Фернейский мудрец или пешки Большой Игры

— Это, скорее всего, был учёный иностранец, может и англичанин. Он, наверно, приехал к мэтру Аруэ в Ферне. Поговаривают, что к мэтру Аруэ приезжают люди от многих монархов, а также учёный люд со всего мира. Вот и этот был из таких людей, но ни какой он не дьявол. Прочитай, сын мой, сегодня перед сном лишних три раза Отче Наш. И выбрось дьявола из своей памяти, помни лучше о Боге.

Вот такой был категоричный отец у Жан-Жака. Не верил, что дьявол может появиться в Женеве. Говорят же, пути господни неисповедимы. Случается в этой жизни всякое. Но не у отца Жан-Жака, воспитанного в религиозной строгости. Отец с содроганием вспоминал, как однажды в воскресенье их честная компания попалась духовному пастырю за игрой в карты, этим жутким дьявольским измышлением. Им потом пришлось долго выслушивать нудные наставления пастора, получить строгий выговор, долго каяться и дать обещание исправится. Бедняга Пьер, один из картёжников, хотел немного поупорствовать. Получилось значительно для него хуже. Против него была приведена в действие вся машина церковной власти. Пастор передал дело слегка упорствующего Пьера в церковный совет. Пришлось Пьеру принести повинную и выразить готовность к церковному покаянию. Пьеру пришлось проявить все знаки церковного смирения: падать ниц, целовать землю, долго каяться. К особо упоротым грешникам могли примениться и более крутые меры, им грозило лишение церковного причастия. Греховность в Женеве убивалась на корню. Карты это ещё так себе. А вот если тебя заметят с девушкой.......

Если в католических странах процветало искусство, и изредка слышался смех, то в протестантских общинах смеха не было, искусства тоже. Жизнерадостность заменялась на уверенность в непогрешимости своих религиозных принципов и ханжеством, этими неизменными специфическими чертами пуританства.

Мэтру Аруэ в Женеве сразу бросилось в глаза выражение лиц жителей. Угрюмость, недовольство, скрытность, полное отсутствие улыбок, особенно это было на контрасте с другими городами. Здесь процветало доносительство, которое вошло в систему. Сплетни, клевета — это было в порядке вещей. Никто никому не доверял. Греховные наслаждения искоренялись твёрдой рукой, поэтому у жителей был только один путь: работа, семья и военное дело. Женевцы отличались умеренностью во всём, бережливостью до скаредности, трудолюбием, болезненной замкнутостью, высокомерием к католикам, религиозным фанатизмом и приверженностью к заповедям предков. На еженедельных проповедях им внушалось, что они исключительные, что только они несут истинную веру безнравственным развратным народам.

