Княженика_7

Я промолчала, не стала спрашивать, что такое потручать.

— Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит от топота коней, реки мутно текут, пыль от копыт поля покрывает. Стяги говорят: половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы боевым кличем поля перегородили, а храбрые русичи перегородили их черлеными щитами.

— Яр Тур Всеволод! Стоишь на бранном поле в самый разгар битвы, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шеломы мечами харалужными! Куда бы ты, Тур, не поскакал, своим златым шеломом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Поскепаны саблями калеными шеломы оварские от тебя, Яр Тур Всеволод! Проклиная раны, дорогие братья, бьется он за честь, и жизнь, и града Чернигова отчий златой стол, и за своей милой любимой Глебовны свычай и обычай!

Тут уж я не выдержала.

— Что такое харалужный? Что такое поскепаны! Почему за отчий стол? Что за свычай и обычай?!

— Харалужный — это харалужный, — бесконечно понятно объяснил Ярослав.

— Спасибо, исчерпывающее объяснение! — завопила громко я.

— Алиса, я не могу тебе объяснить, что такое харалужный. Я могу тебе просто показать харалужный меч — и не харалужный. Они отличаются.

— Ладно, поскепаны ты тоже не можешь объяснить?

— Почему не могу? Могу! — обиделся Ярослав. — Вот когда я ножом полено скепаю — получается много скепок или щепок. А тут шеломы оварские, прочнейшие, в щепу размочалили — устраивает тебя такое объяснение?

— Ну ладно, — смилостивилась я. — Это подходит. Но почему он бьется за Чернигова отчий златой стол?

— А потому, Алиса, что не Игорь выклянчил войска у Чернигова, а в граде Чернигове ему навязали и войска, и воеводу. И вот теперь за честь Святославличей, за жизнь Святославличей, за их, Святославличей, отчий золотой стол, он и стоит на брани, и прыщет на врагов стрелами своих курян, и гремит мечами харалужными.

И за Глебовну свою любимую: за ее порушенный бесчестьем мужа и деверя свычай и обычай. Бесчестьем, о котором прихвостни брата, Владимира Глебовича, шипят на всех углах. Которое и вывело Всеволода в этот поход, курян подняло, чтобы честь свою делом отстоять.

Потому что, Алиса, у нас слова и дела, не как у вас — они у нас воедино слиты. И "Слово" живой кровью, живой обидой сочится, в лицо лжецам свои упреки кидает. Чего вам уже никогда не понять!

Побелевший Ярослав резко поднялся и почти бегом ушел на улицу.

Охо-хонюшки... Как же его за живое цепляет, словно не мне он объясняет, а продолжает с кем-то отчаянно спорить... Может быть, с тем листком, что я ему читала? А я ведь уже даже и не помню толком, что там написано в этом дурацком листке...

К счастью, на улице Ярослав быстро взял себя в руки, вернулся спокойно-сосредоточенным.

Сел.

Следующую цифру карандашом поставил.

— Были века Трояни, минули лета Ярославовы. Были походы Олеговы, Олега Святославлича. Ведь именно тот Олег, никто иной, мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял, — мрачно и угрюмо переводил Ярослав. — Слыша давний великий Ярославов звон, вступал в злат стремень в граде Тьмуторокани, а сын Всеволода Владимир глух оставался: уши закладывал каждое утро в Чернигове. Здесь тоже похухнание. Причем очень злое.

— Почему?

— Потому что минули лета Ярославовы, Ярослава Мудрого, который детям своим и внукам Правду Ярослава оставил, чтобы не было в роду раздора, какой царил после отца его Владимира.

Но когда Олег Святославлич свои права пытался отстоять, как про то в Правде Ярослава сказано — он же и оказался крамольником, и вообще главным гадом, развязавшим междуусобицы.

А Владимир Всеволдович Мономах, миролюбец, в это время в Олеговом Чернигове знать ничего не хотел ни про какие права старших Ярославличей, уши закладывал, лишь бы Ярославов звон не слышать.

За такую наглую обиду Олега, за его бесчестье решил поквитаться князь-изгой Борис Вячеславлич. Правда была на их стороне, а вот сила...

Слава привела его, Бориса, на божий суд и из зеленой травы погребальное покрывало соорудила. Его убили в том бою на Нежатиной Ниве, где сошлись с одной стороны полки Олега и Бориса, младших князей, а с другой — силы Изяслава, великого князя, да Всеволода, настоящего правителя Руси.

Великого князя тоже убили в той битве, но убили копьем в спину, то есть, свои же.

И Святополк повез тело отца своего между угорскими, то есть венгерскими иноходцами к Святой Софии в Киеве, хоронить в главном храме Руси, со всеми почестями.

А Борису досталась безымянная могила там, на месте битвы.

Бились там Олег с Изяславом, а выиграли, как всегда, Всеволод и Владимир, сын его.

После этого боя Всеволод по старшинству стал великим князем киевским. Сел на киевском столе. Летописи начал переделывать, дескать, старые обветшали.

А Олегу досталась горькая слава. При нем засевалась и взрастала усобицами, погибала жизнь русского люда. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, да галки галдели, собираясь лететь на мертветчину.

Но при Олеге — это, Алиса, не из-за Олега!

Кто виноват?

Тот, кто свои права попытался отстоять, или те, кто чужими руками себе путь к власти расчищали?

Почему бог был не на стороне правды, а на стороне силы и лжи?

Почему ваши этого в упор не видят? Потому что им так удобнее?!

— Почему сразу "в упор"... — стала подыскать слова я в защиту наших. — Наверное, далеко не все наши...

У Ярослава дернулась губа. Он развернул и сунул мне под нос хрестоматию, ткнув в сноску за номером три.

