Княженика_6

— Почему?

— Интересное дело — второй оборотный ряд нарушался греками с прямого его указания, и ему же на суд это нарушение отправлять, так что ли? Киевским князем тогда был Мстислав Изяславич. А Святослав, о котором мы говорили, сидел в Чернигове. Андрей Боголюбский предлагал тогда князю Мстиславу митрополита-грека ссадить с престола, а епископам выбрать другого, без патриарха царьградского. Мстислав побоялся ссориться с Царьградом, собор не созвал, епископы разъехались по своим епархиям. Греки осмелели, видя, что князь боится. Два Антония схватили игумена Поликарпа и заточили.

— В тюрьму?

— Ну да, в церковную. Антоний Черниговский, хитрый грек, чувствуя поддержку митрополита, разошелся и начал прилюдно поносить князя Святослава "за ядение мяс". То есть объявил его оборотнем.

— Но это же и так все знали! — возмутилась я.

— Это было негласное знание, чего ж на всех углах орать. Об этом сговорились и в первом и во втором оборотном ряду. А Антоний сделал его гласным. Договор нарушил. Он вообще был подлым, гадюка-гадюкой, этот Антоний. Хуже всякого оборотня. Ни чести, ни достоинства, одно коварство. Из-за него детей Святослава Ольговича сильно потеснили в правах, чуть совсем не обездолили.

— Я запуталась в ваших Святославах, — призналась я. (Как и во всех остальных, но в этом я уже не стала признаваться).

— Сейчас поймешь, — пообещал Ярослав, взял листок и начал чертить.

— У Ярослава Мудрого было много сыновей. Один из них — Святослав. Запомнила?

— Угу.

— У этого Святослава (Ярославича) родилось пять сыновей, четвертый сын — Олег Смелый. Запомнила?

— Запомнила.

— Потомки Олега Святославлича — Ольговичи. У Олега было три сына: старший Всеволод, средний Игорь, младший Святослав. Два старших — от гречанки Феофано, он женился, когда был в ссылке в Царьграде.

— Это в Стамбуле, что ли, в ссылке? — не поверила я — Ха-а-а-а-рошие у вас там ссылки. У нас так в Сибирь упекали, примерно сюда, где мы сейчас с тобой. В Турцию отдыхать ездят, те, кто может себе это позволить.

— Мне больше нравится быть тут в ссылке, рядом с тобой, — улыбнулся Ярослав. — Чем в Царьграде отдыхать. Но ты не забывай, что это было место княжеской ссылки.

— Да-да-да. А еще туда славянских рабов продавали, — припомнила я.

— И это тоже, — кивнул Ярослав. — Но давай я про Ольговичей продолжу. Младший сын Олега, Святослав, был от половчанки. Три Ольговича, все с разной судьбой. Всеволод умер великим киевским князем. Игоря киевская толпа растерзала в клочья, а Святослав долго воевал, скрывался в вятских лесах. Потом смог тело Игоря вывезти и похоронить в Чернигове, нашем родовом гнезде. Всеволод Ольгович — отец Святослава Всеволдовича, которого Антоний за "ядение мяс" хулил. А Святослав Ольгович — отец Игоря Святославлича, героя "Слова". Князя Игоря в честь убитого дяди и назвали.

Ярослав обвел на своем древе Игоря Святославлича и продолжил:

— У Святослава Ольговича тоже было три сына. Старший — Олег — от половчанки. Младшие сыновья, Игорь и Всеволод, — от новогородской боярышни Марии Петриловны, дочери посадника Петрилы. Святослав Ольгович женился на ней, когда княжил в Новгороде Великом. А потом, после долгих мытарств, он сел на черниговский стол.

Я фыркнула.

— Что смешного? — удивился Ярослав.

— Сел на стол.

— Ну, вот так у нас говорится, — развел руками Ярослав. — Можно еще сказать "на престол". Но это как-то слишком торжественно.

— Ладно, пусть будет сел на стол, — разрешила я. — Но ты же черниговским князем другого Святослава назвал, Всеволдовича.

