Под вечным солнцем (главы 1-11)

— Учили ли тебя, как должно чтить исконное оружие воина?

Тот молча кивнул.

— Так чего же ты ждешь? Я не насытился еще.

С трудом юноша придвинулся ближе и холодными, как лед, руками и губами начал ласкать его горячее и потное тело, своими осторожными, неумелыми движениями заставляя вспыхивать его кожу сильнее прежнего... опускаясь все ниже и ниже, пока не налился вновь прежними жаром и истомой низ смуглого живота. Та волна была рядом. Никуда не ушла, ждала мига, повода, чтобы вернуться. Вот ее первый удар. И еще. И еще. Вот она встает. Застит свет, застит все вокруг... все теряется в ее алой мути, все сливается, тонет, мчится, разбивается о камни...

Яростным стоном, восторгом и мукой взорвался мир, судорога наслаждения скрутила тело Атхарнаана, когда, как должно с наложниками и только с ними, взял он это небывалое чудо — схватил его за волосы и дернул на себя, насаживая, раз, и два, и три — с каждым разом входя все глубже, пока не вспыхнули вокруг яркие искры, и тишина не затопила слух...

— Ступай, — буркнул Атхарнаан, блаженно стекая на подушки. Не поднимая ресниц, он коротко распорядился евнухам, поспешно подбежавшим к ложу: — Научить всему, что должно. Одевать в белое. Торговцу заплатить обещанное. А теперь — все вон.

И с шорохом опускающейся бархатной завесы в опочивальню пришла тишина, нарушаемая только ровным дыханием крепко спящего человека.

Добравшись до своей постели, Эйтэри наконец-то рухнул лицом вниз и лежал, почти не шевелясь, глядя в темноту сухими глазами, и, на счастье, никто не видел, как они горят зловещим светом болотных огней.

..Когда ему расчесывали волосы, дивясь их белизне и легкости, когда подводили сурьмой глаза, когда натирали тело благовонными маслами и накидывали на плечи летящие шелковые одежды, Эйтэри смотрел на все это будто со стороны. Вполуха слушал торопливые наставления, пожелания — и угрозы, мол, если не угодишь повелителю, то...Он думал о другом.

Такая редкая игрушка, как полукровка горного народа, понравится этой дряни, прикидывал Эйтэри. Он заиграется, как ребенок, и пусть, пусть, чтобы ни делал...пусть только — рано или поздно — позволит остаться до утра.

И тогда Эйтэри, сын мятежного князя и девы из рода Горных владык, чей отец казнен, а мать исчезла, Эйтэри Горный Ветер, главарь бандитской шайки Приграничья, Эйтэри, северная тварь, убьет этого...повелителя половины мира.

Он лежал, не в силах пошевелиться, и думал об этом. Убьет. Непременно убьет, отомстив ему не только за отца и мать, за истощенную страну, за многие и многие смерти, но и за сегодняшнее унижение. Властительный мерзавец сдохнет, захлебнувшись своей черной кровью. И от чьей руки, мрачно усмехнулся про себя Эйтэри — своего же собственного наложника, подстилки, которого повелитель и за человека-то не считает...Прекрасная, прекрасная смерть.

— Повелитель так быстро отпустил тебя? — тихий голос прервал мысли Эйтэри. Он тяжело приподнял голову и, прищурившись, глянул на мальчика, который смотрел на него во все глаза, чуть отведя в сторону легкий полог над кроватью. Как же его зовут...Эйтэри не мог вспомнить, как ни старался, хотя, кажется, днем мальчик назвал ему свое имя...

— Какое тебе дело? — буркнул Эйтэри и отвернулся. — Сгинь.

Мальчик между тем отодвинул полог и аккуратно присел на самый краешек постели. Эйтэри не увидел — уловил мягкое движение и поморщился — ну чисто девка. Интересно, сколько плетей ему всыпали, чтобы сделать его...таким? Или его таким и растили...очередную игрушку для повелителя половины мира, чтоб его снежные демоны живьем сожрали.

— Тебе больно? — сочувственно поинтересовался мальчик, будто не обращая внимания на нарочитую грубость в голосе Эйтэри. — Это ничего...мне в первый раз тоже так было...

