— В этом как раз смысл, чтобы — не видна, — согласился майор, — Ещё чая? Раз уж так хорошо пошла работа. Беседа у нас будет долгой. Успели вы с Коляном покуролесить.
— Так получилось, — вздохнул Бабуин. Потом усмехнулся, — Гражданин начальник, мы не хотели! Не виноватая я! Он сам пришёл!
Офицеры понимающе улыбнулись, давая знать, что оценили шутку. Только вот глаза их говорили, что им — не до шуток.
Замороченный Мир.
Часть 1.
Следы невиданных зверей.
Глава 1.
Обезьяна.
— И ты даже не спросил у него документы?
— А я похож на пэпээсника? Да, я — синяк! Конченный! А у вас — даже ППС в чёрное переодели. Как эсэсовцев! Оккупанты!
'Казённые' закаменели лицом. Потому Бабуин зачастил:
— Много вы видели, чтобы синяки у своих случайных собутыльников документы проверяли? Вот и мне было не до этого...
Противный зуммер телефона заставил Бабуина продрать глаза. Просыпаться по будильнику и идти на работу была ещё одна его вредная привычка. Скребя руками по волосам и щетине под подбородком — 'умываясь', он вышел во двор, 'до удобств' и столкнулся там с высоким парнем, с щелчками раскалывающем почерневшие столетние чурбаки топором, о существовании которого Бабуин даже и не вспоминал.
Санёк открыл было рот для закономерного вопроса: 'А ты кто, собственно, есть такой'? Но, организм ему подсказал, что есть более неотложные вопросы. Безотлагательные. А когда он вышел из индивидуального уличного кабинета, то рассмотрел на лоснящейся спине незнакомца следы, которые не могли быть ничем иным, кроме как ужасными шрамами от страшных ран. Потому Бабуин молча прошёл мимо, сторонясь. Ему очень не хотелось чтобы его и без того лопающаяся с похмелья голова щёлкнула под тем чёрным топором, как чурбак.
Найдя мобилу, Санёк присвистнул и заторопился. Вылетев из дома, он бросил взгляд на незнакомца, остановился, но махнув рукой, побежал на остановку. Он и так опаздывал.
Остановка была почему-то пустой. А так — не бывает. Должна стоять толпа работяг и бюджетников, спешащих на отбывку своей трудовой повинности. Санёк сбился с бега, чтобы ущипнуть себя. Потому как всё это начинало походить на какой-то бредовый сон.
Услышав смех, Бабуин обернулся.
— Санёк! — смеялась Анька, — Никак на работу спешишь? А 'магазин' закрывать не пробовал?
Ничуть не смутившись, Бабуин застегнул молнию на джинсах.
— Проспал что ли? — кричала Анька, выплеснув на дорогу воду из тазика через забор.
Санёк не ответил. Во рту — как коты наклали, разевать его не хотелось. Автобуса всё ещё не было видно, потому Бабуин перешёл на шаг.
— Что, у завода дела в гору пошли? — спрашивает Анька, повиснув на заборе, прижимаясь к штакетнику своей полной грудью скрытой лишь символически — одной растянутой майкой.
— Ага! — оскалился Бабуин, — Как же! Дождёшься от них!
— А что же это ты в субботу на работу бежишь? — лукаво стрельнула глазками Анька, поправляя волосы запястьем.
Бабуин будто на стену налетел. Суббота! Так вот почему остановка пуста! Кто куда поедет в 6.00, в субботу? Из него вылетело матерное построение. Анька рассмеялась, поняв, что Санёк заплутал в днях недели.
— А ты что в такую рань тут? — спросил он, потирая горло, скрепя щетиной.
— Своего на рыбалку провожала. Не уснула больше. Вот, постирушки устроила. Похмелить?
— Похмели! — мотнул головой Бабуин.
— Заходи! — пожала плечами Анька и пошла к дому, покачивая бёдрами в растянутых трениках.
Бабуин аж утробно зарычал, чуть ли не бегом устремляясь за соседкой покачивающей кормовой плотью.
От Аньки Бабуин выходил, 'задами', чтобы без 'палева', уже в изрядном облегчении. Изрядно облегчившись. Он даже головой покачал, вспомнив, как она на него накинулась. Словно изголодавшаяся! Огонь, а не баба! Такое...! Такое! У Бабуина даже дыхание перехватило. Такого жена, холодная, как малосольная селёдка, себе никогда не позволяла, дура!
