Кот

О, Святая Анна! Ну почему от этих проклятых мавров одни сплошные неприятности?! Как же я мог забыть?! У поверженного мною предводителя под шелковым халатом еще и кольчуга имеется! И на нее я тоже имел право претендовать!

— Горе-то какое, сеньор альмокадани, — явил мне совершенно сокрушенную, по истине страдающую краснобородую рожу Северянин. — Касочка-то какая была добрая. И ведь, клянусь Святым Махаем Бьютским, точно была бы мне в пору! А я ее — хрясь... С одного удара — пополам!

— Зато ни с кем не нужно делиться, — хлопнул я здоровяка по плечу. — Она же теперь никому не нужна, а ты возьми. Найдем в Альхесирасе кузнеца. Вдруг ее еще можно починить?

— Хоу! Диего, ты вернул меня к жизни! — обрадовался рыжий гигант. — Хочешь, я вытряхну твоего бербера из его сапог? Я же видел, что они пришлись тебе по душе!

Матерь Божья, Царица Небесная! Сапоги! Это что же? Теперь мне и они могут не достаться?! Что же за зловредные твари эти мавры! Даже умереть по человечески не могут. Так и норовят какую-нибудь гадость добрым католикам учинить!

— Вытряхни, — тем не менее, согласился с предложением я. Вдруг! Нет, ну могло же так оказаться, что мавританская обувь окажется малой командиру отряда вольных воинов? Тогда и жалеть будет не о чем!

Северянин ловко перевернул тело лицом вверх, одним рывком стянул левый сапог и точным броском отправил его мне под ноги. Я уселся на краешек плаща, на который воины стаскивали добычу, и приложил подошву к ступне. Конечно же, надеждам не суждено было сбыться. Обувь подходила так, словно сшита по моей мерке.

— Удача твоя! — весело воскликнул здоровяк, не обратив внимания на мою разочарованную физиономию, и потянулся было за вторым. — Взгляни, Диего. Басурманин-то жив еще!

А я еще удивлялся, что тяжелый норманнский меч не смог пробить шлем надменного бербера. Судя по всему, оружие снова меня подвело. Рукоять провернулась, и удар пришелся плоской стороной клинка. Впрочем, это было только к лучшему. Обычай соматенты гласит, что все имущество проигравшего в личном поединке, принадлежит исключительно победителю. И это полностью решало мои проблемы с наследством проклятого мавра.

Хавьер Берриак с Северянином быстро привели неверного в чувство, я вернул сапог и бросил меч врагу под ноги.

— Ежели Дьявол тебя ценит, вам с ним удастся меня одолеть, — подтягивая ремешок на оплетке рукояти своего оружия, заявил я врагу. — Тогда мои братья позволят тебе уйти. Иначе, милостию Господа нашего, Иисуса Христа и всех Апостолов, ты умрешь здесь.

— А если я не стану с тобой драться, бродяга? — протиснул сквозь зубы мавр.

— Подохнешь как собака, — пожал плечами я.

— Цени, падаль, — воскликнул Абарка, внимательно рассматривая меч валяющийся у араба под ногами. Не ошибусь, если скажу, что оружие очень нравилось моему оруженосцу, хотя я бы, на его месте, не стал торопиться с выбором, пока не взял клинок в руки. — Тебе оказана честь сражаться с кабальеро и воином Христа.

— Мое имя Усем-Массен ибн-Зари, — наконец решился враг. — Запомните это, оборванцы.

— Зачем? — с детской непосредственностью поинтересовался Северянин. Чем вызвал настоящий взрыв хохота у собравшихся вокруг нас воинов.

Я же, воткнув меч в песок, преклонил колени перед крестом, и прошептал краткую молитву Святому Георгию — покровителю христианского воинства.

— Ну, Господи! Прими деяние сие за мессу тебе, — хмыкнул я и выдернул оружие, изготавливаясь к бою. За исход поединка совершенно не переживал.

Между тем, Усем поднял меч, отстегнул ножны с перевязью, и принялся тщательно рассматривать песчаную площадку, на которой нам предстояло сойтись в поединке. Весьма разумно с его стороны. Бывает маленький камешек неудачно попавший под каблук решает исход Божьего суда.

