| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Куда?
— До Усть-Лабы, — пискнуло облако пыли.
— Проходите!
В проём всполохом ворвалась шустренькая девчонка с медного цвета кудрями, заплетёнными в тугую косу. Засновала как челночок от дверного проёма к свободному месту на передней площадке. Я и рта раскрыть не успел, как его больше не стало. Сначала у моих ног появилась корзина, потом чемодан, рюкзак и, наконец, пацанёнок, такой же кудрявый и рыжий, как и его сестричка. Был он немного чумаз, но не по возрасту нагл: вцепился глазами в Витька, будто бы это экран телевизора, и созерцал. С задних рядов набежали поэты, чтобы помочь "дитЯм" управиться с багажом.
— Да как вы всё это упрёте вдвоём?! — недоумевал Киричек, ставя корзину к окну, на свободное кресло.
— Нас встретят.
— Кто?
— Дедушка с бабушкой.
— А откуда вы едете?
— От дедушки с бабушкой.
— У нас их богато! — пояснил пацанёнок, не отрывая глаз от Витька.
Водитель захлопнул дверь, но не спешил выезжать на трассу, пока все пассажиры не рассядутся по местам. Спокойно докуривал папиросу, пуская сизый дымок в форточку со своей стороны. Что касается моего друга, то он был обескуражен поведением рыжего. Психовать ему не позволяло присутствие незнакомой девчонки. И вообще, как мне кажется, Григорьев потихоньку взрослел.
— Чё зыришь? — наконец, не выдержал он.
— Та-а, — ответил наглец, обращаясь не к нему, а почему-то к своей сестре. — Тайка, а почему на автобусе написано "Пресса", а тут сидят пацаны?
И надо сказать, вовремя обратился. У рыжей, как раз, дошли до него руки.
— Горе моё! — запричитала она, хватая его за плечи. — Где же ты опять извозюкался?!
В дело пошёл носовой платок заученным взрослым движением, вынутый из обшлага рукава. То сплёвывая на утирку, то елозя ей по щекам младшего брата, девчонка не прекращала его поучать:
— Ну, едут ребята. Ты ж у меня тоже сейчас поедешь? Вот и они такие же случайные пассажиры как мы с тобой.
— А чё они на первых местах сидят?
— И ты сядь, мальчик подвинется...
— Нет, я хочу у окна!
— А ты попроси...
После слов "мальчик подвинется", Григорьев мало-помалу стал наливаться красною краской. Будто его только что кто-то обозвал Казиёй. Вот кто сейчас скажет, что у него на уме?
Чтобы не рисковать, я встал со своего козырного места и сказал пацану: "Садись, пока ты шофёра не выбросил из кабины!" и плюхнулся на сидение рядом с Витьком. Тот офигел:
— Не жалко?
— Да чё там до того Усть-Лабинска? И десяти километров не будет. Ещё насижусь.
— Будет, — возразила девчонка, — от Некрасовки до вокзала одиннадцать километров, а до моста девять.
Подумав, добавила, обращаясь то ли ко мне, то ли ко всем пассажирам автобуса.
— Спасибо вам. Это несносный ребёнок.
Чем не повод обернуться и ещё раз на неё посмотреть? Ох, и козырная будет баба! Это только на первый взгляд кажется, что она рыжая. На самом же деле, волосы у неё цвета электротехнической меди, тёмно-красные, с блеском. У "несносного ребёнка" наверное, точно такие же, но они у него выгорели на солнце до такой степени, что стали похожими на свежую ржавчину.
Эту толику мальчишеского внимания Тайка сочла поводом для беседы. Ей ведь не меньше братика интересно, что за такой хитрый автобус, почему наполовину пустой и кем мы ему приходимся. И потом, у меня справа Витёк — есть с кем перекинуться словом. А у неё слева корзина, да я через неширокий проход. Отвернусь, нужно будет искать какой-то другой повод.
— А вы далеко едете? — поинтересовалась она.
— Далеко. До самого Краснодара.
— В гости, или домой?
— На семинар, — выстрелил я.
Чуть не убил! У Тайки округлились глаза.
