Доброволец

В 1915 году Владимир формально окончил курсы авиационных мотористов, ничего нового они ему дать не могли. В авиационных моторах он уже разбирался прекрасно. Днем он продолжал учебу, а по вечерам работал в авиационной мастерской. Но окончить обучение ему не пришлось. В январе 1916 г. Военное министерство получило право досрочно призывать студентов, имевших отсрочку до окончания института. С марта начались массовые мобилизации студентов.

Не избежал сей участи и Владимир Чернов. Уже в конце марта он сменил студенческую скамью Политехнического института на красные, обшитые по краю узким галуном и с нанесенным по трафарету желтой масляной краской вензелем, погоны юнкера Павловского военного училища. Конечно, хорошего авиационного техника-моториста можно было бы использовать по профилю без всякой дополнительной подготовки, но дефицит офицерских кадров был настолько велик, что Военному ведомству недосуг было разбираться с каждым призванным студентом. Поэтому вскоре бывший студент вместе со всеми горланил на плацу:

Под знамя Павловцев мы дружно поспешим,

За славу Родины всей грудью постоим!

Мы смело на врага,

За русского царя,

На смерть пойдём вперёд,

Своей жизни не щадя!

Рвётся в бой славных Павловцев душа...

Свою историю училище вело от Императорского военно-сиротского дома, основанного императором Павлом I для воспитания бедных сирот обоего пола в 1798 году. К моменту появления в нем бывшего студента оно располагалось на Большой Спасской улице, в четырехэтажном здании бывшего Дворянского полка, постройки 1837 года. Кстати, шефом училища был сам Николай II, начальником училища — генерал-майор Вальберг. Годом ранее училище закончил известный в дальнейшем писатель Зощенко.

Организационно училище состояло из четырех рот, всего около четырехсот человек. С началом войны срок обучения юнкеров был сокращен до четырех месяцев, а окончившие училище получали звание прапорщика. Предполагалось, что изначально высокий общеобразовательный уровень призываемых позволит им быстро овладеть военной специальностью. Между тем, среди юнкеров попадалось довольно много людей случайных, в другое время об офицерском звании и не помышлявших. И после начала войны все их интересы находились за пределами военной службы. Да и образовательный уровень их также оказался невелик, что не способствовало получению русской армией хороших командных кадров, в отличие от армии немецкой, которая такую подготовку смогла наладить. Прусский школьный учитель одержал очередную победу, на этот раз на Восточном фронте.

Выпуск набранного в марте контингента Павловского училища был уже недалек, когда, с небольшим промежутком по времени, произошли две встречи, определившие дальнейшую судьбу Чернова и не позволившие ему сгинуть где-нибудь на Галицийских полях великой войны. В один из солнечных июльских дней юнкер Чернов, будучи свободным от службы, решил посетить родное учебное заведение, где у него еще оставалось немало друзей и просто хороших знакомых. На входе в химлабораторию, в которой и трудился один из его приятелей, Чернов чуть не столкнулся с сестрой милосердия, выходившей из лаборатории с подносом, уставленным какими-то склянками.

— Прошу прощения, сударыня, — извинился за свою неловкость Владимир, уступая девушке дорогу.

Та молча проскользнула мимо, осторожно неся поднос с хрупким грузом. Чернов провожал ее задумчивым взглядом, пока она не скрылась за поворотом коридора.

— Это кто такая у тебя была? — поинтересовался у лаборанта юнкер.

— Это? Машка Аксенова — сестра из госпиталя, того, что в первом общежитии. За реактивами приходила. А тебе зачем?

— Интересная девица.

Приятель только поморщился. На его взгляд девица была так себе, ничего особенного. Впрочем, как говорится, на вкус и цвет... Как и на размер, и на объем, и на массу. Каждый выбирает сам.