Вскоре, под приветственные вопли моих людей, к мавру присоединился и я. Можно было начинать.

— Ту-ту! — изобразив руками, будто бы держит у губ мундштук медной трубы, привлек к себе внимание Мартин. — Слушайте, слушайте, слушайте! Ныне, в день пятый, месяца императора Августа, в год тысяча триста пятидесятый от рождения Господа нашего Иисуса Христа. Или, если нашему гостю так будет понятнее — в месяц Зуль-Каада, семьсот двадцать восьмого года Хиджры! Здесь, в Кадисских горах, в теснине Гарганто Верде, в споре о чести и жизни, меч на меч, встречаются славный магрибский воитель Усем-Массен ибн-Зари, и всем нам хорошо известный, кабальеро Диего Родригес де Кастро Эль Гато! Первый меч Ли Линеа и наш брат по соматенте. Тот, кого мы выбрали своим капитаном — альмокадани — за то, что он даже когда падает, всегда оказывается на ногах!

— На четырех! — гаркнул Лопе Геррада, широкоплечий, лобастый потомок кантабрийцев, после взятия Севильи сто лет назад переселившихся в Пуэрто де Санта-Мария. Сволочь и скотина. Знает же прекрасно, как я не люблю, когда вспоминают тот злосчастный штурм — первый и последний, предпринятый славным королем Альфонсом, во время осады Гибратлара. А особенно то, как я, рухнув с подрубленной лестницы, приземлился точно на четыре конечности в самом верху груды тел наших погибших соратников. Божьим Промыслом остался жив, и тут же обзавелся прозвищем — Эль-Гато — кот. Против лишней приставки к имени ничего против не имею. Не прочь был бы, конечно, ее поменять на что-нибудь более благозвучное, приличествующее рыцарю и дворянину, вроде — Эспады — меча. Но и эта, на мой вкус, куда лучше Геррады — дубины.

Впрочем, Лопе никогда меня не любил. Точно, как и я его. Он, вне всяких сомнений, славный, опытный воин. Так у нас в отряде иных и нет уже. Восторженные, бредящие подвигами в битвах с неверными, мальчишки, которыми такие как я, пришли под стены Скалы, или отправились на свидание с Апостолом Петром-Ключником, или стали возмездием, страхом и ужасом Пограничья. А Геррада уже тогда, год назад был среди старшины соматенты. Именно он должен был стать командиром нашего отряда, но люди выкрикнули меня, не его. И гордились, что их альмокадани — настоящий опоясанный рыцарь. Вот и тогда, на песчаном берегу крошечного ручейка в ущелье, десять из одиннадцати доверивших мне свои жизни воинов встретили мое имя приветственными криками, и только Лопе — ехидным возгласом.

Ибн-Зари, выслушав представление моего оруженосца, покачал головой, скривил губы в усмешке и поднял меч над головой. Вся его фигура говорила, что, мол, хватит болтать! Пора приниматься за дело! Пора, так пора. Я разве против? Тем более, что все что хотел я уже выяснил. Высмотрел за те минуты пока Абарка разглагольствовал.

Итак, Усем-Массен ибн-Зари был меня чуть ли не вдвое старше, по меньшей мере — в полтора раза тяжелей, одет в тяжелую, двойного плетения, кольчугу. Все это играло мне на руку. Особенно сейчас, летом. Противник, каким бы опытом не обладал, будет двигаться куда медленнее меня. Хотя бы уже за тем, чтоб не перегреваться на жаре. К тому же — не сможет, при необходимости, резко сгибать руку в локте. По себе знаю, как больно в кожу впиваются собравшиеся в складки железные кольца на сгибах. По неволе привыкаешь делать более размашистые движения.

Меч бербера легче. Тоньше моего и, судя по куфическим надписям, сделан в Дамаске. Будь на мне добрая лорика, наплечники и наручи, я мог бы заранее торжествовать победу. Таким клинком ничего не сделать против доброго доспеха. Жаль, что у меня был только шлем...

