| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Естественно, Ю... тьфу ты! — Вовке натащили жратвы. Два раза бегал в палату и возвращался обратно. Но больше всего он обрадовался не пирожкам, не домашнему сельдесону, а шёлковым ниткам в мотках на бумажных шпульках. Чёрные оставил себе, а
белые отдал Чапе.
Раньше было не до того, только сейчас заметил, что многие пацаны вязали авоськи. Да почти все, исключая меня и Вовок, которые первоклашки. У кого-то они были привязаны к спинке кровати, в ногах. Другие, как Ю..., то есть, Вовка, хранили их в тумбочке.
Мой новый картуз был готов. Сидел на башке, как влитой. И самое видное место на нём занимала телепрограмма. Верней, две: Краснодарская и Пятигорская. Только они мало чем отличались. И там и там в 9.00 "На зарядку становись!", утренняя гимнастика для детей; в 9.15 — "Будильник", в 9.45...
— Хочешь, вязать научу?
— Что? — переспросил я.
Чапа просунул иглу через две петли, придержал будущий узел указательным пальцем. И пока длинная нитка шла на долгий затяг, киданул в мою сторону свои бесцветные зенки:
— Вязать, говорю, научить?
А в них, в этих зенках, ни облачка, ни уныния, ни подленькой задней мысли.
— Спасибо, но меня уже научили, — не подумав, сказал я.
— Кто это?! — удивился сосед.
Я бы даже сказал, удивился всем телом. Задница подпрыгнула на матраце, левая рука вместе с плашкой немного дёрнулась ввысь, а правая повелась в сторону. Не Чапа, а человек-эмоция.
Врать не задумываясь я уже умел, как никто. Успел убедиться, что в среде пацанов это делать труднее всего. Особенно, если их много. Ссылка на конкретного человека чаще всего не прокатывает. Всегда получается, что это чей-то знакомый, одноклассник, сосед. В общем, что-то в придуманной версии обязательно не срастается. А прослыть брехуном в таком коллективе — всё равно что украсть.
Помощь пришла откуда не ждал. Желудок издал булькающий звук, долгий и тонкий.
— Вот гадство! — поморщился я. — Уже и поговорить не даёт!
К долгой искусственной паузе отнеслись с пониманием. Только я все равно знал, что так просто от меня не отстанут. Вопрос "кто научил" интересовал всех. Вытрясут в мельчайших подробностях. И я их обществу предоставил.
Вернувшись, долго рассказывал, как прошлой весной объелся зелёных яблок, как ночью болел низ живота, и было так плохо, что меня отвезли в больницу с подозрением на аппендицит. (Именно "с подозрением", могут потребовать шов показать).
"Это тебя в гнойную хирургию" прозвучало как "принято" и как подсказка. Уж где-где, а там в одноэтажном флигеле мне с этим хроническим тромбофлебитом вдоволь довелось полежать. Помню как дом родной.
Танцуя от места привязки, я несколькими штрихами нарисовал палату с примерно такими же нравами как у нас:
— Тоже мода была, авоськи вязать.
— А научил кто?
— Сашка показал, как делаются ручки. Деревяшка такая... с двумя гвоздиками...
— Да знаем мы, — перебил Чапа. — Что за Сашка, фамилия у него как?
— Мне-то откуда знать? — контратаковал я. — В метрики не заглядывал. Я и твою-то фамилию ни разу не слышал. Сашка как Сашка. На полголовы ниже меня, отзывался на прозвище Мася. А когда его на операцию увезли, другой Сашка мне показал, как надо сетку вязать. Его Сасиком звали. Он ещё младше.
— Их что, двое было?
— Кого?
— Сашек.
— Вместе со мной четверо.
— Не, так не бывает, — отозвался Дядюра, — четверо слишком много. У вас там...
— Почему не бывает? — бывает, — перебил его Серёга Орлов. — Мы в прошлом году собрали команду на городской "Кожаный мяч": десять Сань и я на воротах.
— То у вас, то у нас, — ровным тоном продолжил Дядюра. — Давайте считать: в палате семь человек, а Сашка всего один.
— Двое, — поправил Чапа, — меня тоже Сашкой зовут. — Не о том спор, пацаны. Дайте ему иголку и плашку. Пускай показывает, чему научили, а мы поглядим, что и как.