К следующей своей встрече юнкер Чернов подготовился гораздо основательнее. Через своих институтских приятелей он узнал, что Мария Осиповна Аксенова — купеческая дочь, ныне добровольная сестра милосердия. Подгадав одно из увольнений в город к окончанию дежурства сестры Аксеновой, Владимир дождался ее выхода из дверей госпиталя. К счастью, она была одна.

— Сударыня, разрешите представиться? Чернов Владимир, юнкер, некоторым образом...

Воспитанный в патриархально-провинциальной строгости, почти юноша, он впервые осмелился на попытку вот так, напрямую, познакомиться с понравившейся ему девушкой. Но смелости его хватило ненадолго, и он замолк, пытаясь собраться с мыслями и продолжить разговор, но ничего путного в голову не приходило. Неловкая пауза затягивалась, но тут, видя смущение кавалера, Мария Осиповна взяла их совместное будущее в свои пропахшие карболкой ручки. Сделав шутливый книксен, она ответила.

— Мария Аксенова, сестра милосердия. А вы верно хотели проводить меня до дому?

— Конечно, конечно, — обрадовался Владимир. — Я, как только увидел вас...

Хоть Маша Аксенова и не блистала красотой среди подруг, но ум имела живой и острый, а купеческая среда, в которой она выросла, позволяет изучить разные стороны человеческой натуры. Еще больше она узнала, работая в госпитале. Пока они прикованы к госпитальной койке, и ты выносишь за ними утки, они руки готовы целовать. Но стоит им хоть чуть отодвинуться от холодной грани смерти, как они тут же норовят залезть со своими поцелуями гораздо дальше рук. Получив же возможность передвигаться на своих ногах, пусть даже и при помощи костылей, интерес их тут же распространяется на более привлекательных или более доступных особ, пусть и за пределами госпитальных стен.

А время идет. И по традиционным меркам она уже может считаться перестарком. Интерес к ней случайно встреченного юнкера в смешных круглых очках, не был секретом — добрые люди поделились информацией. И он ей понравился. Своей чистотой душевной, вот и приветила она робкого молодого человека. Так, болтая о том, о сем, сами не заметив пролетевшего времени и пройденного расстояния, приблизились они к трехэтажному кирпичному дому, где на господском, втором этаже обитало семейство Аксеновых.

— Здесь мы расстанемся.

Владимир удивленно обозрел кованые решетчатые ворота, ведущие во внутренний двор, и понял, что они уже пришли. А так хотелось идти, идти и идти. И чтобы дорога эта не кончалась. Видя расстроенную физиономию кавалера, Маша поспешила дать ему надежду.

— Я рада нашему знакомству, но сейчас мне надо идти, я устала.

— Могу ли я надеяться, что снова увижу вас?

— Конечно, вы же знаете, где я работаю, а теперь, и где живу.

— Ах, сударыня, я ведь человек военный, подневольный. Не знаю когда я смогу вырваться из под начальственного ока в следующий раз.

— Как вырветесь, так и приходите, — рассмеялась девушка и пртянула руку для поцелуя.

Обратно в училище юнкер Чернов летел как будто на крыльях скоростного моноплана с мотором в двести сил.

— Чернов?!

Владимир вздрогнул. Настолько был увлечен своими мыслями, что не заметил офицера и чести не отдал. Рубанув, как положено, строевым, Владимир вскинул правую ладонь к виску и гаркнул, как учили.

— Так точно, господин мичман! Юнкер Чернов!

За прошедшие два года гардемарин Прокофьев окончил Морской кадетский корпус, стал военным летчиком, потерял ногу при неудачной посадке на подбитом гидросамолете и научился ходить на протезе.

— Эк, тебя в павлонах выдрессировали, — удивился офицер.

До влюбленного юнкера не сразу дошло, что господин офицер шутить изволит. Конечно, прежней свободы отношений между двумя малознакомыми людьми, один из которых стал кадровым офицером императорского флота, а другой только готовился примерить погоны пехотного прапорщика военного времени, быть не могло. Но было между ними одно большое общее дело — авиация. Мичман поинтересовался судьбой прежних участников авиационных курсов. Иных уж нет, иные — далече. В конце разговора Прокофьев дал ему совет.

