Ловушка для мотыльков 3

Who is mister Sprengtporten?

Моя прислуга точно не в курсе, хотя...

— Мефодий! — раненным вепрем проорала я.

Изумленный дворецкий вскоре предстал моему взору. Семейное благополучие хорошо на нем сказывается — на фоне пузика горб уже почти и не заметен.

— Мефодий, дорогой, подскажи мне одну вещь. — я жестом пригласила того сесть и он окаменел на кончике стула. — Кто такой граф Шпрехт... Шпрент... порт, черт.

— Шпренгтпортен? — любезно подсказал мне бывший работник Татищевых.

— Да, именно так... — это ж сколько раз надо будет тренироваться, прежде чем научусь произносить?

— Александр Георгиевич, — дворецкий огладил бороду. — Давненько не приезжал в Россию вроде.

То есть раньше случалось такое.

— А он кто? — вот уже любопытно узреть этого великого и ужасного человека.

— Александр Георгиевич-то? — вот только ты не притворяйся глупее, чем есть на самом деле.

— Да. — терпение, Ксюша, терпение и еще раз оно же.

— Так воспитанник Владимира Дмитриевича, покойного папеньки нашего Николая Владимировича. За границами все больше пребывает по служебным надобностям. — степенно сообщал дворецкий.

Бинго!!! Не я одна играю в индийское кино, у нашего графа нашелся незаконнорожденный брат. Знаю я эту чехарду с воспитанниками. И в классической литературе, и в милых беседах с любимым человеком время от времени этот эвфемизм проскальзывал. Только вот редко у них титулы бывают, но это я чуток попозже выясню, когда на Гороховой лампы погасят.

А вот Петька мне ни разу о нем ни слова ни полслова. Обидно даже. Хотя я и сама хороша — про семью не расспрашивала, а после нежной встречи в Вичуге и вовсе вычеркнула фамилию из списка рекомендованных тем.

— А он старше Николая Владимировича или моложе? — это непростой вопрос, все же Мефодий младше графа, пусть и не намного, но вряд ли застал момент появления бастарда в семье.

— Да вроде помоложе чуток. Хотя по ним не поймешь. — в высшей степени информативно заключил Мефодий и откланялся.

У графа есть большая грязная тайна, и он явно ею тяготится! Плохо злорадствовать, но до чего же хочется! Я даже пританцовывала у книжного шкафа. Так, покуда нет гугла и желтых страниц, мы посмотрим еще одну интересную книгу — гербовник. Роемся-роемся и... не находим ничего. Несколько адрес-календарей Санкт-Петербурга, Москвы и прочих городов тоже не особенно помогли продвинуться в данном вопросе.

От расстройства я начала копаться во всех изданиях, которые предполагали перечисление фамилий. Все же цельный граф.

Так, картотеку Тюхтяева лучше не трогать — он очень просил не рыться попусту, и я в минуту слабости пообещала, а вот эти тома, скупленные в безумной лихорадке девяносто шестого, когда я обставляла свой пустой дом, даже не разрезаны. И это у нас что? "Список генералитету по старшинству".

Итак, Егор Максимович Шпренгтпортен или Горан Магнус Спренгпортен. Он же Гога, он же Жора. В высшей степени интересный субъект.

Участник Померанской войны. Это вообще кто с кем? Как обидно быть тупой и невежественной. Тут про войны собственной страны знаешь мизер — Великую Отечественную, Первую Мировую, Русско-Японскую, Крымскую, Финскую, Афганскую, да наполеоновскую. Ну и там Мамай-Батый, и Петр со шведами, и то без подробностей, ибо вызубренные в школе даты благополучно вылетают из головы за ее порогом. Все. Если вспомнить, что не только в России любили использовать войска по прямому назначению, то еще докидываем Столетнюю, Север и Юг, Вьетнам и Корею. Пока тут живу еще множество других узнала, оказывается наши частенько ходили в разные места повоевать, в том числе и для души. Но со своими мы разберемся потом, а вот как Георг Магнус стал Егорушкой?

