З М К Впереди только лето!

— А у турков то же самое было? — перебил я лектора. Жаль, пока словесно.

— У турок, — снисходительно поправил Розмоклинский, — Как я смог выяснить, в конях "дели" текла кровь кентавров.

— А вы ничего не путаете? Кентавры от простых лошадей немного отличаются. Или им в детстве операцию по пересадке органов делали?

Ха, сумел я его взбесить! Сумел! Мастерство не пропье...

— Зачем же так грубо? Вы, молодой человек, возможно не в курсе, но если самца или самку кентавра спарить с обычной лошадью, то и родится отнюдь не кентавр. Да, жеребенок будет умнее, быстрее, сильнее, выносливее, но он будет обычным жеребенком. Никакой пересадки органов не требуется! Этим "дели" и воспользовались.

— Мне кажется, вы не совсем владеете вопросом, уважаемый пан, — выступила в мою защиту Лана, — Не спорю, возможно, были единичные случаи зоофилии — а связь разумного кентавра мужского или женского пола (не самца или самки) с обычной лошадью или конем иначе и не назовешь. Но массово... Кентавры, к вашему сведению, в отличие от тех же пегасов могут сознательно управлять передачей волшебной силы при оплодотворении. Плюс ко всему, необходим реальный контакт, при искусственном оплодотворении рождаются исключительно мулы и лошаки, не способные иметь потомство.

— А почему вы решили, что "дели" не было достаточно мулов? И у турок не было возможности массово выращивать кентавро-мулов?

— По одной простой причине: кентавры не терпят подчинения и не живут в неволе. Они предпочитают убивать себя, если возникает угроза рабства. И у них есть природный механизм, позволяющий совершить самоубийство!

— Любой механизм можно заблокировать.

А чего это от Розмоклинского так самодовольством пыхнуло? Он же по всем приметам из тех, кто "сделал гадость — сердцу радость".

Вот познания Ланы в области генетики кентавров меня почти не удивили. Была возможность убедиться, что Мрузецкая способна поддержать разговор на любую тему и проявить при этом достаточную компетентность. И Стас такой же. Думаю, клановых аристо такому специально обучают с пеленок или раньше. И неважно, что формально Лана и Стас из отлученных семей, их явно воспитывали традиционно. В том числе, умению вести светскую беседу. Впрочем, в данном случае, наверное, были дополнительные материалы из, как сказала Лана, "пока слегка неофициальных". Тут я немного просканировал сам себя на предмет ощущения того, что меня использовали для решения каких-то своих задач, и обиды за это. Не нашел. Потому что Лана не "использовала меня", а "воспользовалась случаем" — это разные вещи и я даже немного рад, что пусть так — косвенно — смог помочь. Зато вспомнил про разные мелкие моменты, например, когда в начале разговора с Розмоклинским Лана делала странные паузы (ждала, что я вмешаюсь или как-то иначе выражу негативное отношение к темам), а я эти намеки, разумеется, не понял. Ну, и ладно. О, нас приглашают продолжить экскурсию и, наконец-то, посетить конюшни. А выражение лица-то у хозяина кислое. Похоже, он чего-то другого ожидал от девицы, прибывшей на официальной клановой машине. Ну, извини, дядя, мы сегодня без подарков!.. Уф, что-то этот "бизнесмен и патриот" все больше и больше меня раздражает. Может, у меня на его отвратный одеколон аллергия?

Так или иначе, но, услышав предложение Розмоклинского куда-то там пройти, я рванул в ближайшую дверь и оказался на заднем дворе. Передо мной предстало пустоватое пространство с едва очищенными от снега дорожками; какое-то небольшое одноэтажное строение с большими воротами в торце; аккуратный странный забор из двух ниток длинных жердей, закрепленных на редких столбиках. И метрах в сорока от забора густой сосново-еловый лес, встопорщенный, как испуганная кошка.

Следом за мной на крыльцо вышел Стас, и только потом выскочил Розмоклинский, но спросить, "что панам тут понадобилось" не успел. Из стоящего метрах в десяти здания донесся приглушенный стенами женский крик. Кричали от боли. Мы со Стасом переглянулись и уставились на занервничавшего Розмоклинского.

