|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Впереди только лето!
Бывает так: все "по нулям". Настроение, желания, деньги... нет, деньги есть, но в этом случае они не помогут. Потому что случившееся — еще не депрессия и медикаментозного вмешательства не требует. Не депрессия это пока, а так... маета, когда "и ску, и гру, и некому ру". Когда "и встать я не встаю, и спать не спится". Когда "тихим звоном люстра отвечает на шаги по комнате пустой". Когда, наконец: "Позвонили в дверь — открывать не стал. Я с людьми не зверь, просто я устал." Хотя, казалось бы, с чего?.. Хороший вопрос, но на логику, которую в этом состоянии вырубает напрочь.
Сейчас самое время вступить хору мальчиков-зайчиков и заявить: "Чо ты как не мужик, Клах? Чо за проблемы, ваще? Бухани хорошенько, подерись с кем-нибудь — как рукой сымет. Проверено!"
Угу, проверено. И записано. Бабелем.
"А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях — и ничего больше... Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он Король, а вы держите фигу в кармане."
Эх, пора избавляться от вредной привычки, подхваченной от мамы-филологини, то и дело думать цитатами. Тем более вредной, что любая хорошая цитата (если ее вовремя не оборвать) несет куда больше смыслов, чем с ее помощью вы пытаетесь донести до слушателя, в частном случае, до себя самого. И, зачастую, не тех, что надо.
(Хрестоматийный пример: "Коммунизм — это советская власть плюс электрофикация всей страны... плюс американские железные дороги, плюс..." Там длинная формула, но тоже не факт, что рабочая.)
И вообще, Кирил Клах, не пора ли тебе вынуть голову из задницы и фигу из кармана, и подумать о чем-нибудь хорошем?.. Ага, думайте о хорошем — дерьмо и так случается.
Однако что-то продолжало царапать душу, какое-то слово из цитаты... Кони! А почему бы не подумать "об конях"? Тем более что...
Тем более что в "прошлой жизни", до превращения в "попаданца", я так и не поездил верхом. Пока учился в школе, было как-то не до того, а потом резко вытянулся и подматерел, и мой вес почти превысил среднелошадиную грузоподъемность, а першеронов в конных клубах не держат. Как и рыцарских коней. Дестроеров, кажется? Нет, дестриэ! Ну, а совсем потом, боюсь, меня бы и на слона не пустили. Но сейчас-то абсолютно другое дело! Теловище от Яцека Латовского мне досталось достаточно дохленькое. Во всех смыслах. Так пуркуа бы не па?
Решив не откладывать, чтобы не растерять, схватил свой наградной смартфон (подробности в "Помогальнике") и тупо запросил список конных клубов Минска.
Результат меня удивил. Такое впечатление, что я не в столице Великого Княжества Литовского, а где-то в Американских Королевствах. Кто им названия придумывал? Выгнанные за пьянку из Голливуда креативщики?
Судите сами: "Приют ковбоя", "Ранчо", "Мустанг", "Дикий, дикий Запад", "Индейская тропа"... И, как пластмассовая вишенка на торте, "Конный клуб ?8".
(Почти реальный факт. Можете погуглить.)
Нет, все-таки придется отложить. Хотя бы, до завтрашней качалки. Вот там народ и попытаем. Надеюсь, Лана, Стас или Марик с Юзиком смогут мне что-то нормальное посоветовать... за Стаса, правда, не уверен...
Ночью выпал первый снег, а обещанное похолодание позволяло надеяться, что он не сразу превратится в грязную холодную жижу. Дома, дороги и деревья в снегу вмиг сделали город куда менее противным на вид, я даже решил пройтись до тренажерки пешком. Заодно прогулять недавно купленный комплект, состоящий из теплого непромокаемого полукомбинезона, длинной и тоже теплой куртки и берцев на меху. Все жизнеутверждающего чорного цвета. Моего любимого. И все на размер-полтора больше, чем нужно. Бзик у меня такой. С прошлой жизни и прошлого жирдяистого тела, которому все было малО.
После тренировки я попросил друзей не разбегаться и воззвал к коллективному разуму.
— Ты не умеешь ездить верхом? — удивился Стас.
— Типа ты умеешь? — огрызнулся я, снедаемый комплексом неполноценности.
— Тебе мои кубки за вольтижировку показать?
— Мажор позорный! Бери пример, — я посмотрел на Лану, но тут же перевел взгляд на братцев... виновато улыбающихся, — Только не говорите, что вы тоже... из этих...
— Хорошо, не будем, — покладисто кивнул Марик.
— Угу... А вы, случайно, на музыкальных инструментах не?
— Юзик, — представился Юзик, — Саксофон и перкуссия.
— Марик, — представился Марик, — Бас-гитара и ударные.
Стас тоже открыл рот, но я пресек поползновения:
— А ты молчи, скрипач клятый! Не усугубляй! И так я себя рядом с вами каким-то ущербным чувствую.
— Сам сказал, — не преминул вставить Марик.
— Сейчас пойду, наемся петрушки и вернусь, — пригрозил я.
Марик, до сих пор считающий, что в свою полуйотунскую форму (обретенную из-за сбоя в процессе попадания) я перехожу, поев петрушки, поднял руки.
— Молчу, молчу.
— Вот и молчи.
— Вот и молчу.
— Совсем молчи!..
— Детишки, наигрались? — вклинилась мудрая Лана, — Кирил, ты неправильно составил запрос. В Минске приличных конных клубов нет, а в те, что есть, запись на год вперед. Надо искать в области. Вот, посмотри.
Лана протянула мне мой же смартфон. Я полистал вкладки. Одна особенно заинтересовала.
