тебе не понравилось с ним? Наверное, и того и другого. Но все это было не то, совсем не то. И все же, почувствовав что-то, твой ненаглядный светлый, все еще стоя на коленях над тобой, догадался обернуться.

Обида и разочарование. Вот из-за чего у тебя появилось чувство, что кто-то затолкал в глотку ком кислой, маслянистой грязи, который не выплюнуть, не проглотить. Тебя укусили. Подло, исподтишка, за большой палец правой ноги. Весьма неожиданная травма при попытке заняться любовью, не так ли? Разумеется, светлый был тут не причем. Хотя, зверь-то его. Короче, Бандит — рыжий кот притащенный Андеем в подарок Тарэлю, забрался на кровать и в тот момент, когда Барсик обернулся, самозабвенно грыз твой палец. Без звуков, без предупреждения. Ты стоически терпел. Ты мог вытерпеть и не такое, но не то, что случилось потом.

Сначала, когда смысл увиденного дошел до него, светлый издал тихий смешок, дернулся, снова повернулся к тебе, заметил мученическое выражение на твое лице, которым ты честно попытался дать ему понять, что не мешало бы отогнать его зверюгу. Но он этого не сделал. О нет, он даже не прикрикнул на свое рыжее недоразумение. Он... заржал! По-мужски глумливо, почти истерично. Захохотал, скатился с тебя, уткнулся лицом в подушку и глухо, самозабвенно захихикал. Вот откуда обида, вот откуда ком в горле.

Разумеется, с котом пришлось разбираться самому. Благо, что рыжий был не в пример меньше ваших кошек. Ты просто сбросил его с кровати ногой. Кот издал что-то среднее между придушенным мяуканьем и воинственным рыком. Смех светлого, который тот безрезультатно пытался заглушить подушкой, стал еще обиднее, когда ты увидел, как сильно сотрясаются его плечи, как он поворачивает голову, смотрит на тебя одним глазом, задыхаясь, обещает.

— Я сейчас... прости... — И снова — снова! — начинает хохотать.

Вздохнув, ты с трудом перебарываешь жестокое разочарование. Чувствуешь, как воинственно настроенный кот снова вспрыгивает на кровать. Тебе хочется порвать его голыми руками на части. Тебя душат обида и злость, но ты этого не делаешь. Просто скидываешь его на пол снова и окружаешь ложе защитным контуром. Как и светлый, ты недурственный маг, только стихии у вас разные. Тарэль — огненный, ты же тяготеешь к воздуху. Это ваши кошки — магические существа, но Бандит к ним никакого отношения не имеет, поэтому даже через самую легкую магическую преграду ему уже не прорваться. Зато теперь он подает голос, начинает надсадно выть на разные голоса, заунывно, тягуче. Тарэль все еще тихо посмеивается, но уже куда менее истерично. И все же, заглушая кота магией, делая контур непроницаемым для звуков, ты понимал, что сегодня между вами ничего уже не будет. Просто не будет и все. Именно это особенно обидно, ведь ты так долго ждал, так долго обхаживал его. Что, не правда? Очень даже правда. Вы оба это знали.

Закончив магичить, ты повернулся к нему спиной, лег на бок и попытался заползти под одеяло, но вздрогнул, когда светлый подкатился к тебе, обнял со спины, прижался губами в области затылка. И ты поймал себя на том, что радуешься, как мальчишка, тому, что не носишь волос, тому, что кожа головы может быть настолько чувствительной к прикосновениям, особенно, когда они так интимны, как это.

— Прости, — прошептал он, стискивая тебя в крепких объятиях и тихо, едва слышно, почти просительно, словно сомневался, что ты думаешь о том же самом, добавил, — в следующий раз, хорошо?

Ты лежал к нему спиной. Ты позволил себе улыбаться. Обхватил руку светлого, которой он обнимал тебя, поднес ладонь к губам. Поцеловал. И пересчитывая подушечки вздрагивающих в твоей руке пальцев светлого губами, ответил, хоть тебе самому все было очевидно и прозрачно, но ты посчитал нужным развеять его сомнения, которые, как оказалось, все же были.

— В следующий раз...

2:0

Впечатлений было слишком много. Не неделя, а ураган событий — вот о чем ты думал, в очередной раз приходя в комнату светлого, чтобы разделить с ним сон. Именно сон. Постель прилагалась, но в любое другое время ты предпочел бы заниматься в этой постели совсем иным. Но всю эту неделю, вы просто спали рядом. На что-то другое банально не оставалось сил — ни физических, ни моральных.

