Баржа имени наркома. Пентаплекс.

— А чего он на меня лается? — не понять, пожаловался или попытался оправдаться парнишка.

— Он на всех лается! Зато слышно, как кто-то заходит к нам! А теперь что? В будку забился и нос не высовывает! Что теперь делать, скажи мне? Тебя дворнику Степанычу отдать, чтоб на цепь посадил? А знаешь, отдам-ка я тебя лучше товарищу Любимову из 415-й! Пусть заберёт и увезёт куда Макар телят не гонял. Уж он-то тебя так выпорет, не то что папка, розгами с солью! Враз задница покраснеет! И будешь у него в углу стоять, пока человеком не станешь! А я отдохну.

— Не надо! — расплакалось чадо.

— Обещаешь, что баловаться больше не будешь?!

В общем, картина ясная. Вот только на моё появление без предупреждения запуганного дворового бобика, мамаша никак не рассчитывала. А у меня память, словно гейзер, долго спящий, зато потом бьющий высоченным фонтаном, вдруг стала выдавать текст, будто мне просто кто-то диктовал. Слова из детства рвались наружу сами собой.

— К сожалению, бывает, что милицией пугают непослушных малышей.

— Ой! — Глафира Сергеевна подскочила и, развернувшись в прыжке, чем вызвала моё неподдельное изумление, приземлилась уже лицом ко мне, но её нижняя челюсть закончила своё движение чуть позже и так и осталась в нижней точке.

— Как родителями не стыдно! Это глупо и обидно! Я когда такое слышу, то краснею до ушей!

— Товарищ Любимов извините Христа ради... — теперь уже женщина чуть ли не плакала.

— Подожди, подожди... — прервал я её выхватывая из памяти первое слово, за которым, словно нитка с разматывающейся бобины, потекли остальные.

— В доме восемь, дробь один, у заставы Ильича...

Я декламировал, практически без запинки и мне самому до ужаса было интересно, сколько я вот так смогу выдать. Расхаживая взад-вперёд в углу двора я говорил и говорил, собрав вокруг себя большую толпу.

— Я на флот служить пойду, если ростом подойду, — в горле пересохло и я, наконец, замолчал.

— Во даёт! Прям на ходу! — с нескрываемым восхищением воскликнул поляк-клепальщик Станислав Каминский и тут же отвесил лёгкий подзатыльник трущемуся здесь же сыну Сашке. — Не то, что ты, неуч! Два четверостишья выучить не можешь!

— Это не я, это Михалков написал, — сообразив, что "Дядю Стёпу" эти люди слышат впервые, я поспешно ретировался, отговорившись одолевшей жаждой. Лопухнулся. Всё выкрутасы памяти виноваты. Чем дальше, тем больше шалит. Самых обычных вещей уже вспомнить не могу, скажем, как в метро карточкой на проход пользоваться, а стихи из детства прям с языка сыплются. Причём, я абсолютно уверен, что не сделал ни единой ошибки! Да что там! Я вообще будто книгу перед глазами держал и читал! Даже с картинками! Хорошо ещё, что вовремя остановился. "Про войну и про бомбёжку" — это уж слишком много потом ответов на неудобные вопросы давать придётся. Вот бы теперь так для дела что-то полезное вспомнить.

Последняя мысль заставила меня кисло усмехнуться. Вот почему именно там где надо, приходится полагаться исключительно на свои силы? Уже месяц мотаюсь между пятью ленинградскими заводами, только три из которых работают непосредственно по моему профилю. "Русский дизель", моя вотчина, попил крови немало, заставив отвлечься от железа и заняться людьми. Пришлось разбираться с браком, абсолютно нехарактерным для других заводов, а именно, с кривыми коленчатыми валами. На общем фоне, если брать скопом все случаи выявления брака, совсем незаметно. Но так уж вышло, что три из пяти первых ленинградских 16-х оказались некондицией, годной, разве что, в качестве учебных пособий. Причины неработоспособности моторов выявились сразу же после разборки, а недолгое разбирательство привело к двум очень, очень уважаемым и авторитетным мастерам. Дядьки были в глазах своих более молодых коллег практически непогрешимы. Но вот возраст их перевалил за пенсионный. И, видимо, уже здоровья, зрения, твёрдости рук не хватало работать так же аккуратно, как раньше. Моё распоряжение отправить стариков на заслуженный отдых встретило бурный протест всего коллектива и парторганизации в первую очередь. Там не видели худа в том, что выпускают бракованные моторы, ведь можно компенсировать убытки, подняв цену на годные! А заслуженных стариков-пролетариев, участников революционной борьбы, обижать увольнением нельзя! Здесь как под ярким светом, проступили черты, характерные именно для ленинградских трудовых коллективов с их преклонением перед высоко квалифицированным трудом и индивидуальным мастерством, отрицанием автоматизации и поточных методов. Считалось, чем больше рабочих на заводе — тем лучше, в полном соответствии с действующей идеологией, а внедрение передовых методов организации труда и новых механизмов, особенно автоматов и полуавтоматов, этому принципу в корне противоречило.

