Впрочем, чужую волшбу я бы при всем желании ощутить не смогла — слабоват мой дар для этого. Однако и на вмешательство наставницы это никак не походило — старуха Ирша, хоть и злопамятная, но из ума, небось, еще не выжила, чтобы портить ради меня единственный нормальный тракт. Но кто мог такое сотворить и, главное, зачем — я не знала.

Пришлось довериться чутью Гнедыша и постараться ему не мешать. А когда сугробы поднялись ему до груди, вовсе отпустить поводья, позволяя умному животному самому решать, куда свернуть и как выбраться из белого плена.

Как вскоре выяснилось, это было ошибкой, потому что на внезапно раздавшийся в чаще громкий треск обвалившегося дерева служивший нам верой и правдой конь отреагировал неадекватно — внезапно захрипел, будто его душили, попятился, а потом вдруг взвился на дыбы, после чего рванул прочь с такой скоростью, что я кубарем слетела с его спины, с головой ухнув в ближайший сугроб. А когда с воплем оттуда вынырнула, то увидела только стремительно исчезающий конский круп, вокруг которого, будто белые брызги, разлетались хлопья пушистого снега.

— Гнедыш, стой! — испуганно крикнула я, но голос мгновенно потонул в торжествующем вое метели. — Гнедыш! Гнеды-ы-ыш... вернись!

Но куда там — огромный конь будто канул в бездну. Только пробитая его телом борозда виднелась в глубоком снегу.

Не желая насмерть замерзнуть в каком-то получасе езды до дома, я подхватилась и, даже не вытряхнув из-под плаща снег, что было сил рванула следом за предателем-конем. Правда, бежать у меня не получилось — замерзшие ноги слушались с трудом, да и снега намело слишком много, поэтому я, скорее, с трудом пробиралась сквозь сугробы, страстно надеясь, что перепуганный Гнедыш не успел уйти далеко.

Но и эта надежда не оправдалась — сколько я ни звала, как ни всматривалась в кружащее перед глазами белое марево, Гнедыш так и не откликнулся. А потом снегопад резко усилился, и разглядеть след стало еще сложнее. Одновременно с этим усилился и ветер, став поистине ледяным, так что очень скоро мне пришлось двигаться практически вслепую, в ужасе думая о том, что в такую метель я вполне могу заблудиться в знакомом с детства лесу.

Сколько я брела посреди разбушевавшейся вьюги, не знаю. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем впереди, наконец, посветлело. К этому времени я замерзла так, что едва двигалась. Обмороженные щеки уже даже не болели — я их просто не чувствовала. Впрочем, как и пальцы. На низко надвинутый капюшон налипло столько снега, что я едва могла поднять голову, но у меня не осталось сил даже на это. Я шла, как сомнамбула — вялая и безучастная ко всему. Шла, машинально переставляя одеревеневшие ноги, и думала лишь о том, чтобы сделать еще один шаг... не стоять на месте... не поддаться усталости и не свалиться под первым же деревом, на радость волкам.

Как я вышла на ту узкую тропку, не помню. Просто в какой-то миг ноги сами понесли меня к поваленному бревну, почему-то показавшемуся смутно знакомым. А из груди при виде обнаружившейся там утоптанной, хотя и узкой до безобразия дорожки, змеей вившейся между высокими сугробами, вырвался облегченный вздох. Наконец-то, дорога... тепло... люди...

Устало улыбнувшись, я тут же поморщилась от боли в потрескавшихся губах и, стараясь не думать о налившихся тяжестью ногах и о том, во что превратились мои пальцы, ускорила шаг. А затем и побежала, заметив, что совсем недалеко деревья неохотно расступаются, а снега за ними, почитай, и вовсе нет.

Неужто добралась?!

Когда я выскочила на едва припорошенную снежным покрывалом опушку, то сперва даже не заметила повисшую над пожухлой травой туманную дымку. Споткнулась, конечно, о попавшую под ноги корягу. Едва не растянулась на земле, успев с разочарованием заметить, что на опушке нет ни дома, ни людей. А затем обнаружила, что туман на самом деле движется, и обмерла, рассмотрев в молочной гуще массивное тело, неторопливо расправляющиеся паруса-крылья и... глаза. Те самые зеленые, с вертикальным зрачком, пронизывающие до самого дна глаза, которые так часто видела во снах.

