Спаситель

— Та-а-а-а-к. — протянул Тарабрин и выдал резолюцию. — Епифана-пьяницу больше с собой не брать. Запалит так всю контору. Я специально селю всех на местах будущих казачьих станиц атамана Головатого, чтобы перекоп на перекопе был. И никакой тебе стратиграфии не прослеживалось. А тут такая подстава...

— Ты разбираешься в археологии? — отогнал я от нахальную кваса осу.

— Пришлось разобраться. И то... про отпечатки болтов и шестеренок в угле постоянно у вас публикуют. А ты как к археологии относишься?

— Я к ней не отношусь. Просто лет пятнадцать каждое лето на Тамань или в Крым ездил на раскопки. Рабочим. Отдыхал на лопате от города. Вино, доступные студентки, ''писистрат'' ## с ними пил, ночами голышом купались. Оттягивало от круговерти мегаполиса. Но кое-чему нахватался. В основном по материальной культуре Боспорского царства.

$

$

## П И С И С Т Р А Т — древнегреческий афинский тиран. Археологи так в шутку называли в советское время виноматериал из ближайшего винодельческого завода, что тиранил археологов. В настоящее время на вкус на него похоже вино ''Анастасия'' производства винзавода в станице Сенной Краснодарского края.

$

— Как-то странно мы общаемся, — произнес Тарабрин. — Не находишь? Я представился, а ты, наверное, желаешь сохранить своё инкогнито?

М-да, нескладно как-то... Мне скрывать нечего и не зачем.

— Прости. Нечаянно так вышло, — повинился я, глядя как 'девчонки'' убирают со стола. — Я — Крутояров Дмитрий Дмитриевич, более известный под псевдонимом Ян Ковальский. Журналист. Бывший. Хотел в молодости стать писателем вот и поступил на журфак того же университета, что и тебе альма матер. Но литератора из меня не вышло. Всю жизнь писал про экономику, трубопроводы, ''дОбычу нефтИ и мазутА'', и как дают стране угля. Имени особого себе не сделал. Крепким таким середнячком был. И шестой год уже как на пенсии. Лечу диабет, геморрой и простатит.

— Семья?

— Да как-то не сложилось, хотя три раза был женат.

— Дети?

— Наверное, есть где-нибудь, только меня об этом не известили. Слушай, а квасок-то твой по шарам долбит как вино. — Перевел я неприятную тему на квас.

— Так потому что по старинному рецепту на хрену настоян, — похвалился хозяин. И тут же спросил. — Ян Ковальский? Любишь поляков?

— Терпеть не могу, — ответил честно. — Первая жена была полячка. Именно пани Ковальская. — Та всё простить мне не могла, что именно русские в семнадцатом веке выиграли геополитический проект великой империи до Тихого океана, задвинув поляков на пятые роли в Европе.

— Ну, это твое дело: кого любить, кого жаловать. Я вот грузин не люблю. Все рынки в столицах заполонили, нормально расторговаться не дают. Всё перекупить стараются по дешёвке ещё на подходах.

— И чем ты у нас на рынках торгуешь?

— Не у вас. У Брежнева. Мясом в основном: свинина, баранина. Ходкий там товар. Обратно ткани, иголки, нитки, мыло. Ножики дешевые и примитивные диким людям на обмен. Что там ни разу не дефицит. А так в основном сами себя обеспечиваем почти всем. Вот поначалу было трудно — муку и ту приходилось на горбу таскать, пока свои урожаи не пошли.

— А ОБХСС ##? — удивился я такой простоте. — Не ловило?

$

$

## О Б Х С С — отдел борьбы с хищениями социалистической собственности МВД СССР.

$

— Так справку колхозную подделать легче лёгкого. В вашем времени печати советские изготовить это даже не преступлением считается, а так... исторической реконструкцией. Или тот же советский паспорт. Дорого, но возможно. А у них там разве что взятки мелкие директору рынка и ветврачу — от этого никуда не деться. И даже за взятку то не считается. Скорее за оброк. Хотя... Везде берут. Во всех временах. Во всех странах. Только по разным поводам. А так стараемся сами себя всем необходимым обеспечивать.