Везёт же дуракам! Это Бабуин подумал про соседа. Такую девку боевую себе отхватил! А сам — не справляется. Приходиться Аньке на стороне прихватывать. Так вот, на бегу, спехом, заглатывая, как голодная собака! Заглатывая! Чувствуя, как опять жар разливается по телу, Бабуин улыбнулся.
И улыбка его съёжилась, он резко встал, будто на стену налетел, чертыхнулся. Узнал свою машину.
— Помянешь чёрта — она и явиться! — пробурчал Бабуин и хотел 'сдать назад', но потом подумал: 'Да какого чёрта?!'.
И пошёл вперёд.
Марина, его пышная бывшая, и не смотрела по сторонам. Сидела за рулём, курила в открытое окно, копалась в телефоне. Бабуин оскалился — опять новый телефон. Дорогой, наверное! Вон, какой! Один экран. Без кнопок. Экран — с ладонь! Понятно, чем она занимается в этих её командировках, шкура! И опять, наверное, собралась шкуру потереть с этим её, полусладким. Или — с другим. Очередным. Командировка — называется! Ревизию они проводят, как же! Знаем мы эти ревизии! А дочку опять на него спихнёт! Про это она не забывает! Как не забывает и заявы кидать в ментяру, что он деньги 'от дочери' скрывает. И не платит алименты их с шабашек. Не от дочери! А от тебя, шкурка толстая!
Разводились они нехорошо. Через суд. Суд длился долго. Так долго — весь срок суда — Бабуин 'в сухом завязе' высидеть не мог. Потому и квартира, и машина, и всё, вообще — всё — осталось за ней. А сам Бабуин — чемодан — материн дом. С отдельным кабинетом во дворе, без водопровода и с печным отоплением, газ — только из баллона. И с протекающей крышей.
— Чё тебе? — грубо спросил Бабуин.
— Гля! — сморщила одутловатое лицо Марина, махая пухлой наманикюренной рукой перед лицом, — Уже похмелился!
— А то! — оскалился Бабуин, — Тебя, что ли, ждать буду?
— Это ты не упустишь! Ты бы так в семье поспевал, как за рюмками, да за юбками бегаешь!
— Тебе-то что? Мы — в разводе! Иди к раку!
Марина — вздрогнула, опустила глаза, пряча их за наложенными ресницами, сверилась с часами, нажатием кнопки зажигая экран.
— В командировку мне надо.
— Кто бы сомневался! — усмехнулся Санёк, — Новый телефон, смотрю. С этой 'командировки' — что привезёшь? Триппер?
— Пошёл ты! — взвизгнула бывшая, хватаясь за ключи зажигания.
— Пап! — услышал Бабуин, — Хватит!
— Конечно, солнце моё! — голос Санька сразу же изменился, он открыл заднюю дверь, помог дочери выпутаться из ремней детского кресла, подхватил девочку на руки.
И закрывая, с силой, дверь ногой. Машина взревела сразу же. Бабуин хотел пнуть машину в задний стопак, но не попал, зато чуть не упал вместе с дочерью. Потому он опустил дочку на землю, взял её ладошку в свою ладонь, в другую руку — сумку, повёл девочку к покосившимся, не закрывающимся (и не открывающимся полностью) воротам.
— Гля, а ты к?!.. — закричал было Бабуин, совсем забыв о существовании своего гостя, но вспомнив — осёкся.
— Пап! А это кто? — тихо спросила девочка, дергая отца за руку.
— Даяхерегознает! — выпалил Бабуин, с ужасом пятясь — гость шёл прямо на них.
— Здравствуй, дитя! — сказал он, — Не следует бояться меня. Я не сделаю тебе дурного.
— Хорошо, — легко согласившись, кивнула девочка, отобрала сумку у впавшего в ступор отца и потащила её в дом, — Пап! Я есть хочу! — сообщила она уже с порога.
— Ага! — отозвался Бабуин, но закашлялся, задыхаясь, — Сейчас! В магаз метнусь... Гля!
Как идти в магазин? Оставить дочь с этим дремучим чудовищем?
— Дремучим чудовищем? — переспросил майор.
— Ну, сам подумай. Мне тут полегчало, слегонца. Анька меня же 'подлечила'. И вот я и обратил внимание. Он в сапогах. Каких я не видел никогда.
