Эффект "роллтон"

— А что это вообще такое? — спросил я.

— Гадость, — безапелляционно заявил Виктор. — Поломать в пакете. Заварить кипятком. Порубить колбасы... Майонеза ложку, перемешать... — он сосредоточенно покрутил рукой в воздухе, показывая, как именно перемешать. — Вот и готова лапша по-студенчески. Принимать зажмурившись, запивать "жигулём". Отрава.

— Ну, "жигуль", конечно, не "Акела" и не "Белый бык", но вполне себе.

Пак засмеялся беззвучно, ещё больше меня напугав.

— Да, "жигуль" вполне себе... здесь, — жёстко закончил.

— В смысле — здесь? В Иркутске? Но ведь оно везде одинаковое, госмарки...

— Морган.

Я замолчал. Пак тоже молчал, и я видел, что он собирается с мыслями, продираясь через хмель. Он и не хотел говорить — и просто жаждал поделиться хоть с кем-то... чем?..

— Оставь себе, — буркнул Пак, когда я протянул ему шуршащий пакетик. — На кой мне эта штука в Японии... Вернёшь потом. Если я напомню. А если не напомню — притворись, пожалуйста, что не было ничего такого. Не дарил я тебе странный пакет неведомого в этом мире экзотического лакомства...

Он попытался встать и снова приземлился, пластиковый табурет жалобно скрежетнул.

— Тогда, может быть, я смогу сам себя уверить, что тот мир мне лишь приснился...

— Э... ладно, — растерянно сказал я. — Так и поступим.

Тот мир?..

— Я бы сейчас от водки не отказался, — Пак передумал вставать и устроился поудобнее. — Да, а ещё лучше — самогона какого-нибудь вонючего дерябнуть, чтобы башка наутро на плечах не держалась. Эх, Морган...

Он потянулся и взял чью-то банку, тряхнул — внутри плеснуло, — и вылил в глотку.

— Слушай, Витя, — осторожно сказал я. — Завтра, что у тебя там...

— Во второй половине дня, не переживай, — хмыкнул Виктор. — Успею оклематься...

Я бережно расправил шуршащую упаковку. Завод... эти цифры — дата, что ли? Со вкусом... идентичные натуральному... Я достал "мыльницу", вызвал поисковик и принялся вбивать прочитанные словосочетания.

Виктор рассмеялся тихо, невесело, наблюдая. Роллы, японская еда.... Ролики, роликовые коньки... Роллеры, движение роллеров...

— И никакого "роллтона", — заключил Виктор, когда через десять минут я оторвался от "мыльницы" и растерянно уставился на него. — Оставь, Морган. Ничего ты не найдёшь, не забивай голову.

Если сведений о чём-то нет в ЕЭСС, этого чего-то не существует в природе... я мотнул головой, выбрасывая из неё присловье сетевиков, каковой догме я верил до сего момента.

— Нет уж, — сказал. — Сам заинтересовал, а теперь — оставь? Выкладывай. Что ещё за "Роллтон", что за бред о другом мире?

— Знаешь, судьба порой зависит от такой малости... — Виктор заговорил тогда, когда я уже уверился, что он больше не скажет ни слова. — Мой дядя весной на машине стукнулся... хорошо, что несильно. Так вот, перед отъездом я его чуть задержал. Можно сказать, он стукнулся из-за меня, если бы не эта пара минут, он проехал бы перекрёсток благополучно, не встретившись с той машиной. Он меня не винил, он вообще об этом не подумал, не вспомнил, что я его задержал.

И Виктор замолчал.

— Извини, я не совсем понял... — начал я, он перебил:

— Алису помнишь? Германия, прошлогодняя практика. Упоминала, что её дед выжил только благорадя медальону, куда пуля попала. Не выжил бы — её бы не было. Случайность, божественная случайность!.. — провозгласил он, салютуя пустой банкой. — Сколько у неё братьев и сестёр? Двоюродных? Все они существуют благодаря этом чуду!

А теперь скажи мне, Мэргэн, сколько человек нужно, чтобы изменить мир?

— Одного хватит, — уверенно объявил я. — Вся история Советского Союза тому примером. Существует естественное течение объективных исторических процессов, однако их всё же должен кто-то направить...

