Фернейский мудрец или пешки Большой Игры

Современная фантастика. Мениппея.

Валерий Шалдин.

Фернейский мудрец или пешки Большой Игры.

В тексте рассказа вы можете наблюдать поведение персонажей, которые свободны от всех условностей окружающего их мира и познают этот мир под пародийной установкой с пристрастием к фантастическим ситуациям и сатирическим осмеянием социума. С героями постоянно происходят серьёзные и комичные ситуации, что выработало в их сознании философское отношение к происходящему. Автор сразу предупреждает, что это не история — это стёб над историей и здравым смыслом.

2020

"Ваши розовые кусты — в моих садах,

И на них скоро появятся цветы,-

Сладостный приют, где я сам себе хозяин!

Я отказываюсь от суетных лавров,

Которые слишком, быть может, любил в Париже.

Я слишком исколол себе руки

Шипами, которые выросли на них". (Франсуа Аруэ).

Ясным сентябрьским днём 1757 года от Рождества Христова по землям французского округа Жекс, что на самой границе со Швейцарией, ехала, имевшая виды карета, которая везла одного из самых состоятельных и известных людей Франции по имени Франсуа Аруэ, академика, и его родную племянницу мадам Марию Дени. Хозяин попросил возницу остановить экипаж на холме, с которого хорошо было видно округу. Кучер повиновался распоряжению хозяина, приказав коням остановиться. Из экипажа выбрался худой старик, одетый в устаревший по моде камзол из бумазеи и штаны одного цвета, но камзол с большой оборкой, обшитый золотом с фестонами на бургундский манер, с огромными манжетами и кружевами до кончиков пальцев. Голова старика была украшена длинным большим париком и маленькой чёрной бархатной шапочкой. Старик особо не заморачивался своим внешним видом и не следовал капризной моде, но кружева уважал, считая, что они придают благородный вид. Но, касательно одежды у мудреца было своё компетентное мнение. Он даже считал, что одежда изменяет не только фигуру человека, но и нравы. Вот как.

Благополучно выбравшись из экипажа, старик галантно помог сойти на землю своей племяннице.

— Дядюшка, как здесь красиво, — восторженно сообщила старику молодая женщина. — Настоящая пастораль. И это всего в часе езды от Женевы.

Действительно, окружающие виды радовали глаза и умиротворяли душу.

— Мария, — старик указал своей тростью на открывшиеся с холма виды. — Я веду переговоры с властями о покупке этих земель и двух имений в Турне и Ферне. Местные власти всегда нуждаются в деньгах, думаю, скоро мы будем жить в этих местах. Такое моё решение. Построю шато в Ферне, создам хорошие условия для местных людей, приглашу мастеров из Женевы. Мне нравятся местные часовщики и гончары. Скоро ты не узнаешь это место, как оно преобразиться.

Местечко Турне и Ферне принадлежало господину де Броссу, которого старик знал как человека беспечного, расточительного, вечно имеющего нужду в деньгах. Для покупки земли и поместий, которые не стоили доброго слова, он и вступил с владельцем в деловые переговоры.

— И какие же плюсы, дядюшка, в обитании вдали от цивилизации? От театра?

— Политика, мой друг. Здесь левой рукой я опираюсь на Юрские горы, правой — на Альпы, Женевское озеро расположено прямо против моих полей, я буду обладать прекрасным замком на французской границе, убежищем Делис на территории Женевы и хорошим домом в Лозанне. Перекочевывая из одной норы в другую, я могу спасаться от королей и армий. Я разочарован Женевой с её строгими кальвинистскими нравами.

— Эх, — вздохнул он. — Как ты знаешь, в Женеве случилось очередное мракобесие: они категорически не хотят театр, а где я буду ставить свои пьесы? Вот же додумались! После четырёх лет проживания там начались для меня все эти трудности с кальвинистами. Они обижаются на мои слова о Жане Кальвине, что, дескать, это я сказал, что он человек со свирепой душой. Мне трудно доказать им, что ошибся наборщик и набрал текст неправильно, но что сделано, то сделано. Теперь мне эти слова, о свирепой душе, приписывают. Да и ладно. Сделаем маленькую сцену у себя в шато.

На самом деле, эти слова были высказаны самим стариком. Ну не мог он изменить своему нраву едкого ехидного комментатора. Иногда его памфлеты и комментарии вызывали неконтролируемую ярость у властьпридержащих людей. Сиятельные особы выходили из себя. Зачастую мэтру приходилось дезавуировать свои же слова. Бывало даже, он от своих слов и сочинений категорически открещивался. Зато старик получил мировую славу скандалиста-мудреца. Имея такую славу можно и загордиться, но в психике старика глорические эмоции не были ярко выражены, они были где-то на задворках его сознания. А вот гностические эмоции преобладали в его психике. Старику было присуще неудержимое стремление проникнуть в сущность явлений, и от познания новой истины его душа приходила в радостное состояние. Мудрому человеку было присуще то, что мы могли бы назвать когнитивной гармонией, то есть создание психикой сложной системы, в которой новые явления органически вписывались бы в знакомые и привычные явления.

