Противоборствующие стороны встретились на обширном лугу, зажатом со всех сторон Кудомским лесом. Варголезское войско состояло из трех сотен пехотинцев, конной сотни и такого количества лучников. Кроме того местные выставили еще полторы сотни своих бойцов. Армия Гонгота выглядела внушительнее: свыше тысячи свирепых дикарей, почти утративших человеческий облик после длительного общения с нечистью. Их вожак оседлал торчавшую посреди поля скалу, подбадривал своих подопечных и насылал проклятия на головы пришельцев, размахивая при этом корявым посохом.
Ильгер не стал дожидаться, пока дикари распалятся до состояния невменяемости, и отдал приказ лучникам. Залп! Сотни стрел устремились в сторону войска Зла. Упали убитые, закричали раненые, с ревом ринулись в атаку живые. Они бежали через поле, размахивая топорами, копьями, короткими и широкими мечами, прикрывались круглыми щитами от продолжавших сыпаться на их головы стрел. Не всем суждено было добраться до стройных варголезких рядов. Уцелевших встретили длинными копьями из-за высоких прямоугольных щитов. Но натиск был настолько силен, что центр защищавшихся провалился, и сдерживание мгновенно перешло в битву.
Дикари бились самоотверженно, неистово, бесстрашно. Но и варголезцы знали, за какой конец держать меч. К тому же и вооружение у них было лучше, и доспехи прочнее, и опыта, что ни говори — больше. И когда противник плотно увяз в сражении, с флангов ударила конница. У кудомцев не было лошадей и с всадниками им до сего момента не приходилось сталкиваться в бою. А тяжелая кавалерия знала свое дело. Теряя одного, она забирала жизни десятерых. Варголезцы окружили дикарей, и сражение превратилось в побоище.
А на скале бился в истерике старый Гонгот. Такое впечатление, будто он сошел с ума: пританцовывал, размахивал посохом, завывал.
И его труды не пропали даром. Сначала стало нестерпимо тихо. Потом где-то далеко затрещали деревья. Шум, нарастал, приближался и с яростным порывом ветра вырвался на поле.
Духи!
Они набросились на праздновавших победу варголезцев со всех сторон. Невидимые, сильные, беспощадные. Всадники вылетали из седел, пеших пластало по земле, таскало из стороны в сторону, рвало на части. Невидимые петли душили пришельцев с левобережья, вырванные с корнями стволы деревьев разбивали головы, ломали кости, латные доспехи раскалились докрасна, и люди умирали в страшных мучениях. Поле боя оглашали предсмертные вопли и неистовый хохот нечисти. Хохотал и сам Гонгот, радуясь одержанной победе...
И тут из леса вышли люди в белых одеждах.
Цанхи.
Духи не смогли причинить им вреда. Бросаясь на нежданных гостей, они отлетали в стороны, словно натыкались на невидимую преграду. А цанхи не обращали на них никакого внимания. Они добрались до скалы, на которой безобразничал Гонгот, окружили ее кольцом, взялись за руки и протяжно запели.
Те, кто их слышал, говорили потом, что это была не обычная песня. Цанхи не раскрывали рта. Сквозь плотно сжатые губы до слуха доносилось дребезжащее мычание. Звук этот давил на уши, вызывал учащенное сердцебиение и необъяснимую тревогу.
Гонгот попытался сопротивляться, но его потуги ни к чему не привели. Он бился в бешенстве брызгал слюной, но так и не смог покинуть скалу.
Свою песню цанхи закончили, дружно вскинув к небу руки. Сверкнувшая молния ударила в скалу, оплавив камень и испепелив находившегося на ней посланника Зла. Духи в ужасе скрылись в лесу.
А цанхи упали замертво на землю...
Уцелевшие варголезцы устроили огромный погребальный костер. Среди погибших был и сам Ильгер.
Зато на протяжении последующих нескольких лет в Кудоме было тихо. Пошли слухи о том, что Гонгот и был тем самым Вечным Злом, которое на протяжении столетий наводило ужас на всю округу, а теперь издохло на радость людям. Даже болота назвали Гонготскими. Но через два десятка лет снова появились духи — словно и не исчезали.