— На семинар?! — то ли переспросила, то ли удивилась она. — Я слышала это слово несколько раз и даже умею безошибочно его написать. Но даже не представляю, как это выглядит со стороны. Может, подскажете?
Девчонке понравилось играться во взрослого человека. Не знаю как Витьку, а меня это начало доставать. А сделаешь ей замечание, точно обидится.
Скроив важную рожу, я пояснил:
— Это выглядит просто. В какой-нибудь город, например, Краснодар, съезжаются специалисты, ведущие мастера своего дела, чтоб поделиться опытом с молодыми талантливыми коллегами...
Тайка ещё не успела проникнуться ранее сказанным, а я без малейшей паузы воткнул свою тонкую, еле заметную шпильку:
— Если вы разговариваете только со мной, можете обращаться на "ты". А если с кем-то ещё, уделите немного внимания и другой стороне.
Мой корефан у окна благодарно зашевелился, а рыжая бестия вспыхнула, но тут же взяла себя в руки:
— Я вообще-то хотела с вами обоими поговорить, но... твой товарищ... это такая бука! — в отместку уколола она.
— Это у него профессиональное, — отпарировал я. — Виктор часто и подолгу задумывается.
Бука сначала обиделся, засопел, но после моих слов, холодно отвернулся к окну.
— А вы, то есть, ты, — не унималась Тайка, — специалист, или едете с папой?
— Не знаю, что и сказать, — скромно потупился я. — Конечно, не Виктор Григорьев, но тоже, в какой-то мере, специалист. Если Кассиль посчитал, что я тоже могу присутствовать на его семинаре, значит, видит во мне какой-то талант. А отца у меня нет с третьего класса.
Вот так что, знай наших!
"Бука" спрятал от постороннего взгляда округлившиеся глаза,
девчонка зависла. Она была настолько обескуражена, что перешла на "вы":
— Извините... ой, извини. Я сначала сказала, потом подумала.
— Ладно, проехали.
— Кассиль... Кассиль, — пережевала Тайка, — это ты не о том Льве Кассиле?
— О каком же ещё? Других у нас нет.
— Ага!!! — победно взревела она. — Значит и вы тоже... нет, не писатель, а юный поэт! Угадала?
— В принципе, да.
— А Виктор Григорьев это... ой, я такого не знаю...
— Как? — возмутился я, — это же, — Витька притих. — Это же внештатный корреспондент "Пионерской правды", дипломант всесоюзного конкурса "Юный журналист года"! Да вот он, рядом со мной, у окошка сидит!
Если девчонке сейчас не было стыдно за свою серость, значит, мой жизненный опыт не стоит и ломаного гроша. И поделом! Не будет судить о людях навскидку, с первого взгляда, даже если они действительно буки. Витьке тоже этот урок на пользу пойдёт. Вон как расцвёл! Пусть изнутри почувствует вкус земной славы. Вдруг, да захочет стремиться к чему-то большому?
К чести Тайки, и этот щёлчок по носу она выдержала достойно: поручкалась с моим стеснительным корефаном и даже специально для этого встала. Тот краснел как последний лошара, но этим своим недостатком вызвал у новой знакомой дополнительную симпатию.
Тетрадка была, карандаш тоже. Мы все обменялись домашними адресами. И тут, перевернув свой листок, Тайка самым простецким образом, попросила:
— Саша, пожалуйста, запиши мне на память какой-нибудь свой стишок! Если можно, про школу.
Вот уж о чём никогда не писал!
Я задумался. Можно сказать, поплыл. Самое паскудное в том, что на ум приходили только чужие строки. Если бы километры не летели так быстро, я бы что-нибудь сам сочинил, а так... пришлось воровать чужую интеллектуальную собственность. Краснея в душе, по памяти написал:
"В школьное окно смотрят облака,
Бесконечным кажется урок.
Слышно, как скрипит пёрышко слегка,
И ложатся строчки на листок".
Всё. С неё хватит. Так и отдал.
— Здорово! — ахнула Тайка. — Так просто, а читаю и кажется, что за партой в классе сижу. А дальше?
Раскатала губу!