Маленькому Жан-Жаку в эту ночь пришлось молиться дополнительное время, кроме этого ему пришлось уже вместе с отцом читать девяностый псалом, против дьявола: "Prière de Moïse, homme de Dieu. Seigneur! tu as été pour nous un refuge, De génération en génération.Avant que les montagnes fussent nées, Et que tu eussent créé la terre et le monde, D'éternité en éternité tu es Dieu. Tu fais rentrer les hommes dans la poussière, Et tu dis: Fils de l'homme, retournez!Car mille ans sont, à tes yeux, Comme le jour d'hier, quand il n'est plus, Et comme une veille de la nuit.Tu les emportes, semblables à un songe, Qui, le matin, passe comme l'herbe: Elle fleurit le matin, et elle passe, On la coupe le soir, et elle sèche. Nous sommes consumés par ta colère, Et ta fureur nous épouvante.Tu mets devant toi nos iniquités, Et à la lumière de ta face nos fautes cachées. Tous nos jours disparaissent par ton courroux; Nous voyons nos années s'évanouir comme un son. Les jours de nos années s'élèvent à soixante-dix ans, Et, pour les plus robustes, à quatre-vingts ans; Et l'orgueil qu'ils en tirent n'est que peine et misère, Car il passe vite, et nous nous envolons. Qui prend garde à la force de ta colère, Et à ton courroux, selon la crainte qui t'est due? Enseigne-nous à bien compter nos jours, Afin que nous appliquions notre coeur à la sagesse.Reviens, Éternel! Jusques à quand?... Aie pitié de tes serviteurs!Rassasie-nous chaque matin de ta bonté, Et nous serons toute notre vie dans la joie et l'allégresse. Réjouis-nous autant de jours que tu nous as humiliés, Autant d'années que nous avons vu le malheur. Que ton oeuvre se manifeste à tes serviteurs, Et ta gloire sur leurs enfants! Que la grâce de l'Éternel, notre Dieu, soit sur nous! Affermis l'ouvrage de nos mains, Oui, affermis l'ouvrage de nos mains!" Читали псалом на французском языке, а не на латыни. Ибо за что боролись! За что кровь проливали! Вот и добились своего: теперь псалмы можно читать на национальном языке. Теперь этот псалом не начинался со слов "Qui habitat" на латыни. Мальчик хотел спросить отца: "А дьявол может читать псалмы и молитвы?", но вовремя сообразил, что лучше такие вопросы не задавать, а то до утра придётся молиться. Вот такое было пуританское воспитание. Особенно оно хорошо воспитывало скрытность. Ещё умный мальчик подумал, что надо быть аккуратным со своими желаниями, высказываемыми Богу. Кто его знает, дойдёт ли его молитва до бога, а вот дьявол может твои желания и подслушать. Но самое обидное, когда твои мечты сбываются у других!

Уставший от войсковых манёвров отец всё же нашёл время на поучения сыну:

— Видишь ли, мой сын, — зевая, сказал он. — Наша жизнь сурова. Может хлеба дать, а может и мордой в навоз. Усердно осваивай наше ремесло. Может, мастером станешь. А ремесло наше, это не тяжёлые мешки таскать, спину не тянет. Оно будет всегда с тобой. Оно лучше денег. Деньги могут отнять, их можно потерять и, прости господи, промотать. А ремесло ты не промотаешь и не потеряешь.

От отца мальчик мог получать высоконравственные поучения, а от матери не мог: Сюзанна Бернар, дочь пастора, умерла при родах.

Отец Жан-Жака не мог знать, что его чадо сбежит учиться из Женевы в 16 лет и станет одним из главных детонаторов краха монархии во Франции, и последовавших за этим кровавыми событиями. Но об этом знало только существо, которое под видом человека однажды вечером на тёмной улице встретил маленький Жан-Жак.

Жан-Жаку надо было познакомиться с мэтром Аруэ и у того спрашивать об окружающем мире, но не судьба была ему познакомиться с мэтром напрямую. А тот как раз искал себе молодого умного образованного секретаря. Если бы Жан-Жак в то время был в три раза младше, то могло получиться так, что он бы и стал очередным секретарём великого человека, а так личным секретарём мэтра стал тоже женевец, двадцатипятилетний сын женевского учителя Жан-Луи Ваньер. А вот мэтр и Жан-Жак в последствие стали непримиримыми врагами. До того как разругаться они заочно познакомились в 1745 году по инициативе Жан-Жака, обменявшись письмами по поводу переделки пьесы "Принцесса Наварская", которую написал Аруэ. Жан-Жак так вспоминал об этом в своей "Исповеди": "В зиму, последовавшую за битвой при Фонтенуа, в Версале было много празднеств. Между прочим, давалось несколько опер в театре Птит-Экюри. В их числе была драма Аруэ "Принцесса Наваррская", музыку к которой сочинил Рамо. Это сочинение было переработано и получило новое название: "Празднества Рамиры". Новый сюжет требовал некоторых изменений в дивертисментах, как в стихах, так и в музыке. Нужно было найти кого-нибудь, кто справился бы с этой двойной задачей. Так как Аруэ, находившийся тогда в Лотарингии, и Рамо были заняты оперой "Храм славы" и не могли уделить "Рамире" внимания, Ришелье подумал обо мне и велел предложить мне взяться за нее, а чтобы я мог лучше разобраться с задачей, прислал мне отдельно стихи и ноты. Прежде всего, я решил не прикасаться к тексту иначе, как с согласия автора, и написал Аруэ по этому поводу, как и подобало, очень вежливое, даже почтительное письмо. От мэтра я получил крайне любезный ответ".