Я не трусиха, правда. И никогда ею не была. Да что там — я даже плакала лишь два раза в жизни — когда чуть не утонула в реке, чудом выбравшись из полыньи, и когда хоронили маму. А после, как ни старались односельчане, ни слезинки из меня не выдавили. И бояться я перестала, потому что в какой-то момент твердо поверила, что все самое страшное уже пережила.

А тут меня буквально парализовало.

Полупрозрачный дракон развернулся так плавно и бесшумно, что я сперва вспомнила, что испытала, с головой окунувшись в полынью, а потом снова ощутила себя в том самом сне.

Та же зловещая тишина, от которой коченеет все тело, тот же напряженный, неимоверно тяжелый взор, от которого постепенно подгибаются ноги, та же подозрительная слабость в теле, стремительно нарастающая дрожь, и он... снова ОН сидит напротив, бесстрастно изучая мое лицо. Его серебристая чешуя, которой не посмела коснуться ни одна из витавших над поляной снежинок, блестит и переливается всеми цветами радуги. Длинный хвост, обвив ближайшее дерево, крошит прочную кору в мелкую щепу. А из приоткрытой пасти, в которой подрагивал ярко-красный язык, сплошным потоком изливается самый настоящий смерч... туго закрученная спираль из колючих снежинок, которая, поднимаясь над его головой, раскручивается в полноценную вьюгу и обрушивается на притихший лес той самой бурей, сквозь которую я так долго пробиралась.

Наверное, я все-таки уснула, замерзнув под каким-то кустом, и этот дракон — мое предсмертное видение. Или же просто от холода мой разум помутился. Как у мамы. Помню, она во сне часто кричала, особенно перед смертью — наверное, ее тоже мучили кошмары?

Дракон, увидев меня, тоже замер, но смерч в его пасти мгновенно угас.

— Ты... — у меня внезапно охрип голос, а память очень не вовремя подсказала, что я видела эту поляну раньше. И деревья, безмолвными стражами стоящие по кругу, и то поваленное бревно... мой сон всегда начинался с этого места! А потом каждый раз — обреченный на провал побег, злобно воющий и бьющий по щекам ветер, стремительный росчерк серебристого хвоста, громкий треск поваленного дерева, короткий, пугающий до дрожи взгляд и... пустота. Темнота. А может быть, просто смерть?

Дракон все так же неторопливо сложил огромные крылья и опустил громадную морду так, чтобы моя дрожащая от холода фигурка оказалась возле самого его носа. Святые небеса, какой же он здоровый — один зрачок с меня ростом! Не говоря уж про лапы и остальное. Хотя, наверное, я просто впервые увидела его так близко, вот и растерялась.

— Что тебе нужно? — прошептала я, когда тяжелый взгляд дракона привычно пригвоздил меня к месту. — Зачем ты меня преследуешь?

Он только хмыкнул. А потом втянул ноздрями сгустившийся воздух, шумно выдохнул, и я буквально заледенела. Все тело сковало холодом, словно я провалилась в прорубь и задохнулась от попавшей в горло воды. Руки отнялись, поэтому я не смогла оттолкнуть чешуйчатую морду, когда она снова приблизилась. И не смогла закричать, когда раздвоенный язык мазнул землю у меня под ногами. Грудь словно ледяным обручем сдавило — от остро нахлынувшей боли я даже забыла, как дышать. А потом я все-таки умерла... кажется... и, все еще веря, что сплю, медленно завалилась навзничь.

Но не на промерзшую землю, как должна была, и не на родную постель, откуда каждое утро подскакивала в холодном поту, а куда-то дальше, ниже, в мрачный беззвездный колодец, из которого так же, как и от довольно усмехнувшегося дракона, тянуло смертельным холодом.

И падала я очень долго... молча, мучительно... в полнейшую неизвестность. До тех пор, пока кто-то не подхватил меня на руки и не прошептал торжествующе:

— Наконец-то!

