И Ощутить Шляхетство Как Блаженство

Самогонку Наносёнок налил не в стакан, а в дорогой хрустальный бокал на тонкой ножке. С дымкой — это значит с той особенной перламутровой мутнецой, какая бывает только у ржаного первача, перегнанного через змеевик из бака на парУ, а не на открытом огне, где бражкина бурда в баке пригорает. Для этого нужно уметь сварить из нержавейки путный самогонный аппарат да ещё в лес его завезти подальше от чужих глаз и носов, а то быстро пронюхают.

— Я для тебя не фторитет? Ты с бульбы на тюрю перебиваешься, а незалежность и самостийность меня сытно кормят. Сам я из себя такой вот незалежный и самостийный. Мне гранты дают для раскручивание бизнеса. На меня по всей столице тыщи надомных быдляков горбятся. Я людЯм и заводам добро творю. Стиральные машинки, холодильники, посудомойки и даже утюги починяю. Заводской брак устраняю, недоделки переделываю под гарантийный ремонт. Рабсилу подыскиваю, дурачков заманиваю. Деньги плачу надомным работягам, считай почём зря. Там всего-то делов — знай себе молоток, гаечный ключ и отвёртку. Такой работе можно и обезьяну за сахар выучить, а не гроши кому-то платить.

Старичок растягивал удовольствие, смаковал не самогонку, а собственное самодовольство. Он пока ещё не пригубил бокал, а только вдохнул запах самогонки и зажмурился от наслаждения.

— Это ещё не всё, Колян. Полигон для вывоза твёрдых бытовых отходов в Козлобородичах знаешь? Ну, свалка вонючая, не спорю. Там на меня, Колюха, целая свора голодных бомжей за дешёвое бухло и бросовую закусь вкалывает. С одной переборки мусора озолотиться можно, а у меня к тому ж и три городских района на вывозке твёрдых бытовых отходов — тоже золотое дно. Ты прикинь масштаб бизнесу, и сразу зауважаешь, завидовать начнёшь. Не иначе как магнат ясновельможный я теперяка!

Наносёнок многозначительно помолчал, чтобы дать выговориться недотёпистому другу детства, который до древних седин во дворе собственноручно авторазвлюхам, хе-хе, хвосты крутит. Потом опять принялся набавлять себе очки да баллы:

— По всему Пригородному району мои говновозки туалеты надворные чистят, это тебе как? Бизнес! А помойные ямы в панских коттеджах кто выкачивает? Я, кто ж ещё! У меня в моём спецавтопарке полтора десятка таких говновозок, не меньше. Хрен тебе со мной тягаться по бизнесовой сноровке, Колян! Я бизнесовец фторитетный.

Он ещё разок дал другу выговориться в ответ, а потом попёр напролом:

— Незаконная автосвалка за Малявками под лесом теперь моя, понял? И чтоб твои дебильные байстрюки там ничего не скрутили, понял ещё раз? Я с вторчерметовской конторой договор забил. Запчасти не тырить, мою долю никому не трогать! Никого на мой участок не пущу... Шо? Ха, ты мне гопниками грозишь! Да я ментов на твоих громил натравлю, ага.

Он снова дал повозмущаться старому другу, помолчал с достоинством, зато потом подковырнул его до зубной боли в заднице:

— А ты не насмеховывайся! Ты мужик, а я шляхтич... Да, старший сынок мой только сержант милиции. А знаешь, сколько майоров или даже полковников ему гроши задолжали? Он не просто так казино крышует, а с пользой для семьи. Бордель при казино моя младшенька дочкА содержит. Для ментов — обслуга бесплатная. Вот то-то ж. Я с отдачей проигрышей в казине ментюков не тороплю, да ещё им исправно отстёгиваю и отваливаю, когда надо. Знаешь, кто самый главный человек в нашем царстве-государстве? Участковый. Пусть он даже капитан и по выслуге лет для повышения в звании бесперспективный, зато по цене в долЯрах для деловой семьи из рабочих и крестьян он поважней любого генерала будет. На участковом все жалобы и служебные проверки затухают, как в наствольном пламегасителе. Он так всё прикроет, что ни одна прокуратура не расковыряет. А у меня все участковые на подсосе. То-то, учись сынок, как взрослые дяди гроши стригут!

