Кирпичи и Букеты

-У него был только Артур Уизли, в качестве модели для отца, и тот, кто не был идеальным примером, человек, который убегает в свой гараж, чтобы предотвратить какое-либо значимое взаимодействие с его женой, мистер Грейнджер был бы гораздо лучшим образцом для подражания. Он вырастил замечательную девочку, которая оказалась бы идеальной женщиной для моего маленького мальчика, но нет, этот старый КОЗЕЛ позаботился об этом. Артур не может даже постоять перед своей женой за свои принципы, не говоря уже о том, чтобы бросить вызов или исправить ее властное мнение. Сказал бы он "нет" своей жене, особенно, если бы это касалось ее любимой дочери? Мой сын был бы не более чем марионеткой в руках нового кукловода. Ты даже перестал думать, как ответственность за заботу о ребенке повлияла бы на его собственную, личную жизнь? Он нуждался бы в партнере, который был бы готов позволить вашему сыну войти в их жизнь, а не кому-то, чья единственная цель наслаждаться вечеринками и славой.

— О! Я просто надеюсь, что он проснется достаточно, чтобы увидеть, что идеальная женщина для него всегда была рядом с ним, все это время. — Она не могла продолжать, ее эмоции, наконец, догнали ее, она повернулась и уткнулась лицом в грудь мужа, пытаясь остановить прилив слез.

Примечание: все в пределах слышимости, в том числе и автор, ПОБЛАГОДАРИЛИ судьбу за то, что они приняли решение, в последнюю минуту изменить судьбу Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер, и спасли свои уши от крика Лили Поттер.

Джеймс Поттер воскликнул, — Лили! Смотри Гарри целует Гермиону!

— ... и она отвечает на его поцелуй! — Сириус присоединился к общему приветствию. Все были счастливы, хотя, было бурное приветствие для пары, двое из них были в основном рады, что из-за этого нового события, буря обошла их стороной, до следующего раза.

— Я могу смотреть, как они счастливы, всю вечность, — визжала Лили Поттер, счастливая, что ее сын, наконец, вернулся домой.

2. Оправдания.

Гермиона возвращалась в Общую Комнату Гриффиндора с поднятым духом, с мыслями о Роне, играющим чудесно и буквально спасающим матч его превосходными вратарскими навыками, почему бы ей не быть такой. Теперь, когда он, наконец, сумел заслужить свою славу, она надеялась, что Рон может забыть свою полосу ревности и повзрослеть, достаточно. Она надеялась, что она, наконец, сможет воплотить свои мечты в реальность; после исправления отношений с Гарри, из-за глупой книги "Принца-полукровки" и, теперь, все было прекрасно, и не помешает возможности Рону стать ее парнем; Гермиона, безусловно, двигала шестеренки в своем разуме.

Она совершила небольшой забег в библиотеку, чтобы вернуть некоторые книги, которые у нее были, и получила новые. Она не возражала пропустить вечеринку, но испытывала соблазн насладиться видом Рона, купающегося во славе, которую он заработал сам.

Ее сердце было разбито, в момент, когда самое первое, что она увидела, войдя в шумную вечеринку, было Лаванда Браун, кричащая на Рона и прижавшая губы к нему. Сначала Рон был шокирован, но когда Лаванда отступила, он нырнул, чтобы углубить поцелуй. Слезы, угрожали вырваться, Гермиона повернулась назад и вышла из комнаты в быстром темпе, и вошла в первый попавшийся неиспользованный класс, который она увидала. Она надеялась, что никто не увидит ее побега, а затем начала горько плакать, после того, как так долго ждала, она, наконец, надеялась, что Рон увидит то, что она ждет его, и пригласит ее на свидание, но при первой же возможности, он снова разбил ей сердце. Она не могла отрицать, что она мечтала об этом, и, хотя, она неистово отрицала это, мысль о том, что Рон приглашает ее на свидание посреди гостиной, после такой решительной победы, не давала ей уснуть много ночей, а теперь, ее мечты были разрушены и не подлежали восстановлению.

