Обреченный на жизнь. Глава 7

Опальный надсмотрщик оправился после своих ран не полностью, но уже залихватски избивал своих спарринг партнеров и руководил строевой подготовкой. Буквально через день после его первого появления на полигоне, троайде назначили на должность главы всего их подразделения, или как сам воин называл его — цепи. Оберон не знал, почему те, кто выражали явную лояльность хозяевам и судя по всему уже много месяцев помогали держать в подчинении собственных сородичей, попали в опалу, но если громилу-каннара старались отвести подальше от полигона и тренировок с оружием, то уродливого троайде сразу взяли в оборот, перекинув на него обязанности нескольких инструкторов. Как понял белокожий, будучи надсмотрщиком тот уже неоднократно принимал на себя руководящую роль, а потому птицелюды с радостью переложили на него нудную рутину, предоставив разбираться с мясом другому мясу. Впрочем, вместо того, что бы гонять по полю серых, они внимательно наблюдали за их тренировками и периодически вмешивались в общий ход занятий, корректируя их.

Фангред, увидев, что спарринг Оберона закончился, направился к нему. Выражение лица клыкастого существа было похоже на оскал лошадиного черепа, что сбивало выжившего с толку, не давая ему и малейшего намека на намерения неприятного серого.

— Чего стоите? — троайде обратился к обоим участникам спарринга, но смотрел преимущественно на белокожего, — ты, — он указал на дайоне, который только что проиграл Оберону, — вон в ту шеренгу, а белокожий...белокожий пожалуй, опять в круг.

— Это мой третий бой, — Оберон не хотел спорить, но что-то внутри начало медленно закипать, вспениваясь каждый раз, как их с троайде взгляды пересекались.

— И что? Я сказал в круг, уродец, или у тебя опять проблемы с пониманием нашего языка? — Фангред демонстративно подошел к казавшемуся карликом в сравнении с ним выжившему и посмотрел на него сверху вниз, — а за то, что ты такой медленный, я тебе лично помогу стать быстрее!

С этими словами троайде вырвал копье у спешно отходящего к указанному месту серого и сам пошел в круг для поединков, пресекая дальнейшие обсуждения его распоряжения. Оберон мог лишь подчиниться и идти вслед за воином, обдумывая линию поведения в этом бою. Фангред, даже несмотря на ранение, был очень сильным противником — белокожий видел его бои с другими серыми, и понимал, что каждый из них он мог закончить всего одним ударом. Сила, скорость и навыки опытного бойца были на совершенно ином уровне, относительно обычных даойне, содержащихся в плену у хирихиа. Возможно, если бы он был полностью здоров, то не уступил в бою даже птицелюду-инструктору, но Оберон сам являясь довольно посредственными бойцом не мог сравнить умения тех, кто владел орудиями убийств на столь высоком уровне. Тем не менее, проигрывать ему совершенно не хотелось. Почему то, прислужник Хуски вызывал самые неприятные эмоции, и виной тому были отнюдь не грубость и резкость в выражениях, а скорее неприятный взгляд и какая-то совсем отличная от нормальной в понимании выжившего, мораль.

Фангред стоял напротив Оберона и казался совершенно расслабленным.

— Знаешь, белокожий, окажись мы в другой ситуации, такого червяка как ты я бы уже давно выпотрошил в назидание остальным, — эти слова прозвучали так буднично, что выживший не сразу понял что говорил мутант совершенно серьезно, — но, теперь наказывать зарвавшихся зверьков нужно нежно.

Копье в руке троайде описало полукруг и он плавно, будто перетекая из одного положения в другое, атаковал. Несмотря на кажущуюся размеренность, движение было невероятно быстрым, но выживший смог остановить удар в последний момент.

— Хуски говорит, что тебя можно сделать одним из нас — воинов, — продолжил клыкастый воин, — но я так не считаю. Ты чужак, ты не знаешь нас, не знаешь своего места, в отличии от других слабаков.

