Мы не одни

Минули века, а в неокрепшем юном сознании эти дикие представления о чистоте и здоровье генофонда все еще остались, играя далеко не последнюю роль. Впрочем, как и многие другие дошедшие до наших дней животные инстинкты, вроде стремления к иерархии (этот — крутой, а тот — лох), защиты территории (ты с какого района?) и доминирования (пошли раз на раз). И любой сдвиг от среднего значения заочно воспринимается как угроза, а от угроз и у древних предков, и у дремучих современников принято избавляться любым доступным способом. Но так как изгнать "не такого как все" из общины или безнаказанно дать дубиной по башке уже не получится, над ним по старой памяти всячески издеваются, выживая "гнилое семя" из племени.

Низкий — коротышка. Высокий — каланча. Худой — дрищ. Лишний вес — жиробас. Хорошо учится — ботаник. Плохо — тупица. И так далее, и далее, и далее. А если жертва еще и немного не от мира сего и в ответ на оскорбления не может дать по шее — все, пиши пропало. Съедят и не подавятся.

— Тишина! — Ольга Григорьевна трижды хлопнула по столу и вновь погрузилась в угрюмое бдение за подопечными. — Решаем уравнения. Пока не решите — домой не пойдете.

А вот и мотив поскорее расправиться с ненавистными иксами. На такой объем у Ивана обычно уходило минут сорок, но теперь он справился за вдвое меньшее время и без намека на гордость предъявил тетрадь учительнице. Та пробежалась снулым взглядом по страницам, проверила ответы, не нашла к чему прицепиться в способах их получения и с пресным подобием улыбки прогудела:

— В точных науках ты тоже силен, только скромничаешь. Подождешь своих, чтобы одному домой не идти?

— Нет, — парень отрывисто кивнул головой и спрятал школьные принадлежности в брезентовую сумку от противогаза, притащенную с работы матерью взамен старого рюкзака, "случайно" облитого краской. "Своих" в классе у Перова не было, поэтому и ждать никого не стал.

Кивок Ольге Григорьевне на прощание, лямка через плечо, тихое эхо шагов в пустом пыльном коридоре и здравствуй тенистый сентябрьский полдень, заливший все вокруг медовой сепией. За минувший год двор пришел в страшный упадок — асфальт вспух от рвущейся на волю зелени, ее свободные собратья вымахали чуть ли не по колено, газон порос бойным разнотравьем, и все попытки привести территорию в порядок не увенчались успехом. На субботники приходил только Иван, да и то лишь потому, что мать чуть ли не каждый день навещала классную руководительницу и осведомлялась о расписании, домашних заданиях и успехах сына.

Остальные же товарищи по несчастью кое-как терпели прозябание за партами — но вовсе не ради знаний, а для веселых бесед, приставаний к девчонкам и измывательств над изгоем — столь же неотъемлемым атрибутом любого класса, как и мел с доской. Повезло еще, что Конек куда-то запропастился, и Ване не придется полдороги слушать колкости в свой адрес, а то и получать лещей и затрещин. В полную силу Витька почти никогда не бил. Кулак, говаривал он, для нормальных пацанов. А тебе ладошкой, как бабе.

Миновав забор с проржавевшими прутьями, Иван оказался в заросшем бурьяном частном секторе с двумя рядами старых одноэтажных домиков в самом сердце города. Это — кратчайшая дорога домой, но вечером, а уж тем более после захода солнца здесь лучше не появляться. И дело даже не в шайках хулиганья, облюбовавших заброшенные избушки для своих забав, а в стаях бродячих собак, особенно ретивых с наступлением темноты.

При свете дня Ивану ничто не угрожало, и парень достал из сумки заветный блокнот, чтобы во всей красе описать окружающий бардак, как нельзя кстати подходящий для планеты киборгов-людоедов. Грифель коснулся листа, и скрипящий звук подобно заклинанию перенес творца в иное измерение, где время шло по своим законам. Неизвестно, как долго простоял подросток посреди улицы — может пять минут, может полчаса — но из мира грез и фантазий его вырвал протяжный молодецкий посвист, от которого на спине выступил холодный пот, а язык присох к небу.

