7. Люди работают

— Сеня, кого ты хочешь обмануть? Тебя привлекла её наружность, не сомневаюсь ни секунды. И это естественно! Это природа, зов полового инстинкта! Мы все молодые самцы в поре созревания, и совершенно естественно, что при виде молодой самки...

— Да хватит уже, Гедеон. — Титов оглянулся на красного Телятникова. — Макар, а ты не отставай! На самом деле я уже немного жалею, что обратился к ней. Возможно, это была ошибка.

— Почему?

— Она какая-то странная. Умная, но себе на уме. Задавала необычные вопросы, и мне показалось, что она что-то недоговаривает...

— И я даже знаю что, — сказал семинарист. Они пересекли Аксаковскую улицу и шли вдоль убогих домишек Черкалихиной слободы. Навстречу хозяйки хворостинами гнали коров с городского выгона. — То же самое, что твоя Луша.

— Да брось! — Титов оглянулся: стыдливый Телятников снова отстал на несколько шагов. — Макар, догоняй!

— Нет, Сеня, я тебя не понимаю, — не унимался Орнатский. — Женщина приняла тебя наедине. Молодая, интересная. Неужели не дошло, чего она от тебя хотела на самом деле?

— Успокойся. Считай, что она просто мне не понравилась. И хватит об этом.

Орнатский некоторое время помалкивал, но нескромные мысли не давали ему покоя. Когда трое анархистов оставили позади дома и пошли краем выгона, он снова заговорил:

— Послушай, Сеня! Если у тебя с ней ничего не было, значит... мои руки развязаны?

— Язык у тебя развязан, — буркнул Титов.

— У неё точно никого нет? Мужа, любовника?

— Муж в Сибири, а про любовника она сама сказала, что нет.

— Сама сказала? — ахнул Орнатский. — Тебе? Наедине? И ты даже тогда ничего не понял? Боже правый, Сеня! Нет, ты, конечно, видный теоретик анархизма, но в женщинах разбираешься, как... Даже не как свинья в апельсинах, потому что свинья апельсины хотя бы ест...

Титов круто развернулся перед самыми воротами кладбища.

— Слушай, Гедеон, мне это надоело. Ты же знаешь, я дал клятву воздержания. Но ты-то, Казанова наш? У тебя-то самого была хоть одна женщина? — (Орнатский горделиво усмехнулся и попытался что-то сказать). — Вот только не надо опять твоих сказок Шехерезады! Не рассказывай, как овладел светской дамой в её шикарном ландолете или прокрался в гарем оренбургского муфтия. К твоему сведению, ландолет — открытый экипаж, а если даже у муфтия есть гарем — в чём я сомневаюсь, — там точно нет потайных ходов с ловушками и чернокожих евнухов. Единственный твой рассказ, которому я верю безоговорочно — это как ты ущипнул кухарку пониже спины, а она огрела тебя ухватом. Но извини, это ещё не опыт с женщинами, так что нечего тут выступать с позиций превосходства! Макар! — крикнул он сильно отставшему Телятникову. — Мы пришли! — И, не глядя в глаза мрачному, обиженному Орнатскому, толкнул створку ворот.

Фаина Штальберг сидела на скамейке среди кустов и надгробий, спиной к воротам, лицом к закату. Чёрная шляпка с перьями, изящный силуэт, обтянутый чёрным платьем — могло показаться, что дама в трауре пришла навестить чью-нибудь могилу. Титов кашлянул, привлекая к себе внимание, и она полуобернулась профилем под кружевной вуалеткой.

— Фаина Евграфовна! — Щурясь и моргая на солнце, Титов указал на своих друзей. — Позвольте представить членов нашей организации: Гедеон Орнатский и Макар Телятников.

— Ты сдурел — называть настоящие имена? — зашипел ему на ухо Орнатский. — Мы же договаривались — псевдонимы! Чёрный Мститель и Смерть Кровопийцам, неужели так трудно... — Он замолчал на полуслове, когда Штальберг встала и протянула ему руку для приветствия.

— Рада знакомству, Гедеон. — Фаина перевела взгляд на Телятникова. — Какой вы красивый мальчик, Макар, — сказала она изменившимся тоном. Грациозным движением указала на скамью. — Садитесь, товарищи. Расскажите про вашу организацию.

— Мы — Уфимская дружина... — начал Титов, но Штальберг жестом остановила его.

— Не надо, Семён. Вас я уже слышала, о вас составила мнение. Макар! — В её голосе появилась льстивая вкрадчивость. — Теперь я хочу послушать вас.

— Телятников ничего толком не расскажет, — раздражённо заговорил Орнатский. — Он парень славный, но вот насчёт ума...