Следующая атака была сложнее обычного тычка — конец тренировочного оружия метнулся в сторону и по дуге обрушился на выставленный щит, в то время как сам воин попытался ударом кулака выбить из рук белокожего оружие. Фангред не торопился, он действовал методично, зная что и как делать, даже не задумываясь об этом — настолько сильны в нем были сформированные годами рефлексы.

— А потому мне надо показать тебе где оно, — закончив фразу прохрипел боец. В маленьких, глубоко посаженные глазах кипела не столько злоба, сколько нечеловеческая жестокость.

Теперь атаки сыпались одна за другой, Фангред не давал ни единого шанса на контратаку. Более того, удары были так сильны, что первое время Оберон мог едва сдерживать их, даже с учетом того, что большую часть принимал на потрепанную поверхность щита. Противник, непрерывно нападая, явно не испытывал усталости, хотя такое количество мощных атак могло вымотать любого другого серого на полигоне. Тем не менее, выживший начал подстраиваться под такой темп боя: вот он поймал удар на своё копье и попытался ударить в ответ, вот он откинул щитом подошедшего слишком близко троайде, казалось, что с каждым ударом ему становится проще сдерживать неистовую мощь противника. Однако, лицо Фангреда не изменилось даже когда Оберон удачно зацепил его плечо краем шеста. Бывший надсмотрщик смотрел на чужака таким же неприятным, пронизывающим насквозь взглядом, и проявившее себя ранее чувство неприязни вновь окутало Оберона. Удар. "Почему я злюсь?" Удар. "Что он сделал мне?" Удар. "Какое мне дело до какого то мутанта?" Удар. Оберон начал атаковать сам. Сперва тычки его копья легко блокировались Фангредом, а контратаки были жесткими и неистовыми, но с каждым разом сам выживший становился всё увереннее, а троайде всё чаще стал вынужден защищаться. Так, в тот момент, когда удар белокожего продавил защиту его соперника и сломал ему тренировочное копье, Оберон почувствовал, как восторг от собственной силы переполняет его естество. Злость, взявшаяся казалось из ниоткуда, растворилась в его сознании, оставив лишь упоение сражением, подобное трансу. И когда победитель определился в глазах раненого троайде что-то неприятно сверкнуло, будто на секунду сквозь маску безразличия просочилось презрение и...жалость. Удар, в который Оберон вложил все свои силы направился в незащищенную шею Фангреда, и не было способа защититься или заблокировать его. Но это был обман. Троайде неразличимым из-за скорости движением присел и, оттолкнувшись, так же стремительно бросился на белокожего, сминая руку с щитом ударом колена и вонзая обломок тренировочного копья в бедро. Вспышка боли длилась всего мгновение, и это сразу отошла в сторону, грубо отброшенная пониманием того, что сейчас, в этот самый момент, деревянное основание тренировочного копья достаточно глубоко вошло в его ногу, преодолев сопротивление кожи, которая казалось слишком прочна для обычного дерева. И пусть подобная рана для Оберона была не страшнее комариного укуса, то, что это видело столько серых могло стать и судьей и палачом для него.

Но несмотря на то, что разум выжившего раненого метался в поисках выхода, злость, отступившая ранее, заполнила сознание до краев, и он вскочил, намереваясь раздавить обидчика. Вернее, попытался вскочить. Кулак Фангреда врезался в висок белокожего с такой силой, что того бросило на взрыхленный песок. Следующая попытка подняться была грубо прервана ударом ноги под колено:

— Лежать! — рыкнул троайде, толкая белокожего на песок.

