Обреченный на жизнь. Глава 6

Сейчас, как никогда ранее, выживший ощущал неудобства, вызванные наличием языкового барьера. Каждый час, проведенный в бездействии ложился на его плечи тяжким грузом, но он понимал, что просить продолжить обучение у раненой и испуганной мутантки сейчас бесполезно. Ему не очень хотелось заставлять её силой, а делать это добровольно она пока не горела желанием, да и с такими ранениями вряд ли чувствовала себя в достаточной степени комфортно. Если находясь в плену можно было себя чувствовать комфортно впринципе.

Когда лагерь окончательно сдался под натиском ночи и звуки активной деятельности из-за частокола стали менее интенсивны, серые пленники так же начали расходится по койкам. Незадолго до этого к ним привозили котлы с бурдой, которой кормили рабов, и Оберон ходил наливать её для Саол, чем вызвал чуть ли не паническую атаку у сразу же отпрянувших от емкостей с едой серых. Сама девушка приняла принесенную еду гораздо спокойнее, чем ранее воду и в этот раз даже не пыталась сбежать, пусть и косилась на выжившего с плохо скрываемой опаской. Соседние лежаки никто так и не занял, и Оберон отметил, что большая часть его бывших соседей перебралась на ранее свободные места в дальнем конце шатра. "И всё же, что действительно могло их так напугать?" Объективных причин он не видел. Да, он подрался с несколькими рабами, но это вряд ли могло сойти за более-менее всеобъемлющее объяснение произошедшего. Что-то в его действиях, или возможно в нем самом их сильно испугало. Причем почти наверняка это не относится к тому, что он защищал их сородича, которую они попытались убить по причинам, в которых ещё только предстояло разобраться. Сама спасенная боялась его едва ли меньше собратьев. Самым логичным выглядело то, что своими действиями или словами он нарушил какую-то традицию местных аборигенов, но вот уловить какую именно никак не удавалось. Пожалуй впервые за всё время пребывания в лагере он почувствовал не просто свою отчужденность от окружающего его общества, сколько гнетущее одиночество. Цели, казавшиеся такими простыми и понятными — сбежать из лагеря и выжить, теперь выглядели жалким огрызком плана, не имеющего ни внятной концепции, ни обдуманных способов реализации. А непонятный, чуждый и враждебно настроенный мир лишь усугублял ситуацию.

Размышляя обо всем этом он не заметил, как кто-то приблизился к нему со спины, а когда ощутил чужое присутствие, резко развернулся, готовясь отразить нападение какого-нибудь мстительного дурака. Однако, побеспокоившим его серым оказалась Саол, которая тут же отпрянула, испуганная резким движением выжившего. Тем не менее, сделав над собой усилие она вновь приблизилась и заговорила. Несмотря на то, что большую часть белокожий не понял, ей удалось донести общую мысль — серая предлагала продолжить обучение. Оберон окинул девушку взглядом — выглядела она потрепано, запекшаяся кровь на голове начала отшелушиваться мелкими бурыми комочками, на шее и плече налились чернотой гематомы, а левая половина лица опухла из-за сползающего синяка. В глазах тофа плескался страх, но вместе с ним выживший ощутил неуместную казалось бы решительность. Потому, решив проигнорировать её плачевное состояние, он утвердительно кивнул и его обучение речи даойне продолжилось.

Хуски сплюнул сочащуюся изо рта кровь и угрюмо посмотрел на стоявшего перед ним Катина Ахмара. Хозяин рассматривал раба так, будто перед ним было что то омерзительное, но всё же продолжил допрос:

— Значит ты не пытался зарезать своих подчинённых и сбежать? Это бы звучало более убедительно, если бы у тебя не было ножа.

Хирихиа покрутил измазанный в песке и крови клинок перед каннаром и положил его на ящик стоящий у шатра. Сам кусок металла обнаружился на полигоне, буквально в трех метрах от трупа Исиала. Место, конечно же, подсказал проклятый предками Фост, стоявший сейчас в окружении нескольких воинов четвертой цепи. Троайде был связан, как и его бывший вожак, но в отличии от последнего не был избит и стоял не на коленях.