Хотя друг детства был младше всего-то на полгода, Наносёнок и в глубокой старости продолжал свысока учить его уму-разуму.

— У какого хошь мента помощи попроси, они с тобою разговаривать не станут. Зато меня они как облупленного знают и из уважения первыми ручку мне протягивают. Понял, Колян? Всегда отмажут вплоть до проверки из генпрокуратуры или даже администрации президента, а ты что за жёлудь такой с автосвалки в Малявках вылупился? Мне только слово сказать — и тебе песец! Закрывать за решётку старика не станут, но налоговую на тебя так с цепи спустят, что все квартиры продашь и пО миру побираться пойдёшь. Не шуткуй со мной, Коляха! Честнесенько, по-шляхетному предупреждаю.

Наносёнок с подловатенькой улыбочкой снова примолк, уже глубоко умиротворённый, чтобы дать старому другу выпалить все угрозы, который тот припас для него.

— Успокоился? Тогда слушай дальше. Угрозы твои мне до одного места. Мои пацаны из ментовки твоих крутяков залётных в фекальные отстойники так зароют, что ни один следователь с судмедэкспертами в говно нырять не полезут. У меня стволы заводские, а не самопальные, да с глушителями, а парни с головой и погонами на плечах. Чего ты со своими кавказерами-гастролёрами и саморезными поджигами на меня прыгаешь? Всё, Колюха, больше чтоб на моё даже издалека не зырился, понял? Конец связи.

* * *

Вернув себе душевное спокойствие и вволю насладившись матюками в свой адрес, Наносёнок теперь мирно покачивался в своём любимом кресле-качалке с блаженной улыбкой на узких, как у ящерицы, губах. В детстве ему батька так и не сделал качели, сколько ни просил. Хоть в старости покачаюся всласть. Меня вообще всю жизнь обижали все кому не лень, подумалось безобидному старичку, а тем временем обиженный его невниманием компьютер скрыл монитор за заставкой, на которой зубастые динозавры рвали друг другу глотки, а потом жадно пожирали падаль.

Об этой однушке почти никто не знал, да и кому положено знать о бывшей конспиративной квартире для услуг госбезопасности? Лет эдак двадцать пять назад он ещё водил сюда девок да молодух и устраивал настоящие загулы, "балевал" круче, чем польские магнаты "за часами" Великого княжества литовского. Теперь дедок давно уже перебесился, и эта крохотная квартирка стала его потайным кутком, куда он мог уединиться от дел мирских и передрязг семейных для размышления о вечном и богоугодном.

Ему на старости лет полюбилась тишина. По древней селянской завычке его дети и внуки предпочитали тесниться вместе на одной жилплощади дружной, но склочной семейкой, чем разъехаться по отдельным квартирам. Так дешевше выходит с общим котлом.

Все бабы в огромном выводке Наносёнка (семь детей со своими семьями — это много даже для десятикомнатной квартиры) были как на подбор горластые и голосистые. Покоя от них нет. Внуки, правнуки никогда не смолкали. Мать костерила трёхлетнюю дочку, а дитё в ответ звонко материло мать. И все взрослые дружно хохотали. Огневые натуры! Злой энергии у каждого — как в незаглушенном ядерном реакторе Его дети, внуки и правнуки просто кипели от избытка жизненной силы. Но не по злобЕ. Любая драка заканчивалась всеобщим смехом и приливом молодецких сил после слива дурной крови из разбитого нос. Ежедневные скандалы им были просто необходимы, чтобы поддерживать всех членов этого шляхетского семейства в боевитом состоянии для борьбы с русскоязычным миром, полным зла и агрессии. Слабого любой обидит, если не давать сдачи. А в роду у них все были щуплые и низкорослые. Порода такая, в сучок молодая поросль пошла.