— А что это за "Страна Гусария", не знаешь? И школа вольтижировки у них есть, и выездка, и конкур. Это не считая гостиницы, кафе и просто конных прогулок по лесам и полям. О! Еще музей и... конный завод? Обалдеть!
— Не "Страна Гусария", а просто "Гусария". Так, между прочим, называли польских Крылатых Гусар, лучшую тяжелую кавалерию Европы, а, может, и мира на протяжении столетий, — педантично уточнил Юзик.
— Угу, лучшая! Да Первая Конная эту Гусарию! (*) — я поспешил заткнуться. Не было в этом мире революции в России. И гражданской войны не было. Соответственно, и Первая Конная Армия отсутствовала... Да что я! Тут и Россия-то недообъединилась, оставшись в границах ДО Ивана Грозного! Ну, примерно.
(*) — Между прочим, Первая Конная была сильно бита именно в польском походе, и Кирил должен бы об этом знать, ведь читал Бабеля, а тот свою "Конармию" как раз в польском походе и писал. С другой стороны, столкнись в бою кавалерия первой половины двадцатого века и кавалерия века шестнадцатого, и вопрос "кто кого?" ляжет под пулеметами.
— Между прочим, — внезапно заговорила Лана, — на конном заводе "Гусарии" не так давно смогли вывести новую чистокровную линию. Совершенно уникальная порода лошадей. Чуть не в два раза быстрее, сильнее, умнее и выносливей. Причем, быстрее самых быстрых пород, а выносливее — самых выносливых. Тетя даже собирается... М-м, это пока слегка неофициальная информация, мальчики.
Мы покивали, мол, поняли, могила.
— Значит, едем в "Гусарию"? — я посмотрел на карту, — О, а она расположена не так далеко от озера пани Берты.
— Я тоже заметила, — улыбнулась Лана.
— Как насчет того, чтобы прямо сейчас? Чисто на разведку? — что-то словно подтолкнуло меня произнести эту фразу. — А оттуда можно в гости к пани Берте заскочить. Вы как?
Юзик с Мариком с видимым сожалением отказались, а Стас с Ланой, переглянувшись, согласились.
— Ты на своем мобиле? — спросил Стас.
— Нет, пешком.
Формально, мобиль принадлежал пани Берте, как и дом, в котором я жил, но, с ее разрешения, свободно пользовался и тем, и другим.
— Жаль, — сказала Лана.
— Почему?
— Да мой джипчик опять научники отжали для каких-то тестов, — с досадой сообщила Лана, — Взамен сунули официальное пафосное угребище с гербами и флагами.
Как-то Ланин лексикон стал временами изрядно напоминать речи Стаса. Надо бы ему внушение сделать, чтобы не влиял дурно на девушку.
— Флажки можно снять.
— Уже. Но гербы-то не замажешь!
— Вот и связывайся с вами, мажорами! — пожалел я сам себя, — В простоте в деревню не съездить!
"Гусария" оказалась не совсем деревней. Может быть, где-то на задворках и были обычные жилые дома для сотрудников, но и то, вероятнее всего, какие-нибудь общежития. Все остальное больше напоминало завод офисного типа, если бы кому-нибудь пришло в голову построить здания цехов, складов и заводских столовых с национальным архитектурным колоритом. Уточню, колорит средневековый. Впрочем, я придираюсь. Выглядело это довольно симпатично, пусть и несколько лубочно... Забавно, про "лубок" я по-русски подумал, а какой ему польский аналог? А вот людей-посетителей что-то маловато для субботнего дня. Или это внезапно наступившая зима виновата?
Далеко от мобилестоянки и нашего, как справедливо заметила Лана, пафосного и флажкасто-гербастого угребища на колесах отойти не удалось. Нас перехватил полноватый и лысоватый мужчина средних лет, одетый почему-то в подбитый мехом плащ старинного кроя, алый венгерский доломан с витыми золотыми шнурами, черные бриджи и, вместо сапог, белые гольфы с "кавалерийскими" штиблетами . Ну, обычные полуботинки, но с блестючими латунными пластинками на острых носках и высоких каблуках. Типа, "гуманные" шпоры такие.
Мужчина представился паном Розмоклинским, единственным и законным владельцем... Тут пан Розмоклинский, не стесняясь, обвел рукой половину окоема, прихватив и неба кусок. Начались неизбежные расспросы о причинах "счастливой оказии, что привела" и уверения в стремлении непременно и всеобъемлюще... Обращался пан Розмоклинский исключительно к Лане, видимо, опознав в ней одну из, кто имеет право разъезжать на клановых представительских машинах. Тьфу! Какое-такое "видимо"? Тут же все камерами наблюдения утыкано! Доложили холопы хозяину о прибытии вип-персоны с хиленьким сопровождением (это, если что, я про себя и Стаса), вон пан и подорвался, как... как подорванный.
Об истиной причине приезда, то есть обо мне, было упомянуто вскользь и... не услышано. Впрочем, все попытки Ланы перевести беседу в интервью по поводу новой породы лошадок также не были услышаны. Не иначе, на родовом древе пана свили гнезда не одна тетеревиная пара.
Как-то незаметно мы ушли "с холодной улицы в теплый дом" и оказались в музее. Небольшом, но производящем впечатление. Посвящен музей был, разумеется, истории крылатых гусар.
Признаться, я не люблю краеведческие музеи. Меня не оставляет ощущение, что их экспозиции составляют из трофеев, полученных после ограбления "корована" пионэров. Двух "корованов". Одного с мусором и другого — с металлоломом.
А еще мне все это напоминает слегка облагороженный стеклянными витринами развал барахольщиков-алкоголиков у стен базара. Когда на резонный вопрос, почему продается только правый сапог, можно получить обескураживающе логичное: "А для одноногих!"
