Севеная стена

Небо свисало рваным парусом на черный отвесный борт исполинского драккара. Отвесные скалы, вымытые до гладкого бешеными ливнями короткого лета — лишь камнеломка плетями, коврами, буро-зелеными реками. Зимой со Стены скатывался свирепый поток ледяного ветра, стволы деревьев гулко лопались в нем, случайные путники молились, кому получалось; падали и звонко разлетались осколками замерзшие прямо на лету птички. Поговаривали, что даже драконы с их огненным нутром не переносят ледяного выдоха Океана... И хорошо, пожалуй, что дышит Океан все-таки за горами, за Стеной.

— ... Оружие вождю подарить почетно. Но мы-то не вожди, мы даже и не воины, мы люди торговые. Что мы понимаем в холодной стали, что нам до горячей крови? Не по разуму нам выбрать хорошее оружие, и не смеем оскорбить вождя плохим...

Мужчины полезли в бороды. Тетки зашушукались. Одевались тут в длинное и теплое, цвета были — серая шерсть местных овечек, симпатичных, круглых, теплых даже на взгляд. Второй тон — серый же лен, привозной с юга, дешевенький, некрашеный. Третий тон — черный, бурый, пепельный мех. Говорили, что волки здесь в рост человека, тигры величиной с быка, а под брюхом оленя легко пройдет человек с поднятым копьем!

А уж деревья здешние словно бы стремились выглянуть за Стену. Лишь только где появлялась почва — там выстреливало к мутным облакам живое копье, стволом сосна, перистыми ветками чистый папоротник. Здешний медведь валил такое дерево ударом лапы, а “Уралом” на метровых колесах мог бы играть в мячик, если бы, конечно, кто-нибудь его научил.

Жили кромяне с торговли. В незапамятные времена, отвоевав от зверья и уоргов свою долину, люди укрепили ее до наивозможного состояния. Теперь со всей округи, на десять-пятнадцать суток пути, в Кром стекались товары. Тут собирались караваны до Ригера — а там уже начиналась вполне судоходная река... Та самая, недоброй памяти, Белогривая. Южные купцы, правда, сюда не совались, несмотря ни на какие барыши. Мелких перекупщиков отпугивали жутковатые слухи. Гильдии знали достоверно: не лезьте на север — останетесь живы.

— ... И тогда, жители славного Крома, мы подумали, что у великого вождя есть великая слава. А у кого великая слава... — оратор прижмурился и подмигнул сразу всем, — у того есть женщины!

Викинги снова переглянулись... Перемигнулись — и засмеялись громко, гулко, подняв тучу птиц с окрестных папоротнико-сосен. Сказать честно, про женщин вождя гости подслушали с беспилотника, потеряв целый драгоценный день. А то похвалишь сыновей — а вождь, к примеру, недавно старшего похоронил.

Кстати, послушать заранее Вадим же и озаботился. От природы он предусмотрительный такой, или впрямь на Китежской базе подготовка в небеса рванула? Пока Командир думал, восходящее светило дипломатии перешло к главному:

— А у женщин имеются дети. Вот! Наш подарок... — Вадим достал пластиковую клетку-переноску, — дочери вождя, слава о красоте и трудолюбии которой достигла южного края света!

Вождь подошел к “Уралу” без особенной опаски. Седой громила: шрамы, медвежий мех, дорогая привозная одежда, массивные золотые браслеты на запястьях толщиной с огнетушитель. Дочку тетки вытолкнули следом. Девочка не выделялась ни одеждой, ни выражением лица. Командир видывал на юге дворянок — тех учили задирать нос еще в пеленках. А тут ребенок и ребенок. Волосы под шапочкой, глаза живые, светлые, руки ловкие... Но переноску, пожалуй, открывать пока рано.

Вождь буркнул — Ансельм перевел:

— Детеныш парда? Не прокормим. Он же вырастает выше дома!

Вадим улыбнулся во все тридцать шесть зубов:

— Нет. Это называется kotenok.

* * *

— ...Kotenok сбежал через два дня. Вот его я и ловлю, — Асгвайр опустил голову. Уорг с медвежьим клыком на ожерелье озадаченно поскреб затылок:

— Такой дорогой? Охотничий зверь? Или его мясо вкусно? Что в нем такого, что ты влез на земли Матери? Демоны отвели мое копье, но больше тебе так не повезет!