Один из моих наставников, крещеный араб Мустафа, называл такую стойку — меч вверх — "усбут" — "держись крепко" на каком-то из пустынных наречий. У другой учителя, Микаеля, она же звалась проще — "день". Оба сходились во мнениях, что это лучшее для атаки положение, и что ему следует противопоставлять — "ночь", он же "кавали" — "сопротивление" — активную защиту. Оба седых воина провели в битвах по половине жизни, и у меня не было причин им не доверять. Ноги чуть шире плеч, клинок вперед, острие на ладонь ниже пояса противника.

Главное — увидеть, разгадать момент начала удара и его направление. Это жизненно необходимо. Щит, раз его не было у ибн-Зари, не стал брать и я. Значит, от первой атаки придется просто уклоняться. Клинок на клинок принимают только дети, сражающиеся хворостинами в подворотне. И то только до тех пор, пока наставник не оттаскает их за уши, и не посадит с точилом выправлять зазубрины на драгоценном оружии.

Быстрый! Какой же он, все-таки был быстрый! Падение заточенной стали я скорее почувствовал, чем увидел. Похолодело вдруг в животе, я немедленно отпрыгнул в сторону и повел вдруг потяжелевшую рукоять вверх. И тут же был вынужден снова разрывать дистанцию и защищаться. Бербер, ни на миг не усомнившись, сталью отвел мой дедовский меч от своей шеи и, припав на одно колено, с поворотом кисти, попробовал рубануть меня по животу.

Вот как? Будет мне уроком! В споре между сохранностью клинка и жизнью, стоит выбирать все-таки жизнь! Спасибо, воин пустыни Усем-Массен ибн-Зари. Я тебя не забуду.

Он был хорош и в нападении и в защите. Умело использовал свое преимущество, и не смотря на возраст, вес и доспехи, двигался достаточно быстро. Единственное, что в итоге привело его в преисподнюю — это отсутствие фантазии. Высокое искусство фехтования не поощряет уколы слабо заостренным норманнским мечом. Считается, что это оружие создавалось для рубки и больше ни для чего. Словно карающая длань Архангела, он способен сокрушить и железный шлем и череп под ним. Продавить доспех, разорвать самую лучшую кольчугу и смести с пути крепчайший щит. А вот колоть, словно копьем им будто бы нельзя.

С чего бы это? Замечательно же получилось! Мавр хрюкнул, и удивленно взглянул на торчащий из живота меч. И медленно опустился на колени. Меч выпал из его руки.

— Вот так, — надавив на плече, немного наклонил я Усема вперед. — Чтоб кровью не запачкать...

Страшная рана, но пока клинок не выдернули, сердце может биться еще очень долго. Человек будет мучиться от боли, медленно истекать кровью и все-таки оставаться живым. Нам же следовало поторопиться. Над ущельем уже несколько минут, привлекая внимание, кружат стервятники. И рано или поздно один из отправленных на патрулирование границы отрядов эмира Гранады догадается сюда заглянуть. Со времени начала осады Гибралтара, словно голодные волки рыскающие по Пограничью стаи альмогаваров приучили гранадцев к осторожности. Патрулей меньше чем в сотню человек давно уже не было. И боюсь, такой визит мы пережить не сможем.

Кинжал придется отмывать. Я не брезгливый, но Господь завещал не вкушать кровь или плоть других, кроме Его самого, людей. Провел острейшим лезвием по шее от одного уха к другому, слегка надавил, опрокинул лицом вниз и принялся стаскивать с мертвеца кольчугу с сапогами.

Приятно было, Черт возьми, осознавать, что все это теперь мое. И длинная, до середины бедра, плотная, кольчужного плетения рубаха. И джалабея — шелковая, расшитая узорами рубаха до колен вроде нашей котты, и железный конусовидный, обернутый красно-белым платком — смаггом, и черным, кожанным ободом — агалом, шлем. Меч с кожаными ножнами изукрашенными посеребренными медными бляшками. За один пояс — полосу драгоценного тонкого шелка не меньше двух вар (вар — 1,4 метра) длинной, в Севилье можно пару добл у торговца выторговать. А ведь в поясе уважаемого Усема-Массена ибн-Зари и полдюжины блеснувших золотом квадратных дихремов нашлось. И пусть они по весу и до половины честной кастильской доблы или арагонского флорина не дотягивали, а все-таки — золото оно и есть золото!

