Свидетель по делу о шабаше

Ведьмы обрадовались и загоготали.

"Тише", — велела им самая старая, беззубая ведьма, — "Не претендует ли кто из присутствующих здесь на Франческо Кабири? Не нужен ли он кому живым?"

Ведьмы притихли.

Мой долг, — потупился барон Беранжье, — был выйти из кустов и заступиться за гостя. Но я струсил.

Тут старая беззубая ведьма, выждав паузу, произнесла: "Молчание — знак согласия".

Я смалодушничал, — говорил барон, — даже не предупредил друга об опасности. И когда он слёг, все решили поначалу, что прихворнул немного от перемены климата.

Моя супруга к тому времени начинала вставать. Присмотра Хильды за ней требовалось меньше, и я посулил повитухе награду, если станет уделять внимание и Франческо, если сумеет выходить его. Я понадеялся, что Хильда, соблазнившись наградой, перешлёт болезнь на карлика Юсуфа, не станет губить христианскую душу. Я не думал, что помогаю ей обрекать на погибель душу моего драгоценного друга.

АРЕСТ

После допроса барона брат Фома и брат Лотарь высказались единодушно, что нельзя не доверять свидетельству благородного господина. Тем более, господина признавшегося, что и сам пользовался колдовским зельем, летал на шабаш и, имея там возможность попытаться спасти жизнь христианина, струсил это сделать. Да ещё повинившегося, что более недели скрывал в замке явную ведьму. Не доносил, пока чувствовал зависимость от неё, пока не были сняты швы с живота у Генриетты, пока Хильда продолжала пеленать и расхаживать баронессу.

Брат Бернар возражал, что в сумке у Хильды могли лежать травки, полезные для рожениц. Вдруг попробовал их испить? Из любопытства. В силу разного сочетания соков в мужских и женских телах, то средство, которое способно унять боль или дать окрепнуть дочери Евы, скверно скажется на сыне Адама. Верно, выпил настоя, не заметил, как уснул, а там мало ли, что привидится.

Брат Фома отвечал, что всё могло бы быть эдак, если бы в видениях барона воплотились его стыдные мечты о Хильде. Здесь же речь шла о тайных собраниях ведьм, о поклонении Дьяволу. Да, расследование ереси, обнаружение преступлений новой тайной организации становилось очень важным делом. Как повезло им, что, озаботившись вредом от простонародных сказок, они с братом Лотарем поехали в эту волчью дыру и напали на след настоящей опасности!

Брат Бернар обращал внимание на тот факт, что беглый Джовани Сизый Лев был алхимиком. Барон Беранжье и не думал скрывать, что тот привёз с собой в замок реторты, колбы и даже запаянную бутыль из толстого стекла, заполненную ртутью. В выделенной алхимику и мавру каморке ставились опыты. Выходило, что почивший Франческо, да и сам барон не чуждались алхимии. Вернее всего, алхимия и была причиной их встречи. Мало ли чем его Милость надышалась над колбами, что могло ей после этого привидиться? Не зря барон повторял про загадочный сладкий запах!

На это брат Лотарь отвечал, что он читал алхимические трактаты, а потому хорошо знает, что обычно мерещится алхимикам. Видиться им могут змеи, драконы, единороги и львы, свадьбы небесных планет, маленькие человечки или зародившееся в колбе золото. Голые светящиеся повитухи, полёты под потолком и пляски ведьм алхимикам не мерещатся. Да и дьявола они не призывают, их ересь иная.

Наконец, брат Бернар заговорил о том, что почивший Франческо был родом из Генуи, а значит, наверняка торговал и много странствовал по дальним землям. Может, даже занимался ростовщичеством. Папа дозволил это запретное для христиан ремесло генуэзсцам.

Может быть, стоит подвергнуть слова барона сомнению за то, что он описывает свои приключения так ловко и слажено? Что если свидетель, обвиняющий Хильду Синюю Ленту, просто переиначил сказки и басенки генуэзсца, собранные тем в поездках?