— Всё так, как я говорю, господин, — каннар не мог подобрать оправдания лучше, чем правда, но надеялся, что этого будет достаточно, — Фангред сражался со мной за звание лидера, и нож принес он, а не я.

Мимо них прошел воин хирихиа, с интересом глядя на импровизированное заседание суда. В свете его факела силуэты десятка окруживших двух даойне воинов казались изломанными игрой теней статуями, безжалостно нависающими над подсудимыми и лишь Катина был полностью в области света.

— Допустим, — Ахмар устало вздохнул и положил руку на символ Создателей, прикрепленный у левого плеча, — и пусть я поверю в то, что ты собирался сразу же рассказать нам об этом инциденте. Но неужели ты плохо расслышал приказ Пьяга Церенга касающийся бережного отношения к мясу? И не ты ли не справился как лидер позволив конфликту среди вас разгореться до такой степени, что тебе пришлось избивать собственного подчиненного? — хирихиа подался вперед, впиваясь взглядом в мутанта, — Да только то, что мне приходится тебе напоминать о том, в чем заключается твоя работа уже заслуживает наказания!

Троайде это понимал, пусть сейчас и злился на предателя Фоста. Кто, как не он, не смог предотвратить всю эту ситуацию с тофа? Возможно надо было изначально отдать её Фангреду, как первому нашедшему, но сожалеть о содеяном было по меньшей мере глупо — изменить ничего он уже не сможет и будет хорошо, если ему представится возможность хотя бы не повторить своих ошибок. Потому он лишь опустил голову, ощущая подступающий страх. Столько лет цепляться за свое существование и так оплошать! Он чувствовал капельки пота, что ползли по его спине, будто бы подгоняя ужас, стремившийся захватить его сознание.

— Хуски, объясни мне, почему от вашего племени проблем больше, чем от других животных, что у нас на службе? — голос Катина Ахмара выдавал всё накопившееся за месяцы его работы с мутантами раздражение, — и даже ты, что вроде бы понимает свое место, так расстраиваешь Создателей? Как так вышло?

Громила молчал. Он едва боролся с новым для него чувством — паникой перед лицом смерти. Казалось бы, он множество раз выходил на танец с ней, сражаясь на арене. Но теперь чувствовал себя бессильным детенышем, загнанным в угол и не мог ничего сказать.

— Ладно, сотню ударов ему и потом в загон, — Ахамар разочарованно посмотрел на онемевшего мутанта, — если выживет — хоть послужит на поле боя, — его взгляд переместился на Фоста, который казалось вообще не понимал, что происходит. Катина перешел на язык даойне, — ты его заменишь. Набери себе четырех бойцов, срок — завтрашний вечер.

— Да, господин! — в глазах нового каннара показался отблеск торжества, говорившие ранее на языке хирихиа Хуски и его господин заставили троайде изрядно понервничать.

Стоявший рядом с ним воин вспорол веревки на руках новоиспеченного главы надсмотрщиков и небрежно подтолкнул того к выходу, явственно говоря о том, что его присутствие тут больше не требуется.

— Более точные указания получишь утром, — донеслось до него, и он засеменил к их каморке, которая теперь принадлежала только ему. А за его спиной остался бывший каннар, чье лишившееся сил тело уже растягивали на только что принесенном широком бревне, использующимся для порки рабов. Последнее, что смог расслышать Фост из удаляющегося расположения четвертой цепи — это свист разрубающей воздух палки.

Время летело быстро и Саол не заметила, как прошло больше половины ночи. Слабо тлеющие факелы, обильно промоченные тяжелыми маслами, начали коптить черным дымом, а те соплеменники, что сидели и обсуждали что-то в разных частях навеса сейчас спали. Скорее всего, во всем загоне единственные кто не провалился в спасительное беспамятство были она и её пугающий ученик. Сейчас одержимый демонами монстр был почти полностью скрыт ночным мраком, и лишь его монотонный, шипящий голос выдавал в нем живое существо. Но она продолжала его учить, будто окончательно уверившись в том, что это создание — её единственный шанс на жизнь и свободу. Хотя в последнем она боялась признаться себе даже мысленно.