— Что там происходит, пан? — спросил Стас и кивнул на здание.

— То вас не касаемо, паны. То мои дела — не ваши.

— Были ваши — станут наши, — пробормотал Стас и громко уточнил, — А это мы сами решим, когда посмотрим.

Я смотрел на наливающегося злостью Розмоклинского и чувствовал, как у меня тяжелеют руки, словно началась спонтанная трансформация. В этот момент к нам решила присоединиться Лана и толкнула конезаводчика створкой двери в спину. Розмоклинский отпрыгнул, пытаясь в прыжке оглянуться, но отпрыгнул почти на меня. Я отмахнулся...

Некоторое время я, Стас и Лана молча смотрели на бессознательную тушку Розмоклинского.

— Удачно в прыжке поймал, — подытожил Стас со знанием дела, — Чистый нокаут. Можно не считать.

— Кирил, ты за что его ударил? — потребовала ответа Лана.

— Мизантропия вдруг разыгралась. К дождю, наверное, — пошутил я в своем фирменном несмешном стиле, пряча за спину трасформировавшиеся кулаки.

— Ох, ты же не слышала! — вспомнил Стас и ткнул на соседнее здание, — Там кричал кто-то, словно его пытали. Её.

— Женщину? Женщина кричала?

Отвечать нам не потребовалось, потому что раздался второй крик.

— Пойдем, посмотрим, — скомандовала Лана, и первая зашагала к строению.

— Сейчас охрана набежит, — вздохнул я.

— Не набежит, — с непонятной уверенностью заявил Стас и тут же пояснил, — Тут почему-то ни одной камеры нет, — и двинулся следом за Мрузецкой.

— Стой, Стас, давай этого прихватим.

— Ага, еще простудится, а я не люблю пинать больных, — признался Стас в своем недостатке.

— Немотивированный гуманизм надо изживать. Каленым железом, — наставительно произнес я, подхватывая тяжелую тушу конезаводчика со своей стороны.

— Закрыто, — доложила Лана, подергав створки ворот и дверь рядом с ними, — Будем стучать?

— Не надо. Я тут одну штуку видел, — Стас свободной рукой очень ловко, не расстегивая доломана, извлек у Розмоклинского бумажник, открыл и вынул магнитную карту-ключ... одной, повторюсь, рукой. — Это Одесса, сынок, — снисходительно просветил меня Петров, заметив отвисшую челюсть.

Мне только и осталось пробормотать:

— Скрипач, говоришь? Ну-ну.

Контроллер пиликнул, негромко клацнул электронный замок, и мы вошли в дом. Это оказалась небольшая, хорошо освещенная, конюшня на четыре денника, в одном из которых кто-то глухо ворочался и всхрапывал, и с довольно большим свободным пространством перед ними. Сейчас занятым.

У протянувшегося вдоль левой стены верстака стоял плюгавый мужичок в замызганном и словно жеваном синем халате и набирал розоватую жидкость из медицинского вида бутылки в большой шприц. Второй синехалатник над чем-то склонился у правой стены. Вот его ни мужичком, ни плюгавым назвать было нельзя, пусть нам и было видно только мощный бритый загривок в шарпеевских складках и чуть не лопающийся на спине халат. Но это все не главное. Главное было в центре. Вернее, главная. Лежащая на боку в луже крови и слизи и судорожно дышащая кентавриха... нет, неприятное слово! Кентавра.

Судя по внезапно замершим Лане и Стасу, не я один был в шоке.

Мужичок у верстака повернулся на звук сработавшего замка и подслеповато прищурился, наведясь на золотое шитье доломана все еще бессознательной туши Розмоклинского.

— Шеф, — торопливо заканючил плюгавый, — Я же говорил им, шеф. Не выдержит ярмо на нормальных родах. А они, все посчитано, все посчитано! А оно не выдержало — тварь очухалась от боли, а колоть нельзя, пока роды! Она и орала, шеф! Но как только опрасталась, Цок ее слегка того, а сейчас уколем, и все тихо будет, шеф.