Тут брат Фома и брат Лотарь отвечали ему, что верят слову благородного дворянина и убеждены его раскаянием. Да и что тому за резон обвинять повитуху? Ладно бы ещё заимодавца или кровного врага? Что за резон обвинять простую женщину, подставляясь при этом самому?

На барона тем временем была наложена епитимья провести месяц в молитвах и посте на хлебе с водой, соблюдать который проще всего было бы в красном доме, несколько помещений которого спешно переделали под камеры инквизиторской тюрьмы. В одной из них, со всеми допустимыми по случаю удобствами, монахи и разместили кающегося барона.

Хильду арестовали на следующий день в присутствии баронессы.

Статная повитуха в высоком накрахмаленном чепце не высказала ни малейшего испуга в том, что ей заинтересовалась инквизиция. В замке Беранжье говорили о расследовании волчьих суеверий, слышали немного о том, как живо откликнулся народ на указ Милосердия. Может быть, дочки в чём каялись. А то, мало ли, какая помощь понадобилась монахам? Пояснить чего, испечь, сшить, да наконец, помочь объясниться с крестьянами, говорящими только на алеманском наречии.

Позже брат Бернар трактовал доброжелательное спокойствие повитухи как свидетельство в её пользу, а брат Фома, как свидетельство за то, что её обнадёживает Дьявол.

До Беранжье, удалённого от города и трактиров, ещё не дошла новая благочестивая мода избегать сказок и песен про волков. Когда монахи, в самом начале визита, обсуждали с баронессой её здоровье, а также сообщали о том, что барону довелось задержаться в городе по делам Святой Службы, Хильда, покачивая колыбель, тихонечко напевала мальчику:

— То горят не янтари —

вражьи очи до зари.

Подползёт к ягняткам волк

и зубами щёлк-щёлк-щёлк!

Узнав о том, что инквизиторы приехали за ней, Хильда не высказала страха, не проявила ступора или сопротивления. Она только уверяла растревожившуюся баронессу, что скоро вернётся и велела не забывать пить при первых же признаках жара настой ивовой коры, а ещё — беречься до поры и пореже вставать с постели.

ДОПРОС

Надо вам сказать, что особенностью инквизиционных процессов стало то, что хотя многие дела возбуждались по доносам свидетелей, их обвиняемые не могли знать о том, кто именно выдвинул против них обвинение. Впрочем, бывало, что инквизиторы предлагали обвиняемому угадать обвинителя и, если тот угадывал, а кроме того, убеждал трибунал в том, что донос на него сделан по причине давней суровой вражды, дело могло быть прекращено.

Брат Лотарь первым предложил дать Хильде угадать барона. Кто бы мог предположить, что пока она там шабашила с ведьмами, в кустах у них трясся от ужаса такой мужчина!

Брату Бернару не к лицу было бы возражать против испытания женщины. Считалось, что этот вопрос даёт подозреваемой шанс не быть обвинённой облыжно.

Однако брат Бернар помрачнел и промолчал. Будучи опекуном и наставником графского отродья, он, вникая в заботы епископата, жил ближе к нуждам паствы и простых кюре, нежели брат Лотарь или брат Фома. А потому мог предполагать, сколько боли, крови, ужаса, внезапных смертей сопутствуют ремеслу повитухи, как зависимы люди от вошедшей к ним в дом лекарки, и как могут они бояться или стыдиться этой зависимости. Хильда назовёт им кого-нибудь из безутешных родичей. Должны были за без малого двадцать лет быть в её практике случаи непрощённых смертей.

Последнее слово оставалось за братом Фомой, а тот одобрил включение вопроса об обвинителе в план допроса.

Хильда была изумлена и, похоже, сломлена обвинением. Она ведь, в отличие от брата Фомы, в шабаш не верила, а истории про него считала сказками, привезёнными из Святой Земли. Потому что откуда здесь взяться лысой горе? Все здешние холмы и горы покрыты лесом.