— Он стал черниговским князем после смерти Святослава Ольговича. А до этого сидел в Новгороде-Северском. Святослав Ольгович был еще не старым, когда умер. Его старшего сына Олега не было тогда в городе, он княжил в Курске, а Игорю всего десять лет стукнуло, Буй-Туру же будущему, младшему Всеволоду, три года. А когда князь умирает, начинается передел власти. Княгиня смерть мужа пыталась утаить, чтобы Олег Святославлич успел в город вернуться. Епископ Антоний, собака подлая, ей посоветовал бояр клятвой связать, чтобы молчали, а сам тайно послал гонца к Святославу Всеволдовичу и расписал в своем послании, что войска черниговские в беспорядке, княгиня в смятении, при ней только младшие дети и товару много.

— Какого товару?

— Ну, добра всякого. Только Олег Святославлич успел раньше Святослава Всеволдовича и начали они рядиться — то есть договариваться. Святослав Всеволдович был старейший в Ольговичах, поэтому Олег уступил ему черниговский стол, а сам ушел в Новгород-Северский. Но Святослав Всеволдович клятвенно обещал, что даст уделы осиротевшим княжатам Игорю и Всеволоду из своих — то есть черниговских земель. И ничего не дал. Пришлось Олегу Святославличу братьев уделами наделять из тех немногих земель, что к нему отошли. Игорю — Путивль, Всеволоду — Трубчевск.

— Это так важно было?

— Конечно, — Ярослав рассказывал серьезно и немного устало. — После смерти Ярослава Мудрого начались которы — то есть бесконечные войны за уделы между его потомками, князей становилось все больше, уделов — все меньше. А ведь удел князя кормит, и дружину его. Это его хлеб. Если князь умирает, а дети его еще маленькие, сил и войск у них нет, и старейшие родственники им земель не дадут, по подлости и жадности — то у них один путь, в изгои. Та же смерть, только растянутая. Князь не может быть кем-то другим, он рожден князем, князем и умрет. Если бы Олег Святославлич Игорю и Всеволоду городов не дал — они бы были обречены. Мать ведь у них не княжеского рода, новгородка. А так многие делали: изгоев плодили. Зачем чужим детям помогать, когда свои подрастают, им же тоже земли нужны. Но он их не бросил, не предал. Чем мог — поделился. Этим-то Святославличи и отличались от других. И Игорь потом, когда вырос, так же поступил, как старший брат в свое время. Когда Олег Святославлич умер молодым — и оставил сиротой сына Святослава, князь Игорь дал сыновцу Рыльск и всегда с собой в походы брал. Святославличи своих не бросают.

— Сыновцу?

— Ну, или сыновчу, — чокнул Ярослав с улыбкой. — Сыну брата, то есть.

— Угу, племяннику. Ой, а что, получается, Святослав Всеволдович сыновец Святослава Ольговича?

— Да. А Игорь и Всеволод ему двоюродные браться. Антоний когда Святославу Всеволдовичу письмо про богатство и беспомощность вдовы-княгини писал, думал, наверное, гадина, что вертеть будет князем. А не получилось. Антоний подзабыл видно, что князь-то тоже Ольгович. Святослав Всеволдович разгневался на епископа за хулу и выгнал ко всем чертям из города. Антоний убежал в Киев к митрополиту. А князья, разъяренные нарушением оборотного ряда, собрали войска и пошли на Киев войной. Мономашичи, Ольговичи — все. Главным был Андрей Боголюбский, сын Гюрги Долгорукого, младшего сына Мономаха.

— Гюрги?

— Ну, Георгий или Юрий. Очень хотел быть великим князем киевским.

— Получилось?

— Ну-у-у... С одной стороны — получилось. С другой стороны — недолго он в Киеве сидел, отравили.

— Долгорукий был сильный оборотень?

— Слабый, — махнул рукой Ярослав. — Он же сын Мономаха, внук греческой царевны.

— А мама его кто? Гречанка или половчанка?

— Английская королевична, — улыбнулся Ярослав. — Гита Гарольдовна.

— Нет слов, — мрачно сказала я. — Широко вы там жили.

