Дочь Гекатия

Подруги рассчитывали пережить смутное время в деревне среди карийских гор. А заодно найти там повитуху, если уж послед не выйдет сам собой по дороге. Послед сам собой не вышел. Не закончившийся процесс родов дополнился у Геро ознобом. Хорошо, хоть молоко не пропало.

Эргиона всю дорогу сидела или шла рядом с матерью, держала младшего брата на руках. Креуса вытирала подруге пот, стекающий по бледному лицу с иссиня-черными подглазинами и выступившими венами.

Геро дожила до их спасения в горах. Только деревенская повитуха уже не смогла ее исцелить. Послед извлекла — во дворе было слышно, как Геро кричала, все просила оставить ее, дать умереть спокойно. Вслед за последом вышла из Геро и дурная кровь. Только, по словам повитухи, поздно вышла. Нужно было бы ей помогать хотя бы через пол дня после родов. Озноб возвратился. От любого малого усилия — даже чашку с водой поднять — Геро покрывалась холодным потом. Хвала Артемиде, когда Гекатий примчался в карийскую деревню, его жена была еще жива. И когда повитуха отказывалась принимать плату, Гекатий, рыдая, пытался сжать драхмы ей в ладошку. Умолял, что если бы не ее золотые руки, то не успеть бы ему и проститься с женой. Эргиона наблюдала их разговор, прижавшись к стене и зажав рот концом покрывала.

Дар повитуха не приняла, и тогда эти деньги были положены в урну к праху Геро, чтоб поделилась на переправе Харона с павшими защитниками Милета.

Осенью от своего любимца Гелена — хромоного раба при кухне — Гекатий услыхал, будто бы их соседка не верит в то, что Креуса нашла темы для милой беседы с невежественными македонцами.

Якобы, та переспала с каждым из солдат встреченного патруля, чтобы вывезти из Милета сбережения Гекатия и его семью. Упреки эти были особенно желчны от того, что сама соседка не решилась бежать из осаждаемого города на повозке, а потому бросила в Милете свою больную мать и двухлетнюю дочь. Спасала, уводя по горным тропам, старших сыновей. Старушку-мать македонцы пощадили, а о дочери соседка так и не нашла верных вестей. Скорее всего, ее продали на Делосе через афинских купцов. Как и мужа — наемника, взятого в плен еще весной, после поражения войск персидского царя на берегах Граника.

Перед отъездом Креусы в Афины, случилось так, что обе женщины долго ждали сапожника в одной и той же мастерской. Креуса носила коричневый гиматий в знак скорби по Геро. Волосы у нее были острижены, лицо исцарапано в плаче о подруге. Соседка Гекатия не одевала темной одежды, чтобы с большей уверенностью приносить жертвы за здоровье и возвращение дочери и супруга. И чужой траур — а не меньше половины прохожих кутались в черные и коричневые одежды — показался завиден для нее. Сама-то она не смела так явно и громко прорыдать о своих потерях. Дошло до того, что обвинения в распутстве с македонцами были высказаны Креусе в лицо. А гетера и не думала отрицать никакую власть над мужчинами. Единственно лишь, поинтересовалась у скорбящей матери и жены: "А тебе кто мешал?"

2. Царь Александр и царский цвет

Во дворе у Гекатия на срубленных ветках яблони, брошенных на землю, созрели яблоки. Ветви обрубил сын Эрофей, когда делал посох для матери. Ждали, что ее подруга вот-вот найдет опытную повитуху, та вылечит маму, и все они отправятся в карийские горы. Из дома выходить мальчику запретили — вот и надумал он сделать посох из того, что росло под рукой. А теперь, возвратившись в Милет, Гекатий не мог смотреть на яблоки без слез — вспоминал жену на погребальном костре. Словно наяву видел следы молока, просочившегося на одежду.

Царь Александр ушел походом на Галикарнас. Это известие послужило для Гекатия сигналом, что пора возвращаться на родину.