Так и тут я ожидал увидеть "поножи для одноногих лыцарей", наручи для одноруких, ржавые мечи и кинжалы для воинов, не ценящих собственной жизни, и дырявые доспехи для бессмертных. Ошибся.
Не знаю, сам пан Розмоклинский это придумал или подсказал кто, но рядом с археологическими останками холодняка и лат были выставлены тщательно реконструированные и отполированные новоделы во всей своей завораживающей смертельной красоте. Кажется, так однажды поступили в Америке в музее одежды. И посетители были потрясены.
Концежи или кончары, глядя на которые, сразу веришь, что ими можно убить лежащего на земле врага, не покидая седла; надзяки, тарчи, кинжалы, шестиметровые и неподъемные на вид пики, непременные карабелы, жупаны, кунтуши, шаровары. И крылья. Новодельные роскошные крылья из орлиных перьев с креплением на седло, на щит, на шлем и на спину.
А какие истории при этом рассказывал наш гид и хозяин! Для Ланиных ушей, конечно, но и нам со Стасом перепадало.
Немного устав восторгаться (вредно это после недели "почти депрессии"), я отошел в сторону и заглянул за высокую ширму, ожидая увидеть там какую-нибудь ерунду или мусор, что немного примирило бы меня с великолепием музея. И опять ошибся!
За ширмой была спрятана, наверное, еще не законченная экспозиция. Причем, пока висели только реконструированные образцы: парочка составных тугих луков, естественно, без натянутой тетивы и с рогами, вывернувшимися в обратную сторону, колчаны с длинными стрелами, две страховидных кривых железяки, похожих на ятаганы, и почему-то медвежья и волчья шкура. Причем, было видно, что шкуры потерты от носки, а на лезвиях ятаганов сколы — достоверность зашкаливала, не то, что на других стендах.
— Что пану здесь понадобилось? — подскочил ко мне Розмоклинский, буровя подозрительным взглядом.
— Так, любопытно стало, что вы от нас прячете, — слегка уколол я параноика.
Не знаю, что бы я услышал наедине, но к нам подошли и Стас с Ланой.
— О, а это чье оружие?
Розмоклинский вильнул глазами:
— Э-э, это еще не готово... Это... это вооружение турецких "дели" или "безумных". Так их называли за то, что носили звериные шкуры, а не доспехи.
— Но зачем они здесь?
— Э-э... Их называют "предтечами" гусарии.
— А это не так?
— Абсолютно! "Дели" — это легкая и средняя кавалерия. В основном. Авангард. Тогда как гусария — тяжелая кавалерия прорыва!
И, не давая нам вставить не слова, Розмоклинский увлек нас в следующий зал, посвященный дестриэ гусарии, коням, другими словами. Ну, и конезаводу самого Розмоклинского заодно. Рекламы много не бывает.
Сначала я не особо прислушивался и присматривался, вспоминая стенд "безумных". Все-таки, зачем надо было так тщательно реконструировать? Вплоть до потертостей шкур и кожи рукоятей ятаганов. Да и луки не выглядели... Придумать удобоваримое объяснение я не успел — переключился на то, что рассказывал Розмоклинский. А говорил он удивительные вещи.
— ...И я нашел подтверждение в летописях! В дестриэ гусарии текла кровь пегасов! С каждым поколением все более слабая и разбавленная, но в жилах коней величайшей и сильнейшей тяжелой кавалерии в истории действительно была кровь волшебных крылатых созданий. Ведь, как известно, волшебную кровь невозможно потерять или выжечь — только разбавить. Это и произошло со временем, что послужило одной из причин поражения наших героев, наших крылатых гусар!
Ну, да. Именно это, а не арбалеты! Ха, стих!
Розмоклинский, видимо, заметил мою скептическую ухмылку.
— И зря улыбаетесь, молодой человек. Как известно, в случае опасности, пегасы могли создавать стихийный кинетический щит. Этим, кстати, можно объяснить и поразительно низкие потери в рядах гусарии в первые десятилетия после их появления, как отдельного вида войск. Один-два всадника и три-четыре дестриэ. И это при прорыве оборонительных рубежей ощетинившейся копьями пехоты! Но, кровь пегасов ослабла и, возможно, погибли носители знания о том, как ее сохранять и усиливать. Печальный итог известен... Поэтому, молодой человек, не судите о том, о чем не имеете ни малейшего понятия и не имея научного склада ума...
Это он меня дураком обозвал? Что-то наш хозяин начал меня бесить. Как он скромно о своих подвигах! О поездках по глухим деревням в поисках кабысдохов — потомков дестриэ гусарии, и о "кропотливой селекционной работе по повышению"... Ага, концентрации медихлорианов в крови! Ведь врет! Нагло врет! А Лана со Стасом верят — вон, как глаза сияют...
— А у турков то же самое было? — перебил я лектора. Жаль, пока словесно.
— У турок, — снисходительно поправил Розмоклинский, — Как я смог выяснить, в конях "дели" текла кровь кентавров.
— А вы ничего не путаете? Кентавры от простых лошадей немного отличаются. Или им в детстве операцию по пересадке органов делали?
Ха, сумел я его взбесить! Сумел! Мастерство не пропье...
— Зачем же так грубо? Вы, молодой человек, возможно не в курсе, но если самца или самку кентавра спарить с обычной лошадью, то и родится отнюдь не кентавр. Да, жеребенок будет умнее, быстрее, сильнее, выносливее, но он будет обычным жеребенком. Никакой пересадки органов не требуется! Этим "дели" и воспользовались.
