Московский Лес-1. День Ботаника. Глава 2

— А я?

— А ты пока просто приезжий. Вот устроишься на постоянку — тогда и станешь "понаехавшим".

— А кто ещё есть в Лесу? Я имею в виду, из людей?

— Лесовики — это те, кто жил в Москве до Зелёного Прилива, или перебрался сюда давно, лет пятнадцать назад. Коренные, так сказать, обитатели. Есть ещё аватарки, но про них я говорить не хочу, противно.

"...даже так — "противно"?.."

Егор воздержался от расспросов о загадочных и, видимо, не слишком приятных аватарках. Но зарубку в памяти сделал.

— Ещё сильваны — они родились в лесу и никогда не выбираются за МКАД.

— А что, бывают и такие?

— Конечно. Лесу тридцать лет и за это время у его обитателей рождались дети.

— Ясно. Так что барахольщики?

— Они шарят по брошенным домам в поисках того, что имеет ценность за МКАД — золото там, ювелирные изделия, антиквариат... Нам от них тоже кое-что перепадает: Университет скупает арифмометры, микроскопы и пишущие машинки, выпущенные до середины прошлого века.

— Почему только до середины?

— Так пластмасса же, будь она неладна! В оборудовании поздних выпусков её полно, и в Лесу всему этому, сам понимаешь, кирдык. А какая-нибудь "Москва" 1953-го года выпуска как работала, так и работает. Ну и арифмометры, конечно. "Феликс" — приходилось видеть? Древность неимоверная, но без них мы на счётах щёлкали бы, или столбиком умножали.

Фомич убрал "Журнал учёта" в несгораемый шкаф и залязгал ключами.

— Что-то заболтались мы. Пошли, шеф ждёт...

— Как вам известно, молодой человек, наша кафедра именуется "кафедрой ксеноботаники". А лаборатория, в которой вы числитесь стажёром — "лаборатория экспериментальной микологии". Вам знаком этот термин?

— "Ксено" — это, кажется, "чужие"? — осторожно ответил Егор. Очень не хотелось ударить в грязь лицом.

— Применительно к нашим обстоятельствам — скорее "иные". Это понятие в Лесу можно отнести ко многому — к растениям, животным, даже к некоторым людям. И, разумеется, к грибам, которым наша лаборатория обязана своим названием, ведь "микология" — не что иное, как наука о грибах. Когда в 1928-м году Александр Флеминг выделил из штамма Penicillium notatum пенициллин, это сделало микологию одним из важнейших разделов биологической науки. Но даже этот переворот бледнеет в сравнении с тем, как изменят мир результаты наших исследований — куда там вашей любимой физике!

Когда Егор сообщил новому шефу о том, что после окончания Университета хочет заняться отнюдь не плесневыми грибками и вообще не биологией, а изучением физической природой аномалий Леса, Яков Израилевич пришёл в неистовство, результатом чего и стала эта лекция.

— ...если мы сможем взять под контроль так называемую "пластиковую плесень", пожирающую в Лесу большинство видов полимеров, мы навсегда покончим с проблемой мусора. Десятки миллионов тонн пластиковых отходов, от которых планета задыхается, будут превращены в удобрения, биологически активные субстанции и новые виды топлива. И это лишь одна из наших тем!

Если Яков Израилевич и преувеличивал, то не слишком сильно. То, что Егор успел узнать о работе лаборатории, производило впечатление.

-...но для этого предстоит сделать многое. В частности — расставить снаружи контейнеры с образцами. Этим вы с Фёдором Матвеевичем сегодня и займётесь. Инструктаж прошли?

Егор кивнул. Он был слегка обескуражен резким переходом от приступа научного энтузиазма к повседневной текучке.

— Тогда выписывайте у секретаря пропуск на выход в Лес и отправляйтесь. И вот, держите, на всякий случай...

Завлаб выложил на стол массивный пистолет с очень толстым стволом и горсть картонных патронов.

— Ракетница. Можно зверя отпугнуть или сигнал, случись что, подать — наблюдатели с ГЗ заметят, поднимут тревогу. Ну, чего ждём? Ступайте, ступайте!