— Бывает больней, — Эйтэри приподнялся на локтях, хмуро глядя на незваного гостя. Может, сверкнуть глазами, оскалиться в недоброй усмешке...испугается же и больше не будет соваться к горным тварям глухой ночью.

— Ты привыкнешь, — мальчик чуть пожал плечами. — Повелитель тебе ничего не подарил?

Эйтэри мотнул головой — нет, мол. Говорить о том, что он бы с удовольствием вбил оный подарок повелителю в глотку, он не стал, хоть и хотелось.

— Это дурной знак! — изящные черные брови взлетели вверх. — Как же так...Повелитель всегда так щедр...

Эйтэри неопределенно дернул плечом.

— Ничего, — торжественным шепотом заключил мальчик. — Ты красив...тебя всему научат, и повелитель в награду за твое искусство однажды подарит тебе браслет...или кольцо, знаешь, вот так снимет с собственной руки — и подарит...Это великая честь! Мне рассказывали...

— А тебе не дарил? — поднял бровь Эйтэри.

— Нет... — мальчик погрустнел и вздохнул. — Он давно не звал меня к себе...

— Вот и радуйся, что не звал, — чуть слышно пробормотал Эйтери. — Чего тебе не спится, иди уже...а то сожру. И косточек не оставлю.

В подтверждение он оскалил острые зубы — и мальчик отшатнулся, прижимая ладони к щекам.

— Вы...вы и вправду едите людей? — голос его дрожал и срывался.

— Отчего ж не есть, — Эйтэри клацнул зубами и облизнулся, как кошка. — Особенно тех, кто лезет к нам в ночи с глупыми вопросами. Ну, иди сюда, любопытный ты мой, я же голоден, страшно голоден...

Мальчик ахнул и исчез, будто растворился в глухой сонной темноте гарема.

Эйтэри сверкнул глазами ему вслед и лег, подложив ладони под голову, устроившись поудобнее и стараясь не шевелиться — боль все еще саднила и тянула.

— Будь ты сотню раз проклят, повелитель Атхарнаан, — беззвучно прошептал он равнодушной темноте. — Я пришел тебя убить. И убью.

* * *

Йакарру, младший евнух гарема повелителя половины мира, неторопливо и аккуратно застегивал белоснежные одежды на новом наложнике, бережно расправлял складки легкой ткани и только об одном молился про себя — только бы не коснуться случайно белой кожи северной твари, не потревожить ледяное спокойствие существа, сейчас так похожего на дворцовые мраморные статуи. Тот, впрочем, и сам не шевелился сверх необходимого — так и стоял, застывший, будто не дыша, опустив черные ресницы. Йакарру радовался этому — нельзя смотреть в глаза северным тварям, не то зачаруют, заворожат, отнимут душу, а тело сожрут, облизываясь, что кухонные коты над случайно перепавшим куском мяса. Этот, конечно, никого еще не сожрал, но, говорят, грозился.

Сухо щелкнула последняя серебряная застежка у горла, и Йакарру отступил на шаг, оглядывая плод своего труда, и невольно вздохнул от восторга — тварь была красива, что и говорить, а цвет, избранный повелителем, украшал ее еще больше.

Наложник наконец поднял глаза, чуть прищурился, взглянув на евнуха, и тот поспешно отвел взгляд, жестом указывая на огромное зеркало за спиной твари — повернись, мол, взгляни...Ресницы дрогнули и вновь опустились, юноша чуть кивнул, будто это он был тут повелителем, вольным в жизни и в смерти своих слуг, а не одним из рабов — и повернулся к зеркалу.

И отшатнулся на миг, вздрогнув всем телом. Йакарру не успел понять, в чем дело, как лицо твари вновь стало мраморным и безразличным, а потом...сердце ушло в пятки, да там и заколотилось бешено.

Тварь улыбнулась, оскалив острые зубы — улыбнулась так, будто увидела в зеркале и желанное ей существо, и смертельного врага, и еще что-то, неведомое, непостижимое людям. Минуты текли, как речная вода, медленно и тяжело, а тварь все смотрела, смотрела, чуть касаясь пальцами тонкой ткани, серебряных нитей вышивки, блестящего металла застежек...и улыбалась. Сладко и страшно.