— Мне кажется, вы не совсем владеете вопросом, уважаемый пан, — выступила в мою защиту Лана, — Не спорю, возможно, были единичные случаи зоофилии — а связь разумного кентавра мужского или женского пола (не самца или самки) с обычной лошадью или конем иначе и не назовешь. Но массово... Кентавры, к вашему сведению, в отличие от тех же пегасов могут сознательно управлять передачей волшебной силы при оплодотворении. Плюс ко всему, необходим реальный контакт, при искусственном оплодотворении рождаются исключительно мулы и лошаки, не способные иметь потомство.
— А почему вы решили, что "дели" не было достаточно мулов? И у турок не было возможности массово выращивать кентавро-мулов?
— По одной простой причине: кентавры не терпят подчинения и не живут в неволе. Они предпочитают убивать себя, если возникает угроза рабства. И у них есть природный механизм, позволяющий совершить самоубийство!
— Любой механизм можно заблокировать.
А чего это от Розмоклинского так самодовольством пыхнуло? Он же по всем приметам из тех, кто "сделал гадость — сердцу радость".
Вот познания Ланы в области генетики кентавров меня почти не удивили. Была возможность убедиться, что Мрузецкая способна поддержать разговор на любую тему и проявить при этом достаточную компетентность. И Стас такой же. Думаю, клановых аристо такому специально обучают с пеленок или раньше. И неважно, что формально Лана и Стас из отлученных семей, их явно воспитывали традиционно. В том числе, умению вести светскую беседу. Впрочем, в данном случае, наверное, были дополнительные материалы из, как сказала Лана, "пока слегка неофициальных". Тут я немного просканировал сам себя на предмет ощущения того, что меня использовали для решения каких-то своих задач, и обиды за это. Не нашел. Потому что Лана не "использовала меня", а "воспользовалась случаем" — это разные вещи и я даже немного рад, что пусть так — косвенно — смог помочь. Зато вспомнил про разные мелкие моменты, например, когда в начале разговора с Розмоклинским Лана делала странные паузы (ждала, что я вмешаюсь или как-то иначе выражу негативное отношение к темам), а я эти намеки, разумеется, не понял. Ну, и ладно. О, нас приглашают продолжить экскурсию и, наконец-то, посетить конюшни. А выражение лица-то у хозяина кислое. Похоже, он чего-то другого ожидал от девицы, прибывшей на официальной клановой машине. Ну, извини, дядя, мы сегодня без подарков!.. Уф, что-то этот "бизнесмен и патриот" все больше и больше меня раздражает. Может, у меня на его отвратный одеколон аллергия?
Так или иначе, но, услышав предложение Розмоклинского куда-то там пройти, я рванул в ближайшую дверь и оказался на заднем дворе. Передо мной предстало пустоватое пространство с едва очищенными от снега дорожками; какое-то небольшое одноэтажное строение с большими воротами в торце; аккуратный странный забор из двух ниток длинных жердей, закрепленных на редких столбиках. И метрах в сорока от забора густой сосново-еловый лес, встопорщенный, как испуганная кошка.
Следом за мной на крыльцо вышел Стас, и только потом выскочил Розмоклинский, но спросить, "что панам тут понадобилось" не успел. Из стоящего метрах в десяти здания донесся приглушенный стенами женский крик. Кричали от боли. Мы со Стасом переглянулись и уставились на занервничавшего Розмоклинского.
— Что там происходит, пан? — спросил Стас и кивнул на здание.
— То вас не касаемо, паны. То мои дела — не ваши.
— Были ваши — станут наши, — пробормотал Стас и громко уточнил, — А это мы сами решим, когда посмотрим.
Я смотрел на наливающегося злостью Розмоклинского и чувствовал, как у меня тяжелеют руки, словно началась спонтанная трансформация. В этот момент к нам решила присоединиться Лана и толкнула конезаводчика створкой двери в спину. Розмоклинский отпрыгнул, пытаясь в прыжке оглянуться, но отпрыгнул почти на меня. Я отмахнулся...
Некоторое время я, Стас и Лана молча смотрели на бессознательную тушку Розмоклинского.
— Удачно в прыжке поймал, — подытожил Стас со знанием дела, — Чистый нокаут. Можно не считать.
— Кирил, ты за что его ударил? — потребовала ответа Лана.
— Мизантропия вдруг разыгралась. К дождю, наверное, — пошутил я в своем фирменном несмешном стиле, пряча за спину трасформировавшиеся кулаки.
— Ох, ты же не слышала! — вспомнил Стас и ткнул на соседнее здание, — Там кричал кто-то, словно его пытали. Её.
— Женщину? Женщина кричала?
Отвечать нам не потребовалось, потому что раздался второй крик.
— Пойдем, посмотрим, — скомандовала Лана, и первая зашагала к строению.
— Сейчас охрана набежит, — вздохнул я.
— Не набежит, — с непонятной уверенностью заявил Стас и тут же пояснил, — Тут почему-то ни одной камеры нет, — и двинулся следом за Мрузецкой.
— Стой, Стас, давай этого прихватим.
— Ага, еще простудится, а я не люблю пинать больных, — признался Стас в своем недостатке.
— Немотивированный гуманизм надо изживать. Каленым железом, — наставительно произнес я, подхватывая тяжелую тушу конезаводчика со своей стороны.
— Закрыто, — доложила Лана, подергав створки ворот и дверь рядом с ними, — Будем стучать?
— Не надо. Я тут одну штуку видел, — Стас свободной рукой очень ловко, не расстегивая доломана, извлек у Розмоклинского бумажник, открыл и вынул магнитную карту-ключ... одной, повторюсь, рукой. — Это Одесса, сынок, — снисходительно просветил меня Петров, заметив отвисшую челюсть.
Мне только и осталось пробормотать:
— Скрипач, говоришь? Ну-ну.