III

Лес щадил дороги, проложенные его двуногими обитателями. И делал это с какой-то загадочной избирательностью: одни тропы не зарастали годами, другие скрывались в бурной поросли после первого же дождя. Казалось, людей таким образом, подталкивают обходить одни районы Московского Леса и почаще посещать другие. Большинство следовало этому "совету", тем более, что на таких тропах обычно не попадались опасные твари, вроде шипомордников или гигантских саблезубых кошек, выходцев из далёкого прошлого Земли.

Но из любого правила есть исключения. Обитатели Павелецкого омута с некоторых пор разбойничали на торных дорожках Садового Кольца и Дубининской улицы. Незадолго до Зелёного Прилива на площади перед вокзалом затеяли строительство подземного торгового центра, но завершить не успели, и котлован, загромождённый бетонными конструкциями, затопили грунтовые воды. В результате образовался застойный гнилой пруд изрядной глубины. Лет пять назад здесь появились хищные октоподы, прозванные "кикиморами" за спутанные грязно-зелёные волокнистые пряди на осьминожьем теле. Эти существа, способные выбираться на сушу и подолгу оставаться вне родной стихии, прижились в Омуте, расплодились и принялись терроризировать округу.

Но вскоре хищники и сами стали добычей. Лесные умельцы нашли способ использовать кожу кикимор — её обрабатывали так, что она приобретала эластичность, не уступая натуральному каучуку. Полученный материал шёл на мехи для воды, подошвы, тяжи охотничьих рогаток, сторожки? силков и массу других полезных вещей.

Охота на кикимор считалась занятием небезопасным — особенно после сильных дождей, когда те выбирались на берег и устраивали засады, закапываясь в напитанную дождевой водой землю. Зелёные космы делали их почти невидимыми, и жертва узнавала о засаде только когда её со всех сторон захлёстывали щупальца — кикиморы охотились группами по две-три особи.

Именно это и случилось с беднягой, которого Сергей обнаружил возле поворота на Дубининскую. Судя по татуированному на бритой голове знаку в виде треугольника, украшенного по вершинам крюками — из крупной общины родноверов, обосновавшихся в районе Большой Полянки.

Сергей терпеть не мог поклонников Чернобога за упёртость, склонность к мракобесию и первобытную жестокость: родноверы широко практиковали ритуальные пытки и ритуальный же каннибализм. Но, увидев, во что превратилось тело несчастного, егерь не мог ему не посочувствовать. Щупальца, вооружённые мощными присосками с роговыми крючьями, разорвали брюшину и грудную клетку, и теперь кикиморы увлечённо копались в месиве из кишок, крови и поломанных рёбер. Казалось, они вот-вот довольно заурчат, несмотря на то, что немы, как рыбы, с которыми делят среду обитания...

Снаряжение неудачника — ловчий шест с проволочной петлёй и АКМ — валялись тут же, неподалёку. Егерь, не сводя глаз с кикимор, подобрался поближе и нашарил в траве автомат. Твари, почуяв его, отвлеклись от трапезы и приняли угрожающие позы, раскинув щупальца веером — предостережение конкуренту, задумавшему покуситься на добычу. Сергей мог, не особо напрягаясь, перебить всех трёх — вовремя обнаруженные кикиморы не так уж и опасны, расправиться с ними можно без стрельбы, одной рогатиной. Но зачем? Даже если закопать недоеденного родновера, сородичи убитых тварей доберутся до тела за считанные часы, упорства и чутья на падаль им не занимать. А погибший... что ж, ему отмерялось его же мерой. Родноверы поедали печень убитых врагов, каковыми провозгласили всех, не разделяющих их языческого культа. И чем, в таком случае, они лучше кикимор, которые всего лишь следуют инстинктам? Разве, тем, что кикиморы жрут молча, без затей, а их двуногие родичи обставляют этот процесс камланием и прочими ритуалами.

Стараясь не поворачиваться спиной к октоподам, Сергей обошёл место кровавого пиршества и пошёл прочь, по Дубининской. Отойдя шагов на сто, он остановился и осмотрел добычу. АКМ, в меру потёртый — видно, что съеденный родновер любил оружие и тщательно за ним ухаживал.