Запасных инструментов ни у кого не нашлось. Отдуваться за всех выпало Ваньке. Он всего два рядка провязал. Если что-то не так, отрезать не жалко.
Ладно, договорились.
Сел я на его койку и взялся за дело, стараясь в мельчайших подробностях копировать движения Чапы. Так же как он иголку держу и указательным пальцем левой руки узел придерживаю.
Рядочек прошёл, другой. А он, как ни странно, этой фишки не замечает. Первым врубился Дядюра:
— Гля, — говорит, — Чапа, а ведь этот пацан вяжет точно так же как ты! Учитель, наверное, у него из этой палаты.
А у того рожа сияет! Каждому человеку приятно, когда его мастерство возвращается бумерангом чтоб передать спасибо от бывшего ученика.
Допоздна мне мозг выносил: что за Сашка, да как выглядел. Уже, было дело, стал засыпать, а Чапа:
— Слушай, а не были у него волосы выстрижены вот тут, на макушке?
Когда же ты, думаю, падла, угомонишься? А сам говорю:
— Нет. Он вообще был подстрижен налысо и, по-моему, даже под бритву.
— Ну, тогда точно он!
* * *
Вот так, незаметно, пролетели суббота и воскресенье, а на следующий день после завтрака за Чапой пришла машина. Я был в это время на улице. Видел, как его выводили под руки два пожилых санитара.
— Гля, — сказал про него Сасик Погребняков, — как пьяный!
С какого-то хрена они с атаманом решили меня навестить "со сранья".
— Чё это с пацаном? — мрачно спросил Валерка, уступая дорогу медицинской "таблетке".
— Болеет, — пояснил я. — Мучается ногами.
— А-а-а, — протянул он. — Нам бы вчера хоть такого. Был бы не хуже Псяни.
Сасик понимающе захихикал.
Псяней дразнили Мишаню, младшего братика Лёхи Звягинцева (того что носил корсет и кличку Горбатый), мелкого розовощёкого толстяка, который ещё не умел даже прыгать с места. В нынешнем сентябре только-только пойдёт в школу.
— Ну чё там? Как сыгранули? — спохватился я, только что вспомнивший про вчерашний матч вызова, хоть уже понимал, что судя по реплике атамана, сыгранули неважно.
Сашка повернулся ко мне, Валерка взмахнул рукой, и братья запели на мотив "Марша кубинских революционеров":
— Просрали, тарада-да-та-там-парам!
Эту песню ежедневно передавали по радио. Поскольку слова были на испанском, мы долго и безуспешно пытались извлечь из неё практический толк. Потом атаман сообразил, что если в начале каждой строфы вставлять слово "просрали", получится очень даже неплохая дразнилка.
С последним "парам" Валерка добавил речитативом:
— Позорно просрали! 10 — 4 на ихнюю корысть. Три банки я закатил, да Сасик одну с пеналя...
Чапу уже привезли из процедурного кабинета, я вспомнил, откуда в его лексиконе появилось словечко "на корысть", а он всё рассказывал о перипетиях игры. Выходило, что если б не Псяня, наша команда могла бы потрепыхаться:
— Копытом, падла, грабы, грабы! А мяч как катился, так и продолжает катиться. Или от него, да прямо в свои ворота. Вот Музыка ржал!
Я себе отчётливо представлял, сколько тот бедный Мишаня получил сракачей, как у него от волнения ноги тряслись, двоилось в глазах. А кто бы на месте его по мячу не промахивался? Это ж какая ответственность: взрослые взяли в команду, да ещё на такую игру! Вспомнил себя на воротах во время дебютного матча и жалко его стало. Спросил:
— Будет хоть толк с пацана?
— Как пуля с говна! — отрезал Валерка и тоненько захихикал, у него получилось почти в рифму.
— Жоха почему не позвали?
— Так кто ж его знал, что ты заболел? Мы сидим около школы, ждём пождём, тебя нет и нет. А Псяня случайно припёрся. Хотел на асфальт посмотреть. Ты долго ещё тут?
— Не знаю, а чё?