Глава 2

Мне снова было холодно. Настолько, что пришлось свернуться калачиком, подтянуть одеяло повыше, завернуться в него, как гусеница — в кокон, да еще и нос спрятать в складках, чтобы поступающий воздух сперва согревался дыханием.

На какое-то время это действительно помогло — родившаяся где-то в глубине дрожь немного ослабла, но ощущение, что одеяло рваное, и сквозь него постоянно поддувает холодный ветерок, не проходило. Хотелось накинуть сверху что-нибудь еще. Желательно тяжелое, надежное, теплое, как связанное из овечьей шерсти покрывало, которым меня в детства укрывала в холодные ночи мама.

— Печку бы растопить, арре... — пробормотала я, услышав тихий скрип двери и совсем уже неслышный шелест чужих шагов. Наставница всегда вставала ни свет ни заря, чтобы согреть дом и проведать скотину. Надеюсь, сегодня она против обыкновения сжалится и не погонит меня на мороз. А то ведь удивлю ее — околею, не дойдя до сеней.

— Зачем вам печка, арре? — вдруг удивленно переспросил чей-то незнакомый голос. — Тут и так нечем дышать!

Арре? Это ко мне, что ли, обращаются? Или над Иршей поиздеваться решили? Она терпеть не могла, когда ее так называли, и вся округа об этом прекрасно знала.

А потом до меня вдруг дошло — голос был не просто незнакомым! Он оказался МУЖСКИМ! И этот неожиданный факт был настолько ошеломляющим, что я мигом проснулась и резко села, во все глаза уставившись на наглеца, посмевшего без спроса вторгнуться в святая святых главной приозерской ведуньи.

"Наглец" в ответ уставился на меня — молодой парень с правильными чертами лица, хитро прищуренными глазами и внимательным взглядом человека, привыкшего с ходу определять настроение собеседника. У моей наставницы был такой взгляд — умный, цепкий, внимательный. И у владетеля Приозерья, которого я видела мельком пару лет назад. Но чтоб у юнца, на три-четыре года младше меня... да еще с этакой смесью тщательно сдерживаемой насмешки и ощутимого превосходства в глазах... хотя, может, он просто выглядит молодо? Говорят, магам под силу и не такое.

Что еще врезалось в память, так это его одежда — необычного покроя камзол, выполненный в зеленоватых тонах и лишенный каких бы то ни было украшений. Высокие сапоги до колен, неприлично узкие брюки, которые у нас ни один уважающий себя аристократ бы не надел, длинная куртка, из-под ворота которой виднелся краешек льняной рубахи, ровный ряд больших пуговиц, как на солдатском мундире, и хорошо выделанный кожаный пояс с кольцами, где висели какие-то тканые кармашки.

Из мелких деталей внимание привлекла только одна — золотая нашивка в виде щита на левой стороне груди. Но подробностей я не разглядела, потому что не до них, честно говоря, стало — я только сейчас догадалась оглядеться и внезапно обнаружила, что нахожусь не у себя дома, а в совершенно незнакомом помещении. Очень светлом (вон, как солнце бьет из окна!), с высокими белыми потолками, которых никогда не знала наша старая хижина, такими же белыми стенами, чья идеальная чистота прямо-таки резала глаз, и безупречно ровным полом, от которого отражались многочисленные солнечные лучики, создавая ощущение, что под ногами непрерывно перемигиваются тысячи золотых огоньков.

Единственным предметом мебели в комнате оказалась моя кровать... не хлипкий скрипучий топчан, как у нас в хижине, а все-таки настоящая кровать — с набитым не сеном, а чем-то более мягким матрацем, большой подушкой и атласным одеялом, от прикосновения которого по коже то и дело пробегал неприятный холодок. В простых домах таких одеял не увидишь — эту роскошь у нас в Приозерье могут себе позволить лишь состоятельные господа. И тот факт, что роскошь тоже бывает неудобной, абсолютно ничего не менял.

Кстати, об удобствах...