Тем не менее, кудомцы выполнили свое обещание и присягнули всем родом варголезскому королю. Варголезцы быстро освоили новые земли, добрались до рудников, основали поселения, самым крупным и значимым из которых стал Кос. С севера на юг через Кудомский лес пролег Далирский тракт, а на западное побережье пробили тракт Проберский. На их пересечении возникла крепость Аскон, за столетие превратившаяся в небольшой, но все же город...
Дожевав яблоко, Шторн бросил огрызок на мертвую землю.
Несмотря на то, что не подтвердился ни один из слухов относительно Ильгерова поля, он не пожалел, что сделал солидный крюк, покинув наезженную дорогу и углубившись в лес. По Далирскому тракту он уже не раз путешествовал, но на место знаменитой битвы пришел впервые.
Хорошо здесь было: тихо, покойно. Ни тебе костей, исторгаемых землей, ни призраков погибших, никаких потусторонних голосов. Ничего такого, о чем десятки лет шепотом судачили на постоялых дворах.
Шторн встал с выступа, потянулся, глянув на преодолевшее полуденную отметку солнце.
Пора было отправляться в путь, если он не хотел провести ночь на лесной дороге.
Он поднял с камня крепкий посох, закинул мешок на плечо и шагнул с обрыва. Но не упал вниз, а, выставив в сторону правую руку, плавно спустился на землю, словно оторвавшийся от ветки листок. Взбивая пыль, он преодолел безжизненное поле и углубился в лес.
Ему нравился Кудом. И сам лес — большой, бескрайний, живой. И обитавшие в нем люди. Ликом они мало чем отличались и от коренных жителей левобережья, да и от самих варголов. Но было в них что-то... настоящее и непосредственное. Горожане тихо посмеивались над их чрезмерной искренностью, упрямством, малословием, рассудительностью. Над их обычаями, образом жизни и мышления, над их языком и внешним видом. Впрочем, коренных в Кудоме с каждым годом становилось все меньше. А на их место приходили переселенцы с левобережья, приносившие свои обычаи и нравы. Они селились в Асконе, вдоль трактов, на побережье, у реки.
Деревня Холмы, до которой Шторн добрался ближе к закату, была населена как раз такими вот переселенцами. Небольшая деревушка, дворов на сорок, кучковавшихся вокруг постоялого двора — единственного работодателя в этих краях. Ради него, собственно, и была основана деревня. Все работоспособное население обслуживало двигавшиеся по тракту караваны и группы путешественников. Одни охотились и добывали мясо, другие содержали огороды и небольшие поля на отвоеванной у леса земле. Жили небогато, но и не впроголодь.
Как и все селения Кудома деревня была обнесена высоким частоколом. У входа стояли Деревянные стражи, препятствовавшие проникновению в деревню всякой лесной нечести. Дежурившие у ворот стражники, которых так же обязаны были содержать холмчане, недоверчиво осмотрели Шторна с головы до ног, прежде чем впустить в деревню. Но стоило путнику заплатить пошлину и пройти мимо Стражей и приветливо завилявших хвостами собак, как интерес к незнакомцу был потерян. Зато сам Шторн, заметив над воротами подвешенных за лапки ворон, поинтересовался у стражников:
— Умер кто?
Был у кудомцев такой обычай: если в деревню приходила смерть, над воротами вывешивали дохлых ворон. За тридцать лет, прошедших с момента основания деревни, ее обитатели, большая часть которых родилась на левобережье, переняли многие обычаи коренных, над которыми потешались их родители, да и они сами.
— Целую семью духи загубили,— хмуро ответил один из стражников.— Пять человек за раз. Сходили, называется, в Аскон на рынок.
Понятно.
Да, и такое в Кудоме порой случалось.