— А не проще ли банки грабить, чем с мелкой торговлей возиться? — спросил я.

Всё же у нас, поколения пережившего ''лихие девяностые'', несколько криминальное сознание. Да и телевизор не отстает в криминальном просвещении народа: сериал за сериалом из жизни ментов и бандитов по всем каналам сразу. А якобы правовое просвещение граждан, где показывают новейшие изыски преступной мысли в области облапошивания ближнего своего. Некоторые теледевочки на этом уже полковничьи погоны заработали.

— Не проще. — Вздохнул хозяин. — В смысле сам банк взять труд не такой уж тяжелый с нашими способностями, но только последствия будут мало того, что не предсказуемые в жестко регламентируемом обществе ''развитого социализма'', сколько излишне репрессивными. К примеру, повсеместная проверка номеров купюр, запрет на крупные покупки... Или как у вас — поголовные проверки документов на каждом шагу.

— Не понял?

Тарабрин терпеливо пояснил.

— Ну, к примеру, за таким ограблением последуют распоряжения: больше трех иголок в одни руки не давать или материал мануфактурный продавать только отрезами на одну вещь. Я уже даже не заикаюсь о сплошной проверке паспортного режима, при которой колхозной справки будет уже недостаточно. А поёлику мы как боги Эпикура существуем в порах того общества, но не в самом том обществе. Нас не видят в упор и не ищут никого подозрительного. А ходим мы туда регулярно. Мяса в государственной торговле у них там не хватает на всех, а тот, кто купил на рынке нашу парную убоину, пусть и дорого, уже не купит такое же количество замороженного мяса в государственной торговле и оно достанется тем, кому не по карману отовариваться на рынке. А мясо там дефицит. На всех не хватает. Потому и смотрят власти на наше барышничество сквозь пальцы. Мы же такие не одинокие, там и своих хватает рыночных барышников. А уж иголки в магазине воровать, когда они копейки стоят... — он просто развёл руками, как бы показывая полную межеумочность данного деяния.

Он помолчал немного, потом выдал.

— Но главное даже не в этом. Нельзя приучать своих людей к преступлениям. Даже вроде как для них безопасным. К примеру, после второй мировой войны и даже первой... осталось множество складов с ненужной никому амуницией. Да той же тушенкой. Очень слабо охраняемых. Можно было вынести подчистую и всех одеть и накормить, но... Но, кто тогда будет работать? Все будут только требовать такую дармовщинку. Сказки русские читал? По щучьему велению... Про скатерть — самобранку... До хотя бы Пушкина про Золотую рыбку. По христианским понятиям трудиться человек должен в поте лица своего.

— Теперь понял, — сказал я. — Совсем ничего не крали?

— Был грех поначалу. Коров и коней хороших пород уводили. Но ту команду я при себе держал, в общины их не пускал. Померли они уже от старости. Вот вдовы их у меня девками дворовыми служат.

— А что так? Вроде ты сказал, что переход омолаживает.

— Омолаживает. Да только самого проводника, а не тех, кого он проводит.

— Ясно...

— Вот и хорошо, что ясно. Пора нам, как русским людям, после обеда вздремнуть. А потом буду тебя учить ходить по временам. Иначе сам дров наломаешь, как я поначалу. Главное запомни: тебе никого убивать нельзя.

Мне отвели небольшую прохладную спаленку, где я с удовольствием растянулся на льняных простынях поверх тюфяка, сладко пахнущего ароматным сеном. Подушка была набита чем-то вроде гречневой шелухи. Скинул свои одежды на сундук у окна. Вставать утром пришлось почти до рассвета, как обычно в день грибной охоты. Усталость накопилась. Да и не мальчик я уже так напрягаться так. Не говоря уже о том, что мозги набекрень поехали.

Хотел всё обдумать неторопливо, но не заметил, как уснул.

$

Разбудила меня одна из баб, что в этом доме прислуживали.