Взглянув на свои голые руки, я вздрогнула и машинально вздернула одеяло повыше, стараясь не думать о том, куда подевалась моя одежда. После чего снова посмотрела на терпеливо ожидающего ответа парня и охрипшим, как после простуды, голосом спросила:

— Кто вы?

Незнакомец тихо рассмеялся, заставив меня подобраться и испытать нечто, смутно похожее на злость. Конечно, я помню правила — истинная ведунья не должна показывать своих чувств, но этот человек вызывал раздражение. Из-за моей растерянности и ощущения полнейшей беспомощности. Из-за того, что он понимал в происходящем гораздо больше. И особенно потому, что он, как это ни удивительно, нисколько меня не опасался.

— Мое имя Элай, — отсмеявшись, представился, наконец, молодой человек и отвесил небрежный поклон. — Элай но Дир. А если уж быть совсем точным, то арре Элай но Дир...

Значит, все-таки маг... понятно, почему он такой самоуверенный. Магам многое позволено. Даже, пожалуй, слишком. И это одна из причин, почему их так не любят ведуньи.

-...Однако вам позволительно обращаться ко мне только по первому имени — это привилегия учеников Школы, — безмятежно продолжил парень, а заметив, как у меня закаменело лицо, добродушно усмехнулся. — Не бойтесь, арре, вы не сошли с ума и не отправились в Чертоги духа. Напротив, вы практически здоровы, благополучно перенесли переход и очень скоро поймете, что ничего страшного, в сущности, не произошло.

— О том, что я в здравом уме, я и так прекрасно знаю, — ровно ответила я, мельком покосившись через плечо на огромное, занимающее всю стену от пола до потолка окно, сквозь которое лился ровный, неестественно яркий свет. — Но вот то, что вы обращаетесь ко мне, как к магу, вызывает недоумение.

— Полагаю, вы просто позабыли, в каких случаях используется приставка "арре", — снисходительно улыбнулся парень и, одним движением создав из воздуха стул, бесцеремонно на него уселся. — Надеюсь, вы не против, а то разговор предстоит долгий, а я предпочитаю вести дела с комфортом...

Я смерила его мрачным взглядом, но смолчала. Вот уж и правда, наглец — он-то сидит, закинув ногу на ногу, а я прячусь в скользком, как тело слизняка-переростка, одеяле и стараюсь не шевелиться, чтобы не опозориться окончательно.

— Начнем с самого простого. Что вы знаете о других мирах, арре? — благожелательно осведомился Элай но Дир, с нескрываемым любопытством следя за моей реакцией. И здорово удивился, когда вместо напрашивающегося вопроса или гнетущего молчания я нахмурилась и сухо ответила:

— Достаточно, чтобы понимать, что такое Веер миров, и знать, что иногда по нему можно путешествовать.

— Что ж, это упрощает дело, — кашлянул парень, разом перестав изображать умудренного жизнью старца. Все-таки я была права — он довольно молод, иначе не стал бы передо мной рисоваться. — Рад, что не придется объяснять вам базовые принципы мироздания и основы мироустройства. Кто был вашим наставником?

— Наставницей, — я, наконец, справилась с раздражением и вернула утраченное спокойствие. А вместе с ним — и осторожность. — Ее зовут Ирша. И она — знахарка.

На лице Элая проступило разочарование.

— Тогда понятно... какой объем информации по Вееру она вам передала?

И вот тут я всерьез призадумалась над ответом.

Признаться, теория Веера была мне знакома не очень хорошо, поскольку наставница не считала ее достойной моего внимания. Все, что она объяснила, это то, что миров во Вселенной великое множество, и на многих из них есть разумная жизнь. Кто или что ее создал, арре не знала и по привычке называла это существо Творцом, как и большинство моих соотечественников. А еще она говорила, что некоторые миры расположены настолько близко, что при определенных условиях человек способен вступить на Звездную тропу и преодолеть разделяющую их границу. Правда, на такой подвиг способны только сильнейшие маги, которых на Оруане уже много веков не рождалось, поэтому более подробную информацию арре считала для меня излишней и, соответственно, не углублялась в детали.