Перестройка на марше

Расправа не заставила долго себя ждать. Ельцина назначили председателем Госстроя. Они заставили прирожденного лидера Перестройки руководить строителями. Интеллигенция в ужасе замолчала, предчувствуя наступление мрачных дней. Впрочем, интеллигенция в принципе не может молчать. Почтив подвиг кандидата в члены Политбюро, она начала снова перешептываться, мрачно пророча скорое возвращение старых времен, закручивание гаек и репрессии. Да, такие репрессии, по сравнению с которыми даже назначение председателем Госстроя кажется не самым ужасным.

Но это все там. А здесь реле с откушенными ножками, вонь горелого флюса, рацпредложения...

Да, рацпредложения. Как же они достали! Приношу пять плат в ОТК и узнаю, что они уже рационализированы. Такие-то реле нужно удалить и поставить вместо них перемычки. И сделать это надо так, чтобы плата выглядела после этого красиво и по ГОСТу. Хорошо, что реле, на самом деле, не припаянные. Я бы надорвался выпаивать этих шестиногих монстров, да так, чтобы не повредить плату. А потом, снова сдавая плату в ОТК, узнавать, что в результате очередной рационализации перемычки надо убирать, а реле впаивать обратно. Бывает и такое, но реже. Вообще к концу моей практики количество реле на платах сократится на четверть.

Ну да меня и мои платы тут не так терроризируют рацпредложениями, как некоторых других коллег. Один мой знакомый работает неспешно, платы сдает раз в неделю, и каждый раз неудачно. То ему говорят, чтоб проводки на проволочки поменял, то говорят, чтоб он эти проволочки в кембрики засунул, то светодиоды велят на лампочки поменять. Вот уж кому не везет. Я все-таки время от времени сдаю свои платы.

Впрочем, на работе я не надрываюсь. Пару часиков поработаю, а потом путешествую по заводу. Потом снова поработаю, потом опять путешествую. Работа сдельная: чем меньше работаю, тем меньше зарабатываю, потому никто мне замечаний не делает. Все-таки время от времени меня видят на рабочем месте. Хотя, вообще говоря, тут всем наплевать, кто чем занимается, особенно если речь идет о практикантах из техникума.

Вот я и гуляю. Смотрю, чем коллеги занимаются. Один сидит на краю цеха, у вытяжного шкафа. Он облуживает пятиштырьковые разъемы. Он макает ножки разъема в расплавленный припой, и они покрываются тонким блестящим слоем. Точнее, должны покрываться. На самом деле, слой совсем не тонкий. Ножки слипаются, обрастают сталактитами припоя. После их надо разделять паяльником. Много возни, а стоит облуживание одного разъема мало. Но коллега нашел решение. Он обмакивает разъем и кидает им в кафельную стенку вытяжного шкафа. Брызги лишнего припоя отлетают, ножки разъема облужены. Вот уж действительно рационализация, но не та, что навязывают другим. Эту рационализацию никто не внедрит и не одобрит: она слишком противоречит установленному технологическому процессу.

Путь в столовую проходит по длинным коридорам, мимо профкома, парткома, гражданской обороны. Мимо запыленной доски с фотографиями под потемневшим от времени оргстеклом. То ли "Их разыскивает милиция", то ли доска почета.

Совершенно замечательные плакаты висят у кабинета гражданской обороны. Комикс-антиутопия. Серый город, по улицам которого ходят люди в одинаковых плащах и противогазах. Дети в школе с обреченными лицами надевают противогазы. И вот они, уже одинаковые, без лиц, тоже идут по улице. На следующем рисунке собрание. В зале все в противогазах. Перед ними выступает такой же оратор. Он тоже в противогазе, но на нем кепка. Ни на ком из слушателей кепки нет. Видимо, им не полагается. На последнем рисунке двое держат человека с незакрытым лицом. Он обессилел от бесполезной борьбы, и, почти не сопротивляясь, позволяет третьему натянуть на себя противогаз, такой же, какие носят все в этом мрачном сером городе.