— Здорово, Пушкин! — издали окликнул Конек, разухабистой походкой приближаясь к цели.

Главный задира держал руки в карманах заплатанного спортивного костюма, за ухом-лопухом белела самокрутка, желтые зубы без клыка и резца скалились в самодовольной ухмылке. Иван дернулся, будто собрался взять разбег из верхнего старта, но подошвы намертво приклеились к пыльному асфальту, мышцы свело, и только колени продолжали мелко дрожать.

— Че там в школе? — мучитель обдал Ивана ядреной вонью давно не мытого тела и легонько ткнул в солнечное сплетение — таким образом Витька приветствовал тех, над кем замыслил всласть поиздеваться.

Он был невысок, тощ и откровенно уродлив, с одутловатым конопатым лицом, свернутым набок мясистым носом и крохотными глазками, в чьей черной глубине поблескивало концентрированное зло. Одним словом — гоблин, и Ваня легко бы с ним справился, вот только подростка с детства учили избегать драк, споров и прочих конфликтов. Отец же Витьки отсидел два срока за разбой и воровство, а матерью ему стала улица, поэтому крохотные, почти детские кулачки с нарисованными перстнями и заходящим солнцем из раза в раз без каких-либо препятствий пачкались в чужой крови.

Иван до оцепенения и тошноты боялся одной только мысли о схватке, но не потому, что переживал из-за сломанного носа или выбитого зуба, а потому, что богатейшее воображение во всей красе представляло мамину истерику. Я же говорила, я предупреждала, а ты такой-сякой опять не слушаешься. Ну ничего, пойду поговорю с родителями этого Витьки, раз сам ничего не можешь.

Надо ли уточнять, чем обернется подобный разговор? Коньков-старший и до Вторжения боялся только прокурора, а теперь ему сам черт не страшен, и Людмилу в лучшем случае ждет трехэтажный посыл куда подальше. И на следующей же день ко всем прочим "регалиям" Иван получит клеймо стукача, и если нынче над ним просто лениво издеваются, то после маминых разборок придется бежать куда глаза глядят — да хоть прямиком к пришельцам, потому что житья ему не дадут в прямом смысле.

— Че молчишь? — Витек хлопнул одноклассника по плечу. — Оглох или онемел?

— Все... как обычно, — дрогнувшим голосом ответил Иван.

— Я тут подумал, — хулиган с клекотом втянул воздух и харкнул под ноги. — Шпыняю тебя шпыняю, а ты что бревно. Может, тебе в кайф, когда лупят и унижают? Может, ты у нас из этих, особенных?

— Нет, — Иван мутным взглядом уставился на носки стоптанных кроссовок.

— Тогда фигли сдачи не даешь? Не умеешь? По харе никого не бил? Так я научу. На, — "гоблин" свел руки за спиной и наклонился, приподняв подбородок, — бей. В ответку не ударю — отвечаю.

Несмотря на столь щедрое и донельзя заманчивое предложение Иван боязливо заозирался по сторонам и пробормотал:

— Мне... домой пора.

После попытался спрятать блокнот в сумку, но Витек выбил его из рук. Когда же подросток потянулся к валяющейся на земле драгоценности, дал под дых и опрокинул на пятую точку. Задыхаясь и жмурясь от проступивших слез, Иван почти вслепую шарил перед собой в тщетной попытке отыскать рукопись. Ничто иное в тот миг страдальца не заботило.

— Это ищешь? — Конек хлопнул блокнотом по макушке жертвы. — Че ты носишься с этой штукой? Ну-ка, заценим. — Послышался шелест листов. — В послед-ний мо-мент Гром прыг-нул из-за угла и зас-ло-нил со-бой на-пар-ни-ка. Шай-ка ки-бор-гов в стра-хе отсту-пи-ла. Блин, ну и чепуха.