Постоялый двор находился недалеко от ворот. Внутри довольно людно. Посетители — большей частью местные, отмечавшие еще один прожитый день за кружкой пива или чего покрепче. Хозяин заведения — местный староста и благодетель — стоял на пороге кухни и отдавал какие-то распоряжения дородной супруге, гремевшей горшками. Заметив нового посетителя и быстро оценив вместимость его кошелька по внешнему виду, он нехотя оторвался от дверного косяка и вышел на середину зала.
Шторн уже бывал и в Холмах, и на постоялом дворе. Помнил он и его хозяина — почтенного Скадера — крепкого мужичка лет пятидесяти, упитанного, но не так чтобы очень. А тот не обязан был знать в лицо каждого посетителя, поэтому поприветствовал гостя довольно сдержанно:
— Проходи, присаживайся, коли есть чем расплатиться. Есть каша, немного мяса, яйца, лук, пиво. И койка найдется в общей комнате.
Шторн устал с дороги, но сначала он решил уладить дело, ради которого, собственно, и пришел в Холмы.
— Пива не хочу. Дай воды напиться.
Когда Скадер принес ковшик с водой, Шторн утолил жажду и продолжил:
— Незадолго до холодов торговцы подобрали на тракте израненного человека и привезли его в Холмы. Он умер на твоем постоялом дворе. Звали его Сайн. Перед смертью он написал письмо своей жене, и ты добросовестно исполнил его последнюю просьбу.
Пока Шторн говорил, Скадер молчал, никак не подтверждая или опровергая слова гостя. Судя по настороженности, он пока что не знал, как относиться к незнакомцу и что от него ожидать.
Шторн сунул руку в мешок, достал небольшой кошелек и протянул его хозяину постоялого двора.
— Это тебе за то, что ты позаботился о покойном. Деньги передала вдова Сайна.
Вот как? От сердца отлегло.
— Я сделал это не ради денег,— проворчал Скадер, но золото взял.
В Кудоме издавна заботятся о мертвецах, даже если это незнакомые люди. "Беспризорный" покойник становится легкой добычей духов и превращается в неупокоенного, который может натворить немало бед. Так что в искренности трактирщика Шторн не сомневался.
— Он был моим другом,— продолжил цанхи.— Я бы хотел посетить... гм... место его упокоения.
Скадер объяснил, как найти нужное место. Шторн пообещал вскоре вернуться и покинул постоялый двор.
Это в городах левобережья, соблюдая древние варгольские традиции, покойников помещали в частные и общественные склепы. А в деревнях, тем более кудомских, чтобы избежать осквернения тел духами, их предавали огню. Пепел и непрогоревшие останки закапывали в землю, а над ними сажали дерево. С годами место упокоения превращалось в густую ухоженную рощу.
На взгляд Шторна это было и практично, и эстетично.
Пройдясь по деревне, он миновал чисто символическую ограду, украшенную ликами Деревянных Стражей, и вошел в причудливую рощицу, представленную деревьями разного возраста и различных пород. Самым старым не дать больше тридцати лет, молодые — и вовсе тонкие саженцы. Многие стояли отдельными группами, обозначая поколения одной семьи. Ветви деревьев украшали пестрые ленточки и какие-нибудь безделушки, милые сердцу усопшего.
Центр рощи был свободен от деревьев. Здесь, на каменном возвышении, тела предавались огню. В этот вечер на расчищенной от пепла и углей площадке стояли пять кострищ, над ними — плетеные щиты с телами покойников, накрытых белоснежными покрывалами, густо покрытыми бурыми пятнами. По углам площадки в широких чащах чадили благовония, перебивавшие трупный запах.
Пятеро.
"Должно быть, это и есть семейство, подвергшееся нападению духов по дороге в Аскон, о котором говорили стражники".
Судя по размерам тел — двое взрослых и трое детей.
Беда... Беда...
Рядом с одним из тел сидела молодая сельчанка, смотрящая в пустоту. Опухшее от слез лицо, растрепанные волосы, дрожащие пальцы рук... Она не была похожа на сердобольную и добросовестную плакальщицу. Ее печаль была естественной, горе — неподдельным.
Шторн прошел мимо, стараясь не нарушить ее уединения. Но она даже не заметила присутствия постороннего.