Завтра решающий матч. Ты уже и сам не знаешь, чьей победы желаешь больше. И вообще, есть ли на самом деле принципиальная разница в том, кто победить. Все чаще думается, что её нет. Сближение было резким, но безоговорочным. Не ваше, их. Ребята, твои подчиненные, твои бойцы, и его светлые тоже, они теперь воспринимались почти наравне. С одной лишь разницей, что ты все еще считал, что темным доверяешь больше. Но доверие — самая сложная штука. С ней, как ты прекрасно знал, порой еще труднее, чем с любовью. Почему? Потому что любовь — эмоция: безудержная, бесконтрольная; а доверие — осознанный выбор. До осознания ты еще не дошел. Да и он, твой ненаглядный светлый, тоже. Да, вы тренировали свои команды, которые лишь первые несколько дней казались чужими, но теперь... теперь уже воспринимались, как свои. Да, вы видели, как они, ваши ребята, с каждым днем все больше открываются друг перед другом, растирая в порошок вековые предубеждения о светлых и темных. Тысячу раз "да", но доверие к ним у вас только зарождалось, в то время как симпатия цвела буйным цветом. Ты и не думал, что будет так. И ведь речь именно о них, ваших подчиненных, с каждым днем все больше симпатизирующих друг другу, а не о вас самих. О том, что между вами с Тарэлем есть взаимное притяжение, вы выяснили еще в прошлые выходные.

И все же, даже сегодня, точнее, особенно сегодня, когда завтра вас ждал решающий поединок, он же футбольный матч, ты не ждал ничего. Было одно желание, завалиться в кровать, притянуть к себе теплое, гибкое тело светлого, зарыться лицом в гладкий шелк его волос и провалиться в спасительный сон. Все самое интересное можно было позволить себе завтра. Когда коммандос отыграют матч, когда определиться победитель и когда закончиться эта безумная гонка, в которой нет и не могло быть проигравших.

Поэтому для тебя стало подлинным откровением, когда он повернулся в кольце твоих рук лицом к тебе, когда прижался губами где-то под подбородком. Выдохнул, словно собравшись нырнуть в ледяную воду.

— Сейчас? — Одно единственное слово, но с такой интонацией, что ты тут же и думать забыл о сне и усталости.

Перед глазами встало маревом видение из забытых снов, которые когда-то одолевали тебя, когда ты только получил высшее назначение на должность темного командора при университете. Ты грезил им — своим главным противником, соперником, занозой, которую было невозможно вытащить из пальца одним решительным рывком. Да и не хотелось вытаскивать, если быть откровенным до конца. Ты хотел завоевать его и знал, что обречен на поражение. Такая крепость не сдается даже после многолетней осады, такая крепость предпочтет спалить себя изнутри дотла, чем достаться на разграбление победителю. Ты бы не стал грабить, не стал калечить и лепить под себя. Ты бы, наверное, впервые за очень долго время, нашел бы способ любить и быть верным, впервые быть верным до конца, как у светлых. Да-да, все, как у них тут, на поверхности, положено. И все же, ты сдался даже не начав. Поставил крест и позволил ему задавать тон ваших отношений. Но светлый не знал ничего иного, кроме вечного противостояния с вашим народом. Поэтому он легко и приятно для себя нашел выход в сложившейся ситуации. Никаких, даже чисто деловых отношений. Вызов, дуэль, поединок до первой крови, вот и всё, что он готов был отвести для тебя в своей жизни. Ты смирился. И вот теперь все твое смирение полетело в клокочущую бездну чувств. Ты сам направился следом.

Он шептал, неправильно истолковав твое такое долгое молчание, шептал о том, что больше не может терпеть и о том, что завтра утром собственноручно тебя кастрирует, если ты продолжишь так над ним измываться, если заставишь и дальше унижаться в еще более откровенных признаниях. Ты улыбнулся в этот момент, глядя в блестящие в лунном свете глаза, зная, что без солнечного света, он видит в разы хуже, чем ты, тебе-то ночью, как раз, напротив, видеть и подмечать малейшие нюансы куда сподручнее. Ты улыбнулся ему и прошептал, вдавливая пальцы в обнаженную, гибкую, как хлыст, спину.

— Это не унижение...

— Да, что ты говоришь? — протянул светлый почти зло, но ты не услышал в его голосе подлинной ярости. Её там и не было.