Товарищ Креусы, владелец неисчислимой отары овец, уговаривал еще погостить — хотя бы до тех пор, пока македонский царь не отправится навстречу с почившими предками. Какую славу найдет себе царь Александр в карийских горах? Прогремят его воины маршем по узким дорогам — баранов распугают. Пройдут — бараны снова соберутся. Вот ликийские горцы так даже о власти персидского царя над ними не все наслышаны. А тут — всего-то македонский.

Гекатий согласно кивал, представляя воинов царя Александра гоняющихся за баранами по горным расщелинам. А еще горцев, приглядывающих из засады с луками или хотя бы с камнями в руках. Но задержаться в гостеприимном доме не согласился. Горожане и наемники, защищавшие Милет, были прощены. А те гоплиты, что после взятия города переплыли, придерживая щиты на плаву, на обрывистый островок напротив гавани и заняли там оборону, даже поступили на службу к македонскому царю. Город дорожил достигнутым миром, и для его гражданина, сражавшегося против царя Александра, оставаться в Карии, вступившей с Александром в войну, было бы некрасиво.

И Гекатий с детьми вернулся — чинить стены, разбитые осадными машинами, делиться в ожидании холодов теплой одеждой с персами и их греческими наемниками. Те ненадолго возвратились в свои казармы в Милете, как только его покинул македонский царь. Креуса уехала на заработки в Афины. А Гекатий, по весне, передал ключи от сундуков дочери Эргионе. Наказал, чтобы в грядущие анфестерии достойно принесла жертвы на могиле матери, и ушел в море. Повезли тонкие ткани на Делос.

Снова греб Гекатий воедино с товарищами. Кормчий вел "Зимородок" навстречу вечерней заре. К пламени, венчающему пурпурными отсветами черные холмы туч. Навстречу последнему алому лучу перед нашествием ночи.

Гекатий верил, что вернет себе покой, просто ударяя в такт по глади моря веслом. Тем более, и торговля нынче пошла бойчее. Случалось уже, что не Асфатий, предводитель зимородков, искал купцов с грузом, а сами купцы спорили, кто первым отправится на их корабле. И в набеги зимородки теперь ходили редко и то не из необходимости — кормить семьи, а скорее по привычке собирать со знакомых мест сколько-нибудь рабов и баранов, раз уж плывут мимо.

Море не исцелило тревогу Гекатия. Руки, сжимающие до судорог во сне кулаки, днем безвольно выпускали весло. Не прошло и трех лет, как ключи от сундуков пришлось забрать у дочери для себя. И остаться на берегу, чтобы готовить обеды да ходить на рынок, а в море послать старшего сына Филея — хорошо еще в силу успел войти, не надорвется за веслом. Средний сын Эрофей бросил учебу и пошел продавать рыбу. А Гекатию остались бессонные ночи, да горькие размышления в те часы, когда не выспаться бывший моряк опасался меньше, чем встретить во сне покойную жену, упрекающую его за несосватанную Эргиону. Встав утром с тяжелыми веками и больной головой, Гекатий первым делом приносил жертву хитрецу Гермесу — благодарил за часы без сна. За ночную тишину, когда может он думать, какой способ избрать, чтобы разбогатеть, и где найти жениха для непутевой дочери.

Гекатий еще не так растолстел, еще надеялся восстановить силы и вернуться за весло. И как только узнавал от Филея, что его багряногрудый угнездился в гавани Милета, спешил на встречу со старыми товарищами. Как и в прежние времена перед уходом "Зимородка" в море он участвовал во внесении на корабль их пьяного кормчего.

Кормчий пил перед отплытием и после возвращения в Львиную бухту. Посещение кабаков по прибытию на берег строго каралось его супругой. А женат он был на искусной лидийской ткачихе, чей грозный голос годами совершенствовался на десятках рабынь, трудящихся под началом. Вот и на лице кормчего часто оставались следы от наставлений. Зато свое отсутствие дома перед уходом в море кормчий сумел объяснить жене заботами об оснащении "Зимородка". Ведь ткачиха его многократно слышала, что нет мужу равных за кормовым веслом. И что будь такие кормчие у финикийцев да киприотов — союзников персидского царя и Милета, так не опоздал бы на три дня их флот на выручку осажденному городу, не дал бы занять подступы к бухтам македонским триерам. Вот, далекая от морских путешествий женщина и верила мужу, а, может быть, уговорила себя поверить его рассказам. Отныне нетрезвый вид супруга перед отплытием объяснялся тем, что благоверный смертельно устал, а потому и свалили его с ног всего-то два килика разбавленного вина.