— Музыка сам сказал, что это была не игра, а так, тренировка. Неинтересно ему выигрывать в полноги. Ты, говорит, Валерка, ищи игроков посерьёзней. Как найдёшь, скажешь. Мы их тоже проверим на вшивость. Ты понял Санёк? — на вшивость! Это ведь и тебя тоже касается. Ладно, погнали мы. На вот тебе черешни, раз батя от неё отказался. В следующий раз тоже зайдём. Он тут недалеко, в "травме" лежит.
— Что с ним?
— Сотрясение мозга. Вышел ночью с цигаркой из хаты, да и с крыльца навернулся.
— Пьяный, наверное, был?
— А то ж какой! Баба Катя ему прописала самогонку на травах, а он её водочкой запивал. Может хоть сейчас протрезвеет... давай, Санёк, выздоравливай!
— Пока!
За поворотом грунтовки кудрявилась пыль. Гремела далёкая бричка, подрыгивая на ухабах. Валерка по ходу кренился на правый борт. Точь-в-точь, как его сын, которого я увижу единственный раз из салона "Тойоты" и опознаю по этой походке. Сасик то отставал, то забегал вперёд, чтобы пнуть подвернувшийся под ногу, идеально круглый голыш.
— Денисов, туда нельзя! — процедурная медсестра погрозила мне пальцем и показала градусник.
Всё ясно. Пора мерить температуру и пить что прописал врач..
Чапа спал на спине. Над щёточкой редких ресниц полукружья опущенных век с едва различимой сеточкой капилляров. Дыхание ровное. Будто бы этот пацан не болен, а просто устал. Показать бы его бабушке Кате.
После утренних процедур и сдачи анализов, меня принимала за выгородкой тётка врачиха. Пощупала мой живот, спросила, как часто я хожу в туалет, внесла показания в температурную карту и внятно сказала, глядя поверх моей головы:
— Если к вечеру ухудшений не будет, не вижу причин держать его в стационаре. Рекомендую диету и никаких недозрелых яблок и слив. Мне кажется, это и есть основная причина недомогания.
— Спасибо вам, доктор!
Мамка так неожиданно появилась и замкнула на себя разговор, что я растерялся. Стою, не знаю что делать. И её хочется обнять, и в присутствии врача неудобно.
"Иди, малыш, выздоравливай!" прозвучало как "не мешай". Ни фига себе! Уж кем-кем, а малышом меня в этом времени никто ещё не называл.
— Иди, — подтвердила мать, — там бабушка ждёт.
— Горюшко ж ты моё! — запричитала Елена Акимовна. — Да как же ты это так?
Что я, и что как остаётся за скобками, но кругом виноват. Все бабушки одинаковы. Когда они плачут, краснеют глаза, а слёзы сочатся как будто бы из морщин. В слезах они знают меру, больше одного носового платочка с собой не берут. А пока плачут, всегда успевают задать целую кучу вопросов: "Ел ли то, что в прошлый раз положила?"; "Всё ли съел?"; "Вкусно или невкусно?" и "Что принести в следующий раз?"
— Не надо ничего, ба. Меня завтра выписывают. Ты попросила бы лучше Екатерину Пимовну, чтобы сюда пришла. Тут пацанчик один сильно болеет. Говорят, что неизлечимо...
— Не вумничай, до завтрева десять раз успеешь проголодаться.
На-ка вот, поставь в тумбочку. Там закваска и плов с курочкой. В коробке котлеты (баба Паша передала) и китайские огурцы (Анька из Натырбова привезла). Да смотри, конфеты сразу не ешь, аппетит не перебивай!
Дед сидит на скамейке. Тросточка с чёрной эбонитовой ручкой
зажата между колен. Он её почему-то зовёт костылём. Поймав мой вопросительный взгляд, пожимает плечами: терпи, мол, женщины это стихия.
Мамка была в босоножках и плотных носках телесного цвета.
Это я точно заметил, пробегая туда и обратно. "Чем слово наше отзовётся?" — если его подхватит Елена Акимовна, то обязательно действием. Не снимать мамке царского пятака пока она не одобрит!
Чапы в палате не было. Наверное, пошёл в туалет. Вернее, не сам пошел. Обычно его сопровождали старшие пацаны. Сейчас там дежурил Вовка Дядюра. Стоял со скучным лицом, краснея ушами, и почему-то жутко стеснялся моей мамки.
