Русь Расстеленная

— Боня, мы сейчас на практику каждый день ходим, не высыпаемся, — сказала дылда Прошмандовка.

— А я сам не хожу на производственной практике в школьную столовку сопливым школярам тарелки мыть?

— Ты нас перегружаешь. Мы устали, уже не в форме. Понимать должен, защитничек херов.

На профилактических беседах с правоохранителями девочек просветили, что французское слово "сутенёр" ближе всего по значению к русскому слову "защитник".

— Понимаю. Поэтому и пристроил вас на практике на лёгкий труд под "папиков". Нечего мне баки завивать, — он погладил свои длинные цыганские бакенбарды. — Вы у меня не переработались. Если перепадает солидный заказ, нужно его выполнять. Я половину из дохода плачу за "крышу", накладные расходы на производстве, а то бы вас давно менты на учёт взяли.

— А за амортизацию станков кто нам платить будет, если у тебя непрерывное производство? — спросила Таня Цой, вырывая у него из рук дымящуюся сигарету.

— Двести пятьдесят, — нехотя процедил Боня.

— Триста! — дружным хором выкрикнули девочки.

— Чёрт с вами — триста.

— Алик слышал — он сказал триста, — заявила Таня Цой. — Будешь за свидетеля, если этот гад отопрётся, как не свой.

— Заплатит. Клиенты попались щедрые, — усмехнулся Али.

Все четверо — Боня, Африка, Таня Цой и Прошмандовка, по паспорту Милда Латмане, знали друг друга с сопливого сиротского детства в детдоме.

— На первый раз поверим, Алик.

— А мне все равно, дэвишки, верят мне или нет. Русским дэвишкам деньги не нужны. Русские не знают цену деньгам. Для русских часы жизни давно остановились, и никогда больше аллах их заводить не станет. У вас земли под ногами больше нет. Теперь это наша земля.

* * *

Охранник в гостинице чуть было не поднялся из кресла навстречу Боне со строгим выражением на ответственном лице, но швейцар незаметным жестом успокоил блюстителя гостиничной нравственности. Боня выжидающе уставился на швейцара.

Тот выдержал испытующий взгляд молодого нахала со спокойствием гранитного памятника на кладбище и прошептал одними губами:

— Они в буфете.

И отвернулся, словно его спросили, который час, какие-то незнакомые посетители. Боня вальяжно прошествовал в бар и высмотрел там Сёму Верабейцера.

Высокий человек с далеко выступающим кадыком у стойки приподнял полу широкого пиджака, словно приглашая Боню под своё крылышко. Он был в старинной тройке в мелкий рубчик, при галстуке с большой фальшивой бриллиантовой булавкой. Держался он ни больше ни меньше солидным профессором из иностранного университета. Седина на висках ему чертовски шла.

Он заказал Боне выпивку, снисходительно поставил стакан перед ним и сказал как-то по-родственному:

— На как живётся-можется, ясный молодец?

— Сам знаешь, как, Сэм.

— Забижают-таки мальчика большие дяденьки?

— Конкуренция, Сэм, но бизнес мой в порядке. Я телок своих на ночь привёл на выпас в первый раз на это место. Стрёмно как-то.

— А я-то думал, ты по мне соскучился, противный. Чего стремаешься?

— Сэм, позволь только ночь на твоей точке поработать, — промямлил Боня и с собачьей преданностью заглянул в глаза Сёме Верабейцеру.

Сэм поморщился, оправил жилетку. За стойкой бара он держался действительно, как профессор на кафедре.

— Я тебе сказал, где ты работать можешь? Базар-вокзал, вот все твои маршруты. Твои девки так вляпались в мотеле у Сявки в чужую мокруху, что век не отмоются. А мне сомнительного контингента на требуется.

— Сявка давно покойник, а ты всё его поминаешь.

— Ой-вей! С тобой связываться — себе в убыток. Мне одной фотографии твоей в газете, где ты был в наручниках, по самое горло хватило.

— Ну, приловили менты, с кем не случается. Девки же выкрутились.