Пришлось убеждать, уговаривать и даже угрожать возбудить уголовное дело, благо в секторе моего "моторного" отдела. В результате удалось сплавить ветеранов на преподавательскую работу на курсы повышения квалификации при заводе, заменив их более молодыми, но тем не менее, опытными мастерами. И озадачить всех, до кого я мог дотянуться, от технологов "Русского Дизеля" до Петра Милова в ЦНИИМаше и моего подконтрольного станкостроительного спецКБ, в отношении сварки трением, что позволило бы собирать вручную коленчатые валы из меньшего количества более крупных деталей-полуфабрикатов, приваривая сразу по две чугунных шейки к одной стальной щеке.

Проблема с валами, минимально, была решена и даже появились перспективы внедрения новой технологии, но время упущено. Плюс ко всему, опытные 16-16, что московские, что ленинградские, показали на испытаниях от 3800 до 3900 лошадиных сил, вместо расчётных 4000, но менять что-то в конструкции, которую мы явно чуток перетяжелили, было уже поздно.

Поздно потому, что на заводе "Судомех", славном своим точным бронзовым литьём, а теперь ещё и поселившемся там КБ гидравлических редукторов под руководством Кудрявцева, уже собрали на берегу макетную гидромашину для определения реальных параметров, на которую пришлось ставить все пять моторов московского выпуска. Которые, кстати, пришлось трое суток везти в Ленинград на грузовиках, так как железная дорога не принимала 25-тонный груз, требуя увеличить его, минимум, вдвое.

Ещё на этапе проектирования я, хоть и не вдавался в подробности, особо оговорил запас на регулировки расположения дизелей на фундаменте. Но когда я увидел всю конструкцию воочию, разругался с Кудрявцевым вдрызг. Пять моторов были смонтированы параллельно гребному валу следующим образом: три мотора в нос от гидротурбины и ещё два по бокам от вала в корму. При этом никаких проходов между центральным мотором передней тройки и боковыми движками предусмотрено не было! Я, конечно, могу понять стремление гидравликов сделать всё как можно компактнее, сократив потери на трение жидкости в трубопроводах, сделав их как можно короче, но если надо что-то отрегулировать, или, не дай Бог, поломка? Моё требование снять этот мотор и обеспечить нормальный доступ к остальным агрегатам, было отклонено как Кудрявцевым, так и представителем наркомата ВМФ из-за того, что сама гидромашина показала КПД всего 80%, заметно ниже расчётного, выдав максимальные 15500 лошадиных сил на гребном валу. Фактически, вся мощность одного из моторов на полном ходу тратилась на разогрев жидкости. Убрав же один дизель из упряжки, мы бы не достигли мощности равной паровым турбинам "Червонной Украины", "Красного Кавказа" или "Профинтерна". Я попытался продвинуть идею форсажных моторов, повысив мощность двух из четырёх двигателей до 5750 лошадиных сил при ресурсе в 100 часов. Четверо суток полного хода, в принципе, при разумном подходе, должно хватить на все случаи жизни. Предложение было принято, но в извращённой форме. В окончательном виде агрегат должен был иметь всё те же пять моторов, три из которых должны быть форсажными и два крейсерскими, общей расчётной мощностью на гребном валу 19950 лошадиных сил, что значительно превышало мощность единичной турбины "Профинтерна". Проблема доступа к моторам, которые большую часть времени не работают, при таком раскладе, теряла свою остроту. Впрочем, форсажные движки ещё предстояло создать.