Место упокоения Сайна находилось чуть в стороне от деревенских захоронений, у самого частокола. Это была совсем еще молодая ольха с красной ленточкой на тонкой веточке. Рядом с деревом не было скамейки, поэтому Шторн присел прямо на траву, провел рукой по рыхлой земле.
— Ну, здравствуй, дружище Сайн,— пробормотал он.
"А ведь мог бы жить и жить... Если бы не пошел на Гонготские болота".
Шторн пытался его отговорить, и Сайн вроде бы согласился с его доводами, смирился. А когда они расстались, собрал пожитки и ушел в Кудом.
Зачем?!
Была у Сайна мечта — найти Источник. Говорят, испивший из него, становился сильным. Сайн уже был Великим Мастером, но этого ему казалось недостаточным. Он хотел стать еще сильнее.
Честолюбие? Может быть. Но Шторн, называя вещи своими именами, считал это глупостью. Глупо, имея многое, желать большего. Глупо.
И откуда такая уверенность, что на Гонготских болотах находится Источник? Шторн сомневался. А Сайн был в этом убежден. Откуда? Об этом он не говорил, скрытничал.
Зана умоляла его не ходить в Кудом, силой пыталась его удержать, словно чувствовала, что он назад не вернется. Не прислушался он к голосу ее сердца, уперся, ушел.
И не вернулся.
Перед смертью он чиркнул ей сумбурное письмо — видать писал из последних сил. Просил прощения, обещал дождаться ее на Перекрестке... если Великий Страж позволит. Оставил пару корявых строк и для Шторна.
"... ты мне не верил, а он на самом деле существует. Я не напрасно пошел на болота и проник в самое сердце Обители Зла. Источник!!! Он находится на острове — теперь я это точно знаю. Жаль, что мне до него уже никогда не добраться..."
Глупец... Несчастный...
Посидев немного в полном молчании, Шторн встал, достал из мешка медальон на тонкой серебряной цепочке, повесил его на веточку ольхи.
— Зана просила передать, что все еще любит тебя и останется верна до вашей встречи на Перекрестке. Прощай.
Взглянув на закатывающееся за лес солнце, Шторн хотел было покинуть рощу, как вдруг со стороны кострища до его слуха донеслась тихая мелодия.
Пела та самая девушка. Шторн не смог разобрать слов — она пела на местном наречии. Сидела, продолжая сверлить взглядом пустоту, расчесывала волосы костяным гребнем и пела что-то печальное, берущее за душу.
Заслушавшись, Шторн и сам взгрустнул, задумавшись о тщетности бытия, об ушедших товарищах, о том, что и сам он когда-нибудь отправится на встречу с Великим Стражем...
Голос девушки крепчал, становился громче, заполнял рощу, постепенно погружавшуюся в сумерки. В нем было столько тоски, столько боли. Шторн чувствовал, как наружу рвется душа. Хоть вой!
Он решил вернуться на постоялый двор. И когда он проходил мимо площадки, увидел как...
...выпала из-под покрывала рука покойника, изуродованная страшными рваными ранами.
Девушка этого не заметила. А Шторн видел, как дрогнули скрюченные судорогой пальцы, вцепились в покрывало, медленно потянули вниз, обнажая тело мертвеца.
Это был парнишка лет восемнадцати...
— Великий Страж...— вырвалось у Шторна, когда он увидел, что с человеком сотворили кудомские духи.
Покойника не приготовили к последнему пути, поэтому взору Шторна он предстал в том виде, в каком его обнаружили на Далирском тракте. Исполосованное, уже разбухшее от жары тело, проломленная грудная клетка, содранная с лица кожа...
Сорвав покрывало, покойник неуклюже развернулся на плетеном ложе, спустил ноги, приподнялся, встал. Его правая рука оказалась сломана в нескольких метах и плетью висела вдоль тела, зато левая... Сделав шаг, мертвец оказался за спиной девушки, которая продолжала расчесывать волосы и петь, и протянул к ней руку.