Старик ещё раз полюбовался на будущие свои земли. У него был зоркий взгляд и отменное зрение, он сроду не носил очков. Вот с зубами была проблема, да так, что эта проблема, из-за особенностей произношения английских букв, даже мешала ему говорить на английском языке с иностранцами, который он хорошо знал, так как долгое время прожил в Англии. Прожил не по своей воле. Пришлось эмигрировать из милой его сердцу Франции. У старика всю его жизнь были весьма сложные отношения с католической церковью, да и вообще со всеми религиями. Вот и с кальвинистами разругался. А мусульман и иудеев он вообще терпеть не мог.

С 1758 года он уже стал обитать на своих новых землях в Ферне. Прежде всего, он сменил название ничем не примечательного селения с Fernex на Ferney, поменял букву "x" на "у". Сам замок строился ещё целых восемь лет до 1766 года, однако, убежище от жизненных невзгод всё же было найдено на берегу Женевского озера. В своё время Франсуа Аруэ был с треском изгнан из Парижа за своё острое слово, ещё и в Бастилии пришлось посидеть, так же вынужден был бежать из Берлина, по такой же причине. Ну, не находил он слов сотрудничества с королями, кайзерами и попами. Всеевропейская слава острослова, философа, поэта не смогла спасти его от беспокойств за свою безопасность и свободу, за свои капиталы, которые он раздавал в долг в разные руки. За свои деньги, в основном нажитые хитроумными махинациями, он откровенно боялся. Откуда он скопил значительные капиталы? Прежде всего, это наследство его отца — правительственного чиновника Французского королевства, затем гонорары от изданных в разных странах книг со своими пьесами, стихами, философскими рассуждениями и романами. Ещё были деньги от пенсионов, назначенных сиятельными особами; средства от продажи должностей и от финансовых спекуляций. За свою жизнь старик провернул ряд выгодных авантюр: был автор лотереи Пелетье-Дефор, занимался биржевыми спекуляциями; даже не гнушался работорговлей, став концессионером Нантской компании по торговле чернокожими рабами. А совесть? Ну, что вы, в самом деле! Какое время, такая и совесть. Даже в Академию старика взяли не за его ум, а за то, что он явился к любовнице короля, и просто попросил её об этой, совершенно незначительной, услуге.

Живя в Женеве, под покровительством маленькой, но гордой мещанской федерации он познакомился с рядом банкиров и очень их зауважал. Но на долгий патронаж этой республики он особо не рассчитывал, хотя местные банкиры и ремесленники, особенно часовщики, ему нравились. О местных банкирах он даже пустил шутку, ставшую известной по всей Европе: "Если вы видите, что швейцарский банкир прыгнул из окна с третьего этажа, то смело прыгайте за ним — значит, он нашёл новое удачное финансовое начинание".

Но, на всякий случай, надо бы помириться со своим отечеством, но мириться лучше на границе, чтобы, смотря по обстоятельствам, перешагнуть или в республику или в монархию.

Когда Франсуа Аруэ купил эти запущенные поместья, то там жило не более восьмидесяти человек на два поместья. Деньги и организаторский талант привели к тому, что вскоре заброшенное фернейское поместье было восстановлено. Как он и обещал своей племяннице, вскоре начала расцветать и округа. Энергичный прогрессор пришёл в эти земли. Надо думать, на благо местному населению, которое вскоре численно увеличилось на порядок. Старик на собственные деньги построил для своих новых земляков более ста домов, в которые пригласил жить хороших мастеров-часовщиков и гончаров. В основном это были беженцы из-за религиозных гонений. Стали осваиваться пустоши, вводится в севооборот новые, более доходные сельскохозяйственные культуры, наладилось и промышленное производство на капиталистических началах.

Так что выбор по приобретению никому не известных сёл Ферне и Турне был сделан продуманно. Теперь здесь старик нашёл, наконец, отдых от суеты и приобрёл прекрасные виды из окна своего замка. Совсем рядом была Женева, поэтому старый философ был доступен для посетителей, которые стремились к нему со всех уголков Европы. В Женеве философ смиренно жил по жизненной необходимости. Однако, по истечению четырёх лет, он уже не мог спокойно переносить затхлую атмосферу кальвинистского общества, где общественная и научная жизнь двигалась в целом ряде поколений в тех же рамках, в какие втиснула ее жестокая рука великого реформатора Жана Кальвина ещё в шестнадцатом веке.