Ты скинул с вас обоих одеяло, отшвырнул его в сторону. Прижался бедром к теплому боку светлого, тот выдохнул тихо и невнятно, так похоже на стон. Улыбаясь, ты опрокинул его на спину, навис над ним на руках. Он смотрел на тебя снизу глазами, полными невнятных, сребристых всполохов. Откуда серебро в нем, в огненном? Ты не знал. Но зрелище было чарующим. Сердце гулко билось в груди. Он прижал к ней руку, словно желал удостовериться, что ты так же взволнован происходящим, как он сам. Убедился. Чувствуя под пальцами ритмичны удары, улыбнулся в ответ. Ты наклонился, прижался к губам. Он выдохнул через нос и обнял тебя за плечи. Сегодня. Да! Да! Сегодня, вам никто не должен помешать. Кошкам вы отдали твою спальню. Почему кошкам? Да, потому что рыжий кот Барсима теперь повсюду таскался с черной кошкой одного из твоих парней. Все так легко. Просто невыносимо.

Поэтому сейчас, в плену смятых простыней и лунного света, окутавшего вас словно сетью, серебристой и невесомой, вы были только вдвоем. И уже ничто не могло остановить ни тебя, ни его.

Он был так же настойчив, как ты, и еще ненасытнее тебя. Ты смутно мог себе такое представить. Но представлять и не требовалось, было достаточно просто плыть по течению, просто предоставлять волю его жадности, его желаниям. Но у тебя были и свои. Ты помнил, что обещал ему, поэтому нацеловавшись и не принимая возражений, которые прозвучали невнятно и которыми ты без зазрения совести пренебрег, ты спускаешься вниз, скользишь вдоль всего его тела. Ниже и ниже, вжимаясь губами в теплую кожу, запах которой так сильно волнует тебя. Он все время хватается за твои плечи, пытается снова потянуть вверх, снова к себе, чтобы, как ты искренне полагаешь, опять захватить твои губы в плен и лишить тебя связности мыслей. Но ты упорен. Ты ждал так долго, что не намерен все так убыстрять. Ты хочешь томительных ласк и долгих прелюдий. Ты хочешь владеть им безраздельно. Ты хочешь отдавать себя.

Спускаешься ниже и ниже. Губами скользишь по животу, по подтянутому, накаченному прессу. Хочешь двинуться еще ниже, но чувствуешь, как он дергается, приподнимается на локтях. Ты встречаешься с ним взглядом и осознаешь, что он только сейчас, да-да, только в этот момент, понял, что именно ты хочешь сделать. Но останавливает тебя не то, как судорожно он стискивает пальцами твое плечо, а паника, мелькнувшая в его глазах. А что он ожидал? На что рассчитывал, требуя забыть обо всем и отпустить себя? Безмолвно прося отдаться на волю чувствам?

— Тарэль? — зовешь ты, поглаживая большими пальцами его бедра.

Он сглатывает. Разжимает пальцы на твоем плече и откидывается обратно на подушку. Ты улыбаешься, полагая, что это согласие, но не успеваешь вернуться к прерванному занятию. Он останавливает тебя. Голосом. Словами, срывающимися с губ.

— Не надо.

Ты недоумеваешь. Что не так?

Подтягиваешься вверх, ложишься рядом. Накрываешь теплой, крупной ладонью его живот. Он поворачивает голову в твою сторону. В его глазах непонятное тебе выражение. Оно вынуждает нервничать и задавать самому себе вопросы. Что ты такого сделал? Почему он не хочет?

Ведешь рукой от живота, по груди к шее. Обводишь его плечо. Он сглатывает. Смотрит на тебя. Наверное, ждет. Каких-то вопросов или просто слов. И ты говоришь, очень сомневаясь, что выбрал правильные слова.

— Не паникуй так. Это всего-навсего еще одна разновидность ласки.

— Я знаю. И паника тут не при чем, — в голосе светлого звучит резкость.

Ты напрягаешься еще больше, ты не знаешь, о чем спросить, как выяснить, что не так. Он сам говорит тебе без всяких вопросов.

— Не хочу быть одним из таких же, как тот... тот темный...— в голосе светлого ты различаешь обиду и неожиданно осознаешь, что это ревность, как она есть.

Поэтому опускаешь руку вниз. Резко, без предупреждения, обхватываешь бедро светлого и заставляешь закинуть на себя ногу. Он дергается от неожиданности, но поздно — вы уже слишком близко, чтобы сомневаться, и вы все еще только вдвоем, и некому вам помешать.

— Тарэль, у меня никогда не было светлых. Ни одного из них мне не хотелось заполучить.

— Кроме меня? — он спрашивает очевидное, но ты, неожиданно для себя, понимаешь, что для него, действительно, важно не только чувствовать, но и слышать это от тебя.

Он все еще переживает. Где-то глубоко внутри, все еще нервничает. Доверие — оно такое хрупкое, его так легко разбить. Он все еще не верит до конца. Все еще не уверен в том, что не игрушка, не временное помешательство, не очередной лот в обширной коллекции твоих побед. Ну что ж, ты готов на все, чтобы убедить его, и в тоже время, не хочешь, чтобы светлому так легко доставалось все то, о чем он только вздумает пожелать. Ты думаешь, что в ваших отношениях без поединков и дуэлей уже никак, поэтому предлагаешь сделку. Честную сделку — откровенность за откровенность, взаимный обмен. Как в поединки — выпад с твоей стороны и тут же ответный удар со стороны противника.