— Да. Да, верно!.. — Роль личности в истории, всё такое... Объективные исторические процессы!.. — пьяно провозгласил Виктор. — Но процессы процессами, а личность личностью!.. И если процессы не будут подкреплены личностью, то пойдут они лесом!.. а не так, как должны идти!.. Ты любишь сказки, Мэргэн?

— Э-э-э...

— Не беспокойся, эта кончается хэппи-эндом.

— Чем? А!.. — этот термин я слышал, хотя английского, конечно, не знал. Да кто его вообще учит в наши дни, кому он нужен? Разве что Виктор... Ну ладно, мало ли какие странные увлечения (хобби, говаривал он) бывают у человека.

— Жил-был парень, — начал Виктор обещанную сказку. — Обычный русский парень. Школа, универ, все дела, второй курс — не первый безденежный, но второй восторженный. Короче, деньги у него были эпизодически, стипендии хватало лишь на носки и зубную пасту...

Я недоуменно нахмурился, но решил не перебивать разговорившегося товарища.

— ...Из дома — не деньги, а всякие огурцы да сало. На втором курсе у родителей не поклянчишь, они и так еле концы с концами, кроме меня у них ещё семеро по лавкам... вообще-то двое, но всё равно тяжело им.

Трое детей — тоже мне, нашёл великую тягость!.. В моей семье...

— ...Подработки, иногда и на лекции забивать приходится, хорошо преподы подобрались — кому вовсе плевать на учеников, с кем поговорить можно, объяснить.

Я уже язык прикусывал, чтобы промолчать.

— Квартировал он в вонючей общаге, в обшарпанном на ладан дышащем здании, восьмиэтажной конуре...

— Виктор, — не выдержал я. — Ты, конечно, не про Советский Союз говоришь? Этот парень... он жил где-нибудь в...

— В этом городе, — сказал Виктор. — Я говорю о парне, который жил в этом городе.

— Лабуда какая-то, — сказал я после паузы. — Виктор, ты бред несёшь...

— Угу!.. — Виктор пьяно кивнул. — Я несу бред!.. И мне надо с кем-нибудь им поделиться!.. с кем-то, кто трепаться не будет. Потому что вельми этот груз велик, плечи трещат.

— Но в Советском Союзе...

— И-и-и это правильный ответ!.. — воскликнул Виктор. — Архиверный!.. Приз в студию!.. Советский Союз — в этом вся суть!.. — он осёкся и зажал себе рот, оглянулся на спящих.

На какое-то время мы замолчали. Убедившись, что не разбудил ребят, Виктор продолжил страшным шёпотом.

— ...Заварная лапша, её ещё называют "быстрорастворимой". Даже на втором курсе приходилось иногда питаться этим. И я залил кипятка, и я порубил колбасы, и я ляпнул ложку майонеза, и как следует всё перемешал... Я взял миску и "жигуля" бутылку — и вдруг очутился в незнакомом месте. Комната, про такие говорят "бедно, но чистенько". Стены голые, крашены какой-то мерзкой сиреневой краской, или мне так из-за сумрака показалось. Пол щелястый, шорканный, стол... я раньше не понимал, зачем столы ножами скоблили. Так вот, этот был такой старательно царапанный. Скатерти нет. Стул... стул был крутой, венский, ножки гнутые, видно, что пользованный, но ещё крепкий. Роскошный стул, в такой вдова... как её там?.. брильянты зашила. Не гармонировал с комнатой стул.

Но это всё я потом разглядел. А сначала я тупо пялился на девушку, которая как раз передо мной оказалась.

Мне пришлось подключить воображение, чтобы понять, что это была девушка. Тогда я принял её за Чужого. А, ты не знаешь? ну да, этих фильмов у вас нет... вообще-то они забавные, но... как же это... ксенофобия, во!.. цветёт там пышным цветом. А мы верим в братьев по разуму, дескать, цивилизация, вышедшая за пределы собственной планеты, не может быть агрессивной...

Ладно, на чём я остановился? Да, за Чужого девчонку принял. До того она была худа, мосласта... Лицо худое, острое, щёки впали, и глаза такие... эльфийские... ну, эльфы-то и вам известны... Огромные глаза и блестят лихорадочно. Платье на ней было, помню, серенькое такое, изящное, как мешок из-под картошки. Коса до попы... которой нет, до того девчонка тоща. Колготки... нет, не колготки, толстые такие... да не знаю, как называются!.. и боты нелепейшие.