Его мордовали как беспомощного зверка, но стоило ему второй раз упасть, как эмоции, бурлящие внутри будто отсекло невидимым лезвием. Им на смену пришла пугающая пустота. Он схватился за зажившую ногу, пытаясь поплотнее скомкать тряпье, заменявшее рабам штаны, что бы скрыть тот факт, что рана уже исчезла не оставив после себя ни намека на шрам. Крови было маловато, но начавшие работать с удвоенной силой мозги подсказывали, что перестраховаться в данном случае очень близко по значению слову "выжить". Победивший Фангред удовлетворенно хмыкнул, и направился к хирихиа, докладывать об окончании спаррингов, хотя выживший был уверен, что птицелюды и сами видели этот бой.

Надо было вставать, и он с кряхтением поднялся, зажимая "поврежденную" ногу, и хромая направился к строю. "Главное не перестараться", подумал он, что было более чем справедливо — бдительный надсмотр за раненым рабом мог раскрыть его. Добредя до собратьев по несчастью он заработал несколько сочувствующих взглядов, что вызвало очередную вспышку гнева, которую, впрочем удалось н без труда подавить. Оберон стоял и думал. Думал о том, почему его всегда спокойный, даже пожалуй слишком отрешенный от реальности, мозг вдруг взбесился. Зная название и значение того, что он сейчас испытывал, он прекрасно осознавал, что чувствует подобное впервые. Он не мог объяснить причин подобной перемены в восприятии реальности, и это его беспокоило. Он полагался на холодный расчет и логику последние две недели, и внезапно проснувшиеся эмоции способствовали сохранению выбранного курса. Да что там, из-за дурацкой злости он чуть было не показал сотне свидетелей, что втыкание в ногу деревянной оглобли не вызывает у него особого дискомфорта!

Вернувшийся Фангред даже не смотрел в сторону выжившего. Он лишь встал на свое место, и птицелюды, шедшие рядом с ним, начали командовать построение для отбытия с территории полигона. Хирихиа, которого звали Рабта Курхва и который возглавлял группу, занимавшуюся тренировкой рабов из их загона, начал командовать отбытием первой колонны, пристально оглядывая проходящих мимо рабов. Когда хромающий белокожий двинулся вместе со своим строем, глаза опытного воина чуть дольше задержались на его фигуре, из-за чего внутри "раненного" начал растекаться пока ещё зыбкий страх. Пытаясь не подать вида, Оберон потер глаза, аккуратно наступая на поврежденную ногу и стараясь не смотреть на хозяина.

— Белого перевязать, — услышал он слова воина, и чуть было не упал, споткнувшись о утоптанную земляную кочку.

— Сталк и Ламх, сегодня остаетесь в третьем загоне, — крепко сложенного, приземистого даойне, служившего сейчас под началом Фоста, звали Барил и он ежедневно распределял вошедших в подразделение лекарей серых на работы. Саол признавала, что для того, кто был обычным собирателем в племени и даже не относился к троайде, он был чертовски смышленым. Он разбирался в счете, и даже умел записывать рунами числа, что всегда считалось привилегией шаманов в племени. Кто-то из вынужденных соратников тофа говорил, что отец этого даойне был говорящим с предками одного из племен Черного нагорья — местности, лежащей на юге Старых гор, но правда ли это она не знала.

Их хозяева оказались так заботливы, что предоставили целителям всё, что те просили, если это было в наличии на складах лагеря. Саол не знала, с чем связана такая щедрость, но возможность быть при деле и не сталкиваться с ненавидящими её сородичами в пусть тренировочном, но бою, стоила сомнительной роли слуги поработителей. Впрочем, даже среди тех немногих, кто оказался на службе у господ, она была изгоем.

— Проклятая, ты меня не слышишь? — в голосе Барила сквозило неприкрытое раздражение, — Ты. Закончила. В. Пятом. Загоне?

Издевательский тон надзирателя мало волновал её, но она почувствовала волнение, из-за того, что её могут наказать за рассеянность.

— Д-да, всё так, — услышь сейчас её кто-нибудь из троайде их племени — убил бы за проявление подобной слабости. Но сейчас ей было плевать на гордость, она хотела выжить и если для этого надо наступить на свои принципы, она не будет сомневаться, — сегодня остались только больные в четвёртом.