— Наверное, это может быть весело, — роняешь ты, гладя его по спине, по позвонкам, кажущимся на ощупь острыми.

Он на секунду прикрывает глаза, выдыхает сквозь зубы, тихо спрашивает.

— Что именно? — ты отчего-то уверен, что с начала этого разговора, он ничего хорошего не ждет. В этом весь светлый. Противоречит сам себе и, кажется, на самом деле не замечает этого. Не видит, как безосновательны его метания.

— Сводить с ума того, кто отдал тебе на растерзание свое сердце.

Он на секунду замирает, переваривая услышанное. Ты ждешь. Выразившись настолько витиевато, ты хотел лишь сильнее запутать его, чтобы он мог поломать голову над тем, на что ты намекаешь, чтобы, наконец, полностью, а не мимоходом, осознал, что то, в чем он подозревает тебя, справедливо и в отношении его.

Он упирается ладонью тебе в грудь, в его глазах уже знакомые лунные всполохи, он злиться. Ты видишь, как раздуваются крылья носа. Ты думаешь, что он прекрасен и уверен, что хотел бы его поцеловать, но молчишь, ждешь, не позволяешь ему оторвать от тебя взгляда.

— Ты думаешь, что я...

— Я думаю, что имею право сомневаться.

— Нет, не имеешь, — холодно отрезает он и требовательно целует тебя. Отвечая, ты думаешь о том, что так и не получил ответа. Впрочем, как и он. Пусть на деле все очевидно, вслух никто из вас это так и не произнес.

И все же, он удивителен, этот светлый. Ты до сих пор ловишь себя на том, что и не подозревал, что там, под броней, он такой.

— Я хочу быть с тобой, потому что ты единственный мужчина, темный, которому я готов рискнуть доверить свое сердце.

Его слова вспыхивают в твоем мозгу, как огонь. Неприкрытое, всепоглощающее пламя. Вот оно признание. И кто теперь победил в этом вашем поединке? Уж точно не ты, хотя, вполне возможно, что и не он. Вы оба в выигрыше. Ты почему-то в этом уверен.

А он целует тебя, он уже распален. И разговором, и промедлением, и близостью твоей черной кожи к его, светлой, почти белоснежной.

И именно в тот момент, когда ты вдавливаешь его в постель, и он с готовностью обхватывает твое тело длинными ногами, как гром среди ясного неба, на всю комнату раздается решительный и безапелляционный стук в дверь. Те слова, которые светлый эльф под тобой произносит на темноэльфийском, ставят тебя в тупик. Ты изумленно смотришь на него, моргаешь. Стук повторяется. Светлый шипит и упирается ладонью тебе в грудь. Он сердит, раздосадован. Ты тоже не испытываешь восторга от такого поворота событий, но понимаешь, что дверь лучше открывать тебе, а то Барсим в нынешнем своем состоянии легко может испепелить пришедшего без суда и следствия. Такого допустить нельзя. Просто так вас бы не побеспокоили, значит, что-то случилось.

Встаешь, накидываешь халат, идешь открывать. И все-таки, два раза кряду — это уже перебор. Или, быть может, проклятье?

2:1

Первое, что начинает делать светлый, когда за твоей спиной закрывается дверь в его апартаменты, — колдовать. Ты несколько изумлен такой порывистостью, но молча стоишь у двери, дожидаясь, когда он полностью изолирует ваши (да, теперь, пожалуй, точно ваши комнаты) от внешнего мира. И только когда он заканчивает с заклинаниями и пассами, позволяешь себе в немом вопросе приподнять бровь. Ты думаешь, что он объяснит на словах, но он предпочитает на деле. Перетекает к тебе одним бесконечным слитным движением, заглядывает в глаза. У тебя перехватывает дыхание, но на этот раз ты успеваешь первым. Хватаешь в охапку, вжимаешь в стену слева от двери. Целуешь, конечно, целуешь, и знаешь, что сегодня остановиться уже не получится, это невыносимо столько терпеть.

— Душ, кровать, — произносишь ты ему в шею, желая напомнить последовательность действий, от которых, как бы сильно не хотелось обратного, лучше не стоит отказываться.

Он тихо вздыхает, где-то вверху, над тобой, и неожиданно тихо, почти робко уточняет, словно на самом деле не уверен в том, что ты откажешься.

— Кровать, душ? Или...