Наносёнок любил буйство семейной жизни и сам был мастаком по части скандалов, но с годами ему всё больше нравилось уединяться в этой потайной квартирке. Расслабиться и отдохнуть в застиранных трениках с растянутыми коленками, обвисшей майке и вязаных носках, да и поразмыслить о делах, от которых никогда не отделаешься. А тут ещё "куратур" со своей политучёбой навязался. Нах их всех! Как говорил ему один из командиров-ветеранов на срочной службе: "Всех начальников слушать — так всю войну в сапогах проспишь".

Щупленький, низкорослый старичок свернулся калачиком в кресле-качалке и в свои семьдесят четыре предался детскому развлечению — доставал остреньким язычком кончик носа, ведь никто не видит. А ещё он умел ушами шевелить и корчить уморительные рожи в зеркало. В молодости был похож на беспокойную бесхвостую макаку, а теперь в старости в кресле-качалке стал напоминать печальную обезьянку из Южной Америки с белым хохолком на макушке и седыми бакенбардами.

* * *

У Наносёнка в сердце всегда жила жгучая обида за своё неустроенное детство в глухой деревне Передерня, что на Припяти. Зимой русскую печь топили только перед сном, хата так выстуживалась к утру, что в ведре застывала вода для питья. У отца было тринадцать детей, запойное пьянство и зарплата тракториста. Только в "зале", единственной комнате с дверью, полы были деревянные. Залу держали для гостей, там никто из семьи не ночевал. По всей остальной хате полы были земляные. Спали семеро по лавкам. Так жили только Наносёнки и столетний бобыль, помнивший ещё Первую мировую войну. По всей деревне хаты были справные, полы настеленные, дети сытые и ухоженные.

Зато в батьковской шляхетной хате никогда не было навозного духа — там не зимовали телята, козлята или ягнята. Живности родители не держали, разве только уток и кабанчика. Утки кормились с речки, а комбикорм для кабанчика они с маткой воровали на общественных складах, почти всегда не запертых. Сельхозартель помогала многодетным родителям молоком (коровы Наносёнки отродясь не держали), учебниками (тогда они были платными), школьной формой и тёплой одеждой для детей. Старших Наносёнков-школьников на зиму определяли в школу-интернат с бесплатным питанием и одёжкой-обувкой. Но тем горше была обида на судьбу, потому что бескорыстную помощь деревенского быдла Наносёнки воспринимали как родовое унижение.

И ещё унизительнее было их уличное прозвание "шляхта босоногая". Все бабки в деревне были православными, только старая Наносёнчиха — ревностная католичка. У всех церковь была под боком в деревне, только Наносёнкам приходилось крестить детей в соседней области — там оставался при старой власти действующий костёл. Ну не унижение ли потомственным шляхетным литвинам!

В хате висели бумажные иконки — Матка Боска, и пан Езус, да ещё засиженные мухами репродукции из польского журнала с картин на библейские сюжеты.

А всё дело в том, что Наносёнки являлись потомственными литвинскими шляхтичами и шляхтянками. У их предков был когда-то подлинный шляхетский "привилей"-грамота от польского магната Пшижетульского, кривая сабля и перстень с родовым гербом. Во время оно магнату понадобилась банда головорезов для решения спора о куске клюквенного болота с соседом-магнатом Пшестытутьским. Вот он и выдал привилеи, золочённые перстни и сабли босоногой голоте, готовой драться с кем угодно за кормёжку, но выбрал жолнеров только из числа католиков. Так род Наносёнков обрёл потомственное шляхетство. А после того, как Пшестытутьский накостылял воякам соседа, Пшижетульский определил неудалое "войско" к себе в дворню.

Грамота та сгорела с хатой, кольцо и саблю давно прогуляли, но легенду о своей высокородности Наносёнки передавали от поколения к поколению. Злобная Екатерина Вторая вычеркнула их знатную фамилию из списка дворян и записала в крепостные к тем же магнатам, потомки которых почти лет через сто переселись на вечное проживание в Сибирь за участие в Польском восстании 1863 года, а высокородные, но крепостные предки Наносёнков тогда же получили личную свободу.