— В каком смысле?
— Когда вы в последний раз видели обувь не на резиновой подошве? Вы-то, может и видели. А мы, народонаселение, быдло 'на раёне', которое отоваривается у рыночных челноков чинайским бросовым ширпотребом... Одним словом — кожаные сапоги на нерезиновой подошве. Сапоги не новые, а изрядно обмятые. Кто из мужиков у нас в сапогах, да не в кирзачах, не в берцах, не в резиновых чёрных гандолах, а в крепких таких сапогах? А, кроме того — кожаные штаны. И не как у этих, любителей друг друга плёткой выпороть, да под хвост поевроинтегрироваться, не глянцевые, а просто — штаны, но — кожаные. И пояс. Не ремень, как у нас любят. Никаких петелек, не офицерский, как менты ходят. А такой... во! Кушак! Или — нет? Одним словом — широкий такой, весь в каких-то бляхах, кольца на нём, для зацепа. Да такой ремень сам по себе — дороже машины, что суд Маринке присудил! И куда дороже моего дома! Я-то знаю! Я участвовал по юношеской дурости в этих реконструкциях. Мы тоже рядились под средневековых дружинников и варягов. И это, гля, пипец как дорого! Сделать похожим — дорого! Рыцаря какого-нибудь ордена, крестоносца — вообще неподъёмная задача! Потому — варяги. Они — попроще. Можно кое-что из обыденного подогнать под нужную эпоху. А это — не сделано похожим. Это — настоящее! Уж нож на поясе вот такого размера! А рукоятка! А из чего и как набрана? А жёлтые нитки, которыми прошит пояс! Кто золото в кройке и шитье использует? И давно ли? Именно — золото! Бронза — тусклая, а латунь так не растянуть! Латунь слишком хрупкая!
— Но, почему дремучее чудовище? Если золотом пояс прошит, если ты знаешь цену всему этому — почему именно 'дремучий'?
— Ну, 'дикий' — лучше? Вы видели легкоатлета в его пиковой форме? Не бегущую на 5 кэмэ лошадь, а кольцевика, например. В лучшей форме, перед крупными соревнованиями? Разнесённые плечи, набор ремней под кожей. Завязанных узлом! Да и та же лошадь! Не которая в стойле стоит и спит на ходу, а скаковую? Как у неё мышца играет под кожей? Ни грамма жира! И этот — такой же! И шрамы! Следы рваных, резанных, колотых ран! И ни одной стёжки швов!
'Казённые' — переглянулись.
— Так что я — тупо испугался! За себя, за дочь. А этот подходит, смотрит на меня глазами... Знаете на что похоже? Будто я заглянул сразу в два ствола Пэкаэма! Такие же дырки смерти за сталью среза ствола!
— Судя по тому, что ты тут сидишь — ничего с тобой не случилось. А если судить по дальнейшим событиям — он ещё и доверие к себе внушил.
— Верно подмечено. Именно — внушил. Прицеливается мне прямо в душу двумя стволами. И что-то говорит. Слов я не воспринимаю. Но, страх — пропал. Я почему-то стал знать, что он — друг. Как-то так!
— А что было дальше?
— Не знаю, — пожал плечами Бабуин, — Когнитивный диссонанс произошедшего был слишком велик. Мне надо было срочно 'потерять сознание'. Но, так получилось, что я не малодушная мамзелька, а — Бабуин. Само по себе сознание как-то не терялось. Меня и бить надо очень сильно по голове, чтобы вырубить. Пришлось вводить себя в бессознательность — внешним воздействием.
Когда имеющий вид 'гопаря с раёна' Бабуин сказал 'когнитивный диссонанс', 'казённые' слегка улыбнулись. Они знали, что вид и манера разговора Александра Сергеевича — игра. Игра очень натуральная. Потому как именно таким он был буквально вчера. Но, не сейчас. И рассказывая, последовательно, о тех событиях, он разом был и Александром Сергеевичем Бабаевым, сегодняшним, и — Саньком Бабуином. Отсюда такая манера построения его рассказа. И его — умолчаний. И акцентов на том, что было недосказано, как объяснение причины — почему он не мог 'соврать, как очевидец'.
