Польщенный внимание "цесарца", Дмитрий легко дал себя уговорить на совместную борьбу против поганых басурман. Он пообещал Рудольфу на следующий год предпринять поход на Азов, один из главных форпостов восточной границы державы османов, вместе с донскими казаками.
Чтобы Дмитрий по прошествии времени, как это часто бывало среди европейских монархов не отказался от своих слов, ссылаясь на различные непреодолимые обстоятельства, Рудольф предпринял хитрый ход. Он стал именовать в письмах своего нового союзника императором, ставя его тем самым на одну ступень с собой.
Прекрасно понимая, что красивый бумажный титул его августейшему брату может быстро приесться, германский император решил наполнить слова делом. С этой целью, он за определенную сумму получил от Святого престола согласие на возможность титуловать русского царя титулом император.
Со времен появления индульгенции, все вопросы в папской канцелярии решались при помощи денег и потому, обращение австрийского императора было решено положительно. Тем более, что король Сигизмунд видел в московском царе свою послушную марионетку, что клятвенно обещал присоединиться к греко-католической унии. Святой престол, помня, что древне русский князь Даниил принял из рук папу королевскую корону в обмен на поддержку римской церкви, посчитал не разумным вставлять палки императору Рудольфу.
О согласии Папы, германский император немедленно обрадовал Дмитрия и тот с чистой совестью стал в своих письмах ставить титул "император русский". Правда свой новый титул, он писал по-латыни с безграмотной ошибкой: — Im perator.
Занятый большими политическими делами, по своей неопытности, Дмитрий проглядел внутренний заговор, которые составили против него, его вчерашние союзники князь Василий Шуйский, Мосальский и дьяки Шафиров и Битюгов. Видя, что вновь обретенный царь не намерен быть послушной марионеткой в чужих руках, и проводит самостоятельную политику, заговорщики решили его устранить. Благо ходил Дмитрий по Москве свободно и москвичи часто пользовались этим и бросались ему в ноги с челобитными.
По чистой случайности заговор был раскрыт в самый последний момент. Главный заговорщик Шуйский был схвачен, а его подельники дружно бросились в бега. Разбирательство было проведено быстро, Шуйский во всем сознался и суд, определил вчерашнему соратнику и делателю королей смертную казнь. Уже на Лобном месте установили плаху, привезли главного обвиняемого и тут государь совершил роковую ошибку. Вместо того, чтобы покарать злодея, он объявляет ему милость и сохраняет жизнь. Мало того, заговорщик не лишен не имущества, ни звания и оставлен в Москве в свите государя.
Возможно, что этим самым Дмитрий хотел показать боярам свою силу, что любимый народом он не боится их козней, но он плохо знал бояр и в особенности князя Василия Шуйского. Рюрикович, теоретически имевший права на московский трон, с удвоенной силой принялся строить новый заговор. Куда более сильный и опасный, чем прежний.
Если раньше свой основной упор он делал на дьяков и дворян лично ему обязанных, то теперь он стал искать поддержки среди бояр. Которые также как князь Василий были недовольны и излишней на их взгляд самостоятельностью царя и его откровенной дружбой с Польшей. Особенно грядущей свадьбой с Мариной Мнишек.
Именно ею и намеривались воспользоваться заговорщики, разумно предполагая, что появление в Москве многочисленных друзей невесты вызовет недовольство среди москвичей. Поэтому, специально отобранные люди за неделю до приезда царской невесты, стали распространять среди жителей столицы слухи о том, что поляки сопровождавшие Марину чванливы, спесивы и надменны, и видят в каждом русском человеке слугу или холопа.
С порученной работой они справились на отлично и вся Москва перед приездом свадебного поезда затаилась в ожидании чего-то нехорошего и гости не разочаровали. Шумные и величественные они въезжали в русскую столицу не как гости, а как победители. Едущие впереди свиты царской невесты бесцеремонно расталкивали толпу конями, безжалостно давя людей и зазевавшихся ротозеев.
Очень удивили и напугала москвичей сама Марина Мнишек. Хотя она и ехала в закрытой карете, но при этом постоянно смотрела в окно, позволяя простому люду лицезреть её лицо, что строжайше запрещалось русскими канонами. Голова её не была покрыта платком или хотя бы ради приличия кисеей. Марина категорически отказалась скрывать свою сложную прическу, которую с таким трудом сделали её куаферы.
— Я хочу поразить своего жениха своей красотой и мне совершенно безразлично мнение толпы — заявила Мнишек садясь в карету перед въездом в Москву. Желая показать свое милосердие к своим будущим подданным, она приготовили кошель с монетами для раздачи их бедным. Время от времени, Марина высовывалась из окна, окрикивала кучера и когда тот осаживал коней, бросала деньги в толпу.
К несчастью для царской невесты, на пути её кареты оказалась блаженная Варвара, которую многие москвичи почитали за местную святую. Встретившись взглядом с Мариной, когда та в очередной раз высунулась из кареты и стала разбрасывать монеты, блаженная охватила голову руками и замотала ею в разные стороны.