— Пол? — насмешливо выдыхаешь ты, отрываясь от его шеи и вглядываясь в почти безумные глаза светлого.

Он разочарованно фыркает, пытаясь замаскировать собственное смущение за каким-то искусственным смешком. Конечно, ты его понимаешь. Конечно, в любой другой раз ваши желания совпали бы на сто, если не на двести процентов, но сейчас... сейчас другое. Да и ты сам другой.

— Вино, душ, постель? — спрашиваешь ты тихо, улыбаясь и все еще не спеша убирать руки с талии светлого.

Он, сделав вид, что подумал, кивает.

— Да, нужно выпить, — говорит он словно сам себе и, отстранив тебя плечом, идет в сторону миниатюрного столика, возле которого так и стоит единственное в этой комнате кресло.

Тебе бы не мешало перенести из своих апартаментов хотя бы стул, но, конечно, лучше точно такое же кресло, у тебя есть, и в твоих комнатах их два. Почему Тарэлю выдали только одно, ты не знаешь, но и не хочешь знать. Он вынимает из воздуха бокалы и бутылку вина, ловким движением выдергивает из горлышка пробку. Ты все так же стоишь у стены и наблюдаешь за каждым его движением. За тем, как едва заметно хмурятся огненно красные брови, за тем, как он сжимает в полоску губы и, как придерживает тонкими пальцами бокал, наполняя его золотистым вином.

Свет бьет по глазам. Ты бы предпочел потушить все магические светильники разом и смотреть на светлого в лунном свете, но тогда у тебя будет преимущества, сейчас же вы с ним равны. Поэтому ты ничего не делаешь, пока он не садиться в кресло и не поднимает на тебя глаза. В его руке бокал вина, второй стоит на столике, ждет тебя, ты отлепляешься от стены и думаешь, что не дождется.

Есть что-то неуловимо-интимное пить вино из одного бокала, прижиматься губами в том месте, где секунду назад прижимался он. Стекло все еще хранит тепло его губ. Ты сидишь перед ним на полу, положив голову на бедро светлого, если бы на твоей голове были волосы, наверное, хотя бы в этом ему было проще, и он перебирал бы пальцами белоснежные пряди. Но их нет, поэтому его рука начинает путешествие на твоем затылке, медленно, но верно, пробираясь к ушной раковине, там тонкие пальцы лучника остаются надолго, он с непонятным ему самому увлечением перебирает твои сережки.

У тебя их много. У вас, у темных, любой прокол на теле несет в себе тайный смысл. Поэтому каждая из них отмеряет определенную веху в твоей жизни. Конечно же, светлый не может об этом знать. Поэтому ты убежден, что нет никакого тайного подтекста в том, что дольше всех его пальцы играют с брачной серьгой. Золотая капелька затвердевшей смолы на ней символизирует, что твой брак, через который ты прошел в довольно юном возрасте, уже в прошлом. Что теперь ты свободен от всех обязательств перед женщиной, что когда-то назвала тебя своим мужем. Ты на самом деле думаешь, что он не понимает, с чем играет, поэтому не сразу осознаешь, о чем он говорит, вздохнув и понизив голос до волнующего шёпота.

— Она давно отпустила тебя? — спрашивает светлый.

Ты поднимаешь на него глаза. Бокал с вином так и остался у тебя в руке. На самом донышке еще один глоток, но ты не спешишь его допить, ты смотришь на светлого с недоумением. Он слабо улыбается.

— Она, — говорит он и тянет за серьгу.

Ты выгибаешь брови.

— Не думал, что ты знаешь о таких тонкостях.

— Ты забыл, кто мой брат.

— И все же, еще совсем недавно, ты благополучно игнорировал даже такой общеизвестный факт, что у нас матриархат.

— Раньше игнорировал, теперь... — он испытующе смотрит на тебя и договаривает, — теперь постарался навести справки.

— Вот как?

Он снова вздыхает и отворачивается к окну. Говорит ровно, без особых интонаций. Но ты отчего-то ловишь себя на мысли, что для любого другого светлый предпочел бы промолчать. Но не для тебя. Это лестно, думаешь ты, и приятно. Тебе хочется его поцеловать, но ты остаешься сидеть на полу неподвижно. Ты знаешь, что поцелуи лучше оставить на потом, стоит подождать и выслушать. Вот и все, о чем ты думаешь, пока он говорит.

— Я связался с ним вчера, после явления той девочки, имя которой Андрей с успехом сократил до Ники, — он слабо улыбается, и ты понимаешь, насколько искусственно выглядит эта улыбка. Продолжает, — Он заинтересовался, обещал навести справки, сказал, что направит все усилия того отдела тайной полиции, который занимается этим делом, именно на выявление участников этой организации. Да и вообще, не мешало бы выяснить, откуда тем, кто никогда тут не учился, удалось узнать об университете достаточно, чтобы так легко проникнуть сюда и почти захватить.