— А чего это ты мне рот затыкаешь? — неожиданно возразил Телятников. — У нас в коммунии все равны! — Он обратился к Фаине и заговорил так уверенно, что Титов и Орнатский только вытаращили глаза: — Мы анархисты — за всемирную революцию, свободу и равенство. Чтобы всё было общее, и чтобы грабить буржуев. У нас и револьверты есть. Третьего дня в Ушаковском парке архирейцев шуганули будь здоров! Потом с одного жидка стрясли шесть сотенных, сегодня ещё другому назначили заплатить. А ещё у нас есть воззвание, Гедеон сочинил. Там вся наша плацкарта расписана...

— Платформа, дурак! — простонал Орнатский. — Политическая платформа, а не плацкарта!

— Ну да, платформа... Вот, почитайте. — Телятников полез в ранец.

— Почитайте? — Изумление на лице Орнатского приобрело оттенок злобы. — Ты что, болван, так его и таскаешь? И в семинарию?

— Да, а чё? С тех пор как написали, так и таскаю.

— Господи! — Титов схватился за голову.

— Телятина, идиот! — Орнатский хлопнул Телятникова по лбу. — Ты забыл, что надзиратели проверяют вещи? Ты понимаешь, что в любой момент мог провалиться и провалить нас всех?

— Не ругайте Макара, — кротко попросила Фаина, разворачивая воззвание. — А вы, Макар, больше так не делайте, пожалуйста. Это и правда неосторожно. Обещаете мне?

— Обещаю, Фаина Елистратовна. — Лицо Телятникова расплылось в счастливой улыбке.

— Вообще-то Евграфовна, но лучше просто Фаина. Я ведь не намного старше вас... — Штальберг подчеркнула что-то ногтем. — Хм-м... название не очень. Уфимская дружина анархистов-коммунистов? Сокращённо У. Д. А. К.?

Титов и Орнатский переглянулись. Телятников покраснел.

— Э-э... Да, тут мы дали маху, — признал гимназист. — Насчёт сокращения не подумали. Надо как-то по-другому. Не дружина, а... Может, рать?

— Удар! — воскликнул Орнатский. — Уфимская дружина анархистов-революционеров! У. Д. А. Р.! Ну согласись, Титов, это гениально!

Титов нахмурился.

— Нет! Революционеры — это ни о чём не говорит. Все сейчас революционеры. Мы именно анархо-коммунисты, а не синдикалисты, индивидуалисты и прочие. Нельзя убирать это важнейшее слово ради одной красоты сокращения!... Ну да ладно, в другой раз продискутируем этот вопрос.

Штальберг подчеркнула ещё что-то.

— А это кто писал: "Спрут самодержавия распростёр над Россиею зловещие крылья, опутал всё живое удушающею паутиною и всё беспощаднее смыкает окровавленные челюсти на горле первых робких ростков свободы народных масс?"

— Я, конечно, — с гордостью ответил Орнатский. — В стиле Виктора Гюго старался. Правда, удалось?

Фаина чуть скривила губы.

— Честно говоря, у Гюго лучше.

— Ну знаете! Кто я, а кто Гюго, — скромно заметил Орнатский. — Кстати, Фаина! А кто ваш любимый писатель?

— Ладно, манифесты — это пока неважно. — Не удостоив его ответом, Штальберг вернула воззвание. Солнце садилось, темнело, пищали комары. — Кто у вас главный? Вот что мне нужно знать.

— Главного нет, — сказал Титов, — мы последовательные анархисты и всё решаем голосованием.

— В боевой работе это неприменимо.

— Согласен. По нашему уставу, перед боевой операцией проводится избрание диктатора с чрезвычайными полномочиями. Когда операция достигает своих целей — а они должны быть чётко, недвусмысленно сформулированы и запротоколированы — или же когда станет очевидным, что цели достигнуты быть не могут, диктатор освобождается от полномочий. Таким образом наша коммуна страхует себя от превращения в деспотию, что в истории не раз губило подобные начинания.

— Коммуна из трёх человек, — уточнила Фаина.

— Да, но со временем мы расширимся. Возможно, охватим всю Россию или даже весь мир. Все возможности злоупотреблений нужно исключить заранее, не то будет поздно.

— Понятно. Устав, очевидно, писали вы, Семён. Неплохо формулируете. Но ни одной боевой операции вы пока не провели, верно?

— Ну, если не считать того случая в Ушаковском парке и экса по-одесски, то нет.

— Что за случай в парке?

— К нам привязались хулиганы, — нехотя объяснил Титов, — я пугнул их бульдогом, они убежали.

— А экс?

— Мы написали письмо с угрозами, нам заплатили.

— Да, вы говорили... Сколько у вас сейчас денег — шестьсот рублей? Этого мало. На типографию нужно тысячи две как минимум.

Анархисты переглянулись.

— Нахимсон сегодня должен принести тысячу, — напомнил Орнатский. — И нам ещё должен четыреста Гершелевич.

Штальберг нахмурилась.