И значит, смотрит она на меня своими очами, и я смотрю на неё и чувствую, что у меня ум за разум заходит. А ещё чувствую, что у меня щас на пальцах ожог будет. Потому что у меня миска была, знаешь, люминивая. И она, понятно, накалилась.

И поставил я миску на стол, и девушка её так взглядом проводила, и у неё нос зашевелился... Тут только я сообразил, что она жрать хочет до смерти, а лапша пахнет... пожалуй, единственное, что в ней хорошего — это запах...

Короче, кивнул я девчонке, угощайся, мол, и ложку дал, и хлеба кус у меня был...

— Кто ты? — спрашивает она тихим-тихим голосом, разглядывает ложку мою люминивую и миску.

— Я так, мимо проходил, — а сам смотрю — за занавесками-то на стекле — кресты из полосок бумаги...

Тут со мной едва родимчик не сделался. Покосился я на стол. "Комсомольская правда" лежит. На первой страницы — какие-то танки. Заголовок про войну, дата — сорок второй...

По всему выходит, что я в прошлое попал.

Мне доводилось там, у себя, читать о подобном. Но сам никогда не мечтал. Здесь тоже есть подобный жанр, но он вовсе не так популярен, и мне понятно, почему.

— Я из будущего, — сказал я девчонке. У неё глазищи запылали, жратва побоку, набросилась, теребит — как там, в будущем... что я ей скажу?

К счастью, врать ничего не пришлось. То, что закинуло меня в прошлое, взяло за шиворот и фьють — назад. В будущее.

Только это было уже не моё будущее.

Та девчонка... она съела мой "роллтон". И выжила. Или... или наоборот, умерла, с такой голодухи, как у неё, нужно куриный бульончик, а не "со вкусом курицы". Она всё изменила. Потом я искал эту девчонку. И в "еське", и в старых неотцифрованных архивах. Не нашёл. Или, может быть, просто не узнал эту девчонку, из-за которой вся история пошла кувырком!..

Да, история зависит от личности. А личность иногда зависит от такой малости... Вот он, камешек, стронувший лавину. Один лишь "роллтон", грош цена ему, десять рублей... это эк-ви-ва-ле-понт... тьфу!.. короче, где-то десять копеек, даже ещё меньше, три-четыре. И одна эта пачка настолько всё изменила...

Я думал, что сошёл с ума. Чуть не сдох, когда две памяти смешались... помнишь, семестровую паузу брал на втором курсе? Вот тогда это и случилось. Мне потребовалось время, чтобы оклематься и привести в порядок память о двух своих жизнях. Хотя иногда мнится мне, что та, старая жизнь, лишь примерещилась мне. Но кое-что осталось от ненастоящего мира. Воспоминания — и вот эта самая пачка.

Забери её, Мэргэн. Видеть её не могу. Выкинь, нет, сожги, чтобы и следа... И когда я по возвращении спрошу тебя — не отдавал ли я тебе кой-чего, притворись, что не понял. И историю эту забудь.

Ты извини, что я тут раскис... надо было кому-то сказать. Ты вполне подходишь, не болтун, про песни ни разу не проговорился. И твой скрептицызм... тьфу!.. короче, твоё здравомысельство... короче, ты понял...

— Мэргэн!..

Я подскочил, резко сел, едва не боднув Виктора, который, склонившись надо мной, тряс меня за плечо.

— Ептыть!.. Пак, чтоб тебя перешкандыбасило!.. Чего орёшь с утра пораньше и будишь похмельных товарищей?.. — прорычал, раздирая рот в судорожной зевоте.

— Слушай, я тебе вчера... что-то говорил... — Виктор имел бледный вид, у него тряслись руки. И я был уверен, что похмелье здесь лишь отчасти виновато...

— Ты мне что?.. — я нахмурился. — А, лапшу вешал!.. Называлась она... не, не помню. А чо?

— Мэргэн!.. Ты ведь понял, что я шутил? Врал? Эту штуку я в лаборатории на пластификаторе распечатал!.. Морган, я не знаю, что на меня нашло, я решил мисисти... мистифицировать!.. — старательно выговорил он.