Пока Кудрявцев гонял на берегу опытную гидромашину, попутно обучая на ней прибывших краснофлотцев будущего экипажа опытного судна, "Судомех" занимался изготовлением ещё двух таких же, полируя все доступные внутренние полости. Этим механизмам было суждено выйти в море в составе силовой установки настоящего корабля. Сам недостроенный крейсер "Ворошилов" приводили в порядок тут же по соседству, на Галерном островке, только уже на судостроительном заводе имени А. Марти. Подготовительные работы были начаты ещё в Кронштадте, где корпус корабля простоял с середины двадцатых годов, имея в экипаже единственного человека, отставного унтер-офицера императорского флота, участника Русско-Японской и Мировых войн, уволенного по ранению ещё при царе, Николая Осиповича Кононова. Не знаю, встречаются ли среди других народов люди, способные годами поддерживать в порядке закрытую взлётно-посадочную полосу, как Сергей Сотников, на которую однажды сядет аварийный самолёт, или как этот старик, устроивший в занятой им каюте капитана монашескую келью, но в одиночку содержавший недострой в исключительном порядке, в надежде, что однажды он выйдет в море под военно-морским флагом. При эвакуации из Ревеля, на корабль была погружена оснастка и ценное оборудование судостроительного завода, часть которого так и осталась лежать на борту, но была строго учтена и укрыта. В корпусе, выше ватерлинии, особенно в палубах, не хватало множества заклёпок, часто четырёх из каждых пяти. Было видно, что строители спешили привести корабль в минимально плавучее состояние, чтобы его можно было отбуксировать из опасной зоны. Теперь, каждое отверстие было забито деревянным чопиком и ни малейшей течи нигде не было. Такой же порядок царил во внутренних помещениях, которые просто обойти семидесятилетнему старику стоит великих усилий.

Комиссия, осмотревшая корпус в Кронштадте, нашла, что тот находится в хорошем состоянии, чего нельзя сказать о механизмах. Две турбины смежных центральных валов имели трещины в роторах высокого давления и были непригодны к работе, бортовые выглядели лучше, но на всём корабле нечем было выработать пар. В котлы, куда у Кононова не доходили ни руки, ни ноги, через дымоходы попадала дождевая вода, вызвавшая внутри неиспользуемых агрегатов сильную коррозию. Множество трубок требовало замены, а сами котлы — чистки. По признанию судостроителей завода имени Марти, им было бы проще изготовить котлы заново, чем отремонтировать этот металлолом. В сухом остатке это означало, что для приведения корабля в состояние, годное для самостоятельного плавания, требовалось не только установить дизель-гидравлические ходовые машины на центральные гребные валы, но и дизель-генераторы вкупе с новой электрической рулевой машиной. Шпили, помпы и иными вспомогательные механизмы частью отсутствовали вовсе, частью требовали ремонта или замены. В общем, работы непочатый край. А если ещё учесть задержки с поставками не предусмотренных планом комплектующих, то "Ворошилов" не ранее конца лета будет готов к выходу в море.

Пока продолжается вся эта суета, сторожу Кононову разрешили жить на корабле, чему он был несказанно рад, несмотря на круглосуточный стук пневмомолотов клепальщиков. Просто податься старику было больше некуда. Я взялся было, используя выход на наркома ВМФ, похлопотать за ветерана, но тот сам отказался переезжать в город, мотивируя это тем, что не найдёт себе полезного дела по силам, а иждивенцем быть не хочет. Старик мечтал стать, например, смотрителем маяка, чтоб и место тихое и занятие по плечу. Пожелание в наркомате ВМФ приняли к сведению и вскоре оттуда пришёл ответ, что имеется возможность трудоустроить Николая Осиповича Кононова, учитывая его заслуги и пожелания, смотрителем маяка в строящемся пункте базирования ТОФ в бухте Находка. Расценить это иначе, как попытку уклониться от решения вопроса, было просто невозможно, однако, ветеран флота неожиданно согласился и даже обрадовался.

— Не переживай, Семён Петрович, — успокаивающе улыбнулся он в "макаровскую" бороду, — На нашем берегу я всюду дома. Заодно и места, по молодости знакомые, посмотрю. И на самолёте повод прокатиться хороший, не трястись же мне старику поездом цельный месяц. Спасибо тебе за хлопоты, уважил старика.

Эпизод 3.

