Княженика_6

Глава двенадцатая

ОДНО СЕМЕЙСТВО

В четверг у нас двух последних уроков не было. Я этим воспользовалась и съездила в Северобайкальск.

Позвонила оттуда в клинику.

Всё без изменений... Всё. А я подсчитала, какой день — и поняла, что уже месяц прошел с того дня, как папа привез меня сюда...

Целый месяц! И всё без изменений. Ни малейшего просвета. Только время катится день за днем...

Долго бродила по городу, чтобы успокоиться после звонка. Набрела на оптовый магазин.

Купила там три банки сгущенки, чтобы было чем Ярослава угощать, и поехала домой.

* * *

Когда подошло время занятий — я чего-то разволновалась не на шутку.

И глаза красить в этот раз не стала, и блузку новую искать — тоже. И вообще подумывала, не смыться ли мне куда-нибудь сегодня.

Но это было бы как-то некомильфо. И вообще у меня домашние задания скопились... Сделала все, что могла, на пару недель вперед. Когда размышляла, чем бы еще заняться — услышала легкий стук в дверь.

Ярослав пришел тоже какой-то непонятный. Зажатый, что ли. В привычном камуфляже, а не в белой рубашке.

Дрова сразу колоть начал — похоже, почти все переколол.

А я уху варила из дядигришного омуля.

Пока по хозяйству копошились, начало смеркаться.

Задернула шторы, включила лампу на верстаке.

Только к верстаку мы не пошли. По какому-то негласному уговору устроились перед печкой на диване — в разных концах. И у каждого кружка горячего чая со сгущенкой.

Сидели и смотрели на огненные щели вокруг печной дверцы.

Я хотела спросить про условия нашего спора, а вместо этого спросила:

— А оборотни серебра боятся?

— Нет, конечно, — удивился Ярослав. — Рюриковичи точно не боятся. Помнишь рассказ про деревянные и серебряные ложки дружины Владимира?

— Конечно, не помню, — отозвалась я.

Как я могу помнить то, чего не знаю, странный он какой-то.

— Рассказ вставлен в "Повесть временных лет" от 6504 года. Многие думали, что оборотни серебра боятся, и поэтому дружина Владимира ест деревянными ложками, вот и подзуживали на пирах, как подопьют. А он, ответно насмехаясь, сделал всем ложки серебряные. И самая последняя запись в этом году, что жил Владимир по заветам отца и деда. А отец и дед его сама знаешь, кем были.

— Значит, серебра не боятся. А холодного железа?

— Здесь сложнее, — взял Ярослав железную кочергу и пошевелил ею дрова в печке. — В Дании сохранилось поверье, что если кто-нибудь наденет железный ошейник, то сможет превратиться в медведя. Можешь проверить на досуге.

— Спасибо. Не хочу, — наотрез отказалась я.

— Не бойся, все равно ничего не получится, — засмеялся Ярослав. — С холодным железом у нас примерно всё так же, как и с серебром.

— А что делал Владимир, когда понял, что договор про крещение с подвохом? — вспомнила я, чем закончился наш вчерашний урок.

— Умер, — пробурчал Ярослав.

— Я серьезно!

— И я серьезно, — Ярослав сходил на кухню, налил себе еще чаю, вернулся и спросил:

— А тебе точно хочется это знать?

— Ведь действительности все не так, как на самом деле, — съязвила я.

— Точно, — подтвердил Ярослав, не поняв моего сарказма. — Все не так.

— Я уже вляпалась по уши в ваши тайны, так что давай, рассказывай.

— Надеюсь, ты знаешь, что сначала святым был только Глеб, младший сын Владимира?

— Не надейся, не знаю, — отрезала я.

— Сначала Глеб. Потом святые Глеб и Борис. А потом уже Борис и Глеб.

— Чья работа?

— Все тех же. Глеб считался небесным покровителем Ольговичей. Мономашичам тоже нужен был патрон, который круче, чем у Ольговичей. Поэтому святым сделали и Бориса. А потом поменяли их местами. Глебоборисовские храмы превратились в Борисоглебские.