Там было написано:

— А черниговцы, между прочим, заперлись, Олега ожидая, не желая Мономаха снова впускать;

а Олег, между прочим, когда из Царьграда вернулся, не велел порешить Давида Игоревича и Володаря Ростиславлича, которые Тьмуторокань захватили, с миром их отпустил.

А будь на его месте другие, очень скоро этих князей бы чья-то невидимая рука укокошила, разумеется, хазарская или половецкая.

Когда Ярополк, сын Изяслава, на Всеволода восстал — ведь Всеволод ничьих прав соблюдать и не собирался — то сразу узнал, что его Мономах его жену и мать полонил и в Киев к отцу под стражей отправил.

Дернись только, приди с ляхами — и твоей семье конец.

Ведь Всеволод и Владимир, сын его, люди мирные, только о согласии между братии и думают. Пришлось мириться.

Не успели мир толком заключить, не успел Ярополк к Звенигороду своему отъехать, как неизвестный тать из его же свиты зарезал князя прямо на телеге. Он, может быть, и выжил бы, но свита — его на коня и ко граду Владимиру.

И этой дороги раненый князь, удивительное дело, не пережил.

Тело остывшее повезли в Киев, где эти же благородные люди из свиты зарезанного Ярополка и рассказали, что убийца прямиком в Перемышль к Рюрику подался: он, наверное, им полный отчет перед своим злодеянием сделал, чтобы они ничего не перепутали.

Выиграли, опять же, почему-то Всеволод с Владимиром, а не Рюрик: меньше стало Святославличей, меньше Изяславличей, еще одного можно с честью и великим почетом в Киеве похоронить.

Но Ярополк-то знал, с кем дело имеет, прилюдно молился запомнившейся многим молитвой: просил у бога такой же смерти, какая дана была Борису и Глебу:

От чужой руки и умер.

Как Борис и Глеб.

Ярослав дернул обратно хрестоматию.

— Вышел младший, храбрый князь Борис за обиду Ольгову на Нежатину Ниву — и пал. А сейчас на реке Каяле бьется отчаянно младший князь Всеволод за бесчестную обиду старшего своего брата Игоря. Как тогда.

— То было в те рати, и в те походы, а о такой, как эта рать — и не слышано! С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, трещат копья харалужные во поле незнаемом среди Земли Половецкой. Черная земля под копытами костями была посеяна, а кровью полита, тугою взошла по Русской Земле.

— Туга — это что?

— Это туга. Туго стало Земле Русской. Понятно так? Туга — она и есть туга.

— Беда, в общем?

— Можно сказать и так.

— Что мне шумит, что мне звенит давече рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Спроси меня, какие полки! — потребовал категорически Ярослав.

— Какие полки заворачивает Игорь?

— Черниговские, Ярославом данные! Два дня они бились в полном окружении, от воды отрезанные.

А на третий день, в воскресенье, ковуи Ольстина Олексича побежали.

А Игоря в первый же день ранили в руку. Он когда увидел, что ковуи бегут, на коня — и за ними, чтобы вернуть. Без шлема поскакал.

Но черниговские так дернули — не угнаться. Он, видя, что дело безнадежное, к своим полкам — а половцы его тут и взяли.

Всеволод пытался к нему пробиться — безуспешно ...

Бились день, бились другой. На третий день к полудню пали стяги Игоревы.

Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы.

Тут пир довели до конца храбрые русичи, кровавым вином сватов допьяна напоили, а сами полегли за Землю Русскую...

А теперь вспомни, что эти твари во Суздальской летописи по трехневную пьянку Ольговичей написали! Славный пир, кровавый, вышел. Им бы, воронам, на таком попировать!

— Никнет трава от жалости, а древо с тугою к земле преклонилось. Невеселые времена, братия, настали. Пустыня силу прикрыла. Встала обида над погибшими русскими людьми, вступила девою на землю Трояню. Всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, прогнала жирные времена. "С тугою" — тебе понятно?

— Вроде бы да, — осторожно сказала я. — Склонилось от печали. Ты лучше про пустыню расскажи. Там же степь, а не пустыня?

— Полки полегли, теперь там, на поле боя, пусто, пустыня павших прикрыла.

— Жирные времена — понятно, но как-то странно.

— Жир — это, вообще-то, достаток, богатство. Если по-вашему, то сконцентрированная энергия.

— Ничего себе, какие ты слова умные знаешь!

— Я много чего знаю, — Ярослав хоть на мгновение расслабился, улыбнулся, но потом снова закаменел. — Усобицы князей ведут к погибели от поганых. Говорил ведь брат брату: "Это мое, и то мое же". И начали князья про малое — "это великое" молвить. И сами на себя, ни кто-нибудь другой, крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходят с победами на землю Русскую.

— Тоже похухнание?

— Да нет. Тут уже прямо в лицо обвинения, ты разве не чувствуешь?

— Нет.

— Хорошо.

любого русского князя возьми, каждый в какой-то усобице участвует, стычка Владимира Глебовича и Игоря Святославлича по нынешним временам это так, семечки, мелкая ссора.

А вот усобица среди Ольговичей, давняя, след от которой далеко протянулся: когда еще был жив Олег, старший брат Игоря и Всеволода, он пытался воевать со Святославом Всеволдовичем.

Ведь Святослав с Ярославом, старшие Ольговичи, не дали братьям земли, хоть и обещали. Все под себя подгребли.

Да еще потом в Чернигове "Слово о князехъ" составили, где старшие князья младших, то есть того же Олега, монашескими устами увещевали, что, мол, нехорошо воевать, Давида, старшего брата Олега Святославлича, в пример приводили.