"Ну что, сынку, помог тебе твой автоматик? Говорят же умные люди: "Лес не тир и не передовая: тут, прежде чем стрелять, надо сперва подумать: а стоит ли? И уж тем более, когда у тебя в руках не двустволка, а такая вот машинка..."

На дереве приклада красовался от же самый знак, что и на скальпе покойника. На обратной стороне имел место волчий крюк, а на шейке ложи владелец автомата прорезал ножом пять глубоких поперечных бороздок.

"Что ж, всё правильно. Кикиморы нашли своего".

Можно, конечно, продать автомат — на рынке Речвокзала за него дадут три-четыре сотни жёлудей, а на базарчике возле ГЗ — так и все шесть. Но...

Рядом мостовую рассекал узкий разлом. Мутная жижа, заполнявшая его, сыто булькнула, принимая смертоносную железяку. Егерь старательно вытер ладони пучком травы, словно избавлялся от въедливого запаха, и зашагал по тропе, в обход полуразрушенного здания вокзала.

IV

Задание было пустяковое: выбраться наружу через выход сектора "В", предъявив пропуск охраннику, скучавшему возле крупнокалиберного пулемёта, пересечь двор, миновать проходную. Миновать автостоянку, перебраться через узкий каньон, в который превратилась улица Менделеева, и расставить на противоположной стороне десяток дырчатых алюминиевых ящичков, воткнув возле каждого арматурину с красной тряпкой.

И всё. По прямой — каких-нибудь три сотни метров от ГЗ. Егора даже огорчило, что его первая полевая операция оказалась такой лёгкой.

Но человек предполагает, а Лес располагает. Подлесок, бурно полезший из-под земли после ночного ливня, сделал тропки, в изобилии протоптанные вокруг Главного здания, неузнаваемыми. Не успели они сделать двух десятков шагов, как пришлось прорубаться сквозь частокол высоченных, в полтора человеческих роста, грибов с вытянутыми вверх сморщенными шляпками. Эти сморчки-переростки македонской фалангой преграждали путь к коробке проходной, и обойти их не было никакой возможности.

"Вот тебе и экспериментальная микология... — ругался Фомич, рассекая белёсые, тонкие ножки, усеянные бледно-лиловыми пупырями — К бениной маме такие эксперименты, я лучше в кладовщики попрошусь..."

Промокли они насквозь с первых же шагов — не помогли даже плащ-палатки, наброшенные поверх рюкзаков. Дождь давно прекратился, но струйки воды с ветвей, с листьев, со шляпок грибов, обдавали людей с ног до головы при каждом шаге. Трава, высокая, ярко-зелёная, вылезшая сквозь раскрошенный асфальт, тоже была насквозь пропитана влагой.

Бывшую автостоянку — как уверял Фомич, вчера ещё вполне проходимую — перегораживали два рухнувших крест-накрест дерева. Каждое из них было толщиной с автобус, и преодолевать такое препятствие поверху ни Егору, ни его спутнику не хотелось. Дорога же в обход заняла не меньше часа — сквозь сплошной бурелом, густо затянутый проволочным вьюном, под рюкзаками с контейнерами и связками шестов.

Дощатые мостки через разлом смыло ночным паводком, но одна из ветвей упавшего великана легла поперёк каньона. По ней-то они и перебрались через провал, избежав утомительной и опасной возни с верёвками. "Ничего... — ворчал Фомич. — Мичуринцы к вечеру починят, им же надо как-то ходить на рынок ГЗ..." На вопрос Егора? "кто такие мичуринцы?" заслуженный лаборант объяснил, что так называют фермеров из большого поселения на территории Ботанического сада МГУ. "Груши у них — объедение... — причмокнул Фомич — И других фруктов полно — ананасы там, фейхуа..."

С контейнерами покончили быстро — благо, на той стороне подлесок разросся не так буйно, уцелела даже тропка, протоптанная вдоль ограды Ботанического сада. Воткнув последний шест, напарники решили перевести дух и набраться сил перед возвращением.

Фомич пошуровал древком рогатины в траве — не притаилась ли там какая-нибудь кусачая пакость? — сел на поваленную липу (нормальную, не великанскую), извлёк из кармана кисет и принялся сворачивать самокрутку.