Чем ближе к столовой, тем сильнее запах. Там вентиляция не работает, как и везде. Завод провонял самыми разнообразными вонями, но вонь от столовой специфическая, ее ни с чем не спутать. Из всего ассортимента я решаюсь взять только пирожок с рыбой. Надкусываю и вижу торчащие оттуда кошачьи усы. Вот для чего тут держат так много кошек, и вот почему они боятся людей.

Аппетит сразу пропадает, но голод остается. Лучше пойти в ближайшую пышечную. Но для этого надо выйти с территории завода, а в отделе кадров мою просьбу отдать пропуск воспринимают как попытку побега.

Исполненный праведного гнева, иду к главному инженеру с твердым желанием стукнуть кулаком по столу. У главного инженера какое-то совещание. Захожу и здороваюсь. Никто не поворачивает голову в мою сторону. Бью кулаком по столу. Меня опять не замечают. Кажется, я стал невидимым или вовсе не существую. Может и действительно? Неприятное ощущение. Выхожу уже без всякого желания дальше бороться или чего-то доказывать.

Иду в столовую и беру там жидкость с многообещающим названием "напиток". Я ее про себя называю коктейлем "Экологическая катастрофа". Это мутная фиолетовая жидкость с бурым осадком и радужной пленкой на поверхности. Если, выпив это, я умру, то моя смерть будет на совести отдела кадров и главного инженера, а если останусь жив, то радость этого события затмит для меня все неприятности.

Выживаю. Возможности человеческого организма во многом не познаны, возможно, безграничны. Коктейль "Экологическая катастрофа" отгоняет всякие дурацкие мысли, и до конца дня я работаю с совершенно пустой головой, внутри которой только мячикам скачет пение Пугачевой.

В разгар рабочего дня в цех заходят двое. Они ставят посреди зала небольшую трибуну. Один из них поднимается на нее и начинает выступление. Работа не прерывается, никто не снимает наушники и не смотрит на оратора. Только дым, висящий в цеху колеблется у губ выступающего. Его коллега во время всей речи стоит у трибуны. Он единственный, кто слышит докладчика. О конце выступления он тоже узнает первым и поднимает руку. Рабочие кладут паяльники и тоже поднимают руки. Оратор и его ассистент подхватывают трибуну и уходят в следующий цех.

Это точно не производственная гимнастика. Спрашиваю соседку, видела ли она то же, что видел я. Она снимает наушники и, удивляясь моему вопросу, отвечает, что это было профсоюзное собрание.

— За что все голосовали? — спрашиваю я.

— Выбирали состав профкома.

— А кого туда избрали?

Вопросы начинают раздражать.

— Откуда я знаю, кого избрали? Тебе интересно — ты бы и слушал. Они, в профкоме, знают, кого предложить — им за это деньги платят. А у меня и других дел хватает, кроме как в этом еще разбираться.

Она надевает наушники и явно не хочет больше продолжать разговор. Да я уже и так понял, что спрашивал глупости, мог бы и сразу догадаться.

Рабочий день кончается рано. В четыре дня я уже свободен и могу идти домой. Как раз к этому времени я окончательно просыпаюсь.

После лишенной всякой интеллектуальной составляющей работы на заводе, дома тянет к какой-нибудь умственной деятельности. Я недавно обзавелся компьютером. Это очень популярная штука, стоит почти пятьсот рублей, подключается к телевизору, и на ней можно программировать. Больше она, правда, ни для чего не пригодна, поскольку никаких программ к ней не дают. Зато во многих журналах эти программы печатают. Программа — столбцы цифр на несколько страниц. Эти цифры надо аккуратно, без ошибок набрать на клавиатуре, и программой можно пользоваться. Чтоб не вводить ее каждый раз вручную, можно записать на магнитофон. На советскую кассету, обязательно на советскую, самую дешевую. На импортных кассетах программы почему-то не хранятся.

