Может, предки?..

Стаса передернуло. Вспомнил родную деревеньку в Уральских горах, представил, что фашисты и до нее доберутся... Несмотря на чужую память, у Стаса сжались кулаки и заскрипели зубы.

Нет, он не пустит их дальше. Пусть это будет стоить ему жизни, но не пустит. Ради своих малолетних детей, ради до сих пор здравствующей матушки, ради покойного отца, ради тех, с кем прожил всю жизнь, делил хлеб и рюмку, с кем дрался, не заполучая смертельных врагов. Ради всех, но в первую очередь — ради тех, кто будет жить после, если это после когда-нибудь наступит...

— Стой, кто идет?

Из темноты неприметного садика выступили патрульные, держа автоматы наготове. Стас почувствовал удивление того, в чьем теле находился, ведь он всю жизнь учил французский и английский, преподавал даже в райцентре, о немецком даже не помышлял, но вдруг отчетливо разобрал все, что было сказано. Если бы чужак знал, что его невольный подселенец всю жизнь слушал немецкие рок— и реп-команды, учил этот язык, чтобы не довольствоваться посредственными переводами, то тогда он бы все понял...

— Мне к вашему старшему офицеру, герр солдат, — немного заикаясь выдавил Стас. Он почувствовал слабину в замешкавшемся сознании чужака, и нашел в себе силы взять инициативу в свои руки. — У меня есть сведения о русских разведчиках...

— Что? Русские? Где? — тут же вмешался второй патрульный.

— Только старшему офицеру, — видя сомнение в глазах офицера, решил взять его 'на понт', как говорили во времена Стаса. — Я работаю на оберштурмбанфюрера СС Отто Бременнгельца фон Штирлица из пятого отдела.

Лица солдат резко изменились, даже в вечернем сумраке было видно, как их лица побледнели. С СС никто не хотел связываться.

— Хорошо, мы проводим тебя.

Его даже не обыскали. Провели в самую богатую хату, крыша нависала дорогой черепицей, крыльцо, явно из свежесрубленных стволов, — наверняка здесь жил либо тот старейшина, что теперь висел под вязом, либо местный кулак.

— Стой пока здесь, — буркнул солдат, оставляя Стаса у порога. — Я предупрежу начальство.

— Ладно, — сказал Стас, оглядывая комнату. Высокие потолки, у окон и на стене у русской печи свисают пучки заготовленных на зиму лука, чеснока, перца. От печки доносился дразнящий аромат жареного мяса, а пырей, добавленный к нему, придавал запаху еще более одуряющую силу. В желудке Стаса недовольно заурчало. Чужая память услужливо подсказала, что он не ел три дня. Слюна наполнила рот и мешала думать о том, что ему делать дальше. Он представлял, как отрывает ножку молочного поросенка, впивается зубами в коричневую горячую корочку, разгрызает ее, и нежное мясо, истекающее соком и паром, само тает на языке...

Из дальнего помещения раздавались настороженные голоса. Стас скосил глаз на второго патрульного, тот жадно вслушивался в разговор, на парня даже не обращал внимания. По общим интонациям Стас понял, что речь идет о нем, кто-то командным голосом спрашивает, во что он одет, какие доказательства предоставил...

Медлить нельзя, — понял Стас, а тело уже само бросило его назад и в сторону, за спину солдата. Рука обхватила горло, странно тощее с огромным кадыком, коленка уперлась в позвоночник. Стас усилит давление руки, оттягивая солдата к себе. Тот дергался, даже пытался что-то прокричать, но скомканная глотка не позволяла этого сделать. Слабо хрустнули кости, солдат обмяк, повис на его руках, голова безвольно свесилась на сломанной шее. Стас уложил его у порога, перехватил 'шмайсер' и гранату и двинулся в сторону офицерских апартаментов.

Набрав скорость, с разбегу вышиб дверь, рухнул на нее, еще в падении стреляя в три ошеломленно замершие фигуры. Пистолет судорожно дергался в руке, Стас стрелял скорее наугад, довольствуясь какими-то волчьими, дремучими инстинктами, ежели данными пяти стандартных чувств. Офицеры и патрульный падали, широко раскрыв глаза и неверяще глядя на Стаса.

Парень поднялся, оглядывая место короткой битвы. Действительно, офицеры. Один даже капитан, или как его там по-фашистски называют. Сзади раздался шорох, Стас запоздало развернулся, в движении понимая, как сглупил, посмотрев за спину. Раздался выстрел, острая боль пронзила живот, пуля вошла справа, чуть ниже ребер. 'Печень пробили', — успел вяло подумать, а слабеющие пальцы уже давили курок. Тело, схоронившее у шкафа, слабо дергалось от попадающих в него пуль. Сухо щелкнул боек. Кончились патроны. Еще один капитан грузно осел на деревянный, недавно положенный пол.