Пришёл в себя, относительно, конечно, Бабуин в незнакомом ему месте. Но, к этому было не привыкать. Он скинул с себя ляжку какой-то бабы. От неё нехорошо пахло. От него самого пахло тем же, отчего Саньку стало ещё дурнее. Но, будто садист, он осмотрел её. Потёртое бельё, просто стонущее от необходимости его постирки, такое же потёртое и дряблое тело, сальные волосы и губы, раскиданные по серой подушке. И побежал до санузла, благо квартира была типовая, не заблудишься. Обнимая вонючую раковину, коричневую от въевшейся ржавчины, пытаясь разом и отмыть себя, и не упасть, и сдержать позывы тошноты, от чего снова выворачивало, Бабуин вспомнил, что просто-напросто бросил дочь один на один с незнакомым дикарём. От горечи досады на самого себя, его опять выворачивало наизнанку, будто душа его хотела сбежать из его тела. Вместе с желудком.
Устав бороться с грязью, он просто решил покинуть это место. Отложив борьбу с грязными последствиями — на 'потом'. Перевернув какое-то тело в спущенных труселях и порванной майке, он достал свои джинсы, начал их напяливать на себя, но не преуспел — не удержал равновесия на одной ноге. Лежа на полу, оказалось, проще одеваться.
Дверь в квартиру была похожа на крышку обувной коробки, но разом и с замком на двери, и с брючным ремнём, Бабуин сразу справиться не смог. И тут, в дверях его и перехватила эта шмара.
— Ты разве уходишь?
Её потуги в кокетливом заигрывании были похожи на ужасную пародию самого отстойного фильма. Её пропитое лицо, похожее на морду зомби, такое же 'румяное', с размазанной косметикой, пошло размазанной алой помадой, в перемешку с коричневым зловонием вокруг рта, пустые рыбьи глаза, в которых не было никаких мыслей и желаний, хотя руки её ухватились за штаны Бабуина, в стремлении к его так и не застёгнутой ширинке.
На Санька накатило такое отвращение, что последнее тление рассудка погасло. Он ударил её. Наотмашь, тыльной стороной ладони.
Вообще-то он не бил женщин. Ему, с его ростом, весом, реакцией и поставленными в ДЮСШ рефлексами КМС по боксу, с его слабой восприимчивостью к боли, единоборство с любой женщиной было — низкой подлостью. Женщин он не бил. И пьяных — тоже. Пьяных женщин — тем более.
Она завизжала. Схватившись за лицо, согнувшись пополам. Бабуин не удержался и ударил с ноги, снизу, в живот. Её аж подбросило, визг сменился бульканьем — её рвало.
— Ты! Мою жену! — захрипело тело с половой тряпкой на ногах вместо трусов.
Хрустнула бутылка, осколки стекла с горлышком бутылки тело держало как боевое оружие. Бабуин не испугался. Почти никак не среагировал на 'розочку'. От боязни острых опасных предметов Санька избавили ещё в армии. Он вообще не думал об этом. Сработал рефлекс. На выпад острыми гранями он привычно 'сработал' корпусом, убирая голову с линии удара, и так же рефлекторно встречным ударом впечатал кулак, так же автоматически, в подбородок нападающего. Тело хрюкнуло. Падало оно уже действительно — телом. Мешком.
Наконец, поддались оба замка. И джинсовый, и от входной двери. Уходя, Санёк так хлобыстнул дверью, что с притолоки посыпалась сапуха.
Ночью был дождик, лужи дырами пятнали асфальт, яркое воскресное солнце из луж — выжигало глаза. Было свежо, пахло чистым воскресным городом. Как в детстве. Как на первомай. От этого становилось ещё противнее. Бабуин смердил, а город был до тошноты — свеж, радостный и праздничный. Аж жить не хотелось!
— Гля! Чтобы я! Ещё! Хоть грамм! Никогда! Гля-буду! Лучше меня два негра-киборга-ретранслятора в корму евроинтегрируют, если не сдержусь!
И щёлкнул ногтём большого пальца по сколу зуба. 'Зуб даю!' Тот самый. Уже — сколотый.
Он почти бежал. Прямо по лужам. Грязнее быть уже было невозможно!
А ведь когда-то Санёк Бабуин — звучало громко 'на раёне'. Когда-то. Во времена вишнёвых девяток, золотых цепей навыпуск, чёток, печаток, стрелок и разбора непоняток. А потом была армия. Южный горный край большой больной страны, расползающейся по швам. Забавные чернявенькие люди с необычным говором.