— Что случилось, матушка!? Кто тебя обидел?! — забросали вопросами блаженную обступившие её горожане.
— Не та! — горестно воскликнула Варвара. — Не сужденное ей царствовать на святой Руси!
— А кто будет царствовать, скажи, матушка? — набросились на неё любопытные москвичи, но юродивая только мотала головой, говоря, — не наша она государыня, не наша.
Подобное предсказание вызвало сильный ажиотаж, но сколько москвичи не пытали женщину расспросами, она упорно молчала, явно пугаясь незнакомых ей людей. И только когда к ней обратилась жена мясника, хорошо ей знакомая, Варвара произнесла: — Не родилась ещё наша государыня, — чем в конец озадачила обступивших стеной горожан.
Прибыв в Москву, Марина всеми своими действиями откровенно играла на руку заговорщикам. Несмотря на все уговоры, она так и не дала своего согласия на принятия православной веры. Единственное чего удалось добиться от спесивой полячки, это принять венчание по православному обряду, что было объявлено патриархом Игнатием, венчавших жениха и невесту, как согласие на смену веры.
Когда об этом узнал Шуйский, не получивший приглашение на венчание, князь Василий пришел в восторг.
— Сам господь благоволит нам в святом для нас деле! — говорил он своему брату Дмитрию Шуйскому и поддержавших его заговор князьям Голицыным, Василию и Ивану.
— Да, лучшего и придумать трудно — соглашался с Шуйским младший Голицын. — Не примет простой люд такую царевну, не примет!
— Я приказал полякам вина отправить на второй день свадьбы. Пусть паны повеселятся и покажут москвичам свой гонор. Они и так его не скрывают, а перепьются в драку обязательно полезут.
— А мы именем государя будем их защищать. Гости царские как никак — моментально откликнулся старший Голицын.
— Верно, князюшка, верно, — произнес Шуйский, — обозлиться люд на поляков страшно. Тогда его на них и звать не придется, сами кинутся по набату.
— А что Романовы? Согласны нас поддержать? — спросил брата Дмитрий Шуйский. С их поддержкой выступать веселей.
— Да трусы они, эти Романовы! — скривился от злости князь Василий. — Вы сами по себе, мы сами по себе. Победите, мы вас поддержим, нет, мы сторона.
— Ладно. Сами справимся, без всяких царских родственников! — уверенно заявил Василий Голицын. — Чувствую выгорит у нас дело. Уж сильно москвичи на поляков злы.
Зная любовь простого московского люда к сыну Ивана Грозного а, также, не имея сильного влияния на стрельцов, Шуйский сделал ставку на татей и убийц. По его тайному приказу они должны были быть выпущены из тюрьмы и вооружены. Вместе с оружием им раздали по чарке водки, дабы не было так страшно выступать против законного царя русского Дмитрия Иоанновича.
К осужденным, заговорщики добавили собственных слуг и поручили командованием всем этим воинством Михаилу Татищеву, крепко обиженному государем. Чтобы их действия были успешны, Шуйский обманом сократил немецкую охрану царя со ста человек до тридцати, а тем, кто остался стоять на часах у дворцовых дверей приказал вечером поднести вина.
Сигналом к началу выступления против Дмитрия, был назначен набат в церкви на Ильинке. Перед начало мятежа князья помолились, призывая бога поддержать их справедливое начинание.
Глава II. Испытание на твердость.
Об угрозе заговора бояр царю Дмитрию сообщали неоднократно, но каждый раз он подобно Цезарю отмахивался от доносчиков, неотвратимо идя навстречу притаившейся за углом смертельной опасности. Последними кто попытался предостеречь государя, были немецкие наемники, заявившие, что бояре замышляют против него недоброе, уменьшив число караула у дверей дворца, но все было напрасно. Охваченный куражом праздничного веселья царь недовольно воскликнул: — Это вздор! Я не хочу слышать это — и отправился ночевать в недостроенный дворец царицы Марины.
Даже когда зазвенел набатный колокол, Дмитрий все ещё не понимал опасность всего происходящего. Поверив находившемуся рядом с ним Дмитрию Шуйского, что это звонят по поводу возникшего в Замоскворечье пожара, он с минимальной охраной отправился к себе во дворец, чтобы заслушать доклад думского дьяка отвечающего за борьбу с пожарами в столице. И даже увидав огромную толпу с саблями, рогатинами и ножами обступившую царское крыльцо с криками: "Царя! Царя!" он посчитал, что к нему явились горожане с челобитными на бесчинства приехавших на свадьбу поляков.
Только трагическая судьба воеводы Петра Басманова, который решил выйти на крыльцо, чтобы поговорить с толпой и попытаться решить дело миром, полностью сняла пелену с царских глаз.
Когда Басманов грозно вышел на крыльцо, от одного вида воеводы толпа затрепетала, а когда он властным голосом спросил, что они хотят, и вовсе отступила от крыльца. Один только Татищев нашел в себе силы выкрикнуть, что люд московский хочет получить вора и беглого еретика Гришку Отрепьева и его слова вернули некоторую уверенность толпе. Однако стоило Басманову сказать, что Дмитрий законнорожденный царь, принародно признанный боярами и царицей Марфой, как бунтовщики вновь заколебались и отхлынули от крыльца.