Серьёзная размолвка между ними произошла, когда в 1755 году Жан-Жак издал второй свой знаменитый трактат, "Рассуждение о происхождении неравенства". По поводу этого трактата он получил от Аруэ весьма ироничное и ядовитое письмо: "Я получил ваше новое сочинение, направленное против рода человеческого, и благодарю вас. Вы понравитесь людям, которым говорите правду в глаза, но вы их не исправите. Никто не употребил столько ума, чтобы постараться сделать нас животными. Когда читаешь ваше сочинение, хочется встать на четвереньки и зарычать. Однако я, оставив эту привычку больше шестидесяти лет назад, к несчастью чувствую, что не смогу к ней вернуться ... Я довольствуюсь ролью мирного дикаря в уединении, которое я избрал возле вашей родины, где вас, к сожалению, нет".

Окончательный разрыв Жан-Жака и Аруэ произошел в 1760 году, после того как фернейский мудрец поддержал устройство в Женеве театра. Жан-Жак, как уроженец Женевы резко выступал против театральных представлений в Женеве, считая, что театр, дьявольское изобретение, приведет к упадку нравов в республике. Вот во Франции есть театры, поэтому там сплошной разврат. В ответ на помещенную в "Энциклопедии" статью Д"Аламбера "Женева" он написал знаменитое "Письмо Д"Аламберу о зрелищах". Фернейский мудрец резко отрицательно откликнулся на это сочинение Жан-Жака и в письме к Д"Аламберу от 4 мая 1759 года назвал его сумасшедшим человеком. Оценка мэтра в своём едком стиле и появление в Женеве театра, благодаря проталкиванию этой идеи Аруэ, стали для Жан-Жака поводом к скандалу. Кальвинист не захотел видеть театр на своей родине. 17 июня 1760 года он написал Аруэ письмо, ставящее точку в их хороших отношениях: "Я вас не люблю. Вы нанесли мне обиды, которые были мне особенно чувствительны — мне, вашему ученику и поклоннику. Женева дала вам убежище, а вы за это погубили ее. Вы сделали моих сограждан чуждыми мне, в награду за похвалы, которые перед ними я расточал вам. Вы делаете невозможным мое пребывание в Женеве, вы заставите меня умереть на чужбине, лишенным всех утешений и, вместо всякого почета, брошенным в помойную яму, в то время как вас на моей родине будут сопровождать все возможные почести. Наконец, я ненавижу вас за то, что вы этого хотели, но ненавидя вас, я сознаю, что мог бы вас любить, если бы вы этого пожелали. Из всех чувств к вам, какими было переполнено мое сердце, остается лишь удивление, в котором нельзя отказать вашему гению, и любовь к вашим сочинениям. Если я могу уважать только ваши дарования, то это не моя вина. Я никогда не нарушу уважения, которого требуют ваши таланты, и буду поступать так, как предписывает это уважение. Прощайте".

У мэтра Аруэ до Ваньера работало ещё два секретаря. Это француз Лоншан (Longchamp), который работал до апреля 1751 года и флорентиец Коллини (Collini), проработавший до июня 1756 года. Они не сумели оправдать доверия мэтра, кроме этого они оба не ужились с мадам Дени. Пришлось старику в июне 1756 года бросить клич: "Ищу слугу толкового, и который даже умел бы писать".

Только в конце 1764 года Жан-Луи Ваньер смог написать в своём дневнике, что он стал работать личным секретарём мэтра Аруэ. До этого момента он был просто мальчиком на побегушках у знаменитого философа. Жан-Луи, несомненно, был очень умным, тянущимся к знаниям, человеком. В Женеве такому не место, он это давно понял. А тут, буквально под боком, живёт самый мудрый человек Европы. Жан-Луи, работая на великого философа, и сам в себе старался создать простую и ясную картину мира, чтобы уйти от будничной жизни с её безутешной суетой. Он ещё не знал, что прекрасно то, чего нет.