— Знаешь, вы с Аликом и девками слишком засветились, чтобы вас так быстро можно было притушить.

— Сэм, я не обижу, ты меня знаешь. Пятьсот за трёх оптом даю. Всего лишь за ночь.

— Это само собой — тысячу. Ладно, запишу за тобой должок. Отдашь мне Африку, тогда поладим. Не насовсем, а в аренду прошу.

— Я ж говорил, Сэм, я только с неё и кормлюсь — экзотика. Возьми Таню Цой.

— Дюймовочку? Красивых куколок у меня своих полно. Мне экзотики бы в своё стадо подбавить.

— В ней тоже есть экзотика — почти что японская гейша.

— Она у тебя уже в трипдиспансере семь раз леченая. На учёте там.

— Да брось! Они все у меня со справками из поликлиники, — обиделся Боня.

— Знаю твои справки. Ты мне скажи, ты сам свою Африку пробовал?

— Я профессионал, — гордо стукнул себя в грудь Боня, — сутенёры со своими птичками не живут.

— Мне ещё об этом расскажи!

— А из клиентов, Сэм, никто на Африку не жаловался. Её у меня не раз увести хотели.

— Сдай хоть на неделю. Деловые сибиряки-нефтяники приезжают из тундры. Они шоколадок не пробовали.

— Сэм — только для тебя.

Боня с горестной миной отхлебнул невкусного коктейля, который отдавал полынью и плесенью на вишнёвом варенье. Сэм пил только супермодные "дринки" и ничего другого не признавал.

— Тебя Алик на горцев с третьего этажа навёл? — как бы между прочим спросил Сэм, вылавливая пальцем вишенку из своего коктейля.

— Ну.

— Смотри, цыган, у тех парней под шерстью искры бегают. Как бы не получилось, как тогда в мотеле с Сявкой.

— Мои девочки на этот раз чисто сработают. Только одну ночь, больше я на твою территорию не ходок.

Боня улыбался, играл лукавыми глазами и по-собачьи преданно заглядывал Сэму в потухшие глаза. Провёл ладонью по барной стойке. Сёма Верабейцер накрыл его руку, принял мзду, не пересчитывая бумажки, как-то по-отечески заботливо глянул на Боню и великодушно протянул ему холёную руку с большим кольцом, в котором красовался скромненький александрит. Боня с жаром пожал владычествующую длань. Он был готов с холуйской преданностью поцеловать и это кольцо, если бы за ними не следил охранник, застывший истуканом у входа.

После ухода Бони молчавший прежде бармен зевнул, прикрывая рот в золотых коронках салфеткой, и сказал Верабейцеру:

— Сёма, я, конечно, не подстрекатель, но ты таки с этим цыганом подзалетишь когда-нибудь.

Сэм только зевнул за компанию и отмахнулся:

— Сколько той жизни, Моня.

Какой уж там тайный знак он подал и кому, один Сэм Верабейцер это ведал, только не успел Боня выйти из буфета, как увидел, что швейцар гостеприимно распахивает перед его девочками стеклянную дверь на лестницу.

* * *

Но пешком подниматься на шестой этаж не стали, чтобы девочки не запыхались и не потеряли товарного вида. Лифт с мягким урчанием доставил их и подал мелодичный сигнал, когда остановился. Сонная дежурная по этажу уже была предупреждена по мобильнику. Она только мельком глянула на них из маленького холла под пластиковыми цветами и снова уткнулась в экран.

Боня вежливо постучал в одну из дверей, тянувшихся вдоль длинного коридора. Из номера вышел солидный молодой бородач в приличном чёрным пиджаке. На лацкане — значок в виде зелёного знамени с золотым полумесяцем. Презрительно осмотрел Боню.

— Ну и что скажешь, дрогой?

— От Алика я с живым товаром, — тихо пробормотал Боня, выставляя перед собой товар. Поправил кружевной декольте на Африке, расправил прозрачную кофточку на Тане Цой. Прошмандовку ущипнул за ягодицу, чтобы напомнить о деловом этикете этой вечной анархистке.