— Пиши рапорт об откомандировании тебя в авиацию. Прямо сейчас пиши, даст бог, к выпуску, может, дело и решится. Одним полуротным больше или меньше — никто не заметит, а приличного авиамеханика днем с огнем не найти. Я бы тебя к себе на завод Щетинина взял, да ведь сухопутное ведомство тебя ни за что не отпустит.

В училище Чернов едва успел к сроку, но прошедшим днем был весьма доволен. А рапорт он написал буквально на следующий день и подал его по команде. Начальство поморщилось, но ход рапорту дало. Оставалось только ждать решения бюрократической машины военного ведомства.

За время, оставшееся до конца учебы в училище, Владимир еще трижды виделся с Машей, провожал ее к дому, и даже однажды был приглашен за заветные фигурные ворота. Осип Митрофанович выбор дочери не одобрил. Нашла, называется, кавалера, соплей перешибить можно, на чем только очки держаться! Впрочем, в последнее время он почти смирился с поступками дочки. А ведь какая буря была, когда почтенный купец узнал о намерении Марии пойти работать в госпиталь! Виданое ли дело, незамужней девице за мужиками ухаживать, во всяких местах их обмывать и бинтовать, утки выносить. Оно, конечно, раненые воины, защитники отечества, но того и гляди дочка в подоле принесет, позора на весь Петроград не оберешься!

Поэтому, приглядевшись к худосочному юнкеру внимательнее, Осип Митрофанович поинтересовался. Местные сударушки такой возможности не упустят, всем косточки перемоют, на все семью тень ляжет.

— А что вы, господин хороший, после войны делать думаете?

— Думаю окончить полный курс института.

Узнав, что потенциальный зятек метит в инженеры, купец второй гильдии немного подобрел. А что? Инженер — это не так и плохо, всегда при деле будет. Можно и спихнуть за него Машку замуж. Ишь, уставился на девку, чисто кот на сметану, вот пусть сам за ней дальше и приглядывает. Голодранец, конечно, зато из дворян и приданного много не запросит, а запросит, так и от ворот поворот всегда можно дать. Вот младшая дочка, Ульяна, по-семейному Уля, та действительно настоящая красавица, такую и за гвардейского поручика или за сынка купца первой гильдии вполне выдать можно. Вот уж тут-то на приданое никто скупиться не будет. Приняв решение, купец махнул стопочку, закусил, расслабился и мысленно махнул рукой на чадо, отправляющееся в самостоятельное жизненное плавание. Намерениями самого Владимира никто не поинтересовался, но они и так были видны всем присутствующим.

Видно, ради интереса судьба решила подыграть новопроизведенному прапорщику и вместо продуваемых промозглым весенним ветром с Балтики окопов под Ригой, его ждало поле Комендантского аэродрома. Даже не поле, а металлические ангары, выстроенные на его краю. В 1916 году Комендантский был одним из наиболее хорошо оборудованных аэродромов. Кроме ангаров, на аэродроме имелись уже мастерские, склад авиационного имущества, склад ГСМ, гараж, радиотелеграфная станция и офицерское собрание, и другие сооружения. Аэродром был электрифицирован.

Здесь же располагались завод Щетинина, производивший летающие лодки конструкции Григоровича и завод Лебедева. В начале войны завод Лебедева собирал самолеты, поставляемые союзниками, в основном, Вуазены. Весной 1916 года предприятие выпускало самолеты "Лебедь-XII", сконструированные по типу немецких "Альбатросов". Численность рабочих превысила полторы тысячи человек, а выпуск самолетов тридцати штук в месяц. Но предприятие выпускало только планеры, а моторы Сальмсон в сто тридцать лошадиных сил вместе с системой охлаждения и винтами поставляло военное ведомство. На территории завода стояло доселе невиданное чудо — самолет, названный своим создателем "Святогор". Аппарат поражал своими размерами: размах крыльев — пятьдесят аршин, диаметр задних колес — почти три. Жаль стоял он без движения — не было двигателей нужной мощности и массы.