— Распечатал? Да, конечно, — отмахнулся я подушкой.

— Это был всего лишь прикол!.. — в панике сказал Виктор и замолчал. — А?..

— Ага!.. Я говорю — дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие. Тоже мне, мистификатор великий. Застращал инфернальностью, кудыдевацца, мне из-за тебя сны дурацкие всю ночь... и не менее дурацкое пробуждение!.. В холодильнике осталось пиво, я соглашусь считать всё шуткой и забыть, если ты...

— Щас, — бедный студент метнулся прочь. — Морган, здесь нет пива, — послышался его растерянный голос.

— Посмотри у Валдиса... Только осторожно, не обожгись.

Виктор протопотал по комнате, было слышно, как он шипит и сдавленно ругается в лаборатории. Хитрое устройство Валдиса, составной частью которого был бак с жидким азотом, пока не работало как должно, и мы использовали его в качестве ещё одного холодильника. Снова топот, и под носом у меня оказалась холодная бутыль. Пиво, к счастью, не замёрзло в сосульку, я свернул ему голову и с наслаждением отхлебнул.

— У-у-у... и сошла на него благодать...

— Слушай, благодатный, — Виктор нетерпеливо приплясывал рядом. — А ты эту штуку дел куда?

— Какую?

— Упаковку!..

— Какую ещё упаковку? А!.. Так ты же её забрал.

— А я куда её дел?

— Откуда мне знать?

Виктор закрутился в своём секторе, разыскивая пропажу. Я меланхолично наблюдал за ним, отпивая пиво. Встревожился, видя, что Виктор стал хищно коситься в сторону уже упакованных вещей.

— Ты же вчера её спалил.

— Правда? — Виктор, уже собравшийся потрошить свои чемоданы и коробки, остановился.

— Там, на столе...

Виктор бросился к столу и уставился на блюдце, испакощенное копотью и кляксами плавленного пластика.

— Уф!.. — перевёл дух и торопливо схватился за пиво.

Приговорив по бутылочке и лениво зажевав остатки вчерашнего пиршества, мы разошлись — я устроился досыпать, Виктор вознамерился прошвырнуться и избыть остатки похмелья утренней свежестью и ушёл.

Немного повалявшись, я понял, что фиг усну, и отправился на балкон. Зевая и поёживаясь от утренней свежести, созерцал студенческий городок. Общежития, стоянки, на которых припаркованы "соберисам" — студенты изощряются кто во что горазд, жаль, что на этих "уродцах" (впрочем, попадаются и весьма приличные) нельзя ездить по городу. Полигон, где обкатываются все эти выкидыши младой конструкторской мысли. Белое здание — станция "струнника". Небольшой аэродром, где как раз приземлялась алая флайка, живо напомнившая мне один из рисунков Виктора, красного четырёхглазого робота.

А вот и он сам, лёгок на помине. Не робот, конечно, Виктор. Бредёт неспешно, зевает... нет и следа той паники, с которой он растолкал меня утром. Остановился у дороги, махнул "мыльницей". Тут же на стоянке автотакси ожил двухместный "кэб", подъехал. Виктор погрузился и укатил.

— Конечно, Виктор, — пробормотал я, глядя ему вслед. — Ты всё это придумал. Надо признать, ловкая мистификация, ага...

Я достал из кармана жёлтую упаковку, расправил. Вчера достал из мусора пластиковую стружку, поджёг и закапал блюдо, завонял всю комнату. А улику оставил у себя. Хрустящее неприятно пахнущее свидетельство... чего?

Существования другого мира?

Или своеобразного чувствва юмора моего товарища?

— Второе, — сказал я. — Однозначно — второе. Странная у тебя... лапша для ушей.

И все остальные твои странности можно так же легко объяснить. Песни эти — при том, что сам ты не поёшь и не играешь и утверждаешь старательно, что это не ты написал. Сам я стихотворец невеликий, но почувствовать могу — действительно, не твои это стихи. По предварительной договорённости с тобой я выдаю эти песни за "студенческое народное творчество"... но это не оно, как ты утверждаешь всегда, пряча глаза. В ЕЭСС песни появляются почти мгновенно. Искал я там твои — ни фига. А ведь обычные шлягеры, всеми слышанные песни известных исполнителей ты узнаёшь не сразу...