— А то, — подтвердил Ярослав. — Если хочешь знать, это моя пра-пра-бабушка.

— Ты же говорил, что Ольгович!

— По деду — Ольгович, по бабушке — Мономашич. В моем поколении уже все линии смешались. Давай перерыв сделаем, а? У меня чай наружу просится.

— И у меня, — призналась я. — А от ваших сложных семейных переплетений голова кругом идет. Но перед перерывом ты только одно скажи, пока еще немного в силах разобраться — чем тогда дело закончилось? Греки-епископы и митрополит попытались князей-оборотней прижать, а потом заперлись в Киеве, так? А князья пришли под Киев с войсками. Так?

— Молодец, — похвалил меня Ярослав, и мне стало так приятно. — Мстислав Изяславич ушел из Киева. Князья взяли город на щит. А церкви и монастыри разграбили, в назидание монахам, нарушившим оборотный ряд. Дом митрополита обчистили с особым удовольствием, чтобы знал. Поликарпа князь Святослав освободил и снова поставил игуменом Печерского монастыря. Именно поэтому было решено Печерский монастырь не трогать — но черные клобуки не удержались, и туда сунулись, попытались его поджечь. Чтобы летописями тебя не мучить, так и быть, из Татищева тебе прочитаю: "Паче же за митрополичью неправду были озлоблены князи, что он запретил Поликарпу, игумену Печерскому, в господские праздники, на Рождество Христово и Богоявление, масло и млеко в среду и в пяток есть, чего прежде не было, в котором ему помогал Антоний, епископ черниговский. И сей возбранял князю Святославу черниговскому мясо в те же дни есть" .

— Нет, я сейчас точно описаюсь! — взвыла я, чувствуя, что меня опять затягивает в Древнюю Русь, как в бездонный омут. — Вы же, то есть они же, крещеные! Как христианин может храм ограбить?

— Легко, — пожал плечами Ярослав, вставая. — Тогда это было обычным делом — это же чужая церковь, не своя. Андрей Гюргевич спер из Вышеграда икону Богоматери греческого письма, которой в Руси цены не было, чтобы в свой храм поместить — и ничего, прозван Боголюбским. А знаешь, как звали новгородского попа, ученого человека, что "Книгу пророков" переписал, а это тебе не иконы красть? Упырь Лихой!

— Я тебя больше не слушаю! — пригрозила я и сбежала первой в огород.

Хорошо, что темно было, потому что до туалета я бы не дошла.

Какое же счастье, какое облегчение! И надо же было столько чаю выпить... Хорошо, что я не накрасилась, сейчас можно умыться власть...

Когда я заходила в дом, мимо меня пронесся Ярослав, по тому же маршруту.

Пока он тоже ловил блаженство, я решила кое-что уточнить.

Посмотрела в его материалы. Лето 6676 от сотворения мира по нашему 1168 от Рождества Христова, вот. Середина двенадцатого века, получается. До похода князя Игоря в "Слове" осталось семнадцать лет.

Понятно.

Когда Ярослав вернулся, сполоснул руки в раковине и включил чайник по новой, я спросила:

— Ну, хорошо, князья показали всем кузькину мать. А что потом?

— А потом Андрей Боголюбский не стал садиться на киевский стол, а посадил своего брата Глеба переяславского. Моего, если хочешь знать, прадеда.

— Надолго посадил?

— Не очень. Года через два отравили, — невозмутимо отозвался Ярослав из кухни. — Тебе чаю со сгущенкой?

— Ага, — сказала я и подумала: — "Ага. И этот плохо кончил".

И уже чисто ради интереса спросила:

— А Андрей Боголюбский долго жил?

— Конечно же, нет. Убили его в его Боголюбове, мечами иссекли ночной порой. Вот Андрей-то оборотень был еще тот. Он по матери наполовину половец. Поэтому долго сопротивлялся, убийцы думали, что он всё — а он сумел выползти из замка, пытался спрятаться. Нашли его по кровавому следу за лестничным столбом. Но он оборотнем был в душе, отказался от дара в обмен на церковную поддержку, — принес и поставил Ярослав на стол две чашки с чаем. Рассказывал он спокойно, словно светскими новостями делился.