На предложение брата Фомы назвать обвинителя Хильда, недолго подумав, указала на тётушку Агнес — склочную, завистливую, суеверную и куда менее ловкую повитуху. Та даже не научилась переворачивать ребёнка, повернувшегося к выходу боком при помощи спиц и лент. Тётушка Агнес даже прозвище Хильды: "Синяя Лента" умудрялась произнести так, словно бы оно происходило не от акушерских лент, а было названием позорной болезни.

После, разглядев в глазах брата Лотаря веселье от неправильного ответа, Хильда быстро поправилась, что берёт слова обратно, и сказала, что такое нелепое обвинение против неё верно выдвинул кто-то из семейства сапожника Паульса. У того недавно родилась дочка. Паульсы могли рассчитывать, что Хильда придёт к ним принимать роды, но сперва её увёз барон, а потом она задержалась в замке Беранжье выхаживать баронессу, так что Паульсам пришлось ограничиться помощью её старшей дочери, Элизы.

Услыхав, что девица неплохо справилась с работой в отсутствие матери, брат Фома поинтересовался, не получила ли и Элиза, как Хильда, свою удачу в повитушьем ремесле за участие в шабашах на Лысой горе и за поклонение Дьяволу?

Хильда отвечала, что дитё приводит в земную юдоль милосердный Господь наш Иисус. Он — удача, он — лекарь душе и телу, он — вспоможение. Он подаёт младенца, а в её силах лишь принять его и перетянуть потуже предоставленную пуповину.

Брат Лотарь довольно кивал справедливым словам, а затем предложил женщине в третий, последний раз назвать, кто её обвиняет.

Брат Бернар беззвучно взмолился, прося святого пастыря Бернара Клервоского вразумить дуру, а затем, обратившись к Хильде, сдвинул брови и пустил в голос металла:

— Дочь моя, ты здесь не на посиделках с кумушками, тебя допрашивают инквизиторы. Тут нет дела до ваших мелочных бабских дрязг. Освободить от обвинения тебя могло бы угаданное имя обвинителя. Причём, не любого, но лишь такого, с кем у тебя есть настоящее соперничество, истинная вражда. Такая вражда, что могла бы привести к кровопролитию.

Не угадать Хильде барона. Брат Бернар и сам не смог постичь мотивов Беранжье, хотя и беседовал с ним, и допрашивал его. Но стоило хотя бы попытаться показать доброй повитухе, что она ищет обвинителя не в том направлении!

Однако Хильда истолковала слова брата Бернара превратно:

— Я поняла. Вы ждёте, что я сама ложно обвиню других женщин, будто бы они тоже были на шабаше, о существовании которого я узнала от вас, а значит, они будто бы видели меня там и могли написать донос. Я отказываюсь искать своего обвинителя. Господь воздаст ему за лжесвидетельство.

— Это Дьявол поучает тебя поминать всуе нашего Господа? — спросил брат Фома.

— Иисус — моё прибежище, — отвечала Хильда.

— Вспоминала ли ты о нём, когда плясала на шабаше? — поинтересовался брат Лотарь.

Хильда промолчала.

Брат Бернар видел, что она едва стоит на ногах, едва сдерживает слёзы.

— Кого ты видела на шабаше? — настаивал брат Фома, — Кого ты боишься выдать? В ком ты не хочешь предположить своего обвинителя?

— Я не могла никого видеть на шабаше, — осипшим голосом отвечала Хильда, — Я не была там. Я не верю в существование таких сборищ.

— Ты противоречишь сама себе, — отвечал брат Лотарь, — Сперва ты говорила нам, что узнала про полёты на шабаш здесь, от инквизиторов, а теперь рассказываешь, будто бы не веришь в их существование. Ты не доверяешь нашему трибуналу? Твоя клятва честно, без утайки содействовать расследованию была ложной?

— В Символе Веры, в молитвах, в тех житиях святых, которые мне довелось читать либо слушать нет ни слова о той мерзости, о которой вы меня расспрашиваете.

— Всё верно, — сказал брат Лотарь, — Это потому что они написаны про нашу святую веру, а не про вашу — сатанинскую ересь.