Человек выпрямил спину и посмотрел через тропинку на юг — на исполинский живой ковер от подножия Стены и до голубой дымки горизонта. Куда-то туда отскочило уоргово копье, где-то валяется оно, расщепленное, под обрывом. Кто-то рано или поздно подберет немного зазубренный нержавеющий наконечник, а обломками древка растопит костер...

Под самой Стеной лес черный. Колючий стрелолист, кое-как выдерживающий ледяной зимний ветер, роющий корнями на пять и шесть, и семь ростов глубины. В двух-трех днях пути лес уже понемногу зеленеет. Листьев больше, иголок меньше. Оттуда в юности Асгвайр принес еловое древко для копья. Там раздолье громадным лосям и оленям — но и волки на них охотятся огромные тоже. В холодные осенние ночи там проносится Дикая Охота верхом на пардах, и мало кто из встречавших ее доживал до возможности рассказать о виденном... А еще дальше к югу становится еще теплее. Звери мельчают — нет нужды копить в теле живой огонь. Да и охотников там побольше. Тамошние медведи ростом в половину от здешних: тот же kotenok перед новорожденным пардом.

— Этот зверь — игрушка, — сказал человек, и уорг недоверчиво сощурился. Асгвайр засмеялся глухо, неприятно:

— Слушай, Череполом, слово младшего дружинника Крома. Я расскажу тебе о людях с юга. Первое... — Асгвайр провел пальцем по валуну, — они лгали. Они превосходно разбираются в оружии. Я всего лишь младший дружинник, и убил только шестерых. Это были, — Асгвайр аккуратно загнул пальцы:

— Волк, напавший на меня зимой в лесу. Я убил его вот этим копьем, что сейчас лежит на тропе. Воин конунга Лефара из-за Стены. На перевале он хотел пройти вперед меня. Мы боролись на поясах, и я сбросил его в пропасть. Мой сосед Рогвайр — деды его и мой были братьями, он же сказал про моего деда непроизносимые речи. Мы бились кромами. Я отсек ему руку, и через два дня он умер от горячки. Волк, четыре луны таскавший овец из поселения Хортан. Я подстерег его, и метнул копье, и оно пробило волку грудь. Через три дня по следу я нашел волка: копье не пропустило его между тесно стоящих камней, и он умер. Воин Матери, не назвавший имени — он бросил в меня топор и разбил мой шлем, и отсек волосы на виске, я же закрылся щитом и ударил снизу кромом в печень, и уорг умер на месте. Ледяной выдох, закрутивший снег вихрем, приносящий беду всему живому — я пробил его этим же копьем, и белая кровь его выжгла мне вот эти две полосы на шее, смотри!

Асгвайр перевел дыхание.

— Всех я убил по закону и воинскому обычаю, но никого из выгоды, жадности или страха! Все мои сражения вышиты моей женщиной на левой стороне одежды, как подобает воину Крома. А эти люди, Череполом, видели смерти, убивали для себя или по приказу, но все это вышито не на их одеждах — а в их глазах.

— Это как?

— Да, в глазах! — повторил Асгвайр. — Мы южанам не враги, да и ни с кем они не ищут вражды. Но, если напасть на них, то не будет ни чести, ни славы — они просто убьют и пройдут мимо, не спрашивая имени, не сложив песни, не похвалив удара!

— Ты пошел искать их подарок потому, что боишься их гнева?

— Мы с тобой ели один хлеб, уорг. Я не слышал твои речи, а ты не произносил их. Когда ты бросил в меня копье, ты сам видел, чего я боюсь.

Порыв холодного ветра прервал разговор. Уорг молча ждал продолжения; наконец, Асгвайр сказал:

— Роман-ярл в юности воевал далеко на юге. Там голубое небо, а города огромны, а дома высотой почти как Стена. Так он говорит, и не младшему дружиннику сомневаться в словах старшего... Роман-ярл видел там бессчетно диковин и чудес, но ничего не мог увезти с собой. Он привез только новое имя. Но таких людей Роман-ярл не видел и под голубыми небесами.