— Тьфу на тебя! — обозлилась я. — Вы там все с ума посходили, что ли?

— Время такое, — пожал плечами Ярослав. — Люди такие. Убийц его повесили на воротах и расстреляли калеными стрелами, а жену, Улиту Кучковну, которая им помогала, в Поганом озере утопили. Но и Андрей был не ангел в златых ризах. Он своего епископа, который отстаивал право князей быть оборотнями и есть мясо, предал, в конце концов, на лютую смерть отправил.

— О господи...

— Греки оказались сильнее. Ну, взяли князья Киев, пограбили митрополичий двор — только душу отвели. Как был он, митрополит, главою православной церкви на Руси, так и остался. Просто на уступки небольшие пошел. И начал воевать своим оружием, церковным. Митрополит должен епископов утверждать. Андрей выгнал ростовского епископа Нестора, тот ушел в Киев и там умер. А Боголюбский захотел поставить на опустевшее епископство Федора-священника, который лихо спорил с греками за право князей мясо есть. Этот Федор был из знатнейшего боярского рода, брат боярина Петра Борисовича, которого вся Русь знала. Боголюбский отправил Федора в Царьград с большими дарами — чтобы патриарх ему епископство ростовское дал. Дары были хорошие — патриарх согласился. Федор вернулся в Ростов, к Боголюбскому. Они думали, что выиграли: в Киеве сидит Глеб Гюргевич, который полностью во власти брата ходит, епископство ростовское теперь тоже у Андрея в кулаке. Но митрополит-грек тоже умел силу показать — он написал во все церкви залесские, игуменам и пресвитерам, что Федор должен прийти к нему, главе православной церкви, на утверждение, а если не придет, чтобы епископом его не считали, службы с ним не служили, благословения его не принимали, потому как он самозванец. Началась церковная война. Федор попытался храмы закрыть, начал попов притеснять. Люди зароптали. И Андрей Боголюбский струсил. Взял Федора под стражу и выдал на митрополичий суд, уверяя, что только добра ему желает, ничего, мол, страшного. В оковах доставил бывшего союзника в Киев. Федора обозвали звероядным Федорцем и обвинили в ереси, по приговору суда сослали на Песий остров, а там вырвали ему язык, чтобы замолчал, отрубили правую руку, чтобы не писал, и ослепили, дабы неба больше не увидел. И книги его сожгли. И в летописях об этой казни поведали, в назидание остальным...

— А ты, Алиса, — сверкнул глазами, нет, не глазами, гневными очами, — Ярослав, — поёшь мне с чужого голоса, что, мол, "Слово о полку Игореве" было написано в Киеве и прочитано на великокняжеском дворе при всеобщем одобрении и умилении. У нас — в Русской земле — за громкие слова отрубленными руками и вырванными языками расплачиваются.

Нетронутый чай стыл на верстаке.

После таких ужасов кусок в горло не лез, ни пить, ни есть не хотелось.

— На сегодня, мне кажется, хватит, — бодро сказал Ярослав.

— Ага, — пискнула я.

Это хорошо, что мы успели на двор сходить до того, как о прадеде Ярослава речь зашла, о брате прадеда и казненном епископе.

А то бы я точно описалась прямо на месте от избытка чувств.

Молча пошла проводить гостя до двери. На выходе Ярослав остановился, приобнял меня, приблизил к себе и тихо сказал, прямо в ухо:

— Я прочел книгу "Путь меча", которую ты мне подарила. Помнишь?

Не воздам Творцу хулою за минувшие дела.

Где мой конь в стенном проломе спотыкался о тела.

Крови и золы везде и всегда много. Не бойся, я же рядом.

И ушел.

Я не пОняла, а поцелуи?

Обещанные вчера?!

Одно из двух: или он надо мной издевается, или боится так же, как и я.

Глава тринадцатая

ПЕРЕМИРИЕ

После его ухода я помаялась дома, накинула куртку и вышла на крыльцо подышать свежим воздухом. Темно, холодно. По железной дороге прошел грузовой состав. Это было так здорово — привычно, знакомо.