— Русский, сдавайся, у тебя нет шансов. Дом окружен! — раздались из-за непримеченной Стасом двери голоса.

— С кем я разговариваю?

Говорить было трудно. Стас правой рукой зажимал рану, из которой медленно текла густая, почти черная кровь. Жить ему осталось всего несколько минут...

— Не твое дело, свинья!

Голос был гордый, сильный, его обладатель явно привык командовать большими группами людей. От разочарования боль притупилась и ушла на задний план. Стас уничтожил младших офицеров, фактически отрубил ноги и руки этому отряду, а голова осталась нетронутой...

Ярость, дикая, первозданная, охватывала парня. Немеющими пальцами нащупал гранаты. Тяжелые набалдашники противотанковых гранат неумолимо тянули вниз, Стас выдернул чеку на одной, потом на другой, и разбежался, моля всех богов, какие есть и каких нету о том, чтобы снаряды не взорвались раньше времени.

Налетел на дверь, та сначала не поддалась, потом ухнула под его весом, в стороны разлетелись острые щепки, Стаса по инерции потащило внутрь. Тут же раздались выстрелы. Пули одна за одной входили в его плоть, и с каждой из них жизнь все больше покидала истерзанное тело. Сквозь муть в глазах разглядел пять фигур, кто-то сидел у стола, кто-то у самой двери, один сидел на стуле у стены и держал сразу два пистолета. Чужие сознание и память померкли, истончились, словно столб кострового дыма на сильном ветру, оставляя парня в уже остывающем теле.

Дергаясь от тяжелого свинца, Стас нашел в себе силы выдавить кривую улыбку и прошептать достаточно громко, чтобы все услышали:

— Вы все ум... рете... Со... мной...

Граната без чеки взрывается через двадцать секунд, но каждый миг все оттягивал и оттягивал взрыв. Отяжелевшие снаряды тянули в низ, Стаса шатало, кровавая пелена заливала глаза, ноги подгибались, кровь из ран почти не выплескивалась, вытекала ровными слабыми струйками.

— Я возьму вас с собой, — отчетливо произнес Стас, через силу поднимая руки. Его пальцы разжались, и чушки гранат полетели к полу.

И мгновением позже все поглотил огненный ад, превращая людей в обугленные и изорванные манекены, ломая взрывной волной толстые бревна, взметая крышу над домом...

А Стас все падал и падал, и конца-краю не было этому падению. Мимо проносились лица, шли сражения, люди любили и ненавидели, а он падал все глубже и глубже...

Она нас умней

И всегда ухмыляется,

Всегда остается,

Когда что-то кончается.

Вечное правило

Тленной материи:

Ты сгнил,

Но осталась мистерия.

После этих слов мне подмигнула дырка от бублика...

Я был сильно удивлен...

Ведь она ничто...

А ничто не способно удивлять...

Так или иначе, я был сражен.

Медленно открыл глаза. Над головой раскинулось вечернее небо в рамке высотных домов. В ногах догорало солнце, в ушах стоял шум, в голове дикая каша увиденного и услышанного упорядочивалась, занимала свои ниши и полочки, неторопливо укладывалась по местам.

Со стороны лавочки слышался пьяный смех.

— Здраво его накрыло, — донесся бас Малого.

— Может, зря ты его так сильно? Помягче бы как-нибудь... — понятно, этот слабый, неуверенный голос принадлежит Марике. Все-таки ей не все равно.

Ноги почти не подчинялись, но Стас поднялся, превозмогая себя. В голове били барабаны, болел лоб, на нем вздувалась крупная шишка, во рту ощутил солоноватый привкус.

Надо было что-то сделать, и Стас уже знал, что именно.

— О! Очухался! — заржал Малой, тиская Марику. — Тебе еще добавить, или сам отседа ноги сделаешь?

Стас ссутулился, но в следующий миг его плечи гордо расправились, глаза стали пронзительного зеленого-серого цвета с оттенком стали, так выглядит море перед бурей, пока еще спокойное, но уже готовое взорваться волнами в несколько метров, что легко опрокидывают как лодки, так и большие суда.

— Отпусти Марику, — холодно произнес Стас. Голос его был тихим, но недобрые нотки, прозвучавшие в нем, услышали все.

А Стас чувствовал, как за спиной его появляются незримые воины, суровые, привыкшие решать проблемы в миг их появления, никогда не дрогнувшие перед ордами супротивников. Не поворачивая головы, Стас мог с уверенностью сказать, кто из них где стоит и чем вооружен. Слева дед Егор, в руках у него гранаты, справа — прапрадед, вечно хмурый атаман запорожских Семен Свернигора, закинувший две сабли на плечи, ветер раздувал его чуб, пшенично-золотой, упрямо вьющийся; чуть в отдалении стоял отец Семена, Матвей, в полном гусарском обмундировании, закрученные усы лихо грозили небу. А за ними — до самого горизонта — все его пращуры, пришедшие помочь потомку.