В Женеве кальвинизм прижился лучше всего, и был религией не только самых беднейших слоёв населения, как в других кальвинистских странах, например Голландии, но и богатых слоёв населения. Это произошло потому, что в странах с морским хищническим вектором развития, этой религии вскоре не нашлось места. А в Женеве не было морей. Никто не привозил в неё горы дорогих заморских товаров. Всё надо было создавать своими руками. Здесь не было условий, благоприятных для бурного развития экономической жизни и расцвета крупного хозяйства. У города были только талантливые и работящие жители. Город, отдаленный от моря и судоходных рек, лежал на южной оконечности большого озера; вследствие такого географического положения в нем долго сохранялись старинные уклады жизни. Для большинства населения средствами существования по-прежнему служили мелкие хозяйства и ремёсла. Здесь не было тех богатых на золото новых сил, которые при других условиях могли бы врезаться клином в его однородную массу. Среди ремесел было одно, издавна пустившее корни в этом городе и имевшее особый характер, обусловливаемый как весьма тонкой технологией, требовавшейся для него, так и приносимыми им крупными доходами: это было часовое производство. Часовых дел мастера составляли ядро ремесленного цеха, это были уважаемые зажиточные граждане, находившиеся в родстве с наиболее видными фамилиями города. Эти люди были добрые патриоты, всегда с оружием в руках защищавшие свой мир и веру. Многие из них были достаточно образованными людьми. Они могли работать не только уникальными инструментами, но и читать сочинения античных писателей. Впрочем, читать иную литературу строго возбранялось. Особенно всякие современные пьесы.

Именно часовое производство соединяло с внешним миром город, изолированный от соседей его неуживчивой религией и странным для многих образом правления. Часы были не просто прибором для измерения такого абстрактного физического явления как время, а предметом роскоши и статусной вещью.

Как-то так получилось, что заштатный городок, создал независимое государство протестантов среди католических монархий. Сознание того, что их город находится на острие протестантского движения, держало всё его пятнадцатитысячное население в постоянном напряжении. И это было оправдано. Независимость не создавала для населения райские кущи, где можно безмятежно предаваться неге. Как раз, наоборот, любой человек, способный носить оружие, мог быть призван на службу в любую минуту, врагов вокруг было море. С этим здесь было строго. Город защищала незначительная кучка наёмников, на наём которых выделялись деньги. Основную же ударную силу, составляло само население. Все способные к ношению оружия мужчины обучались военному делу на регулярной основе, независимо от их уровня квалификации в своём деле. Обучали их как свои, так и иностранные военные специалисты. Обучались горожане воевать на совесть.

В один из таких вечеров, лет за 30 до появления Аруэ в Женеве, маленький мальчик по имени Жан-Жак стоял недалеко от Новых Ворот и ждал с манёвров своего отца, мастера-часовщика Исаака. По окончанию учений и совместной трапезы отряды воинов вошли в город. Отряд вооружённых горожан, в котором находился отец мальчика, взял правее от Новых ворот и двинулся в сторону городской ратуши. Справа дороги был парк, а с левой стороны лютеранские молельные дома. Повернув налево к больнице и колледжу, что на банковой улице (впрочем, название этой улицы можно перевести и как сейфовая), они подошли на площадь Святого Антония, которая находилась напротив общественного фонтана и библиотеки. При свете факелов мужчины начали танцевать и петь воинские песни, что они обычно делали после успешных манёвров. Точно такое действо происходило и на рыночной площади города. Гремели трубы, барабанщики били в барабаны, раздавались звуки флейты, песни храбрых воинов далеко разносились в вечернем воздухе. В огне факелов колыхались тени. Своих защитников встречали жёны и сёстры, бегали возбуждённые дети. Все люди хотели приобщиться к патриотическому действу. Только в такие моменты эти люди раскрепощались, позабыв о бремени своих забот. Заботы, тяжёлый труд, выполнение церковных правил — всё это будет завтра, а сегодня бравые песни и веселье от того, что день прошёл удачно и никто не погиб.

Через несколько лет Жан-Жак напишет в своём дневнике слова своего отца, произнесённые ему в эту ночь: "О, дитя мое, люби всегда наш родной город. Погляди на этих людей, ты видишь, они друзья, братья, любовь и согласие царят между ними. И ты со временем посетишь другие страны, как я в моей молодости; на то ты и женевец. Но нигде в мире ты не увидишь подобного зрелища". Посещать чужие страны приходилось, чуть ли не каждому третьему женевцу. Чисто по экономическим соображениям. Город просто не мог прокормить лишние рты. Людям приходилось уезжать, кому насовсем, кому на время. Взамен уехавших прибывали эмигранты, в основном уже хорошие мастера их католических стран, которым, в свою очередь, пришлось уехать из-за религиозных гонений. Этот вечер и слова отца Жан-Жаку запомнились и ещё по одной причине. Когда он, вместе с уставшим отцом, шёл в ночной темноте к своей улице, называемой Главной, где был их фамильный дом под номером 40, совсем рядом со Стеной Реформации, то чёрт дёрнул его спросить у отца: "Отец, а дьявол может посетить наш город?".

— Не поминай нечестивого, особенно на ночь, — ответил отец. — С чего ты взял, что враг рода людского может прийти в наш святой город? Это исключено. Дьявол испугается крестов на наших кирхах и наших молитв.

— Просто я сегодня вечером видел странного человека. Одет он был, как одеваются англичане. Был он без шпаги, но с отменной тростью. Взгляд у этого человека был пронизывающий, и мне показалось, что он вышел из темноты.