Братья

...Гэол с трудом удержал себя от желания сморщиться — близнецы! Трудно было сказать, что могло бы вызвать у сторка большее отвращение, чем два тела, которым досталась всего одна душа. Таково было старинное поверье — и в те времена, когда оно родилось, одного из близнецов обязательно убивали. Только самые мудрые и опытные из хадди могли сказать — какого именно. И, если хадди ошибался (а это непременно становилось ясно со временем!) — ему самому приходилось несладко.

Конечно, те времена давно минули. Но отвращение к близнецам осталось. Да и рождались они у сторков очень, очень редко — и уж точно никогда не оставались вместе, стоило им войти в какой-никакой разум. А эти...

Он молча указал ладонью — куда вести пленных — и сам зашагал впереди, не оглядываясь и думая, что сейчас дорого даст за самое короткое время — почиститься...

...В штабном доме всё было наскоро переделано под сторков. Но само жилище, его планировка, его "внутренний облик" отчётливо говорили о прежних хозяевах — и сидевший за раскладным столом Гэол выглядел тут таким же чужим, как пленные земляне. Он сам это хорошо понимал — но всё-таки он тут был хозяином, а они — пленными.

Как это всегда бывает, без снаряжения и оружия солдаты выглядели особенно нелепо, как-то растрёпанно-беззащитно, несмотря на то, что они были выше охранявших их клау. На рукавах у обоих ломано темнели двойные молнии, похожие на сторкадскую букву "золь" — капралы. На защитных пряжках ремней пленных Гэол увидел эмблему: мёртвая голова со скрещёнными за нею костью и мечом, а ниже — земная цифра "26". Двадцать шестой гусарский полк. Из состава земной 3-й армии, занимающей фронт напротив.

Вещей, лежавших на столе, было совсем мало — естественно, гусары в рейд ничего не берут толком, и уж точно — никаких лишних предметов. Пластиковые карточки солдатских книжек — но в них ничего не прочтёшь сверх видного и без разговоров. Плитки конголиза (1.), четыре жёлто-коричневых упаковки пеммикана, одна — начатая.

1.Супервитаминный концентрат. В чистом виде пяти грамм достаточно, чтобы вызвать тяжелейшее отравление даже взрослого и совершенно здорового земного мужчины-не дворянина. Выпускается для нужд вооружённых сил в смеси 1/20 (как правило, с шоколадом, но не только) плитками по 100 грамм, предназначен для экстренного питания на протяжении не более трёх суток непрерывно. На сутки среднему человеку для поддержания полной работоспособности достаточно одной плитки, разделённой на три приёма. С суточной "перебивкой" из пеммикана подолгу используется всеми, кому приходится значительное время действовать в отрыве от основных сил без возможности полноценно готовить пищу или хотя бы возить с собой "обычные" сухпайки. Но подобная диета небезопасна для здоровья и не рекомендуется на срок более недели.

Гэол взял начатую упаковку пеммикана, надорвал подальше обёртку, откусил. Он только сейчас сообразил, до какой степени хочет есть — прорыв землян выдернул его из-за стола, и дом с этим самым столом, кажется, сгорел... Пеммикан был замечательный — плотный, сладковатый, солоноватый, с отчётливым мясным и ягодным привкусом. Наладить изготовление чего-то подобного никак не получалось, и, если удавалось захватить у землян эту штуку, то она расходилась по рукам мгновенно, её даже не оформляли, как трофей. Он ел, не переставая пристально и тяжело разглядывать землян — не пытаясь напугать или ещё что-то, просто смотреть на не-сторка, на вихт, Гэол иначе не умел и не собирался учиться. Впрочем, земляне... он оборвал собственные мысли о землянах и ещё раз окинул их взглядом. Совсем юные, наверное, не так давно из кадетской школы — тогда понятно, почему у них капральские нашивки. Серые глаза, коротко подстриженные неопределённо-светлые волосы. И это проклятая, режущая глаз схожесть. Один — тот, коня которого Гэол убил — стоял, чуть покосившись вбок, стараясь не опираться на правую ногу. Колено у него было всё в крови и явно сильно повреждено. Оба бледные, но этот — даже с зеленцой.