Майор шведской армии. Почему? Он же вроде финн, а Финляндия наша?

Камергер императорского двора Ее Величества Екатерины Алексеевны. Внезапно. Это что за поворот? Генерал-майор сразу. Вот это я называю хорошей работой HR службы.

Генерал-губернатор Финляндии. То есть еще и должность приличную дали. Я вот тоже так хочу, начала было завидовать, но вспомнила о собственном карьерном рывке и разом заткнулась.

1740 года рождения. Это ж сколько ему стукнуло в год рождения графа? Сто один? Шведы как-то не особо славятся сексуальным темпераментом до гробовой доски, так что может все же дед?

И ведь времени просто не остается: на знакомой уже казенной бумаге нацарапано, что Тюхтяев заедет за мной лишь перед самим торжеством.

Принимали нас изысканно как никогда. Разве что взвинченность хозяев дома бросалась в глаза без промедлений: лихорадочные красные пятна по щекам графини не прикроет ни одна пудра, даже рисовая, к которой Ольга питала особую склонность, а цвет глаз хозяина дома свидетельствовал о побежденной бутылке чего-то крепкого. Но мы ж аристократы, лицо держать умеем. Потому все были молчаливы и поглощены исследованием тарелок. Лишь я, безродный прихвостень старинного дома пялилась на гостя во все глаза.

Признаться, удивил образ новоявленного родственника — вот интересно, они делают вид, что просто воспитанник, или все же не лицемерят? Хотя куда там, чтобы тут и не лицемерили! Так вот, иначе я представляла себе великого и ужасного господина Шпренгтпортена. Не был они ни писано красив, ни блистательно остроумен. Но это я чуть забежала вперед.

Еще во время сборов в гости к сиятельной родне в моем будуаре звучали не тревожные колокольчики, но словно вся коллекция звонницы Ивана Великого подверглась нашествию лишенного музыкального слуха дилетанта.

— Ксения, милая, я Вас лишь об одном прошу — не вступать с ним в дискуссии. — нервно расхаживающий вокруг Тюхтяев уже протоптал дорожку на ковре.

— То есть не разговаривать? — ах, как же я беспечно отнеслась к словам мудрого, знающего человека.

— Отчего же... — Знающий человек вздохнул и опустился на диванчик, возле которого в беспорядке валялись платья. Я решительно была настроена сразить заморского гостя наповал. — Разговаривать необходимо, все же существуют приличия. Было бы совсем хорошо, если он сочтет Вас несколько... — Тюхтяев поигрывая пальцами левой руки изобразил нечто совершенно ко мне неприменимое.

— Слабоумной что ли? — я вспомнила, как планировала прикидываться юродивой еще в первую зимовку в Саратове.

Тюхтяев лишь мечтательно вздохнул.

— Это слишком большая удача, чтобы нам всем сподобило. Но образ молодой провинциалки, чуть более легкомысленной, не обремененной интересами дальше гардеробной и салонов, пришелся бы весьма кстати.

Я резко развернулась и уставилась на него с еще большим подозрением.

— Михаил Борисович, я даже графа провести не смогла, насколько мы оба помним. Не мое амплуа.

— Но все же попытайтесь. — он привстал, поцеловал меня в лоб и удалился.

Странно все это. Прямо таки до зуда в ладонях странно и любопытно. Ну что мне может сделать некий левый совсем персонаж? Меня же papa любит, Ольга терпит уже без особого напряжения, любовник вот из пугающего любого вольнолюбивого гражданина ведомства. Кто мне может угрожать кроме собственной дурости-то?

Платье выбрала самое что ни на есть роскошное, изумрудное, с пышной драпировкой на груди. Колец насобирала в заветной шкатулке более дюжины.

Уже в малой гостиной Тюхтяев критически осмотрел меня и порекомендовал выбрать что-то поскромнее.

— Вот еще! — фыркнула я. — раз из меня лепим недалекую выскочку, то и декольте бы поглубже, да и украшений побольше нацепила.

Хотя и так краше новогодней елки сияла.