Контроллер пиликнул, негромко клацнул электронный замок, и мы вошли в дом. Это оказалась небольшая, хорошо освещенная, конюшня на четыре денника, в одном из которых кто-то глухо ворочался и всхрапывал, и с довольно большим свободным пространством перед ними. Сейчас занятым.
У протянувшегося вдоль левой стены верстака стоял плюгавый мужичок в замызганном и словно жеваном синем халате и набирал розоватую жидкость из медицинского вида бутылки в большой шприц. Второй синехалатник над чем-то склонился у правой стены. Вот его ни мужичком, ни плюгавым назвать было нельзя, пусть нам и было видно только мощный бритый загривок в шарпеевских складках и чуть не лопающийся на спине халат. Но это все не главное. Главное было в центре. Вернее, главная. Лежащая на боку в луже крови и слизи и судорожно дышащая кентавриха... нет, неприятное слово! Кентавра.
Судя по внезапно замершим Лане и Стасу, не я один был в шоке.
Мужичок у верстака повернулся на звук сработавшего замка и подслеповато прищурился, наведясь на золотое шитье доломана все еще бессознательной туши Розмоклинского.
— Шеф, — торопливо заканючил плюгавый, — Я же говорил им, шеф. Не выдержит ярмо на нормальных родах. А они, все посчитано, все посчитано! А оно не выдержало — тварь очухалась от боли, а колоть нельзя, пока роды! Она и орала, шеф! Но как только опрасталась, Цок ее слегка того, а сейчас уколем, и все тихо будет, шеф.
Не переставая говорить, плюгавый закончил наполнять шприц, выдернул иглу из резиновой пробки, ловко стравил воздух и, семеня, начал по дуге приближаться почему-то не к кентавре, а к нам. Заходя так, чтобы мы отвернули головы от шарпеистого амбала.
Может, у плюгадины что-то и получилось, если бы его напарник молчал. Но тот не сумел, заодно показав истоки и корни погоняла "Цок".
Нет, выпрямлялся и разворачивался он тихо, как бульдозер на видео с отключенным звуком, когда ждешь грохота дизеля и лязганья траков, а их нет, и это напрягает. К счастью (нашему) звук включился на третьем шаге амбала.
— Это цо? Это цо вы з хозяином зделали, утырки? Да вы знаете, цо...
Наверное, мы со Стасом в детстве ходили учиться в одни подворотни, просто сменами не пересекались. Потому как действовали с удивительной синхронностью, обретаемой долгими тренировками.
Раз.
Тушка конезаводчика в четыре руки швыряется в амбала. Ровненько так, без перекосов. Красиво.
Два.
Амбал роняет неизвестно когда и откуда вытащенную пружинную дубинку и ловит хозяина. За что сразу получает приз от Стаса: воздушные шарики. Точнее, по шарикам. Отчего тут же подавился воздухом. Ну, и бонус от меня опять трансформированным кулачком.
Амбал рухнул, погребая под собой хозяина. Можно сказать, собой прикрыл. Лишь бы не насмерть.
Три.
Пижонски хлопнув друг друга по ладоням, мы повернулись к Лане. Там тоже все было в порядке (спасибо зарядке). Плюгавыш скулит у ног великолепной Ланы, свернувшись буквой "зю", а Мрузецкая смотрит на него с нечитаемым выражением лица и поигрывает большим шприцем, наполненным какой-то розоватой гадостью.
— Вы чего развеселились? — сухо спросила Лана, не оборачиваясь.
Розмоклинского, Цока и, после короткого допроса, плюгавыша, оказавшегося зоотехником, мы связали, не забыв про кляпы, и сложили в свободный денник. Через один от второго кентавра. Мужчины. И пусть скажут спасибо, что не стали так же фиксировать растяжками. Ограничились тем, что примотали их к разным столбам. На всякий случай.
Даже не били.
Потому что за сотворенное с кентаврами "бить" — это ничтожно мало.
За то время, что мы возились с "хозяином" и подручными, кентавра так и не пришла в сознание, а кентавр уже никогда не придет. Покрытый жуткими шрамами, стянутый широкими и толстыми армированными лентами из синтетики, он непрерывно рвался из пут, хрипел и скалил крупные желтые зубы. Едкая пена покрывала его с головы до копыт, но страшнее всего были глаза, полные безумия и ярости. И застывшей боли, которая была сильнее и ярости, и безумия.
К деннику с кентавром мы подошли в последнюю очередь. Сначала вязали пленников, потом проверяли состояние кентавры и ее новорожденной дочки.
Это над ней склонялся Цок, когда мы вошли. Не знаю, что он там делал, но он даже не обтер ее. А девочке явно было плохо. Она и дышала-то с трудом и ее непрерывно сотрясала мелкая дрожь. К счастью, у Ланы был фамильный лечебный артефакт, который сработал. Девочка успокоилась, задышала ровнее и уснула.
— Это так и должно быть? — спросил Стас.
— От артефакта — да.
И Лана буквально в нескольких словах нам все объяснила. И, я наконец-то, понял о чем она спрашивала плюгавыша и смысл его ответов. Судя по лицу Стаса, и он тоже.