— Дальше пока нет ничего, — сухо проинформировал я. — Мы с Виктором как раз обсуждали идею и красную линию дальнейшего содержания. Даже немного поспорили.
— И в чём не сошлись?
— Я считаю, что дальше нужно писать о любви к Родине, а он за любовь к однокласснице...
— Заречный! — крикнул водила. — Э, мастера слова, выходим все до единого! — И на децибел ниже, — девушка из Некрасовки, выведите пожалуйста главного контролёра. А то он меня и слушать не хочет!
— Можно закурить и опра-а-авиться! — радостно хохотнул Киричек и, потирая ладони, просквозил мимо нас к выходу.
А справа на ухо:
— Санёк, ну чё ты сидишь?!
— Чё,чё! Не видишь? — некуда!
— Посунься тогда, попробую проскочить...
Нет, это просто заколдованный мост! В каком только детстве автобус к нему ни подъедет, всегда получалось так, что я создавал пробку и кому-то сильно мешал. Сегодня Витьку. А что прикажете делать, если сзади поэты один за другим семенят к выходу, слева девчонка раком стоит, копошится в своей корзине — ищет газетку, ибо "главного контролёра" в одночасье скрутило посрать. Только что от кресла не оторвёшь, а тут... наверно, с досады. То нагнётся бедная девка, то выпрямится струной. С одной стороны, взрослых пропустить надо, а с другой — несносный ребёнок ногами сучит и чуть ли ни басом: "Та-ай!!!" Тут ещё корреспондент хренов, юный журналист года, топчется по ногам. Хорошо хоть, Тайка не видит. Ну, падла! Выйдем отсюда, я тебе всё скажу!
Большой деревянный мост в районе Заречного, был построен в середине сороковых. К этому времени он здорово сдал. Движение по нему стало подчинено множеству инструкций и правил. Одно из них я запомнил ногами. Первым на ветхий настил въезжает пустой автобус, а следом за ним идут пассажиры без багажа. Эх, как давно это было, а не забыл!
Витька догнал меня ближе к середине реки, когда злость на него почти улетучилась:
— Гля, как красиво!
Чувствует, падла, что виноват и хочет обезопаситься, перевести разговор в спокойное русло. А по сути, красоты ему всегда были по барабану. И в дыню не дашь: девчонка недалеко позади, тащит за руку своего серуна:
— Тай, ну подсади, дай мне на перила залезть!
— Нельзя, дядя шофёр будет ругаться.
— Он не увидит.
— Как не увидит, если в автобусе зеркало специальное есть?
— А я ему скажу, что я это не я!
— Врать, Димка, нехорошо...
Не до нас ей. Процесс воспитания — разновидность вечного двигателя. Он не должен заканчиваться никогда.
— Витёк, — процедил я, рассматривая свой правый кулак, — а ну расскажи, как себя ведут победители всесоюзного конкурса. Они так же как ты топчутся по мозолям соседей, пхают девчат, которым они нравятся, сшибают с ног пацанят, срут на всех остальных, чтоб всегда и во всём быть первым и только первым?
— А что ещё оставалось, твои штаны обоссать?!
Вот же упрямый козёл! Никогда не признает, что был неправ, хоть ты его убей!
— Пош-шёл ты!
Витька семенит рядом. Он чувствует себя некомфортно. Вдруг, да откажут от пирожков? Растерянно смотрит по сторонам, ищет подсказку. Наконец, забегает спиною вперёд, чтобы задобрить меня комплиментом:
— Ну, ты, Санёк, с бабами!!! Я так не могу!
Кубань — равнинная речка, намного спокойнее и шире нашей Лабы. Когда схлынет летнее половодье, она щедро делится руслом с наносными зелёными островками. Оно ведь как? — несло по течению веточку, да зацепило за шальную корягу. Пробовала от неё оторваться, да не смогла, жидкою грязью сначала слепило, потом засыпало. Хоть и хочется на волю, а всё! Надо угомониться пустить корни, отрастить крону и кланяться солнцу. А вы говорите, откуда в реке груши да яблоки?