И стоило бы Тюхтяеву настоять на своем, но со строптивостью молодой любовницы он пока сладить не мог.

Усадьба на Моховой не выглядела зловеще, вороны не каркали над экипажем, лошади не подворачивали копыт, я практически без содрогания пережила высадку на курдонере, даже небо, радуя против обычая хорошей погодой, не предвещало беды, короче судьба в этот вечер была куда изобретательнее в каверзах.

Прислуга держалась по обыкновению высокомерно — и за несколько месяцев, минувших с новогоднего воскрешения покойного советника Тюхтяева привыкла к нашему альянсу.

— Ваше Высокородие, Ваше Сиятельство, их Сиятельства ожидают вас в итальянской гостиной.

Так, это которая же? Я напрягла память, но не угадала. Хранилище коллекции статуй разной степени древности располагалось в левом крыле, а лакей чинно следовал в правое. Вон оно что, я тут даже и не бывала — на этом этаже коридор в мою бытность вдовствующей затворницей был покороче и заканчивался плотно запертыми створками дверей. Видимо об этих апартаментах и вздыхал граф.

Окна просторной отделанной белым с золотистыми прожилками мрамором комнаты выходили все на тот же флигель, где доктор Сутягин продуцировал всяческие новинки фармации, значит и после взрыва меня расположили рядышком. Неприятное воспоминание. А покои у "воспитанника" едва ли не богаче графских. На стене огромный ростовой портрет Татищева-деда, коллекция наградных сабель, а к выставке картин стоит присмотреться, потому что вот как минимум одна подозрительно смахивает на работу всемирно известного живописца-разбойника. Да и белокожая девица на портрете справа своими неестественно золотыми волосами тоже наводит на мысли. Ну не может же быть, а?

Родственники расположились столь трогательно, что я сразу пожалела о покоящемся в тайнике моего клеверного домика фотоаппарате: вытянувшись в струнку на краешке дивана устроилась графиня Ольга в глухом темно-сером туалете. Совершенно не красящий ее оттенок превращал блистательную мадам Татищеву в страдающую столбняком мышь. Сам хозяин дома сосредоточенно изучал пейзаж за толстыми начищенными нашатырем стеклами. Поза вот только какая-то напряженная, словно старается не разнести это самое стекло тяжелой высокородной ручкой. И вот откуда-то слева раздался чуть визгливый голос.

— Les invités sont arrivés, Nicolas!

Подобно заржавевшей музыкальной шкатулке, где фигурки движутся уже не плавно, а неестественными рывками, передо мной начала разыгрываться светская пьеса.

— Ксюшенька, душа моя, проходи. — это мой papa, его точно не подменили? — И ты, Михаил Борисович, устраивайся поудобнее.

Он едва ли не раздавил новоприбывших в объятьях, оттаскивая меня к креслу у окна, а любезного друга располагая рядом с графиней. И отметьте это где-нибудь, та впервые с радостью уставилась на Тюхтяева. Может стоило расспросить его о подводных камнях этой встречи поподробнее? Тот едва заметно пожал плечами. Ничего, прорвемся.

— Вот, хочу представить Вам, Александр Георгиевич, Её Сиятельство графиню Ксению Александровну. — papa тяжелой рукой подтолкнул меня чуть вперед. На диване у дальней стены привольно расположился худой до болезненности, в большей степени похожий на мумию, чем на живое существо тип. Череп венчали реденькие уже русые волосы с изрядной долей седины, но фамильная залысинка лишь слегка проглядывала, не в пример законнорожденному брату, и почти не имела сходства с блистательным черепом Владимира Дмитриевича. Стоит признать, что на покойника более всего походил тоже ныне почивший Петенька — именно от деда мой несчастный муж получил и осанку, и прямой открытый взгляд и чуть пухловатые губы. Прочие родственнички обаянием не задались. Глаза у графа с труднопроизносимой фамилией близко посаженные, круглые, мутно-серые, с глубокими тенями под ними, уголки губ низко опущены.