Асгвайр широко развел руки:

— Они могли подарить нам оружие, и даже зачарованное, ведь они приехали в заколдованной самоходной повозке, никем не запряженной. Они могли купить нас горячим золотом. Или ты не видел, как желтый металл пробивает любой доспех, и никогда не бьет мимо сердца? Они могли перебить нас прямо там, перед городом, если бы только захотели — я же видел, как снисходительно скользили глаза их по нашим клинкам и секирам.

Человек хлопнул по валуну ладонью:

— Нет! Ни золото, ни оружие — игрушка, бесполезный мягкий зверек! Ты заговорил о том, чего боюсь я — Череполом, эти люди боятся не нас!

— А кого же?

— Они боятся смерти, как любой. Они боятся боли, как все. Но вот своего ярла, или как там он у них называется, они боятся так, что даже сами не замечают. Это видно только со стороны, Череполом! Они смотрят на наш город, как старший брат смотрит на игрушки младшего. Самый слабый из них, старик, проживший шестьдесят зим — парился в бане с нашим вождем и вышел позже! А еще этот старик может видеть под землей.

Уорг сел прямо, подобрался:

— Ты видел это его умение?

— Я видел его волшебные рисунки. Другие южане говорили: там нарисовано все, что у нас под землей. Надо проверить, верно ли нарисовано!

— А kotenok здесь при чем?

Асгвайр хрипло засмеялся:

— Северный ветер студит мою спину. Не будет ли тебе обиды, если я снова возьму щит?

— Можешь взять и кром, и копье. Великая отвела мою руку: не убив тебя, уже узнал я важнейшую новость. Если мы еще поговорим, я узнаю больше — и ты узнаешь, если будешь спрашивать.

Человек подобрал кром, засунул его в ножны, висящие на спине вдоль пояса, почти горизонтально. Потом закинул щит. Копье просто поднял и поставил у валуна, показывая полное доверие к собеседнику.

— Да, Череполом, говорю я много. Ты и я братья по неслучившейся смерти: ты мог убить — но я жив. Я мог ударить не обухом, а лезвием — но я искал потерявшийся подарок, а не войны между Кромом и Детьми Великой Матери... Ярл видел небо голубым, я видел, как его дочь плачет молча.

Уорг молча подобрал собственный топорик и повесил в петлю на поясе.

— Я охотник, мой след не прочитаешь даже ты, — сказал Асгвайр так просто, что Череполом сразу ему поверил. — Южане... Сильные, как боги. Наивные, как младенцы... Впервые я подумал, что в мире, кроме оружия и золота, есть что-то еще. А их kotenok просто испугался незнакомого места и пошел к вам — я видел его следы. Вот, — человек вынул из сумки на поясе ткань, развернул ее. Череполом замер:

— Это как? Это ее так раскрасили, что ли? В клетку? И настолько тонкие линии!

— Это выткано, Череполом. Только не спрашивай, кем.

— За такое — что угодно! Я ходил на юг трижды — ничего подобного не видел!

— А у них это подстилка для kotenok. На ткани его запах. Если бы я догнал зверька, то положил бы ткань перед ним, и он бы сам пришел. Ты говоришь: спрашивай. Я спрашиваю: чего же стоит наша вражда, Череполом? Мы тут боимся северного ветра — он ломает всего лишь деревья. Но вот подуло с юга — и мы даже не знаем, чего ждать!

Уорг поглядел в землю и сказал:

— Теперь, Асгвайр из Крома, слушай мое слово. Если kotenok на нашей земле, мы его найдем, самое позднее, к закату. Если он упал с обрыва, найдем позже. Дашь ли ты мне клетчатую ткань?

— Вернешь ли ты kotenok в Кром?

— Верну. Но не для дочери Романа-ярла. Вот важнейшая новость, что я узнал из нашей беседы, и вот ради чего Великая Мать отвела мою руку. Тот старик, что умеет видеть под землю, пришел не ради вас. Он здесь ради нас. Тысячу лет назад южане изгнали Великую Мать из теплых лесов, из-под голубых небес. Она укрылась под Стеной — но даже здесь нашли ее люди с вышитой в глазах смертью. Мы помним. Ведь мы — ее Дети. Ты спрашивал о цене нашей вражды. Теперь я спрашиваю о цене нашей дружбы.