— И после этого ты решил выяснить обо мне?

— Не совсем, — неопределенно откликается он, и ты понимаешь, что о своих источниках и мотивах он не скажет. Светлый напоминает свой первый вопрос, — Так как давно она... — и обрывает фразу.

Ты вздыхаешь. Смотришь на свою руку, между пальцами которой все еще зажата тонкая ножка бокала. Какое-то время наблюдаешь за тем, как искрится в свете магических ламп вино. А потом говоришь. Негромко, ровно, без интонаций.

— Пятьдесят три года.

— Не так уж и давно.

— Я полностью избавлен от всех обязательств перед ней.

— Я это понял. Иначе, подвеска на сережке была бы красной, а не оранжевой? — в его голосе уточнение.

— Да, — подтверждаешь ты и поднимаешь лицо. Он наклоняется, забирает у тебя бокал и залпом допивает вино. Ставит пустую емкость на столик. Откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза.

Ты думаешь, что ждать дольше просто невыносимо. И все же ждешь его решения. Но светлый не спешит отправиться в душ и проделать всю то, о чем вы говорили у двери. Он молчит и лишь через пару минут выдыхает, не открывая глаз.

— Ты воспринимаешь меня, как её?

От такого дикого, на твой взгляд, вопроса, на миг перехватывает дыхание. Но ты быстро приходишь в себя, встречаешься с ним взглядом и уточняешь.

— Ты понимаешь... — он не дает тебе договорить. Неожиданно не сильно, но довольно неприятно дергает за самый кончик уха и хрипло шепчет.

— Какую чушь несу?

— Больше, чем чушь, — убежденно объявляешь ты и встаешь.

Прогибаешься в пояснице, тянешься, подняв вверх руку и закинув её за спину, и собираешься уже пойти в душ первым, как он хватает тебя за запястье и заставляет обернуться.

— Сядь обратно, — говорит он властно, но потом неожиданно мягко, словно спохватившись и осознав, что не имеет права тобой командовать, добавляет, — пожалуйста.

Ты вопросительно смотришь на него и в первый момент не подчиняешься. Но он настойчиво тянет твою руку вниз. Тогда ты позволяешь себе улыбнуться.

— Хорошо. Но тогда я продолжу то, на чем нас прервали вчера.

Его глаза округляются не сразу, в первый момент он улавливает провокационные нотки в твоем голосе, но, когда ты снова опускаешься на пол, но на этот раз встаешь на колени вплотную к нему между широко расставленных ног, конечно, он все понимает. Глаза расширяются, ты улыбаешься и позволяешь себе притянуть его к себе. Целуешь. И слова кончаются. И у тебя, и у него. Слишком долго ждали. Слишком долго тянули. Слишком сильно хотели, вот и все, о чем ты способен думать, исследуя губами его живот и с наслаждением проводя руками под коленями, по бедрам, икрам и ступням. Как хорошо, что сев в кресло, твой сообразительный светлый, успел разуться.

Ты слышишь над головой его тихий стон и осознаешь, что уже не сможешь отказаться от того, что начал в первый момент лишь затем, чтобы раздразнить его. Раздразнил. Вот только процесс оказался обоюдным. Только конкретно сейчас и тебе, и ему на это уже плевать. Ты заставляешь его приподнять бедра, ты сдергиваешь с него брюки. Ты "целуешь руки", как давно уже хотел бы целовать. Его пальцы впиваются в плечи. Ты поднимаешь глаза. Видишь, как светлый мотает головой, как вспыхивают в глубине его зрачков огненные всполохи. Ты чувствуешь огонь, что бушует в нем, чувствуешь этот безумный, огненный вихорь и гордишься тем, что это ты всему виной. Что из-за тебя в нем пробудилось это безумство, и сам сходишь с ума, лаская и наблюдая за тем, каким становится его лицо, когда он испытывает подлинное наслаждение. Это как откровение, таким ты его еще ни разу не видел. И тебе нравится смотреть, как не странно, еще больше, чем чувствовать дрожь его тела руками и губами. И ты позволяешь себе улыбаться, позволяешь урчать от удовольствия, как сытая кошка, позволяешь своему горлу вибрировать и возносить его все выше к небесам, подернутым легкой ночной дымкой облаков. Он так неожиданно захлебывается криком, который ты и не ждал услышать от него — сдержанного и ледяного светлого, каким он был еще пару недель назад, что ты, шумно сглатывая, не сразу понимаешь, что уже все, конец, хотя, в вашем случае этой ночью только начало.