Белокожий учился очень быстро. Она помнила, с каким трудом ей давались наречия древнего языка предков даойне, который были обязаны знать все служители Курганов и шаманы. Говорят, что раньше их народ владел искусством письма, но эти знания были утрачены тысячи лет назад и лишь песни о предках, да тотемные руны доносили отголоски былого. Оберон же запоминал всё с первого раза, и лишь произношение оставляло желать лучшего. Несмотря на это, сейчас, после долгих часов повторений и попыток объяснения значения тех или иных слов, он мог уверенно задавать простые вопросы и отвечать на них. После того, как свет от ближайшего факела окончально ослаб, от рисунков, которыми помогала себе в объяснениях девушка, пришлось отказаться и они начали повторять уже пройденное.

Головная боль к удивлению тофа отступила через несколько часов после начала их занятий и сейчас ей думалось довольно легко. Впрочем, несмотря на прояснившийся разум, теперь её все сильнее клонило ко сну, а потому она извинилась перед учеником и пошла умыться перед тем как лечь спать. Остатки воды в общей бочке неприятно пахли, но она проигнорировала это и смыла налипшую на голове кровь. Промывать рану она не рискнула — грязная вода могла вызвать заражение крови, а без лечебных мазей, что готовил их шаман справится с таким было почти невозможно. Правда сама тофа не просто никогда раньше не болела, но и даже не получала ран — благословленные предками всегда ценились в племени и окружались почтением и заботой. Её обязанностями было заучивание древних песен, служения в курагнах и обучение у шамана, который помогал приручить рвущуюся наружу силу и предотвращял приступы до тех пор, пока она не научилась бы владеть своей силой самостоятельно.

Вернувшись к своему лежаку она увидела, что Оберон неподвижно сидит смотря в темноту и шепотом повторяет выученные слова. "Неужели ему не хочется спать?" пронеслось в голове у тофа, но она сразу же отбросила эти мысли, понимая, что прежде всего ей нужно заботится о себе самой. А чужак может делать что хочет, он сам волен распоряжаться своим временем. Тем не менее монотонное шипение, издаваемое им мешало ей уснуть и она в очередной раз погрузилась в невеселые мысли о своей судьбе. Её племя кочевало между долинами, скрытыми в самом сердце гор, веками добывая себе пропитание и сражаясь с враждебными племенами за клочки пригодных для охоты и собирательства территорий. Эта суровая, но в то же время простая жизнь была её миром и она не могла представить себе, что когда нибудь всё так сильно изменится. Сперва до них дошли слухи о надвигающейся большой войне, на которую собирались самые большие племена и большая часть их воинов вместе с вождём отправилась на Военный совет. Потом поспешное бегство с насиженных мест и пленение охотниками хирихиа, теми, кем пугали детей в их племени. Она с трудом верила в то, что детские страшилки могут стать для неё реальностью. Когда же она увидела мир птицелюдов, то не могла поверить в то, что столь противоестественное тёмное место может существовать. Рукотворная гора, в которой жили эти существа пахла смертью и гнилью, а даойне в нем были безвольными, пустыми, будто одержимыми злобными духами. Плен едва не сломил её, но, пожалуй, самым болезненным стало предательство тех соплеменников, о которых она заботилась и которых должна была защищать.