Ну что это за свобода высокородным литвинам наравне с криворусским быдлом? Раньше можно было в тёплом панском доме в жарко натопленной людской ночевать с остальной прислугой, чистить панские сапоги и подъедать сладкие объедки с панского стола, какие ни один православный хлоп из хамов в жизни не пробовал. И оборванными панские прислужники никогда не ходили, пан своих хлопов дворовых в свитки обряжал, а не посконные лохмотья из конопель, как ходили прОстые мужики. Чиншевая литвинская шляхта с родовым перстнем и грамотой-привилеем — это вам не "пся крев" русская. Пусть босые, пусть поголовно неграмотные, но шляхта, а не подлый мужицкий люд!

Гордые литвины Наносёнки за время своего литвинского шляхетства в дворне польского магната разучились работать на земле и вообще приобрели стойкое отвращение к крестьянскому труду. Это ещё истинного пана нужда могла заставить работать на земле, а у панского прихвостня выработались такие стойкие сословные предрассудки, что даже праправнуки чиншевых шляхтичей испытывали жесточайшее унижение от одной мысли, что их сделали сельхозрабочими наравне с русскими хамами.

Первым в своём роду вырвался из "идиотизма сельской жизни" сам Наносёнок. Он почувствовал себя почти настоящим литвинским шляхтичем, когда после первого сытного ужина с огромной котлетой и макаронами в подливе на белой фаянсовой тарелке впервые в жизни лёг спать на белых простынях в общаге от ремеслухи. В родной батьковской хате постельного белья отродясь и в заводе не бывало.

Хотя, нужно сказать, извечная обида на "этих православнутых быдловичей" сильно помогла ему в жизни. Если у твоих литвинских предков москали украли шляхетский привилей, то и у неродной народной власти и вовсе украсть не грешно. Матка ночами воровала солому и комбикорм в сельхозартели, он подсоблял, а их пёс был ну просто прирождённый "злОдей" — стоял на стрёме, хоть его никто тому учил. Видно, пёс был тоже из шляхетной литвинской породы, а род свой вёл от чистокровных панских гончих, хоть и выродился в кривоногую дворняжку, как и все девки в роду Наносёнков.

В ремеслухе-"хабзе" у Наносёнка была особая гордость за тонкое умение обмануть "мастака", украсть инструмент или что там ещё под руку попадёт, если плохо дежи. Потом пошло совсем "законное" воровство с завода через забор или "просторукую проходную" — дырку в заборе. Как в поговорке: "Ты здесь хозяин, а не гость — тащи с завода каждый гвоздь!"

Народная власть давала огромные льготы многосемейным. Наносёнок настрогал семерых детей — пусть власть помогает их кормить, искупает вину перед потомками обездоленных литвинских шляхтичей. К тому же труд собственных детей давал немалую выгоду на любой "халтуре", чем семья занималась непрерывно. Ничего, потЕрпите — мы, детки, с вашей маткой с пяти лет в деревне уже подворовывали по ночам, вон какие мешки да корзины тягали! И вам незачем учиться, руками вкалывать нужно и соображать, где что урвать. Учёба в жизни только одна — как деньги делать, а школьная наука ещё никого не прокормила. У нас в роду дьявольское трудолюбие, все до единого трудолюбы, но учтите — мы не работаем, а зарабатываем. Сам труд мы люто ненавидим, потому как он — унижение для высокородного литвина, которому судьба отпустила право без зазрения совести брать чужое в счёт компенсации за лишения и унижения шляхетного рода, да ещё и жать то, чего ты не сеял.

В армию служить, сынок, иди с охотой, потому что после армии берут на службу в ментовку, а это место властное и хлебное. Но воевать за чужую родину мы не будем. Лучше тайком сдаться захватчикам. Иноземные завоеватели всегда приносили с собой нашу литвинскую полицейскую власть и "родну мову".