* * *

* * *

**

Своего родного деда Галактиона Герасимовича Солохмира по отцовской линии Артемий первый раз увидел в тринадцать лет при весьма скорбных обстоятельствах, а именно, на похоронах своей матери в 2000 году. В семье о деде отец здорово не распространялся. Он даже фамилию носил не его, а Апраксин, по фамилии своей матери. Артемию было известно, что деду уже за сто лет, что живёт он за 150 километров от Калуги, в каком-то убитом селе за городком Людиново в дремучем лесу. Причём дед жил даже не в самом селе, которое географически располагалось вроде бы на территории Калужской области, а на каких-то выселках от села, может быть уже и в Брянской области. На похороны деда никто не звал. Он сам явился, каким-то образом в сто десять лет преодолев, из своего волчьего логова, 150 километров на попутном транспорте.

— Дед у нас очень непростой, очень, — тихо сказал Артемию отец Ермолай Галактионович. — Сейчас таких людей как он экстрасенсами кличут, а в раньшее время волхвами, такие дела.

Дед был весьма колоритным. Одет он в этот скорбный день был в китель и заправленные в сапоги штаны защитного цвета. Мода пятидесятых. На седой голове фуражка с когда-то защитным цветом, но цвет уже давно выцвел. Лицо деда украшала холёная седая борода. Какие сто десять лет? Деду можно было дать лет семьдесят, и то с натяжкой. Ещё эти его глаза. Они пронизывали человека насквозь. Взгляд уверенного в себе человека, мудрого и решительного. Однако, дед многословием не страдал. Можно сказать, что даже был замкнут. Со всеми вместе он кидал в могилу по три горсти земли, потом молчал на скромных поминках в кафе. Дед на поминках сидел рядом с Артемием, и тому стало от этого многим легче на душе, потому что от деда исходила такая мощная волна умиротворения и спокойствия, которая помогла Артемию не расплакаться от горя. Ещё от деда очень приятно пахло травами и чистотой. Странно как-то, подумал Артемий, обычно от стариков неприятно пахнет. Дед только спросил у Артемия о некоторых присутствующих людях, о его ближайших товарищах: это Захар Загоскин и Мария Ермолина. Эти двое были самыми лучшими друзьями Артемия. На траурные мероприятия они пришли со своими родителями. Больше дед ничего не спрашивал до самого дома. Только дома, когда они остались втроём, дед начал знакомится с Артемием. Он внимательно осмотрел его комнату, хмыкнул на компьютер, гордость Артемия, полистал альбом с фотками и заинтересовался школьным дневником. Дед с улыбкой показал Артемию на трояк по английскому.

— Что, отрок, иностранные языки трудно осваиваются? Вот переведи на наш язык анекдот: "I Dreamed I was forced to eat a giant marshmallow. When I woke up, my pillow was gone".

Артемий, к своему стыду ничего не мог ответить.

— Мне снилось, что я был вынужден съесть гигантский зефир. Когда я проснулся, моя подушка исчезла, — перевёл анекдот дед. — Ещё учись понимать юмор, пригодится.

Удивлённый Артемий спросил:

— Дед, а ты, что языки знаешь? А сколько знаешь?

— Конечно, чтобы изъясняться с иноземцами лучше знать их языки, чем ждать пока они твой выучат. А знаю я, внук, языков штук тридцать, может сорок. Думаю, что и ты их будешь знать. "Знать много языков — значит иметь много ключей к одному замку". Для познания нравов, какого ни есть народа старайся прежде изучить его язык.

Артемий подумал с недоверием, что гонит старый, как можно так много языков знать. Но старик вдруг пригвоздил внука своим взглядом, двумя руками слегка дотронулся до его висков и, глядя ему в глаза, сказал: "Теперь ты будешь запоминать иностранные слова как родные". Такой чистоты и свежести в голове Артёмий давно не наблюдал. Казалось, что к его мышцам внезапно прилили силы, а к разуму лёгкость восприятия.