— Поднять руку на гостя, — медленно выговорил Асгвайр, — позорно в трех перерождениях. Пусть решает Роман-ярл.

— Тогда пусть он говорит об этом с моим вождем.

— Не с Великой Матерью? — Асгвайр протянул свернутую ткань; Череполом бережно положил ее в сумку на поясе и ответил:

— Темные Владыки могут видеть ее, а мы всего лишь удостоены ее даров.

— Тогда скажи мне, как зовут вождя удостоенных?

— Синий Лед.

* * *

Синий Лед посмотрел на шамана, тот кивнул. Тогда вождь уоргов похлопал пленника по белому боку:

— Не сильно кормили тебя там, на юге.

Пленник дернулся было — но и веревки были не гнилые, и каменный столб вытесан добротно.

— Холодно, беложопый? Нечего было лезть в нашу землю!

Шаман обвел посеревшей от старости рукой небольшую округлую площадку; туман окутывал ее почти полностью. Каменный круг, шесть каменных же столбов, у одного привязана жертва...

— Там, слева, пропасть мечей. Мы бросаем туда все ржавье с юга. Там, справа, пропасть жадности. Туда мы бросаем все паршивое золото, что южане от века платили таким, как ты. Вы ищете вход в убежище Великой Матери, догадаться несложно!

Шаман легонько хлестнул ногтями по груди жертвы, приподнял за подбородок:

— Мои предки не помнят, когда мы начали служить Великой. Последние четыреста зим вход к ней ведет через наш внутренний круг. Еще ни один слизняк не купил нас ни золотом, ни железом. Еще никто не нашел нас в горах. Смотри, южанин: вот эту дверь ты искал!

...Между дальних столбов портал и ржавые высоченные ворота, и еще черный диск на почти неслышно скрипящей цепи — гонг.

— Ты сам сказал, что не воин, поэтому воинская смерть не для тебя. Мы не возвысим твой дух испытаниями. Мы не станем тебя ломать или унижать, как дикари Северной Орды. Мы даже тебя не убьем, о нет! Мы же не звери, мы — уорг!

Шаман убрал прохладные, скользкие от окружающего тумана пальцы, и голова пленника снова обвисла. Шаман облизал губы, сказал тихо-тихо:

— Мы подарим тебя Великой Матери. Пусть она выпьет из тебя душу, пусть она вложит в тебя послушное сердце. Ты будешь ей прислуживать и умрешь по ее слову — а мы порадуемся, глядя на это.

И воины внутреннего круга согласно ударили топориками в круглые щиты:

— Предки любят шамана!

— Мать пожалует нам дары!

Шаман успел сделать еще шаг — а потом голова его закувыркалась в сыром тумане и ударила в гонг, тело сползло на мокрый камень; из шеи плеснули две короткие черные струи, сразу же ослабевшие и пропавшие.

— Предки любят шамана, — вытерев топорик о волосы убитого, Череполом подошел к пленнику, одним движением разрезал на нем веревки. Вадим повалился кулем — даже растереть затекшие руки он пока не мог.

— ... И они давно ждут его у своего костра!

Синий Лед поднял руку — воины внутреннего круга, все одиннадцать, послушно замерли.

— Ты не был обижен славой и добычей, Череполом, — даже в тумане голос вождя звучал ясно. — Ты убил шамана, и ты умрешь. Но сначала ответь, чем купили тебя южане: золотом, железом или теплой женщиной?

— Кроме женщин, золота и железа, Синий Лед, есть что-то еще.

Вождь сплюнул — в тишине после гонга шлепок был как выстрел.

— Череполом, ведь мы уже покупались на сладкие сказки о мире и союзе. Мы возвращались на юг и жили на зеленых полях, на берегах могучих рек. Старики помнят. Но это всегда кончалось одинаково. Приходили южане, жгли наши шатры, угоняли наших лошадей, а детей подбрасывали и ловили на копья. Мы и научились-то у них! Ты желаешь начать новый круг, новые четыреста-пятьсот зим, которые закончатся опять реками крови. Еще хорошо, если нас просто вытеснят обратно к Стене, а не вырежут под высоту тележной оси! Здесь нелегко, но Мать жалует нам дары! Вечные клинки, неподвластные дыханию Океана, колдовские лекарства, непробиваемые доспехи...