Может ли она пережить этот разрыв сердца и надеяться принять Рона, после? Она действительно хотела быть его вторым выбором? Рон бы, даже, порвал с Лавандой, чтобы это было возможным? Рон, действительно, интересовался ею или она погрязла в заблуждениях? Все эти бушующие мысли вызвали головную боль и, даже, щебетающие птицы, которых она создала без каких-либо серьезных намерений, и, теперь, окружали ее, не успокаивали ее боль. Она не хотела, чтобы кто-то нашел ее в таком состоянии, особенно Гарри или, хуже того, Рон; она не хотела иметь унижение видом Лаванды, щеголявшую ее новым уловом, перед ней. Ни для кого не было секретом, среди девочек их курса, что Гермиона тоскует по Рону, и, теперь, когда все видели, что Рон предпочел блондинку, а не ее, это добавит топлива сплетням, которые обязательно начнутся.

Она думала, что она была в безопасности, в конце класса, и поэтому была поражена, когда дверь открылась. Гермиона поспешно пыталась стереть слезы, но они были неуловимы, к счастью, это был только Гарри, хотя, она надеялась, что ее не узнают, было лучше, что это был Гарри.

— О! Привет, Гарри, я просто практиковалась, — сказала Гермиона, ссылаясь на наколдованных птичек.

Гарри дал ей неловкую улыбку, — они красивы.

Он сел рядом с Гермионой на преподавательском столе с ногами, касающихся земли, в то время, как ее висели в воздухе, не достигая земли. Гермиона была благодарна, что Гарри ничего не сказал, не пытался защитить Рона или извиниться от его имени, просто сидел рядом с ней, давая ей молчаливую поддержку, и Гермиона была благодарна за это. У нее был срыв и не было настроения для каких-либо объяснений, или неловких извинений, которые не были искренними, ни от того, кто, на самом деле, был виновником.

После нескольких минут дружеской тишины, Гермиона тяжело вздохнула, — Каково это, Гарри? Увидеть того, кого ты хочешь с другим парнем?

Гарри посмотрел на нее, размышляя над своим ответом, он знал, что она намекает на Джинни, но никто, даже Гермиона, не знал, кого он на самом деле жаждал; кто-то, кто, и он убежден, был в не досягаемости для него. Он хотел затормозить, солгать, что, в конце концов, все будет хорошо, чтобы подбодрить ее, но в тот момент, когда его будущее было неопределенным, он хотел, чтобы кто-то действительно понял, что такое его жизнь. Он не хотел обременять Гермиону, которая несла в себе свою долю проблем, но он чувствовал, что она должна знать правду. То, что она считала бременем, которое она несла, или чувствовала себя раздавленной, было ничем по сравнению с тем, что он чувствовал всю свою жизнь.

— Это не отличается от того, что я чувствую каждый день своей жизни, — откровенно, ответил Гарри.

Из всего, что ожидала Гермиона, это не было даже близко, и это провозглашение, мгновенно, остановило ее слезы. Она старалась изо всех сил, чтобы осознать заявление Гарри, но, наконец, пришлось признать поражение, — что ты имеешь в виду, Гарри? — Она спросила, нахмурив ее лицо.

Теперь, когда он действительно сделал первый шаг, остальные вскоре последовали. — Как отклонение, — сказал он, без каких-либо эмоций в своем голосе. Глаза Гермионы расширились в удивлении, она едва могла удержаться в потоке, который выражал тоску Гарри, изливающийся из него, и, честно говоря, это испугало ее. — С тех пор, как я себя знаю, я чувствовал только отказ в своей жизни; отказ от моих тети и дяди, когда я был простым младенцем. Разочарование, когда они забрали мою идеальную домашнюю работу, чтобы отдать ее своему любимому сыну, отвергнутый моими сверстниками и учителями в начальной школе за то, что был одет в обноски моего кузена, и вообще был уродом. Придя сюда, было не лучше, похвалили одну минуту и столкнули в Ад в следующую, я перестал искать радугу после Бури. Теперь, когда я знаю, что ждет меня в моем будущем, — Гарри усмехнулся, прежде чем продолжить, — ... явное отсутствие любого будущего, я чувствую, как будто я понимаю все, что со мной случилось, все это было для МОЕГО ЖЕ БЛАГА. Если нужно, я могу пойти на смерть, зная, что это то, к чему я был готов, полное отсутствие какой-либо надежды. Каково разочарование потерять девушку, которую я люблю, в руках другого парня? — То, что он не сказал, хотя, было больно, видеть ее тошноту над кем-то, кто не был им, и кто вообще не подходил для нее, по его мнению. Если она должна была выбрать кого-то, вместо него, это должен был быть кто-то, кто оценил бы ее и поддержал ее во всем, что она хотела совершить. Рон был хорошим парнем, но у него были свои убеждения, которые были слишком укоренены, и он никогда не брал время, чтобы понять любую точку зрения, он не был тем, кто поддерживал бы, даже иногда, радикальные идеи Гермионы.