Первое время Владимир буквально дневал и ночевал на аэродроме, ведь именно он отвечал за проверку моторов и их установку на самолет. А какое изобилие новых двигателей открылось ему! "Гном-Моносупап", "Сальмсоны", "Санбим", "Фиат", "Испано-Сюиза". А мощности! Сто сорок, сто пятьдесят, двести, и даже двести тридцать сил. На их фоне восьмидесяти, да и стодесятисильные "Роны" выглядели несерьезно. Было от чего возрадоваться душе настоящего авиатора. Чего греха таить, временами, копаясь в механических потрохах очередной новинки союзнического моторостроения, забывал он любезную свою Марию Осиповну. Но если выдавался свободный вечер, то отправлялся прапорщик Чернов к стенам Политехнического института, где хлопотала над ранеными защитниками Отечества скромная сестра милосердия. Благо недалеко было, по прямой всего-то километров пять, час прогулочным шагом.

За этими занятиями почти незаметно пролетели события весны и лета 1916 года. Начался и закончился прорыв генерала Брусилова, 1-я зенитная автомобильная батарея к Тарновского в районе Двинска при налете семнадцати самолетов противника, сбила два, началась постройка двухмоторного биплана — большого истребителя — "Лебедь-Гранд". С работавшими на аэродроме мотористами у Чернова сложились нормальные, рабочие отношения. "Их благородие" с вечно перемазанными, что очень не нравилось Маше, машинным маслом руками был принят ими за своего. Здесь же он познакомился с лучшими умами российской авиации: Лебедевым, Григоровичем, Сикорским.

Мичман Прокофьев тоже служил неподалеку — на заводе Щетинина военным приемщиком летающих лодок, предназначенных для авиации Балтийского моря. Однако весной он без разрешения выполнил полет на новом типе самолета. За нарушение дисциплины мичман был арестован. От наказания его спасло только вмешательство Императора Николая II. История полета одноногого летчика, передвигавшегося на протезе, попала в газеты и получила широкую огласку. В знак восхищения перед отвагой и волей пилота — инвалида царь специальным решением простил дисциплинарный проступок и разрешил Прокофьеву вернуться к летной службе. Весной 1916 года в составе большой группы летающих лодок он отправился из Петрограда на фронт.

Румыния объявила войну Германии, а Болгария объявила войну Румынии. Прапорщик Владимир Чернов был помолвлен с купеческой дочкой Марией Аксеновой. Уклад традиционной купеческой жизни не допускал спешки в таком важном деле, хотя суматошная столичная жизнь, а теперь еще и война, частенько вносили свои коррективы.

— Куда так спешите, сударь вы мой любезный? — вопрошал будущего зятя купчина, когда тот заикнулся о желательном приближении срока свадьбы. — Я понимаю, дело молодое, не терпится. И сам бывало в ваши годы...

Осип Митрофанович прикусил язык, бросив опасливый взгляд на присутствующих в гостиной дочерей и супругу, но те, занятые своими, женскими пересудами, вроде, не заметили.

— Короче, до рождества и не думай.

Хоть он и смирился с этим худосочным очкариком в качестве будущего зятя, но предпочитал еще потянуть, может, от нетерпения и в вопросе приданного будет посговорчивее. На приданое Владимиру было наплевать, а зря. Столичная жизнь и раньше была недешевой, а нынче рост цен стал совсем неслыханным — извозчики меньше, чем за четвертак и разговаривать с потенциальным пассажиром отказывались. Всех прапорщицких финансов хватало только на крохотную комнату, снятую неподалеку от аэродрома, благо обед в офицерском собрании был замечательно дешев. Содержать молодую жену на одно только жалованье было решительно невозможно, но Чернов упорно отказывался это замечать.