Не переставая говорить, плюгавый закончил наполнять шприц, выдернул иглу из резиновой пробки, ловко стравил воздух и, семеня, начал по дуге приближаться почему-то не к кентавре, а к нам. Заходя так, чтобы мы отвернули головы от шарпеистого амбала.

Может, у плюгадины что-то и получилось, если бы его напарник молчал. Но тот не сумел, заодно показав истоки и корни погоняла "Цок".

Нет, выпрямлялся и разворачивался он тихо, как бульдозер на видео с отключенным звуком, когда ждешь грохота дизеля и лязганья траков, а их нет, и это напрягает. К счастью (нашему) звук включился на третьем шаге амбала.

— Это цо? Это цо вы з хозяином зделали, утырки? Да вы знаете, цо...

Наверное, мы со Стасом в детстве ходили учиться в одни подворотни, просто сменами не пересекались. Потому как действовали с удивительной синхронностью, обретаемой долгими тренировками.

Раз.

Тушка конезаводчика в четыре руки швыряется в амбала. Ровненько так, без перекосов. Красиво.

Два.

Амбал роняет неизвестно когда и откуда вытащенную пружинную дубинку и ловит хозяина. За что сразу получает приз от Стаса: воздушные шарики. Точнее, по шарикам. Отчего тут же подавился воздухом. Ну, и бонус от меня опять трансформированным кулачком.

Амбал рухнул, погребая под собой хозяина. Можно сказать, собой прикрыл. Лишь бы не насмерть.

Три.

Пижонски хлопнув друг друга по ладоням, мы повернулись к Лане. Там тоже все было в порядке (спасибо зарядке). Плюгавыш скулит у ног великолепной Ланы, свернувшись буквой "зю", а Мрузецкая смотрит на него с нечитаемым выражением лица и поигрывает большим шприцем, наполненным какой-то розоватой гадостью.

— Вы чего развеселились? — сухо спросила Лана, не оборачиваясь.

Розмоклинского, Цока и, после короткого допроса, плюгавыша, оказавшегося зоотехником, мы связали, не забыв про кляпы, и сложили в свободный денник. Через один от второго кентавра. Мужчины. И пусть скажут спасибо, что не стали так же фиксировать растяжками. Ограничились тем, что примотали их к разным столбам. На всякий случай.

Даже не били.

Потому что за сотворенное с кентаврами "бить" — это ничтожно мало.

За то время, что мы возились с "хозяином" и подручными, кентавра так и не пришла в сознание, а кентавр уже никогда не придет. Покрытый жуткими шрамами, стянутый широкими и толстыми армированными лентами из синтетики, он непрерывно рвался из пут, хрипел и скалил крупные желтые зубы. Едкая пена покрывала его с головы до копыт, но страшнее всего были глаза, полные безумия и ярости. И застывшей боли, которая была сильнее и ярости, и безумия.

К деннику с кентавром мы подошли в последнюю очередь. Сначала вязали пленников, потом проверяли состояние кентавры и ее новорожденной дочки.

Это над ней склонялся Цок, когда мы вошли. Не знаю, что он там делал, но он даже не обтер ее. А девочке явно было плохо. Она и дышала-то с трудом и ее непрерывно сотрясала мелкая дрожь. К счастью, у Ланы был фамильный лечебный артефакт, который сработал. Девочка успокоилась, задышала ровнее и уснула.

— Это так и должно быть? — спросил Стас.

— От артефакта — да.

И Лана буквально в нескольких словах нам все объяснила. И, я наконец-то, понял о чем она спрашивала плюгавыша и смысл его ответов. Судя по лицу Стаса, и он тоже.