— Хорошо, в половине десятого, — сказала она. — На всякий случай, возьмём одежду.
Когда мы вышли на улицу, полку посетителей прибыло. Рядом с дедом сидел Витька Григорьев и выслушивал комплименты. Вот, типа того, какой хороший товарищ, пришёл навестить заболевшего одноклассника. А тот в ответ только мычит да сопаткою шмыгает. Конфета во рту. Судя по обёртке в руке, "Золотой ключик".
Мои попрощались сдержано. Елена Акимовна попросила чтоб "был вумницей", мамка добавила "чтобы я за тебя не краснела", а дед потрепал меня по голове и сунул в карман бумажный кулёчек с конфетами. Непринято было на людях нежности разводить.
— Отойдём? — предложил Витёк.
Понятное дело, стесняется. Видок у него бедолаги, ещё тот. Фингал в уголке левого глаза, который ему повесил Васька Фашист в битве за Наташкину книгу, уже пожелтел. На "гулю", добытую в том же бою, наложилась ещё одна. Пацан, за которым мы гнались так долго и безуспешно, хоть и стрелял навскидку, тоже умудрился попасть в центр лба. Сейчас в этом месте болтался обрывок газеты, с обеих сторон испачканный йодом.
Настроение у Витька тоже было под стать.
— Письмо вчера получил, — без предисловий проворчал он, — К тебе прихожу — сказали, что скорая увезла.
— Мне за ворота нельзя, — сразу предупредил я.
— Чё так? А-а, ну понятно. Погнали тогда подальше от глаз, да хоть под то дерево.
— Денисов! Ну-ка, отойдите от абрикосы!
— Крову мать, — отозвался Витёк, срочно меняя курс. — Где ж тут спокою найти?! Ну и порядки у вас!
Я оглянулся. Врачиха по-прежнему стояла в дверях и грозила нам указательным пальцем.
"Спокой" отыскался возле забора, где не так много крапивы и торчащих из досок гвоздей. Витька достал из кармана скомканный лист бумаги и мрачно сказал:
— Читай!
Почерк у Наташки Городней был приблатнённый, с наклоном в левую сторону и весь какой-то квадратный. А вот содержанием её письмецо не баловало:
"Витя! Я передумала. Мне от тебя ничего не нужно. Пусть всё остаётся как есть. Прости, если побеспокоила".
Вот те и весь хрен до копейки! И подпись не поставила, падла. Зря я так радовался за своего корефана.
— Ну что, прочитал? — спросил Витька дрогнувшим голосом. Он уже чуть не плакал.
Спрашивать у него, нужны ли ему Наташкины письма, было бы верхом цинизма. Тут и коню понятно, что очень нужны. Напрасно источать оптимизм я также не стал. Ответил как есть, что если это не бабские закидоны, то да, дело поганое. Но шанс остаётся. Теперь мол, Витёк, всё зависит от того, на сколько процентов ты сможешь его использовать.
— Какой нафик шанс?! — отмахнулся он.
— Книга! — сказал я. — Завтра меня выписывают. Мы с тобой сходим на почту и отправим её бандеролью в Медвежьегорск.
— Так она ж написала...
— Забудь! Ты ничего не читал и мне ничего не показывал. Это письмо задержалось на почте. Почтальон его принесёт дня через два-три.
— Понял, — мой корефан воссиял, но тот же опять сник. — Ну, отправим мы ей книгу, а дальше что?
— А дальше, Витёк, нужно напрячься и сделать так, чтобы ты из простых знакомых стал для Наташки человеком необходимым. Чтобы она ждала твоих писем, как новогоднюю ёлку.
— Ну, ты сказанул! Что я тебе, Пушкин?
Бог мой, сколько убедительных слов вертелось на моём языке! Любому взрослому мужику я объяснил бы на пальцах, что делать и как. Да он бы и без меня во всём разобрался. Но победить детский максимализм, взрослому разуму не под силу. Кто в этом возрасте не считал, что он это пуп земли и всё в этом мире происходит ради него? Разве что Чапа? Вот этот пацан точно осознаёт всю зыбкость своего бытия и с благодарностью воспринимает каждое мгновение жизни, всё, что ему отпущено свыше.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