— Вставайте, барин, негоже на закате спать. Голова может разболеться, — тихо тарыхала она меня за плечо. — Да и Иван Степаныч ждать ох как не любит.

-Тебя как зовут? — спросил я, позёвывая, оглядываясь и не видя своего камуфляжа на сундуке.

Правда кошелёк, ключи и прочая мелочь из карманов по крышке сундука разложены аккуратно.

— Лукерьей крестили, барин. — Улыбается ласково, скрестив руки под грудью.

— Луша, значит. И кто ты тут, Луша будешь?

— Дворовая я тут, у Иван Степаныча. Постелицей буду.

Вот так вот. Не понять мне, то ли прислуга это такая, то ли наложницей она у Тарабрина служит.

— А где, Луша, моя одежда? — ну, не ходить же мне тут в одних трусах.

— Одеяния ваши, барин, мы постирали, пока вы почивали. Сохнут во дворе. А вам пока принесли поносить на замен порты и рубаху. Всё новое и чистое, не сумлевайтесь. У нас с этим строго.

И показала на трехногий табурет, на котором новая одежда была свернута и сложена в стопку.

— Тогда выйди, я одеваться буду.

— А помочь вам одеться? — и смотрит в глаза предано.

— Сам справлюсь, — ответил, сдерживая неожиданное раздражение. — Иди уже.

Ушла, взбрыкивая задом, как недовольная кошка. На да... лет на двадцать она меня моложе... может и ждала чего? Перетопчется.

Прислал мне хозяин шорты чуть ниже колена со шнуровкой понизу штанин из толстого грубого полотна, серые в полосочку. Рубаху-косоворотку из тонкой синей материи и сандалии на завязках, вроде как на босую ногу. Поясок черный из витого шнура, кажись шелкового, с кистями на концах. У нас такими шнурками гардины подвязывают.

Не успел одеться, как Луша тут как тут с подносом, на котором стакан с квасом шипит.

— Вот, отведайте, барин, со сна, пока там самовар растапливают. И это... Иван Степанович просит вас на веранду выйтить. Чайку испить.

Тарабрин уже ждал меня в тени веранды за столом, украшенным полуведерным самоваром, начищенным до золотого блеска, и увенчанным фарфоровым заварочником. Медали на самоваре говорили о его благородном происхождении из дореволюционной Тулы.

— С добрым сном тебя, Митрий, — приветствовал меня хозяин. — Вижу сам, что хорошо почивал. Садись. Пополдничаем. Девчата плюшек напекли. Медком побалуемся со своей пасеки.

В сей раз на стол был выставлен китайский фарфоровый сервиз расписанный драконами. Да не деколь голимый, а ручная роспись. И ложечки из серебра. Чайная жестянка родом оказалась из Англии. Зеленый чай с цветами жасмина от фирмы ''Твайнингс''. Правда, жестянка незнакомой мне формы и размера, о чём не преминул я заметить.

— Это потому что она из девятнадцатого века, — просветил меня Тарабрин. — Из викторианской эпохи, когда еще не научились подделывать продукт под массовый спрос. И сервиз оттуда же. В одной лавке куплено. Я туда редко хожу. Запас гиней ## у меня небольшой остался. А торговли для пополнения местной валюты у нас с Англией нет.

$

$

## Г И Н Е Я — английская золотая монета стоимостью в 21 шиллинг (в фунте стерлингов — соверене, было 20 шиллингов). Первоначально чеканилась из золота, доставленного на остров из африканской Гвинеи.

$

Тут и пирожки с расстегаями ''девочки'' принесли. Пожелали приятного аппетита и исчезли с глаз.

Пирожки с паслёном, расстегаи с рыбой. Как распробовал — с осетриной.

— Паслён откуда? — прямо вечер откровений для меня. — Вкус детства. Бабаня такие пекла. Называла: пироги с бзникой.

Тарабрин усмехнулся.

— Откуда и всегда. С бахчи. Сам по себе он заводится меж арбузов. В этом году урожай этой ягоды у нас небольшой. Слишком много вредителей набежало.

— Какие такие вредители у паслёна? — удивился я натурально.