— Вы антисемиты?

— Нет. — Титов смутился. — Так вышло по чистой случайности.

— Мой муж — еврей, — строго сказала Фаина. — Правда, мы с ним фактически разошлись, и я... — Она бросила взгляд на Телятникова. — ... Считаю себя свободной женщиной... Но всё-таки я решительно против антисемитизма. И хватит об этом. Какие у вас планы?

— Для начала свергнуть царизм, — Орнатский решительно вернул себе инициативу в разговоре. — Ликвидировать всю пирамиду государственной деспотии, от министров до последнего городового. Потом...

— Нет-нет, я спрашиваю о ближайших планах. — Фаина снова с ласковой улыбкой обратилась к Телятникову: — Что скажете, Макар?

— А чё тут говорить, всё понятно, — ответил Телятников охотно и без малейшего смущения. — Раз нужны деньги, стало быть, надо делать ещё экспедиции.

— Экспроприации, болван! Экспроприации! — простонал Орнатский. — Фаина, зачем вы всё время спрашиваете Макара? Для смеха?

— Нет, — ответила Штальберг, — мне не смешно. Я знаю, что люди вроде Макара кажутся недалёкими, что с теорией у них плохо, но лучшие боевики, самые стойкие, решительные, чистые душой террористы получаются именно из таких. — Она ласково улыбнулась Телятникову, а он так и засветился от счастья. — Не стоит недооценивать Макара. У меня пока создаётся впечатление, что к боевой работе пригоден он один.

— Он один?! — Орнатский даже вскочил со скамьи. — Да он не знает, как револьвер снимать с предохранителя! Не понимаю, с чего такое предпочтение Телятникову! То есть, конечно, понимаю — вы женщина, у него смазливая мордашка... Извините. — Он покраснел и сел.

— Дело не в мордашке, хотя она симпатичная, не спорю. — Фаина была совершенно спокойна. — Предпочтений у меня нет. Просто каждому своё место и своё время. Вы — оратор, вождь, народный трибун, ваше дело — воспламенять сердца, вести за собой толпу... — (Орнатский расцвёл. Обиды как не бывало. Теперь он смотрел на Штальберг с благодарностью, почти обожанием). — Только поправить бы дикцию, а то шепелявите. Но ваше время, время вождей и толп, ещё не настало. Вы, Семён — мыслитель, теоретик, мастер точных формулировок. Да, вы отважны, можете пойти на хулиганов с бульдогом, но это всё равно что генералу идти в рукопашную. Ваш звёздный час тоже придёт нескоро. А сейчас время для простых цельных натур. — Она улыбнулась Телятникову ещё ласковее. — Главное, Макар — это безоговорочно верить в себя и в правоту нашего дела. А выучиться обращению с револьвером — дело нехитрое.

— Да я уже выучился, Фаина Евгень... Ефим... Евстрат... — Телятников хлопнул себя по лбу. — Просто Фаина, да! Вчера в овраге упражнялся! — Он выхватил из кармана бульдог и лихо крутанул барабан.

— Господи! Что за дубина! — Орнатский схватился за голову. — Ты даже бульдог в семинарию таскаешь?!

— А чё такого?

— А то, что за такое вышибут в момент с четвёркой по поведению, как Кешку Бриллиантова!

— Да ладно, Кешку вышибли за то, что драку на Библиях устроил!

— Не ссорьтесь и не ругайте Макарушку, — снова попросила Фаина. — Товарищи! Я так поняла, что вы решили начать с эксов. Это правильно. Это единственно разумное решение. Ваша группа слабая, неизвестная, неопытная и прежде всего безденежная. В первую очередь нужны деньги, а за ними придёт остальное — опыт, слава и пополнение свежими бойцами. — (Титов кивал каждому слову, семинаристы просто смотрели как заворожённые). — На эксированные средства вы наладите типографию, распространите своё воззвание, и слава Уфимской дружины анархистов-коммунистов прогремит на всю Россию...

— Время, товарищи, — веско перебил Титов. — Пора проверить, принёс ли деньги Нахимсон. Макар, оглядись, нет ли кого?

— Нет, — доложил Телятников, выглядывая из-за кустов.

Трое анархистов, и Фаина за ними, направились к шестой могиле справа от ворот. Сгущались сумерки. Титов присел и уже привычным движением приподнял жестяной лист.

— Денег нет, — сказал он изменившимся голосом. — Только записка... Спички у кого-нибудь есть?

Орнатский подал коробок. Титов поднёс огонёк к листу. Все сгрудились за его спиной.

— "Пожертвовать деньги не имею возможности, — прочитал гимназист, — но хочу сделать вам более выгодное предложение. Если желаете без труда и риска приобрести 50 тысяч, встретимся завтра в 12 дня в трактире "Разгуляй". Нахимсон".

Спичка погасла.