Спасая положение, Татищев выхватил спрятанный за поясом пистолет и выстрелил в воеводу. Крепка была у Басманов броня панциря, который он надел перед выходом на крыльцо к мятежникам. Не одну вражескую пулю отразил он в битвах и сражениях, где принимал участие воевода. Однако коварный дьяк выстрелил в голову Петру Басманову и тот предательски сраженный рухнул с высокого крыльца прямо к ногам своего убийцы.
Смерть воеводы сразу придала силы бунтовщикам. Попирая ногами его бездыханное тело, они поднялись на крыльцо и принялись ломиться в двери, но были остановлены алебардами немецких охранников. Приступ был отбит, но самая главная опасность таилась за спиной Дмитрия.
Не до конца веря в успех действия арестантского сброда, князь Шуйский привлек к заговору дьяка Тимофея Осипова. Все это время он находился рядом с царем и, выбрав удобный момент, когда Дмитрий смотрел в окно, напал на него сзади с ножом в руках.
Дьяк целил точно в сердце, но его предательский удар отразила кольчуга, что была под одеждой у царя. Тогда Осипов попытался ударить Дмитрия в шею, но тот увернулся и нож только её оцарапал.
От острой боли у царя все поплыло перед глазами. Яркая светлая вспышка ослепила его и от страха он пошатнулся. За несколько секунд вся его недолгая жизнь стремительно пронеслась перед ним, а потом страшная непроглядная тьма заволокла его очи, поглотила его сознание, но не надолго.
Когда царь вновь стал способен видеть, он уже был иным человеком. Не обращая внимания на кровь, струящуюся по шее, охваченный яростью Дмитрий бросился на коварного дьяка, что в третий раз замахивался на него ножом.
Сильным стремительным ударом кулака царь опрокинул Осипова на спину и пока дьяк пытался подняться выхватил у растерявшего стражника алебарду и одним ударом заколол его. Затем схватив бездыханное тело за ногу, он подтащил Осипова к дворцовому окну и выбросил его вниз. После чего пригрозив толпе кулаком, Дмитрий грозно прокричал мятежникам: — Пошли прочь холопы! Я вам не Борис!
Столь решительные действия царя вызвали замешательства в рядах бунтовщиков, но вскоре они вновь пошли на приступ. Сабли и топоры громко застучали по массивным дверным створкам. Сделанные на совесть они сдерживали натиск взбунтовавшейся черни, но Дмитрий понимали, что это ненадолго и нужно было бежать за помощью. Приказав немцам защищать вход, он пробрался в заднюю часть дворца и, распахнув окно, попытался спуститься по строительным лесам, которые рабочие не успели убрать.
В этот момент никакого страха или отчаяния в голове у Дмитрия не было и в помине. Позабыв о смертельной опасности, что буквально дышала ему в спину, он принялся осторожно спускаться с высоты 15 саженей. В любой момент, от одного неверного движения он мог упасть вниз и разбиться, но этого не случилось. Проявив максимум осторожности, беглец спустился на житный двор и бросился прочь.
Ночь и множество временных построек вокруг царского дворца помогли Дмитрию скрыться от тех, кто пришел его убивать. Однако счастливо ускользнув от них, он не избавился угрозы смерти в виде погони, которая должна была начаться в самое скорое время, если уже не началась.
Для своего скорейшего спасения, беглецу нужно было как можно скорее добраться до казармы отряда немецких наемников полковника Ротенфельда. Только там, он мог найти защиту и помощь. Путь к казарме наемников был неблизкий. Немцы размещались в самом дальнем углу Кремля возле Боровицких ворот и беглец, в любой момент мог столкнуться с бунтовщиками, чей предводитель Шуйский уже въехал в Кремль, громогласно призывая "народ московский" убить вора и расстригу Гришку Отрепьева, отдавшего Москву на откуп полякам.
Положение было отчаянное и тут, Судьба милостиво даровала Дмитрию шанс. Неизвестно откуда на него выехал конный в красном стрелецком кафтане. В руке у всадника был факел, которым тот освещал себе путь по кремлевским закоулкам.
Где-то далеко в душе, инстинкт самосохранения уговаривал беглеца спрятаться, пропустить конного от греха подальше, но Дмитрий смело вышел вперед и, взметнув руку перед собой, громко выкрикнул:
— Стой! Стой, именем Государя!
Будь в его голосе хоть какой-то намек на неуверенность, конный наверняка бы сбил беглеца с ног, ударил его факелом или того хуже саблей, что висела на его бедре. Однако приказ был отдан голосом человека, привыкшего повелевать и потому, всадник послушно придержал коня и стал удивленно таращить глаза на заступившего ему дорогу человека.
Не давая возможность стрельцу опомниться, Дмитрий накинулся на него с гневным упреком:
— Как перед государем стоишь!? Слезь с коня!!
И вновь, подчиняясь магии голоса, стрелец покорно спрыгнул на землю и испуганно вытянулся перед Дмитрием во весь рост.