— Волки, — ответил хозяин. — Только не у паслёна, а у арбуза. Пока до спелого арбуза этот зверь доберется, штук двадцать покусает, попортит злодей. Зато шкур набили наши деды бахчевные знатно. Хвалились, что каждому на доху хватит. Зимы у нас все-таки не египетские, нормальные. Со снегом и морозцем.

— А осетрина? Хотя чего гадать: река же рядом. И икру солите?

— Солим. Паюсную только. Секрета засолки зернистой икры не имеем. Такой секрет и при царе хранили, а в СССР даже считается государственной тайной. Да и не осетрина это вовсе, а белужина. Ее мясо грубее будет. Вчера кусок в оброк принесли из Сенной. А рыбу, небось, всю по станице поделили, чтоб не стухла. Тут такие белуги попадаются: на двух сцепленных телегах везут, а хвост всё ещё по земле волочится, — похвастал хозяин. — Так что на полдник у нас расстегаи, а на ужин уха будет в печи томлёная. Ну и икорки нашей попробуешь.

— И никакого тебе рыбнадзора, — засмеялся я. — Не боязно вам в такую жару печь топить?

— Так не в доме же, в летней кухнёшке на базу готовят. Риска пожара нет. Ну что, почаевничали. Пошли, прогуляемся.

Сразу за домом была метеоплощадка. В глаза бросился аэродромный полосатый ''колдун'', рядом флюгер с классическим жестяным петушком, уже облезлым, показывающие направление и силу ветра. Будка с деревянными жалюзи на тонких ножках для термометра и барометра, будка с водомерным ведром — осадкомер, вреде бы называется. Ещё что-то мне непонятное, меж чего сушилась на верёвках мои ''камуфла'' и рубашка.

— Это зачем она тут? Прямо как в нашей школе в шестидесятые годы, — заметил я.

— А как же? Сто лет уже ведем наблюдения за погодой. Статистику набираем. Всё записываем. Цвет заката, вид и плотность осадков. Снег он по-разному падает и часто сам разный. Сила ветра, его направления... пригодится когда-нибудь. Будем погоду не только по ревматизму предсказывать. Пошли дальше, нет тут ничего интересного. Рутина.

— Вы тут совсем помещиком заделались, — констатировал я, проходя задним двором мимо склонившихся в поклоне мужиков, что складывали наколотые дрова в поленницу. Мужики были одеты в такие же короткие порты как на мне и холщовые косоворотки до середины бедра длиной. В сандалиях на босу ногу. Бородатые и стриженые ''под горшок''.

Тарабрин мой сарказм проигнорировал.

За поленницей привлекли моё внимание большие вольеры с крупными псами. Собаки молчаливо смотрели на нас сквозь сетку-рабицу, слегка колыша толстыми обрубками хвостов.

— Алабаи? — спросил я, кивнув на псарню.

— Они самые. Из Туркестана вывозили. Меняли обученных собак на ружья и патроны, что в Варшаве покупали. А щенков нам там так дарили. Самые лучшие волкодавы, какие только вывел человек. Единственно, что они побаиваются, так это запаха леопарда. Да, для ясности: в том углу среди кустов жасмина у нас летний сортир. Только ночью ходить туда не советую. Пользуйтесь ночной вазой, что под топчаном стоит. Ночью мы собак спускаем по двору, свободно гулять.

— Боитесь кого?

Трабрин покачал головой.

— Как говорится: на Аллаха надейся, а верблюда привязывай. Бывает, дикие люди шалят, а собак наших они боятся. У самих-то собаки мелкие, шавки шавками, чисто шакалы трусливые.

Мы прошли конюшни, каретные сараи, какие-то хозпостройки из саманных кирпичей под соломенными крышами, среди которых затесалось пара хаток-мазанок под черепицей в окружении вишнёвых деревьев. Вышли в калитку в стене на большой огород, который шел почти до моря, огороженный только невысоким плетнём.

На огороде десяток моложавых баб и совсем юных девок что-то пололи. Увидев нас, встали, поклонились и снова взялись за работу.