Но это, конечно, не достаточно интеллектуальная работа. Можно придумать что-нибудь более интересное: писать программы самому. Целыми вечерами сочиняю столбики цифр, пишу настоящую компьютерную игру. Голова работает наперегонки с компьютером, восстанавливая растерянное за утро. Компьютер, который казался медленным и не совершенным показывает чудеса скорости. Мне приходится вводить огромные задержки, чтоб успеть разглядеть, что он показывает. Оказывается, шестнадцати килобайт более чем достаточно для настоящей игры.

Так достигается разумный баланс работы и отдыха. А между ними, конечно, газеты, телевизор, журнал "Огонек". Пишут там в основном о полном фальши и вранья восхвалении советских вождей и об искренней и глубокой любви к Ельцину — нашей единственной надежде, опоре и свету в конце туннеля. Надежды, что он отнимет у кремлевской мафии все привилегии, не много, но так хотелось бы, чтоб отнял.

Долго не умолкают разговоры о Нине Андреевой.

Однажды, когда Горбачева не было в стране, в правой антиперестроечной газете "Советская Россия" напечатали статью некоей Нины Андреевой с провокационным названием "Не могу поступиться принципами". От одного названия статьи повеяло таким сталинизмом, что интеллигенция впала в прострацию, и некоторое время никто не знал, что ответить. И кто после этого решится говорить о Гласности? Какая может быть Гласность, если в газетах такое печатают? Все готовились к возвращению тридцать седьмого года и репрессий. Но через пару дней в газете "Правда" появился ответ: статья лидера левых, члена Политбюро, ответственного за идеологию Яковлева. Называлась статья так длинно, что заголовок едва поместился на развороте газеты. Написана она была в типичном партийном стиле: длинно, умно, смысл первой фразы терялся к концу второй, но в целом, как все поняли, речь в статье шла о том, что поступаться принципами можно и нужно, демократии без этого не построить, а с теми, кто не поступается, будем бороться. В журнале "Крокодил" даже появилась карикатура Ефимова, изображающая сталиниста с "Советской Россией" в кармане. Ефимов вечен как Сергей Михалков. Он рисовал в "Крокодиле" карикатуры на всех врагов народа, какие были за все годы Советской власти. Теперь дошла очередь и до сталиниста. И он получился не менее гадким и смешным, чем все прежние троцкисты-фашисты-капиталисты-сионисты-империалисты-колониалисты-гигемонисты-милитаристы-реваншисты. Вот они — настоящий профессионализм и умение поступаться принципами, доведенное до уровня высокого искусства.

Как обычно, никого не наказали. Но интеллигенция все равно вздохнула с облегчением, хотя настоящего облегчения не почувствовала. В интеллигенте всегда уживается страх, что посадят его, и надежда, что посадят кого-то другого. Конечно, это не тридцать седьмой год, за что спасибо. Но как можно поверить в демократизацию, если таких, как Нина Андреева, не сажают, а печатают? Ведь совершенно очевидно, что демократию невозможно построить, не пересажав всех, кто пытается встать у нее на пути. Иначе это не демократия, а скатывание к застою, репрессиям и сталинизму.

Прочитанное в газетах странным образом пересекается с заводской реальностью. Мне казалось, что за эти стены не проникают никакие веяния Перестройки. Но как-то раз, прогуливаясь мимо парткома, вижу на доске объявлений состав комитета комсомола. Случайно в глаза мне бросается знакомая фамилия.

Недавно в газете "Смена" и по телевидению было много разговоров о Марине Приставке, комсомолке с одного из ленинградских заводов. Она требовала улучшения условий труда на своем предприятии, соблюдения техники безопасности, ремонта вентиляции, реальных планов. Враги Перестройки посадили ее в психушку. Это в наши-то времена. Но городская общественность, телевидение и газета "Смена" встали на защиту Марины Приставки, ее выпустили и восстановили на работе. Это может быть совпадение, но фамилия у нее редкая, вряд ли в Ленинграде живет много М. Приставок.