— Вот так оно и бывает, стажёр. Сегодня есть тропа, а завтра — такой бурелом, что лешак ноги сломит. Поди, угадай!

Егору хотелось обматерить напарника за то, что тот поленился подняться на башенку корпуса "М" и оттуда, с верхотуры, осмотреть будущий маршрут. Тогда бы и гадать не пришлось — знали бы точно, где и какие препятствия их ждут. Но портить отношения с коллегой не стоило. Хотя бы — до конца стажировки.

— Классная штука... — он кивнул на рогатину Фомича. — Мне такую не предлагали.

Инструмент, и правда, был хорош. Метровое древко заканчивалось лезвием, вроде длинного, широкого ножа с толстым обушком — оно с одинаковой лёгкостью рассекало и завесу проволочного вьюна, и ножки гигантских сморчков и перепутанные ветви.

— Это не со склада. — пояснил лаборант. — Один егерь, известный в Лесу человек, и подарил нашему Шапиро. Только он сам из ГЗ носу не кажет из-за эЛ-А, вот и даёт мне. Это здешняя, лесная придумка, по типу якутского копья "пальма". Удобная штука, дорогу в подлеске прорубать — лучше не придумаешь.

Сам Егор сражался с буреломом при помощи самодельного мачете — обычной рессоры, выпрямленной, заточенной и снабжённой деревянной ручкой. Мачете выдал перед выходом прапор-завхоз — и долго наставлял на предмет бережного отношения к казённому имуществу.

— Где бы и мне такую добыть? На рынке?

Во дворике ГЗ со стороны улицы Лебедева раскинулись торговые ряды. Егор собирался заглянуть туда после вылазки — прикупить на ужин местные "фермерские" продукты.

— На рынке ты пальму не найдёшь, — разочаровал его лаборант. — Работа самого лучшего в Лесу мастера. Бич — это егеря так зовут — говорил, что его кузня стоит на железнодорожном мосту, и туда не всякого пускают, а только своих, знакомцев. Ты лучше нож хороший купи, твоё-то барахло годится только банки открывать.

И пренебрежительно ткнул пальцем в штык-нож. Ноготь у него был тёмно-жёлтый, табачный.

— Закуришь?

Егор принюхался к дыму.

— Травка?

— Зачем? — удивился Фомич. — Обычный табак. Челноки таскают с Тимирязевки, тамошние фермеры выращивают. Если дурь нужна — поспрошай на рынке, там её полно. Но если надумаешь брать табак — спрашивай мичуринский, он самый забористый. Ну и травка у них тоже ничего, вштыривает...

— Что, так прямо, в открытую, и торгуют?

— А чего скрывать-то? Нет, поначалу, конечно, запрещали, но когда выяснилось, что здешние наркотические средства не вызывает привыкания — бросили. Только я тебе не советую. Шапиро крепко этого не одобряет, узнает — уволит без второго слова.

— Но... если местная наркота не даёт привыкания, её же за МКАД с руками оторвут! Все жители Леса озолотятся!

Фомич плюнул в ладонь, затушил самокрутку и хозяйственно прибрал окурок в кисет.

— А на кой ляд им это? Деньги здесь никому особо не нужны, золота и камешков в квартирах и ювелирках столько, что за сто лет не выскрести. Всё, что нужно, даёт Лес, а чего не хватает — можно поискать в брошенных домах. Или на рынке выменять. К тому же, большинство замкадных товаров в Лесу бесполезны.

— И всё же — не понимаю! — продолжал упорствовать Егор. — Это же золотая жила! Наверняка есть способ...

— Штука в том, что привыкание-то есть, но не к наркоте, а к самому Лесу. Это называется Лесной Синдром или Зов Леса. В какой-то момент всякого, подсевшего на лесную дурь, начинает мучить депрессия и сильнейшие головные боли. Кстати, то же самое относится не только к наркоте, но и к лекарствам и биоактивным добавкам, произведённым из лесных компонентов. Медицина тут бессильна, единственный выход — не удаляться от МКАД. А лучше вообще перебраться внутрь.