Молодой бородач меланхолически кивнул и элегантным жестом пригласил девочек войти, а сам вежливо посторонился. Боня, искательно кланяясь, попятился к лифту.

— Позвоните, когда их забрать!

— Чо такой печальный, пацан? — спросила Африка бородатого красавца прямо с порога.

— Никто не любит, — глухим задушевным голосом ответил и томно потупил взгляд.

У него были проникновенные черные глаза с миндалевидным разрезом.

Таня Цой впорхнула первой и быстро окинула приценивающим взглядом всю компанию. За столом и в креслах в этом номере было человек двадцать пять. Все бородатые, в одинаковых черных костюмах, словно собрались на официальный приём к провинциальному премьер-министру, но наглухо застёгнутые белые рубашки без галстуков. Жгучие брюнеты привстали и насмешливо раскланялись.

— Добро пожаловать, милые дамы!

Такого оборота дела Таня Цой не ожидала. Она никогда ещё не видела настоящих горцев и представляла их по родственникам и приятелям Алика, которые круглый год толклись у него на квартире со своими баулами и чемоданами с товаром. Там народ был простой и малограмотный. При виде девочек у всех загорались глаза, они без лишних слов смело пускали в ход руки и щедро сорили деньгами. А эти были больше похожи на лощёных саудовских принцев, какими их показывают по телевизору, не хватало только балахонов до пят и куфий-платков с эгалем-обручем на голове.

Африка с Прошмандовкой и тоже застыли в растерянности. Таких чопорных и напыщенных клиентов у них ещё не бывало. Им бы кого попроще.

* * *

Таня Цой пыталась хитренько смекнуть, как ей следовало бы вести себя в этой компании чуть ли не высокопоставленных визитёров из-за границы, чтобы выбраться отсюда подобру-поздорову. Прошмандовка как всегда ни о чём не думала, ей только бы напиться да пожрать да не слишком вымотаться, а Африка всегда и везде для всех была своя. Она соблазнительно выдвинула ножку и чуть-чуть приподняла юбку, чтобы показать алую розочку на подвязке чулка. Этот профессиональный приём не произвёл никакого действия на собрание солидных господ в чёрном.

— Фуй, как вульгарно! У нас не принято выставлять напоказ женское бельё и тело, — отвернулся уже знакомый им молодой человек и одёрнул на ней юбку. — Вас пригласили скрасить одиночество молодым джигитам, провести вечер в весьма пристойной компании, молодые леди.

Африка покраснела от злости, но по её тёмному лицу никто этого не заметил, она не краснела, а серела. Пошмандовка как раскрыла рот от удивления, так и стояла с открытым ртом, ловя ворон. Её ещё никто не приглашал на ночь, чтобы провести время в "пристойной" компании, и к тому же платил за это бешеные деньги.

Только весьма тонкая в обращении и сдержанная в поведении Таня Цой не переменилась в лице, а по-прежнему одаривала всех обаятельной, но скромной улыбкой. Она прошла вперёд и протянула самому представительному седовласому горцу руку для поцелуя.

— Совсем другое дело, — сказал тот, в полупоклоне целуя ручку. — Досточтимые дамы, прошу пожаловать к нашему столу.

— А где у вас душ? — удивлённо пожала обнажёнными черными плечиками Африка.

— Зачем душ? — удивился молодой господин с проникновенными глазами, который при встрече пожаловался Африке, что его никто не любит.

— Как положено, — сказала Милда. — Перед сексом всегда душ.

— Вас пригласили на романтический ужин, а не на примитивный интим.

Окончательно обескураженные девочки робко присели за стол, накрытый с гостиничной роскошью для провинциалов — кулинарные изыски быстропита выставили так, чтобы этикетка или наклейка бросалась в глаза. Даже водка на столе была только импортная, не русская. Правда, польская.

Бородатые мужчины за огромным столом были на одно лицо, как однокалиберные патроны или чёрные пистолеты в деревянной стойке. Различались меж собой только сединой, морщинами да молодостью и свежестью юношеского румянца. Ярко выделялся рыжий с косым шрамом через щеку и безбородый мальчишка с кудрявым пушком над губой.