Под Заречным мостом (это он так по имени ближайшего хутора называется) таких островков сразу два. Там и там местные пацаны. Тягают на удочки галавчиков, чернопузов, прочую рыбную мелочь типа пескаря с краснопёркой. На их молчаливую суету внимательно смотрит Киричек, брезгливо отстранив руки от закопченных перил.
Это в прошлом июне бригада "Мосфильма" здесь куролесила. Снимали огневой эпизод из фильма "Железный поток". Как отряды красноармейцев прорвали кольцо окружения и ушли из станицы по этому вот мосту, в самый нужный момент его запалив. Сзади нас те самые тополя, впереди глинистый склон, по которому статисты с винтовками съезжали на задницах. А там, где автобус стоит, бегал артист Николай Трофимов и спрашивал: "Где моя рота?"
Мой будущий свидетель смотрит будто бы вниз, а наезжает на нас:
— Что, гандрюшата, вязы хронометру ещё не скрутили?
— Разве можно? — уважительно шепчет Витёк. — Вот они, за пазухой, тикают, — и локтем меня бок, — а это кто?
— Как — говорю, — кто? Это поэт Александр Киричек...
Судя по возрасту, Сашка сейчас активно донашивает первую из семи своих жён, если считать лишь тех, с которыми будет расписан официально. Она у него работает корреспондентом "Ленинского знамени". Поэтому добавляю:
— Стихи Александра Васильевича часто печатают в нашей газете. А мама его живёт около нашей школы. Второй дом от угла.
— Читал он, как же, ага! — хмыкает будущий многожёнец и снова глядит вниз.
Я мог бы его посрамить, да не вижу смысла. А так Сашка поэт штучный. Иногда такое ввернёт, что диву даёшься, где выкопал? А ещё он любит родные места, как больше никто:
"Моя колхозная станица,
Без коленвала, без тягла,
Как ты сумела возродиться?
Как только выдюжить смогла?!"
Последний раз я виделся с ним в доме, где когда-то жила его мать. Иду от врача, слышу во дворе стук. Глянул через забор — сидит. На коленях крыло от бежевой "Ауди", а он его молотком наяривает, типа рихтует.
Ого, думаю, жив курилка!
Он по железке: Бух, бух!
Я ему с улицы:
— Кто там?
Сашка в старости стал глуховат. С третьего раза еле услышал.
Посидели по-стариковски, помолчали вдвоём. Проводил он меня до калитки и говорит:
— Бать колотить, Санёк, семьдесят девять лет!
В этом времени нет случайных прохожих. Все кто есть, родом из моего детства. Они как пророческий сон, сбывшийся наяву. Хоть верь, хоть не верь. Жизнь это тоже мост. Идёшь по нему, многих не замечая. А ближе к концу оглянёшься — и холод в груди: где все, к кому ты привык, с которыми сталкивался, не уступая дороги? А их уже нет. Теперь кричи, не кричи "где моя рота?" — не обернётся никто...
Витька, кстати, тоже заметил следы былого пожара:
— Гля, — спрашивает, — а что это тут горело?! — вернее, не спрашивает, удивляется вслух.
Ага, так я тебе и сказал! "Железный поток" посвящён юбилею советского государства. Премьера в кинотеатрах только через пять месяцев. Что тут конкретно происходило, даже местные толком не знают, а ему и подавно знать не положено.
— Де-ду-шка-а!!!
Вдоль закопчённых перил с визгом проносится "контролёр", он же, "несносный ребёнок", а если точней — Димка. Оборванная с краю доска гулко шлёпает в такт барабанной дроби сандалий. Ещё мгновение — и затихает вдали:
— Я-зай-ца ви-и-де-ел!
Тоже любит своего деда!
— Витёк, — причалив к пляшущему плечу, резко пускаю в ход остриё правого локтя. — Там Тайка уже догоняет. Смотри, падла, только попробуй забыть, что ты внештатный корреспондент!
— Замётано! — таким же свистящим шёпотом отзывается он.
А вот и шаги. Всё ближе и ближе... пора! Будто бы продолжая давно начатый разговор, глубокомысленно изрекаю:
— Нет, Виктор! Поэзия это не средство массовой информации. Зачем рифмовать то, что понятней и проще изложить в прозе?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