Гермиона была в откровенном ужасе; она думала, что знает мальчика, которого она считает лучшим другом, но то, что она знала, было тем, что она видела через тонированное стекло. Преодолев эмоции, она схватила его в ожесточенные объятия, — Ты не отвергнут, Гарри. Ты замечательный человек. Это потеря Джинни, что она не понимает, что ей не хватает.

"... и в этом заключается проблема. Та, с кем я хочу провести свою жизнь, та, за которую я хочу бороться со смертью, не понимает, что я действительно хочу, и она не хочет меня", — подумал он, но вслух сказал, — ТО, что ты говоришь, не меняет того факта, как все меня видят, Гермиона, каким я должен быть. Я был рожден быть единственным предметом, средством, чтобы положить конец Волдеморту, больше ничего. — Он ее обнял, — спасибо за поддержку.

Гермиона хотела опровергнуть его аргументы, его укоренившееся мнение о себе, — "Неужели он не понимает, какой он на самом деле, его самоотверженность, его мужество, его безупречная мораль, и не говоря уже о тех совершенно великолепных глазах. Кто бы не влюбился в них?" — подумала она. К сожалению, ей не пришло в голову, что сама она является противоречием, ее собственной оценке. Прежде чем она смогла что-либо сказать, дверь открылась, чтобы показать, как хихикающая Лаванда тянет столь же глупо выглядящего Рона.

— Ой! Похоже, тут занято. — Сказала Лаванда, перед тем, как она снова выскочила.

Рон поцарапал затылок и улыбнулся, — Эй, ребята! Что вы здесь делаете?

Нрав Гермионы поднялся на этот вопрос, вероятно, который был достаточно невинным, но обстоятельство, в котором она была; прижавшись к Гарри, с ее головой на его плече, могло быть неверно истолковано. Кроме того, откровение от ее лучшего друга шокировали ее в самую суть, — ничего, что заинтересует тебя, Рон, возвращайся к своей девушке. Я уверена, что она не хотела бы, если бы ты держал свои губы от нее слишком долго. — Гермиона стиснула едва ли сдерживаемую ярость на рыжего.

В который раз, ревность Рона к Гарри всплыла снова, — для меня это не похоже на ничего.

Это было спусковым крючком для ее разлитого разочарования, без какого-либо другого слова она направила кружащих птиц, чтобы напасть на Рона, который дернулся в поспешном отступлении от яростного натиска. Гермиона задохнулась от рыдания, но смогла сдержать слезы.

— Это было неловко, — Гарри нарушил последовавшее молчание, — твой потенциальный парень, застал тебя с другим парнем в полном одиночестве. — Гарри гордился тем, что сдержал горечь, которую он чувствовал, в дали от его голоса.

Гермиона решила не комментировать упоминание "парня", но вместе этого непреднамеренно высказала колкое замечание Гарри, — ничего по сравнению с твоей жизнью, хотя... — она фыркнула.

Молчание дало Гермионе шанс действительно подумать о событиях, хотя, ее суждение было затуманено из-за ее увлечения Роном, она должна была принять, что она меньше думает о реальном бедственном положении Гарри. — Я никогда не знала, Гарри. Я всегда думала, что ты доволен своей жизнью, да, я слышала рассказы Рона и близнецов, но никогда не думала, что в них есть какая-то правда, — вздохнула она.