3

Девочки, по заведённому обыкновению, накинулись на угощение, чтобы не остаться голодными после бурного секса. Ели быстро и жадно, склоняясь над тарелкой, словно эту самую тарелку могли вырвать у них из-под носа. Галантные кавалеры в чёрных пиджаках со всех сторон подкладывали им самые вкусные импортные угощения. Ну, как вкусные. Немецкие грибы были слишком острые, польская ветчина — слишком пресная, чешские шпекачки слишком жирные, но всё шло в рот с пользой для молодого желудка. Во время еды никто не проронил ни слова, ели чинно и чопорно. С приколотых к ковру на стене бумажных портретов на них с укоризной взирали бородачи в чалмах — аятоллы и шейхи.

Никто из девочек не умел изящно пользоваться ножом, вилку они суетливо перекладывали из правой руки в левую, пока не заметили, что рыжий со шрамом вообще держит свою вилку в кулаке, а безбородый мальчишка в тюбетейке ест руками. Прошмандовке от этого даже сразу как-то полегчало — свои люди, а не с выпендронами, и она пробасила:

— Парни, музыку вы хоть иногда заводите?

— Ах, простите! — тут же вскочил самый молодой бородач с зелёным значком и включил радио на арабском канале. — Тут поют только про любовь.

Под восточную музыку и перезнакомились, но непривычному человеку очень трудно с ходу запомнить имена людей, одетых в одинаковые костюмы, как в форменную одежду. Иса, Муса, Довлет, Чохар, Нохчар... — столько всего, что со страху не упомнишь.

Господа в чёрном ели тоже много, но пили ещё больше.

— Разве горцы пьют? — жеманно спросила Таня Цой ангельским голоском у рыжего соседа с косым шрамом через всю щеку, на всякий случай сопровождая свой вопрос чарующей улыбкой. — У вас, говорят, шариат какой-то.

— Шариат там, — он ткнул в стену волосатым пальцем, — на Востоке. А мы в стране нечистой. Тут все можно, тут везде грех. Дома в мечети очистимся.

Таня ещё раз улыбнулась розовыми губками, похожими на цветок шиповника, и принялась кокетливо рассматривать соседа сквозь бокал с шампанским. На того её кокетство никак не подействовало. Он молча смотрел только в свою тарелку. Потом рыжий шрамоносец с бокалом в руке поднялся над столом во весь гигантский рост, и голова его ушла почти под потолок.

— Выпьем за прекрасных дам!

Все мужчины с шумом поднялись с мест и разом опрокинули в себя свои объёмистые рюмки.

— Посуду по-гусарски не бить! — предупредил молодой распорядитель с зелёным значком, который первым встретил у дверей девочек. — На ковре на осколках порежемся, потомки славных воинов Дикой дивизии.

— Вы разве военные? — осторожно спросила Таня Цой.

— Тут все герои джихада против неверных, — жёстко отрезал рыжий, по-прежнему пряча глаза от юных женщин. — Мы все тут — победители.

Прошмандовка часто поводила из стороны в сторону своим длинным горбатым носом, словно принюхиваясь к какому-то неприятному запаху. Распорядитель вечеринки, в свою очередь старательно вытер губы салфеткой, погасил верхний и объявил:

— Танцы

Мягко мерцали светильники на стенах, журчал искусственный ручеёк из пластикового фонтана и вместе с ним тихо журчала восточная музыка. Кавалеры галантно менялись дамами, не забывая в благодарность поцеловать партнёрше руку. Никто девочек не жмякал и не лапал.

Девочки поскучнели, когда строгие кавалеры снова уселись за стол. Приглашённые дамы по вызову уже наелись, налакомились и напились, а мужчины продолжали запихивать в себя еду и заливать водку. Прошмандовка так налопалась, что сидела прямо, словно кол проглотила, и громко отрыгивала. Но кавалеры на это внимания не обращали. Водка действовала на них странно: по движениям и голосам не было заметно, что они пьяны, но глаза становились мутными, красными и злыми, такими большими, что, казалось, просто вылезали из глазниц. Тут уже было отчего сойти с ума.