..Госпожа Х'эллиэр не носит белого, шептались служанки, господин и супруг как-то раз подарил ей одежды из драгоценного шелка, белоснежного, как снег с предгорий, так госпожа приказала их сжечь, безумная, такой дорогой подарок, господин так хотел ее порадовать, а она...она...вот что значит — горная тварь, ни закона у них, ни чести...

— Горный народ одевается в белые одежды в знак скорби по близким своим и родным, дитя мое, нельзя надевать такое без причины, беду накличешь, нельзя, сыночек, нельзя...

Эйтэри еще раз улыбнулся, глядя в зеркало, не замечая, что улыбка превращается в звериный оскал.

Я не носил траура по отцу и матери. А по тебе, владыка Атхарнаан, пожалуй, надену. И буду носить до самой твоей смерти. Все по слову твоему, повелитель половины мира, все по слову твоему.

Нить третья. ЗОЛОТОЙ ВЛАДЫКА — ЗОЛОТОЙ ЭРХА.

Рано поутру, едва только взойдет над миром яростное правое око небесного бога, повелитель Атхарнаан судил, разбирая сложные тяжбы, принимая просителей и благодарящих. И мало было тех кто осмеливался прийти на этот суд. Верно, и впрямь плохи были дела у этого полного человека в порванной дорогой одежде, раз осмелился он просить справедливости владыки.

Недвижный и бесстрастный, литой статуей сидел он на возвышении, и только золотые искры, в такт дыханию, разбрасывали тяжелые украшения, надетые на него — браслеты до локтя, кольца с крупными камнями, ожерелья, сплетающиеся в тяжелое оплечье, подобное тем, которыми защищают грудь и шею воины. В Зале Речей было сумрачно, несмотря на ясное солнечное утро, только золотая дорожка света, падающего через узкие окна-бойницы, бежала по нему — от входа, через лес колонн, до самого возвышения, наполовину тонущего в тени. Здесь всегда было сумрачно, сумрачно и тихо — так, что любой звук, даже самый тихий шепот, можно было услышать, как бы далеко ты ни находился от говорящего. Здесь не было ни драгоценных украшений, ни дорогих ковров — только в ночи пира сюда вносились длинные столы и длинные скамьи, и горели факела, и звенели чаши, и раздавались приветственные крики в честь героев — живых и давно умерших, и чудилось, что ушедшие отзываются и тоже пьют за славных своих потомков...

— Говори! — негромкий голос, кажется, напугал просителя больше, чем бы мог то сделать львиный рык. Мелко затрясшись, он рухнул на колени, кланяясь в пол.

— О владыка и повелитель, попирающий ногами пуп земной, а головой касающийся чрева небесного отца, премудрый и всемилостивый, справедливый и беспристрастный владыка! — судя по тому, как, сбиваясь, зачастил проситель этот проникновенный список титулов, он твердил его всю дорогу, боясь забыть и не особо задумываясь о смысле. — Я, всего лишь бедный торговец твоей державной столицы, милости, суда и защиты прошу и умоляю!

— Кто же нанес тебе обиду, бедный торговец? — статуя на возвышении прищурилась, прикидывая стоимость одежд этого "бедняка".

— Милости твоей прошу, о повелитель! Нанес мне обиду, унизил, обесчестил и разорил меня один из твоих воинов, известный как Харрас-Аннан, и люди его.

— Не дело слушать обвинение без того, кого обвиняют, — усмехнулся повелитель. — Позвать реченного сюда!

Харрас-Аннан, блистательный офицер-эрха и безжалостный воин, в этот ранний час обычно еще спал — но нынче была стража его сороковки, и на суд повелителя он явился без замедления. Чеканные и быстрые, шаги раздались — и раскатились эхом в Зале Речей. Эрха вошел и поклонился, коротко и уверенно, хоть и низко.

— Повелитель звал меня? — уточнил он, не обращая внимания на стоящего перед возвышением, рядом со стражем, просителя.