В неполные шестнадцать Конек читал по слогам и слыл тем еще знатоком литературы. Но вот в чем действительно был признанным экспертом — так это в умении бить по больным точкам, и речь не о драках и потасовках. Хулиган достал из кармана зажигалку и поднес дрожащий язычок к уголку блокнота. Но прежде чем бумага успела обуглиться, Иван вскочил как разжатая пружина, выхватил рукопись и со всех ног рванул прочь.

— Стоять! — рявкнули вслед, подстегнув беглеца словно кнутом.

Витька гнал добычу пару кварталов, но быстро выдохся — как говорится, или бег, или самокрутки — но Ваня этого не заметил и несся на всех парах до самого подъезда, перепрыгивая через изгороди, задевая кусты и топча палисадники.

— За тобой что, черти гнались? — проворчала мать с порога. — Носишься все как угорелый. Дневник давай.

— Что? — парень малость потерялся из-за бешеного стука в ушах и танца радужных пятен перед глазами.

— Дневник! — Людмила протянула дряблую пухлую ручку. — Или у вас сегодня весь день физкультура?

Сын достал из сумки что просили, то и дело с опаской вертя головой, будто Конек мог внезапно выскочить из туалета или материализоваться прямо за спиной. Убедившись, что с отметками все в порядке, Людмила недовольно бросила:

— Мой руки и иди ешь.

— Пока не хочу, — спокойно ответил Иван, у которого после гонки требуха сжалась в тугой ком.

— Не "не хочу", а иди! Пока есть, что есть!

На полосатой клеенчатой скатерти исходила паром гречка с тушенкой — правительство исправно завозило консервы с крупами, но свежих фруктов и овощей в городе не видели с самого Вторжения. Готовить приходилось или на горке таблеток сухого спирта или в дровяной печи на балконе. Спокойно перекусить Ивану не дали — мать села напротив, уставилась на отпрыска хмурым взглядом и учинила очередной допрос с пристрастием:

— Когда уже за голову возьмешься? Все дуркуешь, в облаках витаешь, сказки свои пишешь. Кому нужны твои басни, а? Пришельцам? Сейчас инженеры в цене, строители, а не вот это вот все.

Подросток молча стучал ложкой, стараясь не обращать внимания на ругань. К подобным разговорам, как и к боли, привыкнуть невозможно, и вместо приятного тепла от каши он чувствовал в животе склизкий холод, ползающий по нутру точно спрут.

— Что молчишь? Говорю-говорю, а все как об стенку горох. За какие ж грехи ты мне такой достался?

Едва заметный гул, сперва принятый за шум в ушах, внезапно начал нарастать. Стекла задрожали, разваренные гречишные зернышки воспарили в сантиметре над тарелкой, а вскоре к ним присоединились вилка, кружка и сахарница с солонкой. Причина подобной гравитационной аномалии могла быть лишь одна. Чуть отодвинув штору, Ваня увидел опускающийся на песочницу инопланетный челнок.

Глава 2. Чужие среди нас

Часом ранее

По главной улице небольшого провинциального городка шагал боевой робот, то и дело огибая поеденные ржой остовы, лежащие на грязных замусоренных тротуарах подобно тушам выбросившихся на берег дельфинов. Дорога же представляла собой сплошную ржавую реку из авто, чьи владельцы спешили как можно скорее покинуть тень стальных исполинов. И не зря.

Дайте угадаю: вы наверняка представили огромную лязгающую и гудящую сервоприводами машину, страшную как саму смерть, в тяжелой броне и с пулеметами вместо рук, однако по историческому центру шел робот, мало отличимый от обычных земных манекенов. Высокий, тощий, белый и слегка поблескивающий, как и любой пластиковый манекен в любой витрине абсолютно любого бутика уже не нашей планеты. И как у любой другой человекоподобной вешалки, у прогуливающегося по улице боевого робота не было лица — от слова совсем. Просто чуть вогнутая защитная пластина без каких-либо сенсоров, лампочек, псевдоглаз и прочих индикаторов.