— У тебя получается, куда ни ткни, везде Мономах виноват, — заметила я. — Документы подделывал, святых подтасовывал.

— Незаурядный был человек, — подтвердил Ярослав невозмутимо. — Великий правитель, воин и политик.

— А доказательства, доказательства-то где?

— Было время, когда на крестиках изображали одного Глеба. А потом на первом месте Глеба, на втором Бориса. Иногда их находят... Невозможно уничтожить все следы.

— Ладно, понятно, что и здесь подлог, — бодро сказала я. — Но, надеюсь, со смертью Владимира Святого все чисто?

— Конечно, нет, — безмятежно отозвался Ярослав. — Все перелицовано, как обычно.

— О господи, что вы за семейка такая...

— Одни из самых лучших правителей в Европе, — улыбнулся Ярослав. — Правители самой лучшей страны!

— Ты хочешь сказать, не вы одни такие?

— Разумеется. Мы ничуть не хуже остальных. У всех была беспощадная борьба за власть. Победа сильных, а потом подчистка следов победителями.

— И кто боролся за власть после смерти Владимира?

— А все его сыновья передрались. Еще при жизни отца. Мстислав засел в Тьмуторакани. Святополк надеялся на ляхов, на тестя своего Болеслава. Ярослав сидел в Новгороде, как на горячей плите. И с новгородцами ладил плохо, и отец его терпеть не мог. Владимир Бориса прочил в свои преемники. Святополка в поруб засадил, чтобы особо не рыпался. К тому времени-то он уже понял, как его греки вокруг пальца обвели. Болеть начал, опротивело ему все, Киев в первую очередь. Жил в Берестове. Там и умер накануне похода на Ярослава. И похоронен тайком, он ведь как был оборотнем, так им и остался.

— Так в чем подвох был, я не поняла?

— Оборотный дар передался только детям от Рогнеды, рожденным до крещения. Владимир понимал, что при таком раскладе младшим детям не выжить.

— А что такое поруб?

— Тюрьма такая, сруб без окон, без дверей. Держать там оборотней — самое надежное, иначе улизнут, если хоть щель оставишь. Где мышкой, где ужиком.

— Святополк — это который убийца Бориса и Глеба? — вспомнила я.

— Ага, Святополк Окаянный, — криво ухмыльнулся Ярослав. — Подлый Иуда, скончавшийся, как собака, проклятый всеми родственниками.

— Чего ухмыляешься, что тут не то?

— Видишь ли, Алиса, — начал, как всегда, издалека, Ярослав, — вы сейчас читаете то, что специально для вас написано. А не то, что было.

— Напомни мне, что написано, — попросила я. — А то, получается, для меня персонально — зря писали, я все равно ничего не помню.

— Владимир передал дружину Борису. Борис пошел сражаться с печенегами. Святополк коварно послал убийц сначала к Глебу, а потом к Борису. Они умерли безропотно, как и полагается святым. Сестра предупредила Ярослава, что Святополк стал резать братьев. Исключительно защищаясь, Ярослав пошел против Святополка с новгородцами и варягами. Святополк опирался на ляхов тестя. Был разбит, бежал, умер от загадочной болезни.

— А что было?

— Ярослав бился с Борисом. Об этом с гордостью рассказал своим потомкам варяг из его войска. Он же не знал, что об этом надо молчать, потому что по официальной версии Святополк будет биться с Борисом, а Ярослав со Святополком.

— Официальная версия — как красиво звучит... — заметила я.

— Я еще и телевизор ваш смотрю, — посмотрел на меня свысока Ярослав. — А не только ваши учебники читаю.

— У тебя все какое-то жуткое, а в учебнике — интересное, — заметила я.

На это Ярослав ничего не ответил, лишь из кружки чаю отхлебнул.