Главное, что следует помнить, кентавры — волшебные существа, способные прожить сотни лет. Как драконы, единороги, нимфы. И пусть их анатомия и физиология имеют общие черты с человеческой и лошадиной, кентавры, прежде всего, волшебные существа. Другими словами, они дышат магией, и они выдыхают магию... Они питаются магией... И да, навоз кентавров также обладает удивительными свойствами, как навоз единорогов, пегасов и драконов. Но есть нечто, еще более важное для понимания: магия кентавров — это их воля. И воля, как свобода, и воля, как сила духа. Лишить кентавра воли — это лишить магии, то есть жизни. Однако "пытливые умы человечества" нашли способ это обойти. Первыми, наверное, были те, кто поставлял коней с толикой крови и магии кентавров турецким "безумным", "дели". Вторыми — те, кто работал на "видного польского конезаводчика, стремящегося возродить славу гусарии, пана Розмоклинского". "Ярмо" — мерзкий артефакт, вшитый в пояс из армированной синтетической ткани (что важно, ибо магии кентавров подвластны только натуральные материалы и некоторые металлы), он блокировал волю кентавров. Не лишал их воли, а блокировал доступ к ней. А с, по сути, безвольным волшебным созданием можно вытворять что угодно: напоив возбудителем, подсовывать кобыл или приводить чистокровных жеребцов... Десять лет провели в плену кентавр и кентавра. Муж не выдержал. Боль и ярость выжгли его разум, но и в таком виде его продолжали использовать, ведь безумие не передавалось жеребятам. Когда же Розмоклинский понял, что еще полгода-года и кентавры, источники его благосостояния умрут, он приказал привести безумного мужа к безвольной жене.
Оказывается, мы очень не вовремя приехали: начались роды. Поэтому, кстати, Розмоклинский и потащил нас не в конюшни, а в музей, инстинктивно пытаясь оказаться поближе к рожающей кентавре. Да, еще он пообещал плюгавому зоотехнику, что если родится "кобыла", а не "жеребец", тот очень пожалеет. В итоге случилось то, что случилось. В итоге, твари в человеческом облике валяются связанными в деннике; измученная родами и избитая Цоком кентавра в оплавленном и вышедшем из строя "ярме" все не может прийти в себя; ее дочка, похожая на трехлетнюю девочку, а не на час назад родившуюся, пока жива, но только благодаря фамильному целебному артефакту Зимовских, а заряда надолго не хватит; безумный отец и муж до кровавого пота, до хруста костей продолжает рваться из прочнейших пут неизвестно куда.
Наверное, милосерднее, его было убить, но никто из нас не мог на это решиться.
— Подождем, когда очнется кентавра, — предложил я, и Лана со Стасом согласились.
Ожидание не затянулось. Кентавра резко, со всхлипом, вздохнула и открыла глаза. Заметила нас, забилась на полу, безуспешно пытаясь встать. От удерживающих ремней мы ее освободили, просто она была очень слаба. Кентавра вообще выглядела очень плохо. И не только из-за многочисленных шрамов. Она казалась старой. Очень старой. Глядя на ее обнаженный человеческий торс и белые в седину и коротко обрезанные волосы, я почему-то представил постаревшую бодибилдершу: и мышцы еще не утратили тонус, и рельеф на зависть, и под кожей ни жиринки, но, словно высохли сами кости, на которые крепятся мышцы, и лишняя кожа обвисает многочисленными мелкими дряблыми складками.
Поняв, что встать не сможет, кентавра замерла, ожидая наших действий. Однако первые слова произнесла именно она.
— Что с моей дочкой?
— Спит, — ответила Лана, — Я надела ей хороший лечебник. Фамильный. Но его надолго не хватит. Что с ней?
— Мир, — ответила кентавра, в бессильной муке закрывая глаза.
— Что?
— Ей не подходит этот мир. Она не выживет в нем.
— А вы?
— Нас притащили сюда взрослыми. Взрослые здесь выживут, дети — нет.
Стас осторожно прикоснулся к руке, стоящей впереди нас Ланы.
— Что? — обернулась та.
— Нимфы, — ответил Стас, — Их мир подойдет?
— Любой Младший Мир подойдет, — распахнула глаза кентавра, — Вы можете послать им просьбу? Они согласятся открыть прох...
— Мы можем к ним позвонить, — сказала Лана, присела и осторожно погладила кентавру по щеке (и только тут я понял, что она совсем молодая — лет двадцать, не больше, просто... просто постарела в двадцать), — И не только позвонить. Мы можем к ним приехать за полчаса, а через час или два твоя дочка уже будет в Младшем Мире. А артефакта хватит почти на сутки. Все будет хорошо...
— Кассилопа. Меня зовут Кассилопа. А вы кто?.. А где?! И почему я.., — кентавра вдруг вспомнила о том, что она и дочь пленницы.
— Избиты. Связаны. Валяются в деннике, — четко ответила Лана, — А блокиратор выгорел из-за энергетического всплеска во время родов.
— Есть небольшая проблема, — вдруг сказал Стас, — На нашем мобиле сюда не подъехать, а нести девочку к стоянке, закутав в тряпки — тоже не выход.
— Тише, тише, успокойся, — придержала Лана вскинувшуюся кентавру, — Мы сейчас придумаем.
И выход нашелся. Причем, быстро. В таких ситуациях все всегда случается быстро. Это как лавина — достаточно начать движение.
Дорога к "Гусарии" огибает небольшой язык леса, и около него же стоит здание конюшни. Так что всего-то и надо Лане со Стасом спокойно дойти до стоянки и доехать туда, куда я вынесу маленькую кентавру, пройдя лес насквозь — полкилометра, судя по карте, даже меньше. Чтобы не было сомнений в моей способности это сделать, я осторожно поднял с вороха попон спящую кентаврочку и перенес ее поближе к матери.
Пока мы прорабатывали план и искали, во что завернуть девочку, чтобы не заморозить, кентавра неотрывно смотрела на дочку. Словно прощаясь. Прощаясь? Ну, да. Но ведь не надолго!
— Пора, наверное, — сказал я.
— Стоп, — перебил Стас, — Сначала я на разведку сбегаю. Вдруг тут где-то есть видеокамеры. Минут пять подождите. Я быстро.