Когда она уже почти полностью уснула у входа в загон раздался шум открываемых створок. Не понимая, что происходит она подняла голову с настила и увидела, как на территорию загона вошло семеро хирихиа, пятеро из которых тащили два массивных тела. Пронеся свой груз до вытоптанной перед резервуаром с водой площадки, воины бросили тела прямо на песок и так же молча удалились. Шум от всей этой процессии, как и свет от внесенного факела, разбудил некоторых рабов, и теперь под навесом начинала зарождаться суета. Кто-то будил соседей, кто-то шел смотреть кого же принесли к ним, и вот уже к новоприбывшим потянулись десятки серых. Саол, подстегиваемая любопытством тоже направилась туда, и подойдя опешила. Перед ней лежало двое израненных троайде в которых с трудом можно было узнать главу надсмотрщиков и того самого клыкастого монстра, что пытался изнасиловать её. Громила, бывший каннаром сейчас истекал кровью и был совсем не похож на того грозного и могучего воина, каким он запомнился девушке. Он лежал на животе и потому все подходящие видели его исполосованную ударами спину, на которой не осталось ни клочка целой кожи. Тугие волокна мышц, обтягивающих костяной каркас его хребта сейчас выглядели будто лопнувший канат и из многочисленных разрывов в изрубцованной ткани сочилась багровая жидкость, в темноте кажущаяся черной. Лицо его так же пострадало, но опухшие синяки и несколько ссадин на лбу и виске выглядели безобидными царапинами на фоне того, во что превратилась его спина. Второй троайде, казалось, пострадал меньше. Он упал на бок, открывая всем торчащие сломанные ребра, а его лицо было похоже на перезревший фрукт малфура — распухший и зияющий лопнувшими ячейками. Раны эти были измазаны кровью, которая впрочем уже перестала течь.

Стоявшие вокруг серые тихо переговаривались, пока один из самых смелых — низкий, но крепко сложенный даойне с двумя выпирающими по бокам челюсти наростами не подошел и ударил бывшего каннара ногой прямо в голову. На мгновение болтовня собравшихся затихла, но от удара голова лишь слегка качнулась, а полуживой троайде не очнулся. И тогда они будто сорвались с цепи — все начали подходить и наносить удары по обидчикам, еще недавно надменно смотревшим на забитых невольников. Саол же стояла и наблюдала за всем этим. Конечно, она думала что тоже хочет ударить уродов, которые едва не погубили её, но страх перед ними был ещё достаточно силен и она не могла решится. Избиение же, сопровождаемое редкими гневными высказываниями, продолжалось ещё несколько десятков минут и она вернулась на свое место, обратив внимание, что белокожий так и не сдвинулся со своего места, хотя внимательно следил за происходящим из под слегка прикрытых век. Едва тофа легла на свое место, как осознала, что силы окончательно покинули её, и через несколько ударов сердца уснула.

Истязание беззащитных тел бывших надсмотрщиков продолжалось не долго, но когда толпа взбешенных даойне разошлась выглядеть раненые троайде стали ещё хуже, чем раньше. Оберон теперь знал названия этих существ и в принципе понимал, хоть и не разделял, чувства рабов, желающих выместить злобу на бывших угнетателях. Тем не менее, даже несмотря на то, что принесенные существа были уже сильно ранены и после подверглись массовому избиению, они явно были живы. Спина огромного серого, покрывшаяся сейчас сплошной коркой свернувшейся крови, мерно поднималась и опускалась, а зубастый мутант, лежащий рядом даже шевелился несколько раз, правда так и не придя в сознание.

Когда над лагерем прозвучал сигнал, возвещающий о начале нового дня, Оберон поднялся и слегка размял тело. Скоро должны были привезти новую бочку с водой, забрав старую, а потому уже проснувшиеся рабы начали стягиваться к центру загона. Вопреки ожиданиям выжившего, к телам троайде никто больше не подходил — то ли спала ночная жажда крови, то ли риск пробуждения кого-нибудь из них стал слишком велик. Впрочем, опасения серых оказались не напрасными, потому как первым в себя пришел бывший главарь, с трудом приподнявшись с песка и оглядываясь он попытался встать, что впрочем у него не получилось. Посмотрев на толпу даойне, стоящий по бокам от пустой цистерны с водой, он заработал несколько гневных выкриков, но проигнорировал их и начал отползать к навесу.