Чтобы мне не мотаться по городу пешком, теряя кучу времени, между Выборгской стороной и Галерным островом, в моё распоряжение Балтфлотом был выделен катер. И не абы какой, а туполевский алюминиевый глиссер Ш-4, с парой М-17 в качестве главных механизмов. К моему удивлению, моторы были выпущены в Рыбинске в начале этого года и установлены на кораблик, взамен изношенных, перед самым открытием навигации. Командовал "поплавком" лейтенант Арсений Волков, мечтающий получить под командование "настоящий" 30-тонный катер, из тех, что пошли на флот пару месяцев назад. А то и, чем чёрт не шутит, большой 80-ти тонный "торпедный крейсер". Летёха, узнав, кому он служит извозчиком, все уши мне прожужжал описанием скучной службы глиссеров, которых уже почти совсем в портовую "обслугу" списали, даже боевую подготовку не проводят и чуть ли не после каждого посещения "Русского дизеля" спрашивал о темпах отгрузки моторов флоту. Пришлось мне даже чуть-чуть придержать фантазию моряка, заметив ему, что в соответствии с двумя недавними решениями наркома ВМФ, которому осточертели заминки промышленности, с апреля 1935 года, в соответствии с первым из них, любой новый проект корабля мог включать в себя только серийные образцы вооружения, механизмов и средств связи, а второе лимитировало установку не более чем двух дефицитных ходовых дизелей на один корабль. В итоге проект большого торпедного катера опять попал в переработку. На сей раз, надо было впихнуть в него два более габаритных, особенно в высоту 16-х мотора вместо четвёрки 13-х. В первоначальном же, четырёхмоторном виде уже построили для СФ на Соломбальской верфи всего шесть ТКА.

Однако, надо сказать, что создать соответствующее настроение у Волкова получалось, поэтому я исправно передавал "эстафету" руководству моторостроительного завода, а то, в свою очередь, накручивало трудовой коллектив. К великому облегчению последнего, существовал ещё Балтийский завод, по гроб жизни обязанный наркомату ВМФ за срыв сроков модернизации "Фрунзе". На линкоре, стоящем сейчас в сухом доке, работы велись круглосуточно, в чём я имел возможность убедиться лично. Корпус в подводной части буквально облепили десятки сварщиков, которые вручную проваривали зачищенные после проточки зимнего брака швы булей и третьего дна. А вот выше верхней палубы дредноут наоборот, лишился многого. Точнее всего, кроме орудийных башен, которых осталось только три. В соответствии с проектом модернизации, который был наглядно оформлен в виде макета и выставлен на всеобщее обозрение прямо возле дока, первая башня переносилась на место второй, уехавшей на дальний восток, но устанавливалась стволами вперёд. Бывшая третья башня заимствовалась с затонувшего линкора "Императрица Екатерина Великая", но тоже разворачивалась в обратную сторону, стволами назад. И лишь последняя башня избежала разворотов и перемещений, оставаясь как есть. Радикально менялись очертания носовой части корабля. Теперь от первой башни, ради обеспечения мореходности, палуба на большом протяжении плавно поднималась в нос к высокому изогнутому форштевню. На баке линкора, пожалуй, теперь и в футбол можно будет играть. Противоминный калибр, взамен снятых 120-ток Виккерса, должны были составить 130-миллиметровые Б-7 на тех же самых местах. А вот зенитное вооружение размещалось в три яруса на палубе и единственной центральной надстройке, установленной между башнями главного калибра, там, где у прежней "Полтавы" стояла вторая дымовая труба. Нижний ярус составляли восемь спаренных, со стволами в одной люльке, 100-миллиметровых пушек, таких же, какие должны были пойти на первые советские эсминцы проекта 7. Сгруппированные попарно, с постом наводки на каждую пару установок, они составляли "дальний" зенитный калибр линкора. Выше был ярус, как было сказано в пояснительной табличке, "двухблочных 45-миллиметровых автоматов", которых также было восемь. Ещё выше устанавливалось всего шесть, из-за недостатка места, малокалиберных автоматов. Венчали же надстройку, боевая, ходовая рубки и мачта с единственным КДП главного калибра. Кроме надстройки, на палубе, между кормовыми башнями, над машинным отделением, вдали от любых средств наблюдения за обстановкой, торчала небольшая, по сравнению с прежними, дымовая труба.