— Хорошо, тогда будешь лечить сама. Феар, Корит и Сарбхас будут позже, тебе всё ясно?

Тофа кивнула. Ей действительно всё было ясно, ещё на третий день после формирования их группы. Феар, эта тупая сука, считающая, что есть больше тех помоев, что им дают — это вершина счастья, решила лечь под кого-то из надсмотрщиков, а потому постоянно отсутствовала. Двое других даойне из её загона действительно разбирались в травах, и часто задерживались, помогая больным. А потому Саол почти каждый день занималась своими подопечными одна. Её старались не отправлять в другие места — большинство надсмотрщиков считали, что их вожак отметил редкую тофа для себя, но она понимала, что подобные меры предосторожности связаны скорее с её неконтролируемой силой.

После окончания назначения её сопроводили в пустевший загон, где осталось только несколько больных даойне. Двое мучились животом, и потому она намешала им толченого угля с водой, а так же дала заваренный заранее травяной сбор, убивающий заразу. Прочитав воззвание к предкам и надеясь, что они защитят свои детей, тофа продолжила обход и теперь помогала даойне, что со слов Оберона пытался убить её и пострадал от самого белокожего. Он оказался довольно простодушным запуганным парнем, ещё совсем молодое лицо его было безвозвратно изувечено кулаком страшного мутанта. Это было сложно объяснить самой себе, но она почти сочувствовала бедолаге, оказавшемуся в рабстве и чуть не умершему от потери крови и повреждений головы. Сейчас Антапа лежал на своей койке и мирно спал. Девушка, стараясь не разбудить его, обратилась к духам предков, и аккуратно начала намазывать густой смесью, на которой делался целебный отвар, ещё не зажившие окончательно шрамы над верхней губой. Едкий запах трав беспокоил спящего и он зашевелился во сне, но вскоре затих. Тофа улыбнулась и про себя отметила, что несмотря на периодические провалы в бред, парень стал выглядеть гораздо лучше — болезненная бледность кожи ушла и если бы не раны он выглядел бы совершенно здоровым.

Сам больной был благодарен своей спасительнице, и несколько раз раскаивался за то, что покусился на её жизнь. Впрочем, и они оба это понимали, по законам их народа она должна была умереть как только лишилась возможности обучаться у владеющего силой. Помимо этого паренька, вне своей работы в лагере она общалась только с Обероном, которого вовсе не волновала её сила, и с бывшим каннаром надсмотрщиков, Хуски. Последний, казалось, тоже был мало обеспокоен её страшными способностями, и сам старался завести с ней беседу при любом удобном случае. Здоровяк показывал себя среди прочих рабов как настоящий лидер, пускай он и был предателем, но его уверенность, опыт и мудрость были заметны каждому. Чем то он даже напомнил тофа её собственного каннара, хотя она и была уверена, что тот никогда бы не предал свой народ, как сделал Хуски. Никто не знал наверняка, почему могучего троайде разжаловали, хотя ходили слухи, что так хозяева наказали их с Фангредом за драку. Последний, несмотря на то, что был обязан тофа жизнью — ведь именно она убрала гной из раны на его боку, смотрел на неё с нескрываемой ненавистью. Оберон говорил, что их бой произошел из-за неё — ведь клыкастый серый ослушался своего вожака и решил взять её сам. Белокожий, услышавший это лично от Хуски, говорил как всегда безэмоционально, как будто в происходящем не было ничего особого, но девушка внутри ликовала — пусть ей не хватает сил и воли самостоятельно наказать обидчиков, но даже такой расклад её устраивал. В конце концов, несмотря на ненависть, Фангред не рискнул напасть на неё и причинить вред, а после того, как он начал ходить на полигон они вообще почти перестали пересекаться.