Русский Гэол в достаточной степени знал, выучил за последнее время и до этого на спецзанятиях на орбитальной базе, но решил быть поосторожней и, чтобы ничего не напутать, ткнул пальцем в клавишу стоявшего рядом компьютера в бронированном корпусе, включил словарь. Земляне сразу и без понуканий ответили на первые вопросы — как зовут, звание, номер, подразделение. И дальше замолчали, глядя вроде бы в глаза Гэолу, а на самом деле — в никуда. Он знал этот приём — глядеть в переносицу собеседника. И, собственно, понимал, что они ничего не скажут больше. Да и сведения, полученные от капралов, которые уже десять дней мотаются по тылам врага — ну какие там сведения? О состоянии сторкадских и нэйкельских тылов? Смешно.

Отвечал, кстати, в основном тот, не раненый. Гэол заметил это. Его брат назвал только имя и номер, а так даже звания и подразделение за обоих сказал здоровый. В сапог раненого вяло, медленно сочилась, масляно поблёскивая, яркая густая кровь.

Гэол снова задал несколько вопросов — по кругу. Ответом были молчание и безучастные взгляды. У здорового — совсем безучастный, у раненого — с дрожащей капелькой боли.

Сторка охватила злость. Медленная, плавно разгоравшаяся — и вспыхнувшая ярким пламенем, когда вошедший Вутт доложил, быстро, одними глазами, покосившись на землян, что гусар нагнать не удалось, они скрылись в лесу. С накьятт над лесом рассыпали гранаты и старые добрые металлические дротики, до сих пор эффективные в таких случаях — но, судя по всему, никого не задели.

Гэол поднялся на ноги и, опираясь широко расставленными руками на стол, поднял подбородок, не сводя взгляда с пленных.

* * *

В прошлом году на Земле ввели карточки — на товары повседневного потребления, на одежду и обувь. И трудовую повинность для тринадцатилетних. Сократили на 25% плановые отпуска и рекомендовали не пользоваться личным транспортом, который тратит ресурсы. Всего этого ждали давно и понимали, что без этого не обойтись — огромная контролируемая "сфера" в космосе требовала новых и новых средств. В прошлом году они ещё учились в школе, и на следующий день после тех изменений большой компанией гуляли по городу, удивляясь тому, до чего мало транспорта на земле и особенно в воздухе. Тогда они ещё не знали о принятых решениях. Они гадали, куда кого распределят...

— Куда нас? — спросил Ждан. Он сначала хотел идти сам, но Желан его шёпотом обругал и помогал. Наверное, Ждану было так больно, что он даже не стал возражать.

— Не знаю, — ответил Желан. А про себя подумал...

— Нас сейчас убьют, да? — так же тихо спросил брат. Желан, не глядя на него, кивнул. Это был единственный вариант. Если бы в лагерь — вряд ли бы их повели пешком и уж точно бы их не повёл тот сторк, который допрашивал, он не в таком уж маленьком чине. Ждан коротко вздрогнул и выдохнул, но больше ничего не стал спрашивать. Всё было ясно. То, что они могут умереть, им внушали с первых дней в школе. Как и то, что временами смерть уже не возможность, смерть — обязанность. Как и то, что никто и никогда не видел испугавшегося смерти гусара...

...Их провели мимо трупов Заплёта и Герба. С коней уже сняли всё снаряжение, и теперь туземцы их разделывали. Мальчишки сразу оба почувствовали, как внутри что-то сжалось от беспомощной злости и жалости. Их кони стали просто мясом. Самым обычным. И их съедят эти существа — жалкие глупцы, уныло, без малейшего воодушевления, из одного страха сражающиеся за сторков. В какие-то секунды каждый из ребят вспомнил десятки смешных, трогательных, а то и героических мелочей, связанных с этими — первыми в жизни! — боевыми конями...

...первыми — и, последними? Похоже на то.

Впереди Желан увидел большое бамбуковое дерево. Ярко-жёлтое, поблёскивающее, нарядное, с отчётливо выступающими на стволе более тёмными выпуклыми кольцами. И подумал, что спрашивать и нечего. Ведут наверняка к этому дереву. Это что... неужели повесят?! Нет, не может быть. Сторки не вешают. Зарубят или застрелят. Наверное, застрелят местные, у сторка нет длинного клинка. Поставят около дерева, впереди выстроится короткий ряд расстрельной команды, этот сторк махнёт рукой — и всё.