Гарри пожал плечами; что он мог сказать, он никогда не пытался вызвать сочувствие или транслировать свою жалкую жизнь, как Малфой выставляет напоказ свое богатство. — Я не виню тебя, Гермиона, я только позволяю тебе видеть то, что хотят все. Я боялся открыться тебе, стать ближе в тебе, по тем же причинам, о которых я уже говорил, сожалею.

Утонув в собственной жалости Гермиона не обращала внимание на последние слова Гарри, — "... и здесь я беспокоилась об оценках, смертельно боялась потерять хоть одну отметку в тесте, жаловалась на парней". — Она не высказала своих мыслей по этому поводу, — "когда Гарри убедился, что ему нет жизни", — невольное фырканье, вырвалось из нее.

— Не хочешь поделиться тем, что было так смешно?

— Ничего важного, Гарри, — она ответила, но потом она вздохнула, — ... просто я беспокоилась о таких вещах, как парни, плакала, что человек, которого я себе представляла целующим меня, целовал кого-то еще, прямо перед моими собственными глазами, в тоже время, когда у меня, даже, не было моего первого поцелуя. — Она колебалась, пытаясь передать серьезность своих слов, — когда я должна была быть обеспокоена тем, что мой лучший друг пережил невозможную судьбу.

— Это не твоя жизнь, чтобы беспокоиться, Гермиона. — Гарри был прагматичен.

Гермиона признала, что "это не так, как без тебя, у меня может, даже, не быть жизни, Гарри, поэтому, конечно это моя забота". Летом, перед началом школы, Рон, наконец, рассказал Гермионе, что именно Гарри заставил его прийти в туалет, в котором она была заперта с Троллем, он никогда не извинялся за свои грубые комментарии.

— Я не знаю, как ты остаешься в здравом уме, со всем этим, что происходит, Гарри. Просто волнуюсь за мои занятия и безумства некоего Рональда Уизли сводят меня с ума. Я бы сбежала за холмы давным-давно...

— Нет, — возразил Гарри, — Ты бы не так не сделала. Ты заботишься о своих друзьях и никогда не оставишь их; так же, как я забочусь о своих друзьях. Есть такие люди, как Хагрид, профессор Дамблдор, МакГонагалл, Ремус, Тонкс, Рон, Уизли, но прежде всего ты. Я слишком забочусь о тебе, чтобы даже думать о том, чтобы оставить тебя в опасности. Я бы сделал все, чтобы увидеть, что у тебя есть счастливая жизнь, даже если это означает, что у меня нет жизни.

Гермиона была потрясена. Она знала, что Гарри заботиться о ней, чтобы сделать что-нибудь, чтобы защитить ее, но, услышав это, было что-то совсем другое. — "Он вообще знает, что говорит?" — подумала она. Она не могла знать, что Гарри действительно знает, что он говорит. Его заявление поставило ее на безвозвратный путь анализа, всех ее взаимодействий с Гарри и Роном, ее приоритетами в жизни. Да, она всегда утверждала, что образование было для нее самым важным, но ее действия в последнее время не соответствовали этому. Ее безудержное увлечение мальчиком, который был в лучшем случае незрелым и абсолютным кошмаром, когда ее мнения не соответствовали его собственным, откровенно ей было стыдно. Гарри необъяснимо сменил Рона, с первых сторон ее мыслей, но в какой степени были ее мыслями и чувствами к нему — строго платоническими или нет, она пока не могла сказать.

— Я бы хотела, чтобы было что-то, что я могла бы сделать... — вздохнула она.

Затем, последовала короткая тишина, в то время, как Гарри обдумывал, сможет ли он сделать решительный шаг, у него может никогда не быть шанса поцеловать Гермиону, и поэтому, сделав глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, он попытался поднять небрежный воздух. — ... Давай посмотрим, что мы можем сделать с одной из твоих проблем. — Когда Гермиона посмотрела на него в недоумении, он развил мысль, — ... твой первый поцелуй.