Дед Егор неслышно подошел, положил могучую длань на плечо Стаса, промолвил:

— Ну, Стасятко, внуче, не подведи, не посрами предков.

Малой отпустил Марику, злобно двинулся на Стаса, на ходу разминая валуны кулаков.

— Охолони, отрок, — казалось, что ледяной голос Стаса можно пощупать, ощутить его холодные шершавые звуки, что пробирали до самого мозга костей, студили сухожилия и почти физически заставляли замереть на месте.

Малой вздрогнул, но упрямо двинулся дальше. В зеленых глазах Марики застыло удивление и еще что-то, чего Стас еще не мог понять.

Стас стоял и смотрел в ее глаза, пытаясь сообразить, что же он видит, но не получалось... Мимо пронесся поток воздуха, тело Стаса, не дожидаясь команды хозяина, само ушло от удара. Он шагнул в сторону, пропустил кулак, правую руку запустил между могучей, увитой мышцами рукой Малого и его боком, бросил на загривок, придавая дополнительное ускорение. Того понесло дальше, и на полпути к земле его встретило Стасово колено. Показалось, будто ударил скалу, но внутри этой скалы что-то шевельнулось, сошло с места с громким, отчетливо слышным треском. Малой обмяк, завалился на асфальт, хватая воздух окровавленными губами, руки прижал к ребрам.

Народ на лавочке затих. Малого на их памяти никто еще смог завалить вот так, походя, как будто он не был горой мускулов с великолепной реакцией, а обычным ботаником, которого пальцем ткни — он и развалится.

— Стас! Стас, знаешь, я была не права, — подбежала Марика, она заискивающе улыбалась, старалась заглянуть в глаза. — Все, что я наговорила... давай это забудем, а? Ведь у нас все будет хорошо, ты будешь работать там, где тебе нравится, а я буду зарабатывать для нас обоих...

Она все говорила и говорила, но Стас ее не слушал. Взглядом прощался с предками, что тихо таяли в вечернем воздухе. Они улыбались, — внук не подвел, не посрамил их наследия, теперь им будет хорошо и спокойно. А придет время, они с ним снова встретятся, и уже не расстанутся. Никогда.

Последним ушел дед Егор, рассмеялся и сказал на прощание: 'Спасибо, Стасятко, за то, что помог там, в деревеньке. Огонь увидели в штабе, и через десять минут тот отряд разгромили наглухо. Спасибо еще раз, внуче, мы еще свидимся.' Он на прощание хитро улыбнулся и исчез тонкой, прозрачной дымкой, так похожей на марево над раскаленным асфальтом.

— Стас, не молчи, пожалуйста!

В глазах Марики застыло отчаянье и что-то еще... Стас чувствовал, что еще немного и поймет, но времени на размышления не было, он уже говорил:

— Поздно, Солнце мое, увы, слишком поздно... Может быть, время и предки подскажут тебе правильный путь... Но пока — забудь о том, что у нас были какие либо отношения. Я не отрицаю, пройдет время — и мы вновь будем вместе... Но только не сейчас, не сейчас.

Марика плакала, и Стас наконец понял, что именно было в ее глазах — сожаление о том, чего не вернуть... О тех словах... О ее поведении...

Стас прижал девушку к себе, ощутил под руками судорожно дергающиеся плечи, отстранил и печально улыбнулся.

— Не плачь, тебе не идут слезы, — поцеловал на прощание и пошел в сторону остановки. Бросил через плечо: — У него ребра сломаны, через месяц снова сможет ходить нормально.

С каждым шагом все больше и больше хотелось развернуться и броситься к Марике, обнять ее и целовать, целовать, целовать, жадно, неистово, ведь он изменился, от прежнего Стаса мало чего осталось!.. Но нечто внутри говорило, что ей самой надо теперь сделать этот новый первый шаг.

Без взаимопонимания нет жизни, есть только существование... Пусть сначала поймет это... А там — видно будет.

Дед Егор смотрел в спину внука до тех пор, пока тот не свернул за угол, а потом еще долго медленно вел головой влево, словно бы видел Стаса сквозь стены, провожал его взглядом. Наконец он встрепыхнулся, неторопливо огляделся и снова стал исчезать в сгустившемся воздухе. Короткий порыв ветра донес его гордый, довольный голос:

— Счастья тебе, Стасятко, внуче!..

Он шел, делая свои первые шаги...

Шаги в неизведанную пустоту...

Шел, зная, что когда-нибудь ему придется упасть...

Упасть навсегда...

Но он верил, что по его следам пойдет кто-то другой.

Такой же сумасшедший, как и он...

И что этот другой пройдет на один шаг дальше.

(c) Дмитрий 'devi!' Чернояр, 29 августа — 8 сентября 2006