Мама совсем поседеет. Сначала отец и младший мамин брат, а теперь и они. Как же она будет жить? Какое там поседеет — она просто умрёт. И что будет с младшей сестрой? Наверное, тётя Ира её заберёт к себе, но всё равно — как она-то будет жить без мамы? Но, наверное, на Земле ещё не скоро узнают. Сначала ещё их письма придут, которые они написали перед рейдом. Придут, как будто они ещё живы. Да и потом... напишут, что они пропали без вести. Это лучше или хуже? Это — хоть какая-то надежда или растянутая мука?

Может быть, сказать, ну, попросить, чтобы не убивали? За что?! Они же пленные, пленных нельзя убивать за то, что они молчат на допросе! Да ну, глупости какие... не хватало ещё просить врага о чём-то...

— Эй, оставьте! — вырвалось у Желана, когда он понял, что сторк неожиданно принял тяжесть ковыляющего Жданки на себя, а туземцам махнул рукой — и они уже тащат его, Желана, к дереву. — Вы что?! — и рванулся, но его удержали. Ждан стоял и часто, быстро сглатывал, не сводя отчаянных глаз с брата.

А его тащили к дереву...

...Сторк с улыбкой — широкой, бледной, страшной, как зимнее солнце в ледяной пустыне — придерживал Ждана за плечи и под руку. Аккуратно, бережно, почти заботливо. И наблюдал, как Желана привязывают к дереву. Желан, весь белый, больше не сопротивлялся, и Ждан ощутил гордость за брата, который не хотел унижаться бесполезными рывками. Ведь всё равно бежать нельзя и уже ничего не сделаешь. Точно расстреляют, подумал Ждан, и ему стало тоскливо. Не страшно, а именно тоскливо. Он посмотрел в небо, но оно было чужим, и даже свет здешнего большого и неяркого солнца не напоминал о Земле. Плохо-то как... Ох, да поскорей бы... Ну и ничего, зато наши — ушли. Ушли! И доберутся через фронт, и принесут все добытые сведения, и отомстят. Отомстят. Значит, всё получилось, как надо.

Только бы поскорей, поскорей, поскорей — очень уж тошно...

— Зачем это? — спросил между тем Желан. — Я не побегу и не упаду, — он тяжело, бурно дышал, как будто долго бежал.

Сторк промолчал. Двое клау быстро, заученно, устанавливали напротив дерева, в трёх шагах от него и в стольких же шагах от Ждана, на лёгкую треногу дробовик. Копию земного, но со сделанным под ладонь туземцев прикладом. Смотреть на оружие было противно, и Ждан снова глянул в небо.

Сейчас, ещё немного... Он только удивлялся, что его всё ещё не ставят рядом с братом. Дёрнуло наконец отчётливым морозным страхом — неужели придётся сначала смотреть, как убьют Желана?! Если бы можно было встать рядом и взяться за руки — было бы не так тошно... и уж умирать — так вместе. Они всё и всегда делали вместе, вот только сегодня во время прорыва расстались — вот и результат. Надо было тоже — вместе...

— Вашему Альянсу всё равно конец, — сказал Желан. Ждан отчётливо читал, да и просто видно было, что ему жутко молчать, и он говорит в первую очередь, чтобы услышать себя самого и доказать себе, что он ещё — живой. — Земля победит. И конец тогда вам всем. Расстреливайте-не расстреливайте.

— Никто из нас тебя и пальцем не тронет, — сказал сторк. Он довольно правильно говорил по-русски, и чего в компьютер тыкал... — Клянусь Предками, никто, — он повелительно махнул рукой, и в глаза Ждану ударило красным светом. Он прижмурился... а когда открыл глаза снова — то понял, что луч сенсора, установленного на прикладе дробовика, чуть подрагивает у него, Ждана, на лбу. — Ну вот так. Если луч уйдёт хоть на миг с твоего лба, если изменится расстояние больше чем на пару пальцев, — сторк наклонился ближе к уху Ждана, — то будет выстрел. И твой брат умрёт... — он отстранился и махнул свободной рукой Желану. — Никто не тронет! Тебя убьёт твой брат, землянин! И это лишь вопрос времени.

А потом сторк всё с той же улыбкой отпустил Ждана и шагнул в сторону.