— Это он, он, мерзавец! — одновременно с ним взвыл торговец, утратив самообладание и на миг забыв о страхе. Пристальный и будто насмешливый взгляд повелителя заставил его очнуться и упасть лицом вниз. Атхарнаан обменялся коротким взглядом с эрха и вновь велел торговцу:

— Говори.

— Милостивый и справедливый владыка, светоч земной, да продлится твое правление годы и сотни лет! — не поднимая лица от пола, а потому невнятно зачастил торговец. — Этот человек со своими людьми ел и пил у меня день за днем, не внося денег, но только обещая оплату. И я, бедный человек, веря его слову, впал почти в полное разорение, дойдя до крайней крайности. И вот, вчера вновь эти люди пришли под мой кров, и стали требовать еды и вина, и все — лучших. И им подали все, что мог дать им я, в крайней моей бедности. Но они перевернули стол, и рассыпали еду, и ударили по щеке рабыню, так что она разбила принесенный кувшин вина. И тогда я вышел к ним сам, и со всей учтивостью попросил их не устраивать драки и не чинить бесчинств, а по крайней мере оплатить хотя бы часть долго, чтобы я, бедный торговец, мог купить еды и вина, которыми должно было бы ублажать воинов. И тогда они выхватили кинжалы, и стали бить меня, несчастного, и скрутили мне руки, и я был вынужден, стеная, смотреть, как грабят и разоряют мой дом, как силой берут моих женщин, а одного из моих рабов они избили так, что он нескоро сможет работать...

Эрха стоял, яростно сверкая своими красивыми черными глазами, от которых млела не одна женщина столицы, но молчал, ожидая своей очереди говорить перед повелителем.

— И чего же ты хочешь, бедный торговец, от большой обиды, причиненной тебе? — Атхарнаан осведомился так безмятежно, будто не слышал того, что ему говорили.

— Мой повелитель! — приободрившись, поднял голову и сел на колени проситель. — Я прошу, чтобы бесчинник, во-первых, вернул то, что он мне задолжал. Во-вторых, оплатил испорченное им и его людьми, вот, я составил список...

"Ах ты дрянь", — ясно читалось во взгляде эрха, но он по-прежнему молчал.

— Что же ты ответишь, мой воин, на столь ужасное обвинение, предъявленное тебе этим бедным человеком? — голос повелителя был слаще патоки.

— Я могу ответить коротко, мой повелитель, — хмуро ответил эрха. — Этот сын слизняка не соврал, но и всей правды не сказал, что втрое худшая ложь, как говорят мудрецы.

— О чем же он умолчал?

— Мой повелитель! Я и мои воины изредка посещали дом этого человека, несмотря на убожество еды, которую там подают — там недурно вино, да и девушки хороши, — воин усмехнулся в усы, но тут же вернул себе серьезность. — И не этому червю бы быть недовольным — после выплаты жалования мы оставляем в его притоне немалую часть. Но этот сын шакала настолько лишился ума, что подал нам вчера на стол протухшее мясо и ослиную мочу вместо вина. Мы было решили, что это глупость рабыни тому виной, хоть нам и странно было, девка она сообразительная... — эрха невольно сладко улыбнулся, сбившись с придворного слога на уличную быструю речь, но выправился. — И беды можно было бы еще избежать, если б этот тугоумный сын ослицы немедля исправился и подал нам на стол еду, достойную воинов, а не рабов. Но он сперва, лишившись ума, начал угрожать нам, а после, всего лишь увидев обнаженное оружие, заверещал, как подстреленный заяц, и начал клясться всеми богами, что другой еды он нам не может дать... — воин задумчиво погладил рукоять кинжала. — Мы несколько увлеклись, я признаю. Но, мой повелитель, как велико было наше бешенство, когда мы увидели, что этот нечестивец принес ложную клятву — ведь его подвалы ломились от лучших вин, а кухня была полна отличной еды! Ведь известно, что принесший ложную клятву должен ждать воздаяния от богов, и в самом скором времени — и сейчас воздаяние богов не замедлило явиться в нашем лице!