Но одна деталь все же отличала этот механизм от миллионов подобных, захвативших Землю чуть меньше года назад. Впрочем, деталь эту обычный человек не заметит даже вооруженным взглядом, дай ему хоть подзорную трубу, хоть самый точный электронный микроскоп. Но все остальные боевые роботы, прилетевшие за миллионы триллионов световых лет, прекрасно это отличие видели, однако особого внимания не придавали, ибо в их задачи входили поддержание Порядка и поиск недобитых повстанцев, а не разглядывание сослуживцев.

Отличие же заключалось в малозаметном оттенке — левая половина черепа была чуть темнее стандартного цвета, а причина крылась в прямом попадании бронебойного снаряда из "Арматы". Робот, как и любая другая машина своего класса, без особого труда от этого снаряда бы уклонился, пусть даже болванка с урановым сердечником уже покинула пушку и набрала пиковую скорость. Но если бы десантник не предпринял столь безрассудный и во многом самоубийственный маневр, снаряд угодил бы в маму с пятилетней дочкой, прячущихся на втором этаже панельного дома в двух километрах трехстах семи метрах от того самого места, где клин "Армат" тщетно пытался сдержать натиск ударной пятерки "манекенов".

Командование же дало наземным группам четкую установку — свести количество жертв среди населения (не деля его на мирное и не очень) к минимуму. Поэтому квадроквантовый гравинейтронный процессор, просчитав траекторию полета болванки за тысячную долю секунды, приказал предотвратить непреднамеренный огонь по своим. Что наш боевой робот и сделал, подставив голову под удар и тем самым отклонив смертоносный снаряд на безопасное расстояние.

Несмотря на особую прочность, подобного безрассудного обращения голова (правильнее — блок оперативной навигации, управления и связи, сокращенно БОНУС) не выдержала и раскололась на сотню обломков (сто два — если быть совсем точным, а хозяева роботов возводят точность в абсолют, сравнимый с самыми истовыми человеческими религиями). При этом квадроквантовый гравинейтроный процессор пострадал лишь на сорок девять процентов, и нашего электромеханического киберсинтетического героя спасли от переработки какие-то два процента.

Так или иначе, после возвращения в строй робот с кодовым номером Марк-577-0234/9856 (или просто — Марк) начал чувствовать себя... странно. Так он описывал свое состояние на плановых техосмотрах, вынуждая техников нервно пикать диагностами и мигать красными лампами. Никаких внешних и внутренних поломок и повреждений спецы не находили, а значит необъяснимые странные ощущения не являлись причиной отлынивать от службы. И вскоре после установления Порядка (так хозяева называют подавление основных очагов сопротивления) Марка перевели в телохранители Тессы — кадета разведки, занятой поиском ценнейшего земного ресурса, ради которого меланхи и проделали путь в миллион триллионов световых лет.

Бредя следом за невысокой щуплой девушкой, Марк поглядывал на витрины магазинов, занимавших первые этажи невысоких старинных зданий небольшого, как уже упомянуто выше, провинциального городка, куда юную разведчицу отослали подальше от какой бы то ни было угрозы — настоящей, мнимой или гипотетической. Марк полагал, что дело не только в возрасте — в пятнадцать лет меланхи считаются полноправными гражданами и могут занимать любую должность или пост, если знания и навыки соответствуют оным. Причина, как думал робот, сканируя безликих кукол в поисках подходящей для себя одежды, заключалась в фамилии. И у кадета-разведчика Тессы, и у старшего капитана экспедиционного флота Бэй'рона она одна и та же — Тул.

Земляне назвали бы этих вне всякого сомнения выдающихся личностей отцом и дочерью, но у хозяев все иначе. Тесса — ногем, то есть носитель генетического материала, а Бэй'рон, соответственно, догем — донор генетического материала. Впрочем, хозяева не придавали родственным узам особого значения и вспоминали лишь при установления наследства, передаче прав и привилегий. В любой обстановке, официальной или неформальной, Тесса всегда звала отца старком, а он ее — просто кадетом.