Через пять минут Стас не вернулся. Вернулся почти через десять. Отмахнулся от нас с Ланой и подтащил к кентавре тяжелый позвякивающий тюк.
— Это же ваше, я правильно догадался? — спросил Стас, показывая содержимое так и не законченной музейной экспозиции "Вооружение и доспехи турецких "дели" — Медвежью шкуру, извини, не взял. Тяжелая слишком.
— Это мужа, — ответила кентавра, лаская ладошкой изгиб ятагана, — Ему... ему теперь не надо...
Мы с Ланой переглянулись и промолчали. Не стали выговаривать Стасу. Надеюсь, он сигнализацию в музее не забыл отключить?
На улице, тем временем, почти стемнело. Хм, нам же легче! Зачем-то пригибаясь и прижимая к груди сверток со спящей кентаврочкой, я добежал до странной ограды. Тьфу! Она же от лошадей, а не людей сделана! Протиснулся между жердями, стараясь не задевать, и припустил к опушке.
Дорога через лес выдалась трудной, даже несмотря на то, что я провел частичную трансформу, а в этом состоянии я дорогу между мирами найти могу, не то, что через какой-то лес! Но темнота, снег и подлесок с валежником (специально их оставили, что ли?) доставили мне немало. Чуть не заблудился, но сообразил позвонить Лане, и теперь шагал по смартфону, строго по направлению на горящую на экране точку. Дошел. Донес. Уф-ф!
— Не гони, — напутствовал Стаса, сидящего за рулем.
Лане, расположившейся на заднем сиденье вместе с продолжающей посапывать кентаврочкой, просто кивнул. Она сама знает, что делать. Эти знания у женщин в крови.
— Мы, как только, так сразу назад, — сказал Стас.
Я достал из своей спортивной сумки Алохомору. Пусть будет.
— Ты всегда с собой лом таскаешь? — удивился Стас.
— Это не лом, это монтировка.
Лана протянула мне свой пуховик.
— И это возьми.
— Зачем?
— Вдруг вам придется тоже через лес идти, а у Кассилопы ничего нет.
— Лучше пусть в конюшне запрутся и там подождут, — возразил Стас.
— Разберемся, — сказал я, — Езжайте уже.
— Берегите себя.
Возвращался я шагом, чувствуя приятную усталость во всем теле. Даже более приятную, чем после хорошей тренировки. И при этом размышлял обо всякой ерунде.
О том, что мой новый костюмчик оправдал на все сто: я не замерз и не промок.
О том, что собирался научиться ездить верхом, а пока все с точностью до наоборот: сам ношу кентавров.
О том, вдруг, какой масти "Сивка-бурка вещая каурка"? Сивой, бурой или каурой? И получится ли намешать это в Фотошопе? Или Иван-дурак не потому что дурак, а просто Иван-дальтоник — это длинно и непонятно.
Я думал и о том, какой будет кентаврочка, когда вырастет. Сейчас-то она светленькая и волосы беленькие, как у мамы. Только не мягкие, а уже жестковатые, но не как грива, а словно они седые. Ведь седые волосы жестче обычных.
Не заметил, как оказался на опушке с видом на забор "Гусарии".
Уже совсем стемнело, и на столбах ограды зажглись неяркие красные шары, почти ничего не освещающие, только ровная цепочка кровавых пятен протянулась по снегу влево и вправо от меня. Вот слева я ее и заметил. Сначала только тень, исказившая очертание красного пятна, была поймана периферическим зрением. Я повернул голову, вглядываясь. Вдоль ограды, неловко переступая ногами по снегу и периодически тяжело опираясь на жерди правой рукой, брела кентавра. Я даже сначала не понял, что это она: расстояние и накидка-плащ из волчьих шкур размыли очертания человеческой половины ее тела, да она еще и ссутулилась.
Какого лешего?! Зачем она выбралась из конюшни? И как? Она же встать не могла!
Меся ногами неглубокие сугробы, я побежал навстречу.
— Кася, что случилось? С тобой все в порядке?
— Нет, — ответила кентавра, — Что с дочкой?
— Хорошо все с дочкой! Донес, загрузил в мобиль. Скоро должны отзвониться. С тобой что?
— Кирил, ты можешь сломать ограду? У меня не получается.
— Тут, наверняка, сигнализация есть. Охрана набежит. Давай, лучше, в конюшню вернемся, — попытался возразить я.
— Не набежит. Некому, — сказала кентавра, — И возвращаться не надо.
И только тут я обратил внимание на висящие сбоку опустевшие колчаны, косо закрепленный в специальной петле лук, там же ятаган в бурых пятнах, прижатую к животу левую руку. И почти до кости рассеченное тетивой основание большого пальца. Кровь почему-то не шла.
Спрашивать ничего не стал. Говорить тоже. Достал Алохомору, в несколько ударов разбил крепление обеих жердей к столбу, откинул их в сторону.
Кассилопа вздохнула, собираясь с силами, и двинулась к кромке леса. Далеко мы не зашли, едва на пару десятков шагов отдалились от опушки.
— Кирил, у меня просьба. Можешь снять... это?
Кентавра распахнула шкуру, открывая человеческий торс.
— Я ничего не вижу. Можно подсветить?
Я включил фонарик на смартфоне и едва сдержал ругательство. Тело Кассилопы наискосок пресекала цепочка пулевых пробоин, но крови опять не было. Только в ранах клубился плотный черный туман. И мне показалось, что он понемногу редеет и светлеет.
— Как же так Кася? Как же так?
— Не туда смотришь. Ниже, — перебила Кентавра и, словно припомнив давно забытое, добавила с грустной усмешкой, — Нечего на мою грудь пялиться!