Он тянет тебя вверх, к себе, не настойчиво, но ты приподнимаешься, обнимаешь его. Он прижимается губами к твоим губам, влажным и слегка припухшим. Он целует и совсем немного кусается, такие его поцелуи тебе особенно нравятся, и ты самозабвенно отвечаешь. Но потом все же поднимаешься сам и его заставляешь встать. Провожаешь светлого до ванной комнаты, он, что не удивительно, ошеломлен и растерян, поэтому не сопротивляется, оставляешь его там одного. Закрываешь дверь и тут же открываешь портал в свою бывшую комнату, точнее — в свою ванну. Ты хочешь успеть раньше него, хочешь вернуться до того, как он выйдет из душа. И успеваешь.

Выходя, он не ждет тебя, наверное, думал, что ты позволишь ему хотя бы немного побыть в одиночестве. Но это выше твоих сил. Ты уже ждешь его, сидя на кровати в черном халате. В его глаза мелькает удивление, в котором слишком много от испуга. Но ты протягиваешь руку, проводишь ей по гладким простыням рядом с собой. Светлый вдруг насмешливо выгибает брови и решительно приближается, садиться боком, подогнув под себя колено, смотрит с любопытством первооткрывателя. Тебе нравится такой его взгляд, в нем что-то от мальчишки, которого ты никогда не знал и вряд ли теперь когда-нибудь узнаешь. Хотя, он, как тебе кажется, все еще живет в Тарэле где-то глубоко внутри. Но, когда он придвигается вплотную, и спрашивает со смешинками в голосе, ловишь себя на мысли, что, может быть, не так уж глубоко запрятан тот самый мальчик, которому пришлось однажды повзрослеть.

— Так не терпится? — задает свой вопрос светлый. Ты улыбаешься, обхватываешь его рукой за шею, притягиваешь к себе еще ближе.

— Мне одному? — невинно уточняешь ты.

— Возможно! — провоцирует он и перебирается за тебя.

Ложиться, ждет, когда ты присоединишься к нему. Разумеется, тебе нравится такой подход, и ты делаешь то, что он хочет, — ложишься рядом. Вы секунду смотрите друг на друга, а потом, одновременно, не сговариваясь, словно подчиняясь какой-то внутренней команде, сдвигаетесь вплотную и сплетаетесь руками и языками. Он каким-то змеиным движением умудряется еще и ноги приспособить к этому делу, ты чувствуешь, как он проводит ступней по твоей обнаженной икре, задыхаешься от накатывающего волнами восторга и перехватываешь инициативу в поцелуе. Ненадолго, но как же это приятно, когда с тобой в постели равный, когда ты любишь его.

Никто из вас не знает, сколько проходит времени, когда вы все же находите силы откатиться каждый на свою сторону кровати. И все равно, он протягивает к тебе руку, все так же лежа на животе, и ты тут же переплетаешь ваши пальцы. Светлый удовлетворенно вздыхает. О да, он удовлетворен настолько, насколько вообще может быть удовлетворен любовными играми мужчина его лет. Ты испытываешь схожее чувство, но уже сейчас задумываешься о том, что чуть позже, может быть под утро, не мешало бы повторить. И отчего-то уверен, что он поддержит тебя в этом начинании. И все же сейчас вам просто тепло, легко и сонно. Тарэль зевает, уткнувшись в подушку, мотает головой и вяло бормочет.

— Не хочу под воду...

Ты хмыкаешь, придвигаешься, почти прижимаясь губами в его уху, и шепчешь, стараясь произносить магические слова как можно внятнее, чтобы он запомнил заклинание, которым у вас, у темных, принято решать такого рода проблемы. Он вздрагивает, ощутив легкий холодок, прокатившийся резкой волной по всему тело, в глазах его появляется куда большая осмысленность, чем была до того. Ты улыбаешься, положив голову на одну с ни подушку.

— Какой первоклассное обслуживание, — с одобрением замечает светлый и закрывает глаза.

Ты любуешься им. Под потолком все еще нестерпимо слепят магические лампы. Ему не пришло в голову выключить свет, ты же, так и не рискнул попросить его об этом. Но сейчас, неожиданно, просишь.

— Я выключу?

— Угу. Давно пора, — не открывая глаз, лениво шепчет он и неожиданно без резкости, но почти с сожалением добавляет, — мог бы сразу обойтись без созерцания моей смущенной физиономии.

Ты в первый момент не понимаешь, о чем это он, но до тебя быстро доходит. Взмахом руки гасишь лампы, опускаешь ладонь ему на поясницу и рискуешь признаться.

— В темноте я бы, как раз, куда лучше все разглядел.