В море протрезвевшему кормчему "Зимородка", правда, не было равных. Он и за тучами нащупывал блеск звезды или солнечный свет. Бедная женщина так хотела приобщиться к его славе, что наивную хитрость мужа не разоблачил даже тот случай, когда пьяница не дошел до дома и заснул на пороге у соседа — в обнимку со сторожевой собакой.

Только теперь лидийка стала умолять зимородков облегчить труд ее мужа хотя бы ненамного. Моряки отводили глаза и объясняли, что их здоровье не выдержит столько оснащения судна. Наиболее уязвим оказался предводитель Асфатий. Жена кормчего в тот год ткала свадебное покрывало для его дочери. Вот Асфатий и не смог отказать искуснице, дал клятву непристанно помогать ее кормчему до самого отплытия.

Тело Асфатия не выдержало столько оснащения судна за один раз. Грузить на корабль морякам пришлось и кормчего, и предводителя.

Все работники порта бросили покупателей, грузы, корабли и сбежались посмотреть на отплытие "Зимородка".

Впереди процессии мореходов бежали мальчишки, подражая своим свистом мелодии воинской флейты на марше. Асфатия несли старые зимородки: моряки и Гекатий. Их предводитель возлежал на носилках торжественно и неподвижно, словно статуя божества, водворяемая из мастерской скульптора в свое новое святилище. Кормчего несли юные зимородки. Он неугомонно возился, что-то мычал, а, при прохождении процессии мимо кабаков, все пытался уползти с носилок к заветной двери. И зимородок Асандр, сын Никия, убитого в бою с македонцами, удерживал кормчего с нежностью юного отца к годовалому младенцу.

На пирс зимородки взошли под дружные аплодисменты с берега. И, передав на борт Асфатия, Гекатий стоял на берегу до тех пор, пока "Зимородок" не скрылся вдали, а затем отправился домой — навстречу тяжелым ночным размышлениям.

В эту ночь хитроумец Гермес подсказал ему, как разбогатеть и вернуть на учебу Эрофея, а Эргионе собрать хорошее приданное.

Гекатий размышлял.

Боги дали царю Александру славу и свиту из поклонников и подхалимов. Сколько послов от племён и городов вышло ему навстречу с золотыми венками! Эфес так и вовсе признал его божеством. Сам Александр, хвала Аполлону, Отвратителю бед, не задержался в Ионии — отправился на восток сжигать другие города. Говорят, мало ему персидской державы, возжелал покорить себе весь мир. Мир большой. Может, обратно его покоритель и не вернётся.

Царь-то уехал на войну, а свита и подхалимы остались. И все, поди, осиротели без любимца богов.

В том, что царь Александр обожаем богами, моряк Гекатий не сомневался. Сам слышал звон кимвалов, в которые били его музыканты на марше. Сам скрестил с его воинами мечи в бою, отступая от Львиной бухты. Собственноручно троих, еще счастливых и пьяных, толи от речи царя перед строем, толи от предвкушаемых убийств, отправил в Аид. Двоих — коротким тычком в живот, в щель между пластинами панциря, третьему проломил голову обитым медью углом щита.

Значит, царь уехал разрушать новые царства, а подхалимы осиротели. Моряк Гекатий мог вообразить меру их горя. Сам бежал, бросив щит, от конников юного любимца судьбы. Сам помнил, словно слышал вчера, их страстные боевые крики. Некоторые даже кричали: "Эвой!", будто бы вакханы. Это оттого, что царь Александр почитал своим вторым — небесным — отцом беспечального Диониса. Счастливо кричали. Словно бы не смерть несли, а совершали возлияние любимому богу.