В кошеле, на христианский манер привязанном к опояске, еще горсть монеток. На этот раз серебряных тенок. Куда более плотно набитый кожаный мешочек Усема хранил в переметных сумах, но эту добычу уже нужно было делить на весь отряд. Поединок был между нами пешими. Лошадь, и все что на ней — общий трофей.

Ну и конечно — сапоги! Великолепные, кордовской кожи, темно-красные, почти бордовые, украшенные вышивкой, с небольшими бронзовыми колечками, к которым удобно крепить шпоры. На толстой, многослойной подошве и с небольшими — как раз, чтоб упереться в стремя — каблуками. И ведь точно мне по ноге! Вот это удача!

Давно такие хотел. Обмотки из шкур, намотанные поверх кальсес (испанские разъемные длинные штаны-чулки вроде шоссов), конечно спасают от утренней росы, но мгновенно промокают в дождь. Я уже не говорю о том, как эти самые шкуры воняют после недельной носки.

Ковырнул пальцем дырку в кольчуге. Признал ее пустяковой, и тут же прикинул доспех в плечам. Широковата. Можно было бы ремнем в талии стянуть, но ведь я кажется уже говорил о складках? Блеснуть перед сеньоритами в городских воротах Альхесираса — пойдет. Идти в такой защите на битву — Боже упаси.

— Эй, Северянин? Примерь, — бросил жалобно звякнувшую одежду на руку рыжему воину, решив, что ему она будет куда как нужнее.

— Благодарю, сеньор кабальеро, — слегка наклонил голову тот, и сразу, без усилия, бросил доспех мне обратно. — Там, на севере, за морем, я был бы рад иметь ее. А здесь... в этой геенне огненной, которую вы называете Андалузией, опасаюсь запечься в доспехе, словно в медном горшке над очагом. Так что, не обижайся моему отказу, командир. И прими обратно свой же совет. Не торопись расставаться с доброй вещью. Составишь мне компанию в поисках умелого кузнеца.

— Охотно, — рассмеялся я, вспомнив, что раз у меня теперь есть кобылка, а ездить на ней я все равно не буду, так почему бы не доверить ее спине самое тяжелое имущество?

Меч, пару секунд подержав в руке, я без сожалений, подарил счастливому оруженосцу. Легкий слишком. Коротковат, да и крестовина — изогнутый вниз, к острию полумесяц — маловата для руки в толстой, вываренной кожи, боевой перчатке.

Еще, в переметных сумах нашлись два плотных, сотканных из верблюжьей шерсти, одеяла, объемная, на асумбре (асумбре — 2,16 литра), фляга с кислым вином, туго скрученная палатка, мешочек с серебром, огниво, небольшой ларец с инструментами вроде ножниц для бороды, иголок с нитками, полукруглого ножичка для лошадиных копыт и небольшого напильника для правки лезвия меча. Последний — несомненно полезная штука. У меня уже есть примерно такой же, но этот был сделан куда лучше.

Пока разглядывал и раскладывал личную добычу, наш отрядный тесорио, Педро Эль-Контадор, закончил подсчет и раздел общих трофеев. И готов был огласить результат. И не в моих интересах было оттягивать это события. Во-первых, грифы действительно давно уже кружили над местом недавней стычки, и нам нужно до темноты уйти как можно дальше отсюда. А во-вторых, мои отважные воины, в ожидании дележа, обычно забывают обо всем на свете. Явись сейчас в ущелье гранадские хинеты, клянусь Святой Анной, никто их и не заметит, пока они по плечу не похлопают.

Естественно, Педро ждал не только моего разрешения. С разделом согласно древнего обычая соматенты, он справился бы и сам. Однако, Контадор ждал, пока я не проясню свои намерения относительно лошади и ее сбруи.

Педро на половину еврей. Не вникал в подробности — по матери или по отцу, да это и не важно. Иудей он только по крови. Община в Толедо родство с ним не признала и обряда посвящения их богу не проводили. Похоже, в юности наш брат так и не сумел найти свое место в Кастилии между христианами и евреями. Зато другая граница — между христианскими землями и Гранадским эмиратом, приняла парня с распростертыми объятиями. Так что, стал наш Контадор истовым католиком, отличным арбалетчиком и отрядным казначеем.