Я почувствовала, что мне надо перевести дыхание. И теперь уже сама подхватила кочергу и начала ею угли ворошить, собираясь с мыслями.

Ярослав сидел себе в углу дивана, как всегда подтянутый, аккуратный. Красивый.

Ничего себе мальчик из хорошей семьи, один предок другого краше.

— Но раз ты — оборотень, значит, получается, все как-то устаканилось? — сообразила я. — И Русь стала крещеной, и князья остались оборотнями?

— Получается, что так. Владимир расплатился сполна за первый оборотный ряд. Победил и сел на киевский стол Ярослав, сын Рогнеды. В Полоцке стали княжить потомки Изяслава — тоже сына Рогнеды, брата Ярослава. Это сильная кровь. Церковь и князья-оборотни договорились — они союзники. Пусть это и не по христианским канонам — но князьям можно.

— Это был второй договор?

— Нет, второй ряд был позже, это было подтверждение первого. Ярослав же недаром назван Мудрым. Он сумел договориться. А почему он именно "Мудрый" — знаешь?

— Ну-у, потому что он был очень умный, всех победил. Государство в порядок привел, законы установил — "Правду Ярослава", я помню.

— Все правильно, но не только поэтому. Ярослав строил храмы. С большой любовью строил, с уважением. Он построил в Киеве Софию Божью Премудрость, и в Новгороде — тоже Софию, которую еще Владимир заложил. И в Полоцке. Храмы не Спаса, как в Чернигове, не Богородицы, как в Тьмуторокани, не Святой Троицы — именно Софии Божьей Премудрости. Вот его Мудрым и назвали. Сперва — немного в насмешку. А потом и серьезно.

— Ну надо же.

Ярослав поднялся, дошел до стеллажа, куда я его книги убрала, достал оттуда одну, пролистал:

— И умирая, Ярослав от своего оборотничества не отрекся, вот смотри, тот самый мраморный гроб, в который его положили.

Я глянула — это была иллюстрация из книжки "Литература Древней Руси", подпись под ней гласила: "Мраморная гробница Ярослава Мудрого в Софийском соборе в Киеве".

— Кресты там, — осторожно заметила я. — Как христианину и полагается.

— Кресты, — согласился Ярослав. — Но вот смотри, на крышке, выше всех крестов такая шестиконечная снежинка в венке, видишь? А от нее идут побеги к крестам, по углам крышки. А ведь это — громовое солнце, хорсовое, языческое-разъязыческое. Солнце князей-оборотней. Для тех, кто знает. То есть Ярослав признает, что он, князь-оборотень, связан с христианством, пророс в него, как те побеги. Но громовое солнце освещало его жизнь, как жизни его отца и деда.

— А были те, кто отрекался от оборотничества? — уточнила я.

— Были, — усмехнулся хитро Ярослав. — Мономашичи те же, в большинстве.

— А Ольговичи твои, значит, нет?

— И Ольговичи тоже. Например Святослав, сын Всеволода, внук Олега. Всю жизнь трусил и метался, и перед смертью тоже испугался до смерти.

— Хорошее сочетание. "Перед смертью испугался до смерти" — передразнила я. — Да ему, наверное, этому твоему Ольговичу, уже глубоко все равно было.

— Не все равно, — Ярослав потянулся за другой книгой.

Достал второй том "Полного собрания русских летописей". Раскрыл.

— Второй оборотный ряд отличался от первого тем, что нам, князьям-оборотням, при жизни дозволяется быть такими, какие мы есть, — начал было Ярослав, но я тут же перебила:

— Какими такими?

— Добрыми христианами, — совершенно серьезно ответил Ярослав, — православными, крещеными. И — оборотнями, как наши прадеды. Хочешь — будь оборотнем, хочешь — откажись, стань таким же, как твои люди, как народ. Но перед смертью ты должен выбрать, кто ты. И куда идешь.

— Это так серьезно? — не поверила я.

— Для нас — серьезно, — посуровел Ярослав. — Это наш, княжеский договор с духовной властью, с церковью. И церковь этот второй ряд, конечно, признала нехотя. И постоянно с ним боролась.