— У нас выходит слово против слова, — шепнул инквизиторам брат Бернар.

— У нас выходит покаяние благородного барона против отпирательств простолюдинки, — парировал брат Фома, а брат Лотарь кивнул, соглашаясь с ним.

Вслух же, громко брат Фома произнёс:

— Брат Лотарь, нам следует позвать палача. Обвиняемая отказалась каяться и указать на сообщниц и соподвижниц.

Брат Лотарь с готовностью поднялся со стула и выскользнул за дверь.

Хильда, закрыв руками лицо, упала на колени, и начальник стражи — в прежние времена — капрал у епископских головорезов — подошёл и рывком поставил её на ноги.

Брат Бернар не нашёл способа, как дать понять женщине, что её ещё долго не станут пытать, что пока лишь покажут пыточные инструменты, а потом, если продолжит упорствовать, разденут догола, осмотрят и свяжут. Припугнут.

— Брат Бернар, — попросила Хильда, — Вы здешний. Моя жизнь проходит у вас на виду. Помолитесь со мной. Помолитесь обо мне.

— Помолись о том, чтобы Господь поскорее даровал ей раскаяние, — тихо встрял брат Фома, — Коли решим здесь всё быстро, если вернусь я в Страсбург из этой волчьей дыры до весны, ну хотя бы до лета — проси отсель что захочешь, хоть для себя, хоть для любезного твоего графского отродья.

ОБВИНИТЕЛЬ

Не в человеческих силах предугадать, когда соберётся дитя выйти на свет.

В метель, в ливень, в начинающуюся бурю доводилось Хильде спешить на помощь. Случилось, обмерев от страха, кусать гриву понёсшей лошади. Было дело, собрав в голосе материнскую твёрдость, убеждать отпустить её и отдать сумку с акушерским инвентарём уличного грабителя. Поверил, отпустил, даже проводил до дома, где её ждали. Присмотрел, чтобы никто другой повитуху ночью не обидел. Самое страшное — отпускала поздним вечером свою кровиночку, чистую невинную Элизу, отпускала одну в табор, вставший за стенами города, чтобы дочь помогла разродиться молоденькой цыганке. Дважды Хильда вырезала детей из тел умерших матерей, а на третий раз Господь судил ей резать живую женщину.

Повитуха умела не вестись за чужой паникой, настоять на своём, собираться с силами. Ужас нежданно оставил её, когда брат Фома показывал устройство дыбы, а брат Лотарь шутил о том, что она сможет сравнить впечатления, какого это просто висеть под потолком залы под действием колдовской мази или же — повиснуть на тросе, с вывернутыми за спиною руками. А также, что горячее: пламя камина, над которым она взмывала к небу в трубу или же угли в инквизиторской жаровне.

Впечатления!

Что ей эти мальчики пожилые? Если и видавшие кровь, так и то на допросах.

Когда брат Фома велел ей отправляться в камеру и думать о раскаянии, пока дело не дошло до настоящих пыток, Хильда попросила вернуть одежду — совестно вставать перед распятьем неприбранной.

В камере, приведя себя в порядок и поправив каждую складку, каждое крылышко у высокого накрахмаленного чепца, Хильда присела на кровати и задумалась. Довериться можно брату Бернару. Вряд ли бы он принял её сторону против обвинения, только он — местный, знает её, выполнил просьбу. Весь допрос тот молился, не вставая с колен.

Чтоже касается обвинителя, Хильда уже догадывалась, где сделала ошибку. Город второй месяц был увлечён волчьими суевериями. Кто бы ни завидовал ей или не замышлял против неё, внимание горожан было отвлечено на оборотней. А обвинение никак не связано с волками.

А она жила полтора месяца в замке, интересы обитателей которого были от оборотней далеки.

Брат Лотарь проговорился про полёт под потолком залы, значит, обвинитель подразумевал высокий потолок и про вылет наружу через каминную трубу, видимо, это — широкая труба.

Кормилица Карла? Баронесса Генриетта? Алхимик Джовани? Барон?