Сколько героев совершили самоубийства, потеряв меньшую любовь! А стоит ли дальше жить тем, кто имел и утратил такое вдохновение?

Чтож, царя Александра зимородок Гекатий никаким подхалимам продать не может. Мог бы — так продал бы не им, а матери персидского царя. И еще палачам приплатил. Зато он может продавать пурпур — пусть украсят себя царским цветом и не так сильно грустят о царской власти. И предводителям демократии тоже будет теперь хорошо продавать пурпур. И тем, что уважают главарей толпы в Эфесе, выволокшей из храма Артемиды олигарха Сирфака с сыном да племянниками и забившей их камнями. Едва-то успел посулить македонский царь, что передаст, войдя в город, власть демократам. И тем более тем демократам, что проклинают ныне Александра — поверили слухам, будто бы принимает он послов в богатом шатре да требует, чтобы падали перед ним ниц и целовали края одежды. Пусть себе выкрасят ткань, обмотают ей соломенную куклу, поплюют на нее и сожгут.

Прикрыв глаза, Гекатий представлял, сколько радости доставит проклинающим демократам его ремесло. Как гнется ивовый прут, чтобы сделать основу для соломенной статуи царя... Как несут из хлевов и конюшен солому... А если не достанет принесённой, как срезает сухие стебли острый серп.

Для основания пурпурной мастерской, Гекатий хотел даже продать свою долю "Зимородка". Друзья уговорили оставить её для старшего сына Филея и помогли собрать денег, чтоб начал новое дело. Договориться о добыче и доставке пурпурных улиток опытному моряку оказалось несложно. Рабы, при их изобилии на послевоенных рынках, тогда еще стоили дёшево. Мастер — красильщик, чей дом со всем добром сгорел во время штурма Милета, согласился пойти к нему в услужение. Гекатий даже сватал за него Эргиону, но красильщик пригрозил, что уйдёт. Лучше уж он жить на свалку вернётся. И Гекатий согласился, что на свалке легко найти нищенок изящнее дочери. Сколько флейтисток и танцовщиц остались без куска хлеба!

Так Гекатий стал хозяином мастерской, в которой варили пурпурную краску.

Царская краска при её изготовлении сильно воняет. Варят-то из моллюсков: одни ещё живы, с остатками еды в пузе, другие уже начали разлагаться в трюме. Ставить производство пришлось в стороне от доков, вдалеке от городской стены.

Уходя затемно на работу, Гекатий будил дочь и давал ей наставления, как следует себя блюсти и как нужно юной девушке остерегаться всего, что находится за стенами гинекея. А то ведь упустил время поучать, пока ещё ходил в море, а дом оставлял на неё — вчерашнюю школьницу. Даже палкой об пол стучал, чтобы протерла глаза и повторила ему, что запомнила. И Эргиона повторяла, что должна она овладеть рукоделиями, коим обучила дев Афина Паллада. Что не должна много ходить по гостям и слоняться по дому без дела. Что лицо и тело должны стать у нее белыми от того, что дома она в тени, а на улице под покрывалом. Что не должна звенеть браслетами и красоваться бёдрами, как гетера. Что в подруги она должна выбирать только дев достойного поведения и из хороших семейств.

И толстяк Гекатий гордился скромностью и послушанием дочери, а каждую пятую драхму, заработанную на продаже царской краски, откладывал ей на приданное.

3. Эргиона, дочь Гекатия

Ох, не расслышал Гекатий саркастического хохота богов, когда подбирал для Креусы корабль, да ягненка в жертву Посейдону резал за ее благополучное прибытие в Афины.

Первые годы бывший моряк с "Зимородка" каждый день благодарил Гекату — защитницу юности и Артемиду — блюстительницу чистоты, что его дочь так целомудренна и послушна. Сам-то Гекатий — вырос в порту, пиратствовал по берегам Фракии, женился на гетере, — как бы он смог отгадать, что дочь столь буквально воспримет его наставления?