И Ждан, потеряв опору, невольно встал разбитой ногой наземь...

...Как он устоял? Кажется, сторк удивился. Да что там — никто не удивился больше самого Ждана, потому что нога на несколько мгновений перестала существовать, а потом... потом показалось, что он поставил её не наземь, а в костёр. В костёр, из которого ногу убрать нельзя. И перестал кричать, только теперь поняв, что всё это время кричал — без слов, протяжно и страшно, откуда-то изнутри. Перестал кричать, обливаясь потом и пошатываясь. Он зашарил по воздуху рукой, не смея оглянуться и почти уверенный, что сейчас схватится за сторка.

Но сторка не было. Он ушёл. Следом потянулись туземцы — переговариваясь высокими скрипучими голосами о чём-то своём.

Остался он, Ждан Лесков, пятнадцати лет. Свободный, не связанный, ничем не сдерживаемый и никем не охраняемый.

Он — и привязанный Желан у яркого, солнечного такого, дерева...

...Весь мир Желана сузился до серого, с чёрными кругами у глаз, лица Жданки.

Нет, Желану не было страшно. Ни капли. Но он с трудом заставил себя посмотреть на ногу брата. Кровь больше не текла, остатки формы всё-таки сделали своё дело, запечатав рану — видимо, к счастью, не коснувшуюся сосудов. Но сколько её Жданка успел потерять? Стакан? Два? Больше?

Сейчас Ждан стоял прямо, как на плацу в парадном строю. Уже долго стоял, потому что солнце теперь светило ему прямо в лицо, и он чуть морщился. Желан только теперь сообразил, что, пока он смотрел на лицо брата, прошло много времени, незаметно прошло. А тот моргнул, улыбнулся — и Желан услышал:

— Ну вот... стою.

— Да сядь же ты, — с отчаяньем попросил Желан, больше ни о чём не думая, кроме того, что у Ждана сейчас болит нога... наверное, адски, страшно болит. Ждан чуть-чуть качнул головой. — Да сядь, я тебе говорю, идиот, сядь! Они же меня всё равно убьют! И ты умрёшь, если будешь... будешь так! Сядь, отдохни и уползай, понимаешь?! Ты про маму подумай! Один — больше, чем ни одного!

По щекам Ждана медленно ползли слёзы. Он ответил:

— А я без тебя не один. Меня без тебя всё равно нет... — и вдруг он сорвался на крик вслух: — И что я потом скажу?! Что я тебя убил, а сам жив?! Нет! Нет, нет, нет! — он хотел замотать головой, даже дёрнул ею — но не посмел.

— Жданка... — начал Желан, надеясь, что найдёт сейчас какие-то веские и мудрые слова — и Ждан послушается. Замолчал, но потом беспощадно продолжал: — Жданка, ты всё равно упадёшь. Мы только оба мучаемся. Мне... мне страшно ждать. Понимаешь? Страшно ждать, когда ты упадёшь.

— Я не упаду, — ответил Ждан. Ответил так, что Желан на миг даже поверил в это. Хотя это было враньём. А Ждан попросил: — Ты только говори со мной. Давай вместе вспоминать что-нибудь. Ну, там, хорошее и весёлое...

...Конкурс в том году в Тамбовскую Его Величества гусарскую кадетскую школу был 257 человек на каждое из 200 мест. Не намного, но всё-таки больше, чем обычно.

Тогда все думали, что война уже вот-вот кончится победой Земли — Альянс поспешно отступал по всем направлениям, кое-где так и просто бежал. А поступить в кадетку значило — получить шанс раньше попасть на войну. Об этом были почти все разговоры съехавшихся с разных концов Империи мальчишек, заселивших огромный палаточный лагерь над Цной. Многие из них с самого раннего детства целеустремлённо готовились стать кадетами, хотя большинство, конечно, просто были самыми обычным десятилетними ребятами — мечтавшими стать гусарами, но недостаточно целеустремлёнными и упорными, чтобы, не оглядываясь, идти к этой цели несколько лет в том возрасте, когда жизнь таит в себе столько интересного и — отвлекающего... Теперь они надеялись на знаменитый и вечный "авось", да утешали себя справедливой в целом мыслью, что они же не слабаки, не дураки и не трусы, "не хуже большинства", так вдруг...