Я уже разглядывал оплавленный ремень "ярма", болтающийся на мускулистом животе, поэтому на автомате ляпнул:
— Было б на что пялиться! Ох! Прости, Кася!
Кентавра в ответ тихо насмешливо фыркнула, показывая, что на дураков не обижаются.
— Снимешь? — напомнила она, — Не хочу с ним... уходить.
— Да кто тебя отпустит?! — снова ляпнул я и решил откусить к лешему язык.
Алохомора с хитрой застежкой "ярма" справилась на раз.
Отбросив ремень в темноту, кентавра неожиданно издала радостное переливчатое ржание. Словно спела гимн свободе. Короткий, как все жизненно важное.
— Кирил, — неуверенно начала Кассилопа.
— Что? Кася, ты прилегла бы, что ли?
— Присядь, — поправила кентавра, — Лежа мы только умираем.
Она подогнула ноги и... Ну, я бы все равно назвал это "прилечь".
Я опустился на снег рядом с ней. На колени, по— японски.
Ее раны смертельны. Очередь из автомата. Почему она еще жива? Может быть, тот волшебный туман справиться? Регенерирует ее или как?
— Кирил... Может быть, уже можно позвонить твоим друзьям, узнать...
Я попросил Стаса включить режим видео, а Лана поясняла и отвечала.
Кентаврочка, закутанная в кучу мягких теплых одеял в кузове мотороллера Пыхася.
Сидящие рядом наставницы, держащие над девочкой светящиеся радостной зеленью руки.
Стайка наядок и дриадок на заднем фоне. Пани Берта, украдкой вытирающая слезы.
Серебристое марево портала в хороший мир. И слова о том, что: "Кентавры от нас далече кочуют, но рядушком давненько обосновались несколько семей единорогов, а такой крохе иховое молоко ишшо полезнее. Крепкая вырастет. И здоровая."
Кася тихо плакала, смахивая слезы, чтобы не мешали смотреть. И смотрела, пока не погасло облако перехода.
Я не задавал вопросов кентавре, но она сама объяснила.
— Это стимулятор. Специальный. Для кентавров. На нас и испытывали. Скоро его действие закончится. Ты тут ничего не можешь сделать, Кирил. Не переживай. Вы и так сделали для нас столько... Лучше расскажи что-нибудь, — вдруг попросила Кася.
Она сказала это так небрежно, таким будничным и спокойным тоном, словно мы выбрались в зимний лес на прогулку, а простой разговор ни о чем вдруг прервался. Иссяк.
А ведь в подобных ситуациях (я о прогулке, если кто не понял) нет женских просьб страшнее "расскажи что-нибудь". Эти слова словно запускают тайную программу в головах мужчин, моментально блокируя память и парализуя язык. О, эти женские "расскажи что-нибудь"! И только попробуй не угадать, какое "что-нибудь" здесь и сейчас ТО САМОЕ "что-нибудь"!
В тщетной попытке сменить тему-задание я протянул Касе пуховик.
— Чуть не забыл. Лана передала.
Чуть помедлив, кентавра скинула волчью шкуру и надела оказавший самую малость тесноватым белый пуховик. Запахнулась, накинула отороченный песцом капюшон, на мгновение прижала к лицу мягкий мех, улыбнулась и напомнила:
— Я жду.
В свете так и не выключенного в смартфоне фонарика искрились сугробы, снежные шапки на лапах елей, вспыхивали в холодном воздухе мелкие снежинки. Наверное, со стороны мы смотрелись странно: сидящий по-японски с руками, упертыми в бедра, парень (весь в черном, как какой-нибудь ниндзя, только вместо катаны рядом лежит монтировка) и девушка с нечеловечески большими глазами в красивом белом пуховике, в которой не сразу узнаешь волшебное существо кентавра, потому что лошадиная половина спрятана в тени.
— Знаешь, я вдруг вспомнил рассказ об одном воине конной армии людей. Он командовал в ней эскадроном... это...
— Я знаю, что такое "эскадрон" — мягко укорила Кася.
— Это было в одном далеком мире, в одной давней войне... Тогда еще у людей была кавалерия. Это потом люди стали воевать на мобилях, бронированных грузовозах с пушками...
— Я знаю, что такое танки.
— ...и самолетах. Так вот, тот командир эскадрона конной армии с замечательной фамилией Хлебников... Ты знаешь, что такое "хлеб"? — опять ляпнул я.
— Знаю, — серьезно и грустно ответила Кася.
— Извини... Я это к чему? Мне очень понравилось, как Хлебников представлял мир. Правильный, хороший мир, а не тот, который был вокруг него в ту давнюю войну. Он представлял его, как цветущий луг. "Луг, по которому ходят женщины и кони."
— Ты это зачем рассказал? — удивилась Кася.
— Да вот, представил, как он был бы счастлив, познакомившись с тобой. Ты ведь, практически, два в одном.
Кася тихо фыркнула.
— А вдруг бы он решил, что я ни то, ни другое?
Я возмущенно замотал головой, отрицая саму возможность предположить такое.
— И где ты тут видишь цветущий луг, Кирил? — улыбнулась Кася и обвела здоровой правой рукой окрестные сугробы и елки.
— Ай, да тут подождать всего ничего! — преувеличенно бодро воскликнул я, — До дня зимнего солнцестояния меньше месяца, а там впереди будет только лето!
— Да, впереди только лето, — согласилась Кася и устало навалилась плечом на ствол ели. Или сосны. Или...
— Ты так и не сказала, — обиженно произнес я в пустоту через некоторое время, — Ты так и не сказала, какое имя выбрала дочке... Поэтому будет Касей. И не спорь. Твое "Кассилопа" мне никогда не нравилось.
27/12
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