— Я бесконечно рада знакомству. — сообразив наконец включить дурочку, я картинно приседаю в реверансе. Вот когда меня представляли Императорской Чете, была совсем неуклюжа, а сейчас могу почти плавно этот трюк изобразить.

— А уж я-то как счастлив! — с нескрываемым сарказмом послышалось в ответ.

Не, насчет такого мы не договаривались, тут в момент представления все ведут себя хорошо, а этот словно нарывается на конфликт.

— Михаила Борисовича Вы вряд ли запамятовали с прошлой встречи. — послышалось сзади. По моему, сегодня господин Татищев не устоит.

— Да-да, имел удовольствие. — мутные серые глаза отметили моего спутника, бесстрастно препарируя его шрамы.

— Надеюсь, путешествие было не очень утомительным? — сухо осведомился статский советник. То есть любовь тут у всех взаимная.

— Нет, mon cher, современные европейские поезда — это что-то. Хотя не припомню, когда имел удовольствие встречать кого-то из вашей... конторы в приличных местах. — судя по брезгливости в голосе еще и жандармов недолюбливает. Какой милый, прямо-таки сказочный человечек. Наверняка душа компании и с минуты на минуту сюда заявится дюжина-другая самых преданных друзей.

— Куда уж нам, все по каторжным обозам больше. — услышала я знакомые с зимы девяносто шестого года нотки. Ухмыльнулась, и тут же осеклась под косым взглядом.

Неожиданно мощи на диване рассыпались сухим смешком.

— Сколько лет прошло, а не меняешься! Раз уж и смерть тебя не исправила, то куда нам грешным. — еще один неприязненный взгляд на Тюхтяева и словно тумблер в голове этого полуробота вередвинули в нейтраль. — Что ж, позвольте покинуть вас ненадолго. — и размеренно двинулся прочь из комнаты. Не хромал, хотя тростью из рук не выпускал, оставлял за собой шлейф дорогого одеколона, но как-то не источал дружелюбия, отнюдь. — А Вы, прекрасная Ольга, распоряжались бы уже.

— Господа, извольте пройти в столовую. — это хозяйка дома перестала созерцать нечто неподвластное оптике прямо перед собой, вздрогнула и вспомнила о своих обязанностях. Не сразу, но участники этой неадекватной пьесы перешли на новую сцену. Хочется посмеяться, но что-то подсказывает, что иронию мою фирменную нынче не оценят.

Мы нездоровой кавалькадой двинулись на выход. Памятуя об особенностях архитектуры восемнадцатого века, могу предположить, что за итальянской гостиной галереей следуют приватные апартаменты, так что отправилась наша бригада смертников в привычную мне малую столовую. Как и в первый мой визит в Усадьбу, комната дышала холодом.

— Присаживайтесь, Ваше Сиятельство! — без эмоций бросил мне граф Шпренгтпортен, не дожидаясь хозяина и подвинул стул рядом со своим.

В гробовой тишине мы наблюдали за подачей блюд, и сегодня повар явно выложился по полной программе — подобного изобилия на малых приемах я что-то и припомнить не могу. И рыба, и мясо, и морепродукты — даром что вступаем в Страстную неделю. Дома я после приезда родни перестала выдерживать все нормы приличий, но так демонстративно все же не выпячивалась. И сразу стало понятно, ради кого мы все обрекаем себя на лишнее покаяние: Шпренгтпортен с безразличием завзятого гастрономического эксперта дегустировал практически все тарелки. Прочая публика пока продолжала готовиться на службу к мадам Тюссо, а я решила последовать примеру нового знакомого. В гостях выпендриваться неприлично, а моя Евдокия, при всех ее прочих положительных сторонах, все же не повар с четвертьвековым стажем в лучших домах. Подозреваю, что в иных условиях татищевские кулинары порвали бы мишленовский справочник легко и непринужденно.

— Записка для господина Тюхтяева. — чопорно произнес лакей и подал серебряный поднос означенному господину. Тот пробежался взглядом по листку бумаги, нахмурился, еще раз прочитал и передал послание papa.