Главное, что следует помнить, кентавры — волшебные существа, способные прожить сотни лет. Как драконы, единороги, нимфы. И пусть их анатомия и физиология имеют общие черты с человеческой и лошадиной, кентавры, прежде всего, волшебные существа. Другими словами, они дышат магией, и они выдыхают магию... Они питаются магией... И да, навоз кентавров также обладает удивительными свойствами, как навоз единорогов, пегасов и драконов. Но есть нечто, еще более важное для понимания: магия кентавров — это их воля. И воля, как свобода, и воля, как сила духа. Лишить кентавра воли — это лишить магии, то есть жизни. Однако "пытливые умы человечества" нашли способ это обойти. Первыми, наверное, были те, кто поставлял коней с толикой крови и магии кентавров турецким "безумным", "дели". Вторыми — те, кто работал на "видного польского конезаводчика, стремящегося возродить славу гусарии, пана Розмоклинского". "Ярмо" — мерзкий артефакт, вшитый в пояс из армированной синтетической ткани (что важно, ибо магии кентавров подвластны только натуральные материалы и некоторые металлы), он блокировал волю кентавров. Не лишал их воли, а блокировал доступ к ней. А с, по сути, безвольным волшебным созданием можно вытворять что угодно: напоив возбудителем, подсовывать кобыл или приводить чистокровных жеребцов... Десять лет провели в плену кентавр и кентавра. Муж не выдержал. Боль и ярость выжгли его разум, но и в таком виде его продолжали использовать, ведь безумие не передавалось жеребятам. Когда же Розмоклинский понял, что еще полгода-года и кентавры, источники его благосостояния умрут, он приказал привести безумного мужа к безвольной жене.

Оказывается, мы очень не вовремя приехали: начались роды. Поэтому, кстати, Розмоклинский и потащил нас не в конюшни, а в музей, инстинктивно пытаясь оказаться поближе к рожающей кентавре. Да, еще он пообещал плюгавому зоотехнику, что если родится "кобыла", а не "жеребец", тот очень пожалеет. В итоге случилось то, что случилось. В итоге, твари в человеческом облике валяются связанными в деннике; измученная родами и избитая Цоком кентавра в оплавленном и вышедшем из строя "ярме" все не может прийти в себя; ее дочка, похожая на трехлетнюю девочку, а не на час назад родившуюся, пока жива, но только благодаря фамильному целебному артефакту Зимовских, а заряда надолго не хватит; безумный отец и муж до кровавого пота, до хруста костей продолжает рваться из прочнейших пут неизвестно куда.

Наверное, милосерднее, его было убить, но никто из нас не мог на это решиться.

— Подождем, когда очнется кентавра, — предложил я, и Лана со Стасом согласились.

Ожидание не затянулось. Кентавра резко, со всхлипом, вздохнула и открыла глаза. Заметила нас, забилась на полу, безуспешно пытаясь встать. От удерживающих ремней мы ее освободили, просто она была очень слаба. Кентавра вообще выглядела очень плохо. И не только из-за многочисленных шрамов. Она казалась старой. Очень старой. Глядя на ее обнаженный человеческий торс и белые в седину и коротко обрезанные волосы, я почему-то представил постаревшую бодибилдершу: и мышцы еще не утратили тонус, и рельеф на зависть, и под кожей ни жиринки, но, словно высохли сами кости, на которые крепятся мышцы, и лишняя кожа обвисает многочисленными мелкими дряблыми складками.

Поняв, что встать не сможет, кентавра замерла, ожидая наших действий. Однако первые слова произнесла именно она.

— Что с моей дочкой?

— Спит, — ответила Лана, — Я надела ей хороший лечебник. Фамильный. Но его надолго не хватит. Что с ней?

— Мир, — ответила кентавра, в бессильной муке закрывая глаза.

— Что?

— Ей не подходит этот мир. Она не выживет в нем.

— А вы?

— Нас притащили сюда взрослыми. Взрослые здесь выживут, дети — нет.

Стас осторожно прикоснулся к руке, стоящей впереди нас Ланы.

— Что? — обернулась та.

— Нимфы, — ответил Стас, — Их мир подойдет?

— Любой Младший Мир подойдет, — распахнула глаза кентавра, — Вы можете послать им просьбу? Они согласятся открыть прох...

— Мы можем к ним позвонить, — сказала Лана, присела и осторожно погладила кентавру по щеке (и только тут я понял, что она совсем молодая — лет двадцать, не больше, просто... просто постарела в двадцать), — И не только позвонить. Мы можем к ним приехать за полчаса, а через час или два твоя дочка уже будет в Младшем Мире. А артефакта хватит почти на сутки. Все будет хорошо...