Он замирает, потом хмыкает. Приоткрывает один глаз.

— Значит, хорошо, что не выключил сразу.

— Ну, — тянешь ты, водя ладонью по его спине, — я и при свете кое-что заметил.

— И что же? — принимая твою игру, любопытствует он и смотрит на тебя уже двумя глазами.

— Что ты со своим темпераментом быстро наберешься опыта и, возможно, захочешь поменяться.

Он фыркает, тебе не удается поймать подоплеку его интонаций.

— Смешно, — говорит светлый, вздыхает, снова прячет лицо в подушке и неожиданно едва слышно говорит, — мне и так хорошо.

— Я рад, — говоришь ты, приподнимаешься и целуешь его в плечо.

Он снова вздыхает. Потом, помолчав, все же говорит то, чего ты подсознательно ждал с самого начала. Не мог же светлый так легко смириться со всем, что вы с ним вытворяли каких-то минут пятнадцать назад.

— Но если за пределами спальни, ты...

— Тс-с-с-с, — шипишь ты и прижимаешь палец к его губам, он открывает глаза, которые успел закрыть, ты видишь, как от смущения и ленивой злости на самого себя, краснеют кончики его ушей. Ты ловишь себя на мысли, что на левом, просто идеально смотрелась бы одна из твоих сережек. Особый знак. Но, конечно, стараешься затолкать эту мысль обратно, глубоко-глубоко, но точно знаешь, что однажды она снова вернется. — Постель не место для поединка, — роняешь ты веско, видя, как внимательно он слушает тебя, и продолжаешь, — именно это я в конечном итоге сумел донести до Самифле, но она приняла эту простую истину слишком поздно.

— Поэтому ты к ней уже не вернешься? — спрашивает он словно между прочим, но ты вдруг понимаешь, что в этот момент у светлого в груди замирает сердце. Даже если это не так, тебе бы все равно хотелось так думать, хотелось бы, чтобы он тебя любил и... ревновал, куда без этого?

— Предлагаешь мне еще раз подумать над словами дочери и привлечь к этому Андрея? — спрашиваешь ты, проверяя свою догадку.

Светлый меняется в лице и стискивает зубы, смотрит на тебя сердито, почти зло.

— Не смешно, — роняет он после минутной паузы.

Ты позволяешь себе улыбку. И говоришь то, о чем, возможно, не сразу рискнул бы сказать. Но сейчас слова словно сами на язык ложатся.

— Я думаю, повторить чуть позже. Ты со мной?

Вместо ответа он приподнимается и целует тебя. Крепко и совсем немножко зло. Ты отвечаешь с ленивой обстоятельностью собственника. Зачем перехватывать инициативу и что-то доказывать, когда теперь он и так весь твой? Ему, похоже, нравится твоя покладистость. Он разрывает поцелуй, смотрит в глаза. И, неожиданно хитро прищурившись, заявляет.

— В следующие выходные мы вас сделаем. Будь уверен!

Ты на секунду теряешься, но быстро находишь способ отреагировать на это заявление. Рывком переворачиваешься и подминаешь его под себя.

— Тогда в качестве утешительного приза я потребую ночь любви. А о чем мечтаешь ты за свою победу?

— Чтобы таких ночей было бесконечное множество, — неожиданно тихо шепчет он и приникает к твоим губам, на этот раз с нежностью, от которой в горле появляется сладкий ком тягучего предвкушения.

Ты возвращаешься на свою половину кровати, притягиваешь его к себе, обнимаешь, прижимая красногривую голову к черной, как ночное небо, груди и говоришь то, что так и не смог найти в себе силы сказать своей бывшей жене, несмотря на то, что она всю брачную церемонию ждала именно эти слова.

— Я умру за тебя.

— Сколько пафоса, Мурка! — фыркает он тебе в грудь и поднимает лицо. В его глазах нет и тени улыбки, — Смерть ничего не докажет.

— Тогда что ты хочешь? — недоумеваешь ты. Почему нет, ведь у вас именно эта клятва считается самой ценной, самой правильной. Он улыбается. Грустно, понимающе. Похоже, он знает, уже успел узнать у брата, что могут означать такие твои слова. Но его ответ ставит тебя в тупик.

— Жизнь, — и понимаешь, что он имеет в виду, только когда он добавляет, — В этой вашей клятве нет чувств, только обречение. А я не хочу... чтобы мы были обречены.

— Тогда... — после паузы рискуешь сказать ты, — я буду жить для тебя.

Он медлит, словно прислушивается к самому себе и тихо шепчет, прикрывая глаза ресницами.

— А я для тебя, — и приговаривает с тихим фырканьем, — Но в футболе мы все-таки вас победим!