Спрашиваю у соседки по рабочему месту:

— А что, Марина Приставка здесь работает?

Соседка смотрит с подозрением.

— Здесь, на этом заводе. Раньше в нашем цеху работала. А почему ты спрашиваешь? Она тебе не родственница?

— Нет, конечно нет. Я просто много читал про нее. И по телевизору говорили. Это ведь она за условия труда боролась. Я не знал, что это было здесь.

— Боролась, — с неожиданной злостью говорит работница. — Вентиляция ей, видите ли, не работает! Всем работает, а ей нет! Умная какая выискалась!

— Она и сейчас здесь работает? В смысле, больше не борется?

— Да уж, вправили ей мозги. Она на складе сейчас, где вони поменьше. Можешь там на нее посмотреть.

Проходя мимо склада, спрашиваю, где тут можно найти Марину Приставку. Мне показывают. Вижу ее только со спины. Мне хочется подойти к ней, выразить свое восхищение и поддержку. Но я вдруг понимаю, что это глупо и бессмысленно. Передо мной просто усталая, измотанная женщина, которой вправили мозги. Она совсем не похожа на героя и на знаменосца Перестройки. Она не добивается больше ремонта вентиляции, потому что никогда здесь вентиляции не будет, как никогда не было. И никому она тут не нужна. Глупо бороться за права людей, которым эти права не нужны. Перестройка — это в газетах, в ЦК, в советах, в телике, в головах интеллигенции. А здесь жизнь, она совсем не похожа на газетную полосу. Те уродства, что я здесь вижу, можно ликвидировать только вместе с людьми. Слишком большая цена. Да и уродства ли это, если сотни людей вокруг это уродством не считают?

Да и не так уж плохо на этом заводе. К вони можно привыкнуть, зато за вредность дают молоко. Каждый день в цех приносят ящики с бумажными молочными пирамидками. Они все текут, в сорокоградусную жару молоко обычно прокисает еще в пути. Но к заказам, что здесь продают, не может быть придирок. Каждый день в цех приходит представительница профкома и приносит список продуктов, что мы можем себе заказывать. Там ананасы, бананы, тушенка, икра, копченая колбаса — то, что в магазинах почти не бывает, за чем стоят в огромных очередях или покупают из-под полы за огромные деньги. Здесь это можно купить легко, без всякой очереди и по государственным ценам. Чего еще можно хотеть?

Вечером по телевизору объясняют, чего хочет народ. Потомственные интеллигенты, что не могут связать двух слов; непонятно откуда взявшиеся аристократы, ведущие свой род от лошади Александра Македонского, и гордящиеся своим потрясающим сходством с древними предками; казаки в клоунских костюмах, обвешанные крестами как Брежнев звездами; депутат, что почти каждый вечер разглагольствует по ленинградскому телевидению, он носит большой круглый значок с двуглавым орлом и безграмотной надписью "Виватъ Россия!". Все они отлично знают, что нужно народу: гласность, духовность, парламентаризм, Вера Православная, культура общения, больше социализма, соборность, возврат к истокам, покаяние, разоблачение, возвращение, политический плюрализм. Вот, что ему, народу, надо. Тому рабочему в красильном цеху, тому токарю, что точит деталь, когда все на партсобрании, тем работницам, что голосуют, не снимая наушников. Именно плюрализм необходим им как воздух. Все у них есть, только соборности не хватает.

Время покажет, кто из них всех прав. Точно не ошиблись товарищи из профкома. Тот, кого избрали на глухонемом собрании, выдвинется в депутаты Верховного Совета РСФСР и победит на выборах. За него проголосует вся передовая интеллигенция района. Он окажется большим демократом, его будут называть ленинградским Ельциным. Впрочем, так будут называть и его соперника. Только назвавшись ленинградским Ельциным имеет смысл участвовать в выборах. В этом суть демократии.