— Победила?

— Победила, — признал Ярослав. — Но не сразу. И вот слушай, как выбирал Святослав Всеволдович: ему уже было плохо, язык отнимался, и он с трудом жену свою спросил:

"...и реч̑ . ко кнѧгинѣ своеи . коли боудеть рче стх҃ъ

ѡнъ же не повѣдавъ еи . и рче азъ вѣроую во единого Ба҃ ."

— Спасибо, я все поняла.

— Но должен же я тебе летописную запись сообщить! — возмутился Ярослав. — Ты же сама говоришь, что я наврать могу, и тебе обязательно доказательства нужны. И в летопись записали, что князь спросил свою княгиню, когда будет день святого Маковея, она же ему сказала, что в понедельник, а князь в ответ — уже не дождусь. А в день святого Макковея отец его Всеволод умер. И тут княгиня увидела около мужа приведение, то есть смутную фигуру, из другого мира посланца. Стала князя спрашивать — он хотел ей что-то сказать, но струсил, как всегда. И сказал: я верую в единого бога. Чтобы это все слышали и записали.

— А почему он так сделал?

— Он слабый, половинчатый, — презрительно сказал Ярослав. — Всегда под чужую силу подстраивался. Хотел быть сильным, очень хотел, а кишка тонка. Хотя, надо сказать, Святослав не побоялся выступить в борьбу с царьградскими епископами, когда они попытались нарушить второй оборотный ряд.

— Прежде чем я услышу эту, несомненно захватывающую, историю, объясните мне, пожалуйста, чем отличался первый ряд от второго, — вежливо, но твердо попросила я. — Зачем он понадобился, если Ярослав Мудрый прекрасно обходился и первым рядом?

— Ярослав-то обходился, на то он и Мудрый. А вот у детей и внуков его становая жила была уже не та. Оборотный дар слабел. Если при Рюрике силы князя хватало на то, чтобы он вместе со старшей и младшей дружинами обернулся, и стая кречетов понеслась куда надо, чтобы возникнуть у врага за спиной, то теперь, при Ярославовых внуках, сил еле-еле на младшую дружину хватало. А церковь мягко, но непреклонно стояла за ограничение дара. И было три основных пути. Дар ослабевал, если князь вступал в брак с византийкой, особенно царских кровей. Дар усиливался, если князь брал в жены половецкую деву. Но пока распознали этот первый путь, прошло без малого сто лет. Второй путь был прост и сложен одновременно— князь добровольно отказывался быть оборотнем. Те, у кого дар был маленький — шли по этому пути охотно. Остальные нет. А третий путь был связан с принудительным ограничением.

— В смирительную рубашку завязывали? — обрадовалась я.

— Поститься заставляли, — поправил Ярослав. — Оборотню нужно мясо. Во втором оборотном ряде прямо заключили, что если на постные дни выпадают праздники — прежние, старые — то мясо, молоко, яйца и сыр есть можно. Потому что это обычай отцов и дедов. И оборотней. Но священники-то на Русь шли из Царьграда, особенно высшие. И они боролись против мяса в постные дни. А наши попы, местные, поддерживали князей. И в лето 6676 от сотворения мира на всю Русь такой спор разгорелся. Митрополит — а он был грек — прямо запретил скоромное в постные дни. Князья взвились, потому что это было прямое нарушение второго оборотного ряда, пусть он и тайный, а церковный мир — русский — раскололся. Два Антония, два епископа — Черниговский и Переяславский — были греки и стояли за митрополита. И ссылались на Студитовы уставы. А князья не могли ссылаться на тайный оборотный договор, поэтому напоминали об уставах Вселенских соборов. Их поддерживал игумен Поликарп — наш, русский, не грек. Остальные монахи притворились, что знать ничего не знают, и предлагали отправить это дело на рассмотрение к патриарху в Царьград. Князья, конечно же, были резко против.